Программу ведет Андрей Шарый. Принимают участие корреспонденты Радио Свобода Владимир Ведрашко, Иван Толстой беседует с обозревателем Радио Свобода Ефимом Фиштейном.
Андрей Шарый: "Влтава-666" – так называлась дьявольски военная операция пяти стран Организации Варшавского Договора, проведенная 21 августа 1968 года. Танковое вторжение на территорию Чехословакии и установление в Праге фактически оккупационного режима положило конец попытке либерализации чехословацкого социалистического режима и реформам, которые проводили под руководством лидера Коммунистической партии Чехословакии Александра Дубчека. У микрофона в Праге – Владимир Ведрашко.
Владимир Ведрашко: Один чешский дипломат рассказал мне такую историю. Для него, 12-летнего мальчика Петра Вагнера день 21 августа стал крушением самой заветной мечты – родители обещали поехать с ним в магазин и купить ему наконец давно желанный велосипед. Родители, однако, сказали ему: "Петя, посмотри в окно, там сейчас происходят вещи, куда более важные, чем покупка велосипеда". Маленький Петр посмотрел в окно и не уловил никакой связи между танками на улицах и нарушением родительского обещания. Лишь позднее он понял, что в тот день родителям было не до велосипеда. А вот как описывает первые часы вторжения жительница Праги Елена Вейсова. По происхождению русская, она в 60-х годах переехала в Чехословакию и связала свою судьбу с этой страной.
Елена Вайсова: В ночь на 21 августа осталась в моем сердце и сердцах большинства людей как ночь страха, разочарования, конца неосуществленных надежд. Мы почти не спали. По радио транслировали один из митингов, на котором выступали Дубчек, Смырковский и другие представители партии и правительства. К нам пришли соседи и дрожащими голосами сообщили, что по радио Свободная Европа передают о вторжении в Чехословакию войск Варшавского договора. Мы вышли на улицу – и действительно, над головами (вспомнился Ленинград в начале войны) гудели самолеты, на небе мелькали светлые точки. В своих соотечественниках я вдруг увидела оккупантов. Советские войска, расположившиеся здесь, как он говорили, "временно", задержались в стране на 20 лет.
Владимир Ведрашко: Премьер-министр Чешской республики Владимир Шпидла заявил в связи с 35-й годовщиной вторжения.
Владимир Шпидла: 21 августа ознаменовало для нас начало долгого периода темноты. В то же время этот день стал началом нового этапа борьбы за освобождение, борьбы, которая продолжалась до ноября 1989-го года. 1968-й год означал для меня крах многих иллюзий, это стало горьким осознанием того, сколь легко происходит превращение освободителя в оккупанта. Август 1968-го подтверждает старую поговорку о том, что свободу тяжело завоевать, но легко потерять.
Андрей Шарый: Крушение "пражской весны" нанесло тяжелейший удар по самосознанию чешского и словацкого народов. Наш коллега, обозреватель Радио Свобода Ефим Фиштейн, в конце шестидесятых годов учился в Чехословакии и много лет прожил в этой стране. С Ефимом Фиштейном беседовал Иван Толстой.
Иван Толстой: Я сегодня утром шел на работу мимо чешского радио, "Чешски розглас", и видел, как гвардейцы в парадной форме тренируют возложение венков. И все 8 лет, что я живу в Праге, в этот день с таким сдержанным достоинством отмечается эта трагическая дата. Я знаю, Ефим, что ваш чешский опыт не сравним с моим, ведь вы приехали в Прагу почти 35 лет назад. Расскажите, пожалуйста, какую обстановку вы застали тогда?
Ефим Фиштейн: Я приехал в Прагу осенью 69-го года, это был год, когда набирала обороты нормализация, тот процесс, который естественным образом последовал за оккупацией. Нормализация – это процесс возвращения к норме, но норма эта была печальная, это фактически была сталинская норма 50-х годов. Во всю шли процессы исключения и вычеркивания из коммунистической партии Чехословакии, это два способа отставки бывших коммунистов. Исключение - гораздо более суровый способ наказания, поскольку включал в себя и наказание членов семьи, и недопущение детей в высших учебных заведениях, и прочее. Вычеркивание - более мягкий, когда наказанию подвергался только глава семьи, бывший коммунист, ныне вычеркнутый из списка. Везде создавались проверочные комиссии, которые проверяли людей, как говорят в России, "на вшивость", в данном случае на отношение к оккупации. Задавался радикально поставленный вопрос – одобряете оккупацию? Если кто-то пытался уйти от прямого ответа, он лишался места, он фактически выбывал в неприкасаемое, выбывал во вторую жизнь, которая как раз начиналась осенью 89-го. И в течение последующих 10-11 лет, что я провел в Чехословакии, мне повсеместно приходилось встречаться именно с этими выбывшими, бывшими людьми, бывшими членами партии или бывшими директорами или бывшими писателями, все они находились в опале. Опале было подвергнуто несколько сот тысяч, по некоторым данным, до миллиона человек – это очень много. И все поколение, последующее поколение, а может быть и два, чехов и словаков фактически переживали на себе последствия той оккупации. Только оно слово я хотел бы поправить: сегодня с дистанции 35 лет уже ясно, что была подавлена не просто несбывшаяся мечта, чехи понимают – это и несбыточная мечта.
Иван Толстой: Ефим, вы сказали о второй жизни, которая образовалась в результате вот этих исключений и вычеркивание, в результате этих репрессий. Что она собой представляла, была ли это полноценная жизнь, кто фигуранты этой жизни?
Ефим Фиштейн: Разумеется, человек находит себе нишу, находит себе угол и место любой ситуации. Многие из тех, кто были исключены из активной жизни, были высокообразованные люди, они знали языки и могли, скажем, работать внештатно в качестве переводчиков. Некоторые из них продолжали писать или переводить книги, но под чужими именами. Находилось достаточно большое количество мужественных людей, которые готовы были поставить свою подпись, дать свое имя, пойти с переводами или с книжкой в издательство и издать это на себя, и тем самым помочь опальному журналисту, писателю, переводчику. Некоторые из этих людей избрали частную жизнь, это называлось внутренней эмиграцией. Ушли в себя, ушли в свои дачи благо, у каждой чешской семьи есть за городом дача, отсиживали свои несколько часов на работе и уходили за город на свои дачи, где копались на огородах. Некоторые избрали активное сопротивление. И фактически к середине 70-х годов сложилась в стране оппозиционное движение Хартия-77, поставившее свои подписи под правозащитный, я бы сказал, универсальный документ, вобравшее в себя какое-то количество нормально функционирующего общества. Разумеется, за подпись можно было угодить за решетку, быть подверженными серьезным преследованиям. В любом случае за подпись под Хартией безоговорочно автоматически исключали с работы, если такая работа была.
Иван Толстой: Вы могли бы напомнить нашим слушателям какие-то главные имена тех, кто подписал Хартию-77, и кто был символом чешского интеллектуального и нравственного сопротивления?
Ефим Фиштейн: Начнем с того, что сразу после оккупации в начале процесса нормализации в стране начались политические процессы. И первый из них в 70-м году среди студентов парадоксально леваков, троцкистов, группировавшихся вокруг одной известной фигуры Петра Ула. Впоследствии репрессии перекинулись на других, в частности, на католических священников, на музыкантов, которые исповедовали определенный стиль, именовавшийся андеграундом, неофициальных музыкантов, не прошедших квалификационные комиссии, тем не менее, собиравших значительные аудитории. И вот когда произошел процесс показательный над группой таких музыкантов, часть интеллектуалов, находившихся в оппозиции, решила, что пора прекратить общее молчание и поставили свои подписи, собравшись у здания суда, под письмом протеста. Из этого родилось движение. Там были самые разнообразные люди. Там был Франтишек Кригел, единственный деятель чехословацкого руководства, не подписавший московского протокола, то есть не освятивший, не благословивший своей подписью позорный протокол, который позволял советским войскам оставаться в течение 20 лет в Чехословакии. Там были бывшие коммунисты и коммунистические интеллектуалы, включая секретарей ЦК, эти имена многие знают, некоторые другие, которых, может быть, знают менее. Там были деятели некоммунистического интеллектуального сопротивления. И, наверное, самым известным именем является имя бывшего чешского президента Вацлава Гавела.
Андрей Шарый: "Влтава-666" – так называлась дьявольски военная операция пяти стран Организации Варшавского Договора, проведенная 21 августа 1968 года. Танковое вторжение на территорию Чехословакии и установление в Праге фактически оккупационного режима положило конец попытке либерализации чехословацкого социалистического режима и реформам, которые проводили под руководством лидера Коммунистической партии Чехословакии Александра Дубчека. У микрофона в Праге – Владимир Ведрашко.
Владимир Ведрашко: Один чешский дипломат рассказал мне такую историю. Для него, 12-летнего мальчика Петра Вагнера день 21 августа стал крушением самой заветной мечты – родители обещали поехать с ним в магазин и купить ему наконец давно желанный велосипед. Родители, однако, сказали ему: "Петя, посмотри в окно, там сейчас происходят вещи, куда более важные, чем покупка велосипеда". Маленький Петр посмотрел в окно и не уловил никакой связи между танками на улицах и нарушением родительского обещания. Лишь позднее он понял, что в тот день родителям было не до велосипеда. А вот как описывает первые часы вторжения жительница Праги Елена Вейсова. По происхождению русская, она в 60-х годах переехала в Чехословакию и связала свою судьбу с этой страной.
Елена Вайсова: В ночь на 21 августа осталась в моем сердце и сердцах большинства людей как ночь страха, разочарования, конца неосуществленных надежд. Мы почти не спали. По радио транслировали один из митингов, на котором выступали Дубчек, Смырковский и другие представители партии и правительства. К нам пришли соседи и дрожащими голосами сообщили, что по радио Свободная Европа передают о вторжении в Чехословакию войск Варшавского договора. Мы вышли на улицу – и действительно, над головами (вспомнился Ленинград в начале войны) гудели самолеты, на небе мелькали светлые точки. В своих соотечественниках я вдруг увидела оккупантов. Советские войска, расположившиеся здесь, как он говорили, "временно", задержались в стране на 20 лет.
Владимир Ведрашко: Премьер-министр Чешской республики Владимир Шпидла заявил в связи с 35-й годовщиной вторжения.
Владимир Шпидла: 21 августа ознаменовало для нас начало долгого периода темноты. В то же время этот день стал началом нового этапа борьбы за освобождение, борьбы, которая продолжалась до ноября 1989-го года. 1968-й год означал для меня крах многих иллюзий, это стало горьким осознанием того, сколь легко происходит превращение освободителя в оккупанта. Август 1968-го подтверждает старую поговорку о том, что свободу тяжело завоевать, но легко потерять.
Андрей Шарый: Крушение "пражской весны" нанесло тяжелейший удар по самосознанию чешского и словацкого народов. Наш коллега, обозреватель Радио Свобода Ефим Фиштейн, в конце шестидесятых годов учился в Чехословакии и много лет прожил в этой стране. С Ефимом Фиштейном беседовал Иван Толстой.
Иван Толстой: Я сегодня утром шел на работу мимо чешского радио, "Чешски розглас", и видел, как гвардейцы в парадной форме тренируют возложение венков. И все 8 лет, что я живу в Праге, в этот день с таким сдержанным достоинством отмечается эта трагическая дата. Я знаю, Ефим, что ваш чешский опыт не сравним с моим, ведь вы приехали в Прагу почти 35 лет назад. Расскажите, пожалуйста, какую обстановку вы застали тогда?
Ефим Фиштейн: Я приехал в Прагу осенью 69-го года, это был год, когда набирала обороты нормализация, тот процесс, который естественным образом последовал за оккупацией. Нормализация – это процесс возвращения к норме, но норма эта была печальная, это фактически была сталинская норма 50-х годов. Во всю шли процессы исключения и вычеркивания из коммунистической партии Чехословакии, это два способа отставки бывших коммунистов. Исключение - гораздо более суровый способ наказания, поскольку включал в себя и наказание членов семьи, и недопущение детей в высших учебных заведениях, и прочее. Вычеркивание - более мягкий, когда наказанию подвергался только глава семьи, бывший коммунист, ныне вычеркнутый из списка. Везде создавались проверочные комиссии, которые проверяли людей, как говорят в России, "на вшивость", в данном случае на отношение к оккупации. Задавался радикально поставленный вопрос – одобряете оккупацию? Если кто-то пытался уйти от прямого ответа, он лишался места, он фактически выбывал в неприкасаемое, выбывал во вторую жизнь, которая как раз начиналась осенью 89-го. И в течение последующих 10-11 лет, что я провел в Чехословакии, мне повсеместно приходилось встречаться именно с этими выбывшими, бывшими людьми, бывшими членами партии или бывшими директорами или бывшими писателями, все они находились в опале. Опале было подвергнуто несколько сот тысяч, по некоторым данным, до миллиона человек – это очень много. И все поколение, последующее поколение, а может быть и два, чехов и словаков фактически переживали на себе последствия той оккупации. Только оно слово я хотел бы поправить: сегодня с дистанции 35 лет уже ясно, что была подавлена не просто несбывшаяся мечта, чехи понимают – это и несбыточная мечта.
Иван Толстой: Ефим, вы сказали о второй жизни, которая образовалась в результате вот этих исключений и вычеркивание, в результате этих репрессий. Что она собой представляла, была ли это полноценная жизнь, кто фигуранты этой жизни?
Ефим Фиштейн: Разумеется, человек находит себе нишу, находит себе угол и место любой ситуации. Многие из тех, кто были исключены из активной жизни, были высокообразованные люди, они знали языки и могли, скажем, работать внештатно в качестве переводчиков. Некоторые из них продолжали писать или переводить книги, но под чужими именами. Находилось достаточно большое количество мужественных людей, которые готовы были поставить свою подпись, дать свое имя, пойти с переводами или с книжкой в издательство и издать это на себя, и тем самым помочь опальному журналисту, писателю, переводчику. Некоторые из этих людей избрали частную жизнь, это называлось внутренней эмиграцией. Ушли в себя, ушли в свои дачи благо, у каждой чешской семьи есть за городом дача, отсиживали свои несколько часов на работе и уходили за город на свои дачи, где копались на огородах. Некоторые избрали активное сопротивление. И фактически к середине 70-х годов сложилась в стране оппозиционное движение Хартия-77, поставившее свои подписи под правозащитный, я бы сказал, универсальный документ, вобравшее в себя какое-то количество нормально функционирующего общества. Разумеется, за подпись можно было угодить за решетку, быть подверженными серьезным преследованиям. В любом случае за подпись под Хартией безоговорочно автоматически исключали с работы, если такая работа была.
Иван Толстой: Вы могли бы напомнить нашим слушателям какие-то главные имена тех, кто подписал Хартию-77, и кто был символом чешского интеллектуального и нравственного сопротивления?
Ефим Фиштейн: Начнем с того, что сразу после оккупации в начале процесса нормализации в стране начались политические процессы. И первый из них в 70-м году среди студентов парадоксально леваков, троцкистов, группировавшихся вокруг одной известной фигуры Петра Ула. Впоследствии репрессии перекинулись на других, в частности, на католических священников, на музыкантов, которые исповедовали определенный стиль, именовавшийся андеграундом, неофициальных музыкантов, не прошедших квалификационные комиссии, тем не менее, собиравших значительные аудитории. И вот когда произошел процесс показательный над группой таких музыкантов, часть интеллектуалов, находившихся в оппозиции, решила, что пора прекратить общее молчание и поставили свои подписи, собравшись у здания суда, под письмом протеста. Из этого родилось движение. Там были самые разнообразные люди. Там был Франтишек Кригел, единственный деятель чехословацкого руководства, не подписавший московского протокола, то есть не освятивший, не благословивший своей подписью позорный протокол, который позволял советским войскам оставаться в течение 20 лет в Чехословакии. Там были бывшие коммунисты и коммунистические интеллектуалы, включая секретарей ЦК, эти имена многие знают, некоторые другие, которых, может быть, знают менее. Там были деятели некоммунистического интеллектуального сопротивления. И, наверное, самым известным именем является имя бывшего чешского президента Вацлава Гавела.
