Ирина Лагунина: Современный русский язык вовсе не так легко усваивает иностранные слова, как это часто утверждают. Например. Уже сто лет словно не замечается слово "ресентимент", которые впервые появилось в сочинения Фридриха Ницше и которое активно использовали многие крупные христианские мыслители России. Они не могли найти краткую замену всему тому, что называется "ресентементом" - мстительности, зависти и искалеченности людей бессильных, униженных и оскорбленных. При этом ресентимент, подчеркивал Ницше, лежит в основе библейской религии и достигает особенного развития в христианстве. Вера в Христа, в спасение через смиренный отказ от силы, в достижении злобной радости при виде грешников, мучающихся в аду, вот христианский ресентимент. И при этом все последующие авторы указывали именно на веру в Христа, как на главное лекарство от ресентимента, как одно и то же состояние духа может быть христианским и антихристианским.
Яков Кротов: Слово "ресентимент" - французское слово, однако в 1887-м году, когда выдающийся немецкий мыслитель Фридрих Ницше писал свой очерк "Происхождение морали", он выбрал это французское слово, потому что не нашел аналога в немецком. И по этой же причине полвека спустя православный русский мыслитель Николай Бердяев тоже обратился к слову "ресентимент" накануне революции, потому что иначе никак не мог охарактеризовать тогдашнее духовное состояние российского общества, которое предвещало революцию. Слово "ресентимент" составлено так: "чувствовать" - "сент", приставка "ре". Видимо, наиболее близкий подстрочный русский перевод - "раздражительность". Человек может дрожать как растение, но человек может быть и раздражительным, это вещи разные. И в чем здесь различия с обычным чувством, вот это чувство раздражительности, в отличие от обычного физиологического возбуждения, раздражения? Это прежде всего особенность человека слабого, человека обессиленного. И неслучайно Ницше в одном из отрывков своего "Происхождения нравственности", отрывке, которые считают лучшим философским текстом этого философа, сравнил человека-ресентимента - человека злобной, мелочной раздражительности, подпольной ненависти - с ягненком. Конечно, здесь он видел хорошо знакомый для любого человека 19-го века образ Христа, как агнца. Этот образ используется и в православной литургии, жертва Христова - это принесение в жертву агнца. И чувство ресентимента Ницше тогда организовал как чувство агнцев, ягнят. Вот как он писал об этом.
Диктор: "Проблема другого источника добра, добра, как его измыслил себе человек ресентимента, требует подведения итогов. Что ягнята питают злобу к крупным хищным птицам, это не кажется странным, но отсюда вовсе не следует ставить в упрек крупным хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: "Эти хищные птицы злые, и тот, кто меньше всего является хищной птицей, кто, напротив, является их противоположностью, ягненком, разве не должен он быть добрым?". На такое воздвижение идеала нечего и возразить, разве что сами хищные птицы взглянут на это слегка насмешливым взором и скажут себе: "Быть может. Мы вовсе не питаем злобу к ним, этим добрым ягнятам, мы их любим даже. Что может быть вкуснее нежного ягненка?". Вытесненные, тлеющие аспекты мести и ненависти используют для себя эту веру и не поддерживают, в сущности, ни одной веры с большим рвением, чем веры в то, что хищный волен быть слабым. Ведь тем самым они занимают себе право вменять в вину хищной птице то, что она хищная птица. Когда угнетенные, растоптанные, подвергшиеся насилию увещевают себя из мстительной хитрости бессилия: "Будем иные, чем злые, именно добрыми, а добр всякий, кто не совершает насилия, кто не оскорбляет никого, кто не нападет, кто не воздает злом за зло, кто препоручает месть Богу, кто подобно нам держится в тени, кто уклоняется от всего злого и вообще немного требует от жизни, подобно нам, терпеливым, смиренным, праведным". Этот сорт людей давал большинству смертных, слабым и угнетенным рода, возможность утонченного самообмана, толковать саму слабость как свободу, а превратность ее существования как заслугу. А как называют они то, что служит им утешением от всех жизненных страданий, свою фантасмагорию оговоренного будущего блаженства? Они именуют это Страшным судом, пришествием царства, Царства Божьего. А пока что они живут в вере, в любви, в надежде".
Яков Кротов: Так описывал ресентимент Фридрих Ницше в 1887-м году. И конечно, здесь есть мысль, которая связывает его с предшественниками по немецкой классической философии, с великими немецкими атеистами, которые считали, что христианство, как писал Карл Маркс, - это сердце бессердечного мира. Христианство - это достояние убогих, обиженных; христианство для тех, кто слаб, кто не может освоить высоты духа и вместо этого скатывается в иллюзии, короче говоря, религия - опиум народа. А есть элита, которая может справляться. И когда в 1912-м году Макс Шелер, немецкий философ, лютеранин, принявший католичество, а окончивший свою жизнь в конце 20-х годов самоубийством, писал специальную монографию о ресентименте, потому что накануне Первой мировой войны он чувствовал, что здесь проходит какой-то нерв современности. И здесь уже речь не шла только о народе, речь шла о культуре, которая вся целиком пронизана чувством ресентимента, и на своих вершинах, и в своих низинах.
В начале 20-го века уже никто бы не сказал, что Германия или любая другая страна Европы это христианские страны. Христианство ушло, а ресентимент остался, а слабость какая-то осталась. И Макс Шелер, определяя ресентимент, подчеркивал, что, кажется, что это жажда мести, но это не так. Потому что просто мстительный человек, он ударит в ответ на пощечину, но это не ресентимент. Ресентимент - это чувство ярости, импульс возникает и тут же он сдерживается, человек сразу тормозит. Почему? Потому что он бессилен. И вот это постоянное чувство своей немощи, и тогда надо всем довлеет одно желание: "Ну, погоди! В другой раз". И это еще нормальное чувство, а когда человек говорит "в другой раз", но при этом знает, что другого раза не будет, вот тогда начинается настоящая патология извращения, и тогда человек слаб. Писал Макс Шелер о сути ресентимента, как не только личном явлении в частной, повседневной жизни, но и как о явлении социальном.
Диктор: Влиянием ресентимента объясняются не только события нашей маленькой повседневной жизни, но и большие сдвиги в истории нравственных воззрений. В тех случаях, когда сильное стремление к реализации некоей ценности наталкивается на невозможность осуществить его, например, получить какое-то благо, возникает тенденция преодолеть неудовлетворенное состояние напряжения между стремлением и немощью за счет принижения или отрицания позитивной ценности блага, а иногда позитивной ценностью объявляется даже то, что данному благу противоположно. Это басня о лисе и кислом винограде. Человек, подверженный ресентименту, постоянно сталкивается в жизни с позитивными явлениями: счастьем, властью, красотой, силой духа, добром и так далее. Как бы он ни грозил им в тайне кулаком, как бы ни хотел вычеркнуть их из этого мира, чтобы избежать мучений от конфликта между собственным желанием и бессилием его осуществить, от них никуда не уйти, они как бы навязываются. Поскольку человек, находящийся в плену ресентимента, не может осмыслить и оправдать собственные бытие и мироощущение, позитивно оценивая власть, здоровье, красоту, свободную жизнь и прочный быт, поскольку из-за слабости, боязни страха, раболепия, вошедших в его кровь и плоть, он не способен овладеть тем, что является реальным воплощением этих позитивных ценностей, поскольку его ценное чувство извращается в направлении признания им позитивно ценным противоположностей. Он как бы себе говорит: "Все это гроша ломаного не стоит, ценности, которые действительно ведут человека к спасению и которые действительно следует предпочесть, заключены в прямо противоположных явлениях - бедности, страдании, боли, смерти". Осуществляя эту, по выражению Ницше, "утонченную месть", ресентимент и в самом деле творит историю человеческих оценок и историю их систем. Утонченна эта месть потому, что в ней полностью гасятся все импульсы мести и ненависти, обращенные против людей сильных, здоровых, богатых, красивых и так далее. И с помощью ресентимента человек избавляется от мучений, доставляемых этими аффектами. Ведь теперь, после того как свершился переворот в ценностном чувстве, и соответствующие ему по смыслу оценки распространились в определенной группе, эти люди уже недостойны зависти, ненависти, мести. Как раз наоборот, они заслуживают сочувствия, сожаления. Ибо погрязли во зле. Теперь их появление рождает порывы милосердия, соболезнования сострадания.
Яков Кротов: Тем не менее тот же Ницше, который писал в конце 19-го века, а формировался чуть раньше, все-таки считал, что человечество делится на расы, есть раса благородных, сильных, отважных людей. Вот как писал Ницше.
Диктор: Высокородные чувствовали себя как раз счастливыми, им не приходилось искусственно конструировать свое счастье лицезрением собственных врагов, внушать себе при случае это и лгать самим себе, как это (по обыкновению) делают все люди ресентимента. Они умели в равной степени, будучи цельными, преисполненными силы, стало быть, неотвратимо активными людьми, не отделять деятельности от счастья, деятельное существование необходимым образом включается у них в счастье. Все это отлично от стремления к счастью на ступени бессильных, угнетенных, гноящихся ядовитыми и враждебными чувствами людей, у которых оно выступает в сущности как наркоз, усыпление, покой, передышка души и подтягивание конечностей, короче, пассивно. В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ресентимента лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит, ум его любит укрытия, лазейки и задние двери. Все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада. Он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, сиюминутном самоумалении и самоуничижении. Раса таких людей ресентимента в конце концов неизбежно окажется умнее, нежели какая знатная раса. Она и ум будет почитать в совершенно иной мере, именно как первостепенное условие существования, тогда как ум у благородных людей слегка отдает тонким привкусом роскоши.
Яков Кротов: Какую расу он имел в виду? Между прочим, совершенно конкретную национальность, евреев. И одновременно из этого мнения о евреях как людях, которые неизбежно подвержены ресентименту в силу своей национальной принадлежности, Ницше выводил и антихристианство, потому что христианство в его глазах было порождением еврейского духа. Христиане преклоняются, писал Ницше, перед Иисусом из Назарета - евреем, перед рыбаком Петром - евреем, ковровщиком Павлом - евреем и матерью названного Иисуса Марией - еврейкой. И отсюда он делал вывод, что сильные, благородные расы побеждены, победила мораль простолюдина, и в результате произошло отравление крови, смешение рас. И вот из этого чувства бессильной злобности, мстительности, когда еврей, годный только на то, чтобы звенеть монетками, неспособный никого завоевать, никого покорить, и вот он все исподтишка. И тогда еврей создает христианство, учение о любви, учение о любви вырастет из ненависти евреев к окружающему миру. Надо сказать, что в конце 20-го столетия эта мысль Ницше стала очень популярной в сочинениях многих русских неофашистов, нацистов, расистов, большинство из которых не заигрывают с христианством, а предпочитают говорить о том, что русское язычество - вот была мощная сила, потом пришли иудео-христиане и все испортили. Тем не менее даже еврейский вопрос не был в конце 19-го века важнейшим для Ницше, важнейшим все-таки был вопрос социальный. И указывая на то, где сосредоточен ресентимент, тот же Макс Шелер указывал на рабочий класс.
Диктор: На первый взгляд ресентимент должен быть в первую очередь у преступника, но у преступника его обычно нет, потому что он активный человеческий тип. Он не вытесняет свои ненависть, зависть, стяжательство, а дает им выход. Ресентимент как основная черта душевной конституции преступника обнаруживается лишь в некоторых разновидностях преступлений, которые можно назвать чистыми злодеяниями, поскольку преступник не извлекает для себя никакой выгоды, но лишь наносит ущерб другому. И требует к тому же минимума действий и минимума риска. Самым чистым представителем такого типа может считаться поджигатель. К этим же типам относятся в последнее время участившиеся преступные формы выражения классового ресентимента. Так в 1912-м году под Берлином едва удалось предотвратить крупное покушение. В вечерних сумерках между двумя деревьями поперек проселочной дороги была натянута прочная проволока, что неизбежно покалечило или бы убило бы пассажиров. Анонимность жертв, о которых известно только, что они будут ехать в автомобиле, и отсутствие корыстного мотива, придают этому случаю типичную ресентиментную окраску. Далеко не последнюю роль ресентимент играет и в случаях клеветы. Свою главную на сегодняшний день социальную роль играет ресентимент не столько промышленных рабочих, если они не заражены революционным ресентиментом известных вождей, сколько среди все более и более деградирующего ремесленничества, мелкой буржуазии и мелкого чиновничества.
Яков Кротов: Так писал Макс Шелер. В другом месте своей книги о ресентименте он одобрительно говорил, что Ницше правильно подметил, что чудовищный еврейский ресентимент питается именно тем, что евреи подвергались фактической дискриминации, к тому же у них особая тяга к приобретательству и наживе. Хотя сам Ницше считал, что и антисемитизм тоже проявление ресентимента, когда человек, неспособный справиться иудаизмом, с натиском евреев, начинает их злобно исподтишка ненавидеть. Но Макс Шелер был бы простым антисемитом, а не мыслителем, если бы на этом остановился. И он указал на то, почему вдруг ресентимент возник именно в середине, в конце 19-го столетия, возник как социальное явление. Потому что именно с 1848-го года и позднее евреи в большинстве своем стран Западной Европы стали получать формальное гражданское равноправие с христианами. И тогда очень обострилось эмоциональное восприятие того, что декларировано равноправие, а получается прежнее рабство. Раб не испытывает никакой мстительности, когда хозяин его оскорбляет, писал Шелер. И ребенок, когда получает затрещину, он не сердится, потому что знает, что такова система. Но ресентимент в обществе, где происходит либерализация, демократизация, он нарастает. Если перекинуться на сто лет вперед к нашим дням, то мы видим, что ресентимент, классически описанный Ницше, возродился в современной России. Достаточно открыть "Светскую Россию", да почти каждую российскую газету, отдел писем читателей: пишут бессильные люди, испытывающие ненависть, желающие мести, но сознающие, что никогда отомстить не удастся. Ницше считал, что ресентимент переносит месть за горизонт времени, он переносит месть в будущее. Так появляется христианство, так появляется, писал Ницше, Фома Аквинат, который пишет, что праведники в раю будут испытывать особое удовольствие, глядя на мучения грешников. Вот как ответил Ницше Николай Бердяев, спустя 30 лет, в своей книге "О назначении человека".
Диктор: Ницше не знал и не понимал настоящего христианства. Перед ним было выродившееся христианское общество, в котором угас героический дух. И он восстал страстно и с негодованием против этого упадочного мещанского христианства. Ницше делает основное различие между моралью господ и моралью рабов. В еврействе он видит восстание рабов в морали, то есть слабых, и христианство для него есть мораль рабов. Мораль рабов вся основана на ресентименте слабых к сильным, аристократам, благородным; на зависти и обиде, на желании получить компенсацию в моральной области, взять реванш. Сильные аристократы, благородные, для Ницше - это римляне. Победа христианства над римлянами была победой больных над здоровыми, рабов над благородными. Но главная опасность - больные, а не злые. Христианство испортило благородство породы, подменило категории хороших и плохих, то есть аристократов и рабов, категориями добрых и злых. Раб из чувства ресентимента решил быть первым в вечной жизни. За христианским аскетизмом стоит ресентимент ко всякому мужеству, ко всякой силе, истина заключается в прямо противоположном. Из-за слабости и ничтожества христиан Ницше не увидал силы и величия христианства. Христианская мораль есть в духовном смысле аристократическая, а не рабья мораль, мораль сильных духом, а не слабых. Именно христианство призывает идти по линии наибольшего сопротивления миру и требует героических усилий. Именно христианство восстало против рабьей психологии обиды и противопоставило ей благородную психологию вины. Переживание вины и есть переживание аристократическое, переживание благородных как переживание обиды есть переживание плебейское, унизительное. Именно христианство хочет вырвать из человеческой души ресентимент, излечить человека от больного самолюбия и зависти. Только христианство и знает средство против больного самолюбия. У Ницше было слишком внешнее и поверхностное представление о силе и слабости. Его соблазняло и пленяло внешнее эстетическое обличие силы римлянина. Но этот римлянин был человеком, побежденным миром, отдавшийся целиком во власть мира, то есть человеком, пережившим величайшее поражение духа. Христианство есть величайшая сила сопротивления власти мира, христианская мораль, если ее понимать не законнически, а внутренне и духовно, есть стяжание духовной силы во всем.
Яков Кротов: Каким же образом человек, хорошо понимающий Ницше, сочувствующий Ницше, а Бердяев пришел к Богу благодаря в том числе чтению и сочинений Ницше, каким же образом человек вдруг преодолел вот эту ненависть к христианству? Что он разглядел? Только ли потому, что внутренняя была жизнь или потому что что-то менялось и внешне? И чем ресентимент 20-го столетия отличался от того явления, который описывал Ницше в конце 19-го?
Ресентимент - озлобленная мстительность бессильного человека. Фридрих Ницше в ранних своих сочинениях считал, что есть раса господ, борцов, людей активных, агрессивных, завоевателей, пассионариев, которым не ведомо это чувство. Но в более поздних текстах он уже не делал такого противопоставления. И его преемник по исследованию ресентимента Макс Шелер подчеркивал скорее текучий характер ресентимента, потому что человек любого пола, любого возраста находится всегда в позиции, которую можно считать бессильной. Например, совсем молодой человек, он же бессилен, он находится под гнетом старших. И подростковый бунт - это бунт ресентимента, во всяком случае, когда этот бунт в очень жесткой структуре, тогда он просто разносит все вокруг, либо ломает человека изнутри. В то же время озлобленная мстительность слабого человека часто достояние и удел стариков, которые отодвинуты. И тогда старость, особенно в современном обществе, не приносит удовлетворения, человек, ему кажется, что он заброшен, что он отвергнут, он не может найти общий язык со следующим поколением. Если в неразвитых культурах старость ценится и почитается за свой опыт, это мешает возникновению ресентимента, озлобленности у стариков. Но в современном индустриальном обществе образование заменяет жизненный опыт, и тем скорее старшее поколение из господствующего становится нуждающимся в защите. И чтобы эта судьба, эта мелочная озлобленность, брюзжание, ворчливость не настигла человека, надо понять эту опасность. В современном обществе она в основном возрастная проблема, но еще в начале 20-го века это была проблема прежде всего социальная. Потому что да, ресентимент зарождается от бессилия, но и те люди, которые побеждают, и те люди, которые агрессивны, слишком часто агрессивны от бессилия. Трагедия ресентимента, трагедия человека из подполья не в том, что он навсегда в подполье, а в том, что он может вырваться. Так вырвался Гитлер, так вырвался Сталин, в этом кошмар 20-го столетия. И так об этом писал Николай Бердяев.
Диктор: Страшнее всего раб, ставший господином. В качестве господина все-таки наименее страшен аристократ, сознающий свое изначальное благородство и достоинство, свободное от ресентимента. Таким аристократам никогда не бывает диктатор, человек воли к могуществу. Психология диктатора, который, в сущности, есть выскочка, есть извращение человека. Вождь толпы находится в таком же рабстве как и толпа, не имеет существования вне толпы, вне рабства, над которым он господствует, он выброшен во вне. Тиран - есть сознание масс, испытывающих перед ним ужас. Воля к могуществу, преобладанию и господству есть одержимость. Это не есть воля свободная и воля к свободе. Одержимый к воле могущества находится во власти рока и делается роковым человеком. Воля к могуществу ненасытна, она не свидетельствует об избытке силы, отдающей себя людям. Империалистическая воля создает призрачное, эфемерное царство, она порождает катастрофы и войны. Империалистическая воля есть деманиакальное извращение истинного признания человека, в ней есть извращение универсализма, к которому призван человек. Человек призван быть царем земли и мира, идее человека присуща царственность, человек призван к экспансии, овладению пространствами. Он вовлечен в великую авантюру. Но падшесть человека придает этой универсальной воле ложное порабощающее направление. Одинокий несчастный Ницше был философом воли к могуществу. И как уродливо воспользовались Ницше, вульгаризировали его, как сделали его мысли орудием целей, которые Ницше были бы отвратительны. Ницше был обращен к немногим, он был аристократическим мыслителем, он презирал человеческую массу, без которой нельзя реализовать империалистической воли. Он называл государство самым холодным из чудовищ, говорил, что человек начинается лишь там, где кончается государство.
Яков Кротов: В 1912-м году Макс Шелер описывал ресентимент в политике прежде всего как подлую зависть и бессильную зависть.
Диктор: Особое свойство критики, которую можно назвать ресентиментной, заключается в том, что всякая помощь в устранении состояния, воспринимаемого как отягощающее, не приносит удовлетворения. В противоположность тому, как это бывает при любой критике с позитивными целями. Но, наоборот, вызывает раздражение, ибо парализует удовольствие и от отрицания. О многих политических партиях можно сказать, что нельзя раздосадовать их сильнее, чем, осуществив их программные требования или помешав им гордиться собственным принципиальным оппозиционерством, путем привлечения к позитивному сотрудничеству в практической и государственной работе. Ресентиментную критику отличает как раз то, что на самом деле она вовсе не желает того, что выдает за желаемое, она критикует не для того, чтобы устранить зло, а лишь использует зло как предлог, чтобы высказаться. Кто не знает депутатов парламента, чья критика безоговорочна и безмерна именно потому, что они знают - министрами им никогда не стать. Где такая робость перед властью в противоположность воли к власти становится принципиальной, там критикой движет ресентимент, и, наоборот, опыт показывает, что у политической партии легче всего вырвать жало, предложив ей позитивное сотрудничество в государственных делах.
Яков Кротов: Но вот пришел 17-й год, в Германии наступил гитлеризм, тогда Шелер и покончил с собой, потому что он увидел то, во что не мог поверить, что не мог предсказать ни один философ и моралист, он увидел победивший ресентимент. Он увидел, более того, что любое государство склонно к ресентименту даже на вершинах власти. И Николай Бердяев так писал о власти: "Власть неблагодарна, не новозаветна. Христиане града не имеют, града грядущего взыскуют. Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, но государство должно быть разоблачено как язычески ветхозаветное, а не христиански новозаветное. Государство светское (русское или иное) потому же не смеет называться христианским, что оно не есть государство христиан. Религиозное разграничение языческого государства, христианской церкви, принуждения и свободы, закона и благодати - это великая историческая задача. Лишь свободные могут взять на себя ответственность, лишь виновные сыны, а не обиженные рабы свободны".
Здесь Бердяев противопоставляет свободных и рабов. И это, конечно, уже совсем другой поворот мысли, нежели у Ницше, который противопоставлял людей реактивных (ресентимент - это реакция на что-то) и людей агрессивных. Например, размышляя, мне кажется, над молитвой "Отче наш", над просьбой простить нам долги наши, как и мы оставляем должником нашим, Ницше так писал о том, кто по-настоящему умеет прощать долги, не христиане, не слабые, не смиренные, а только сильные и агрессивные.
Диктор: Заимодавец всегда становился, по мере того как он богател. Под конец мерилом его богатства оказывается даже то, какое количество убытков он в состоянии понести, не страдая от этого. Нет ничего невообразимого в том, чтобы представить себе общество с таким сознанием собственного могущества, при котором оно могло бы позволить себе благороднейшую роскошь, из всех имеющихся в его распоряжении, оставить безнаказанным того, кто наносит ему вред. "Какое мне, собственно, дело до моих паразитов?" - вправе было бы оно сказать в таком случае. Пусть себе живут и процветают, для этого я еще достаточно сильно. Справедливость, начавшаяся с того, что все подлежит уплате, все должно подлежать уплате, кончает тем, что смотрит сквозь пальцы и отпускает неплатежеспособного. Она кончается, как и всякая хорошая вещь на земле, самооправданием. Это самоупразднение справедливости. Известно, каким прекрасным именем оно само себя называет, милостью, остается преимуществом наиболее могущественного, лучше того, потусторонностью его права.
Говоря на ухо психологу, в случае если им будет охота изучить однажды ресентимент с близкого расстояния, это растение процветает нынче лучшим образом среди анархистов и антисемитов, как, впрочем, оно и цвело всегда в укромном месте подобно фиалке, хотя и с другим запахом. Во все время человек в качестве более сильного, более мужественного, более знатного обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью. Напротив, не стоит труда угадать, на чьей совести вообще лежит изобретение нечистой совести, это человек ресентимента. В конце концов, осмотритесь же в самой истории, в какой именно сфере оседала вообще до сих пор на земле потребность в праве. Быть может, в сфере реактивных людей? Нисколько. Но именно в сфере активных, сильных, спонтанных, агрессивных.
Яков Кротов: Так писал Фридрих Ницше, так думали и думают по сей день многие люди. Только в 20-м веке вот это торжество ресентимента, торжество бессильной мстительности, показало, что люди делятся не на сильных и слабых, а люди делятся... да никак они не делятся. Всякий человек несет в себе потенциал и тирана, и раба, и свободного человека, и злобного человека из подполья. И в этом смысле человек может быть один, никто ему не мешает, а он все равно бессилен и все равно подвержен ресентименту. Так писал об этом парадоксальном состоянии падшего человека Николай Бердяев.
Диктор: Падшесть человека более всего выражается в том, что он тиран. Есть вечная тенденция к тиранству. Он тиран... Если не в небольшом, то в малом; если не в государстве, не в путях мировой истории, то в своей семье, в своей конторе, в бюрократическом учреждении, в котором он занимает самое малое положение. Человек имеет непреодолимую склонность играть роль и в этой роли придавать себе особое значение, тиранить окружающих. Человек тиран не только в ненависти, но и в любви. Влюбленный бывает страшным тираном. Ревность есть проявление тиранства в страдательной форме, ревнующий есть поработитель, который живет в мире фикций и галлюцинаций. Человек есть тиран и самого себя, и, может быть, более всего - самого себя. Он тиранит себя как существо раздвоенное, утратившее цельность, он тиранит себя ложным сознанием вины. Истинное сознание вины освободило бы человека. Он тиранит себя ложными верованиями, суевериями, мифами, тиранит себя всевозможными страхами, болезненными комплексами, тиранит себя завистью, самолюбием, ресентиментом. Больное самолюбие есть самая страшная тирания, человек тиранит себя сознанием своей слабости и своего ничтожества, и жаждой могущества, и величества. Своей порабощающей волей человек порабощает не только другого, но и себя. Существует вечная тенденция к деспотизму, жажда власти и господства. Первоначальное зло есть власть человека над человеком, унижение достоинства человека, насилие и господство.
Яков Кротов: За прошедшие 70 лет многое изменилось в мире, прежде всего мир стал свободнее, все больше стран демократических. Демократия оказывается неплохим лекарством от ресентимента, потому что она делает всех одинаково слабыми. Многим мыслителям 19-го века это казалось отвратительным. Николай Леонтьев очень возмущался, старший современник Ницше, потому что где Ахилл, где великие античные герои? Кстати, и Ницше был воспитан прежде всего на греко-римской литературе, и для него сильный человек - это абсолютно идеальный персонаж из Гомера, а не те реальные сильные персоны, которые тогда правили или пытались править Германией. Но эти идеальные персонажи и в гомеровские времена никогда не существовали, это вымысел поэта. Демократическое общество адресуется к реальности, а не к вымыслу, не к идеалу. Поэтому прежде всего уравнивает всех, ориентируясь на слабейших. Отсюда - эмансипация женщины, потому что, как подчеркивал Макс Шелер, ресентимент прежде всего происходит там, где один пол унижает другой. Природа и нравы предписывают женщине в любви к мужчине реактивную и пассивную роль. Женщина - объект домоганий. Заметим, кстати, что когда Шелер пишет "природа предписывает женщине пассивную роль", он отнюдь не прав, и современная физиология его опровергает. Но ведь этот философ основывался, скорее, на культурных стереотипах, их он анализировал верно. И тогда он подчеркивал, что, например, явление чопорности - это классический ресентимент, потому что чопорность (в отличие от настоящего стыда) - это форма полового ресентимента. Постоянно выискивает чопорная женщина в своем окружении все, что имеет отношение к сексу для того, чтобы высказать по этому поводу жесткую негативную оценку. Прошло сто лет почти, и мы теперь вокруг почти не видим этого человеческого типа, чопорной старой дамы. Этот тип исчез, потому что женщина эмансипирована в той степени, в которой была немыслима в 1912-м году. Но многое еще осталось. Выход из ресентимента. Наверное, можно преодолеть классовое неравенство, можно преодолеть политическое угнетение одного сословия другим, кое-как можно преодолеть неравноправие полов, но какие-то неравенства между людьми все равно останутся. И, прежде всего, как подчеркивал Ницше, это униженность человека перед Богом, потому что главный источник ресентимента в том, что человек переживает себя как бессильного перед Богом, а тогда освобождение в атеизме. Вот как писал Ницше.
Диктор: Чувство задолженности божеству не переставало расти на протяжении многих тысячелетий. И притом все в той же пропорции, в какой росло на земле и взмывало вверх понятие Бога и ощущение Бога. Восхождение христианского бога как максимального бога, достигшего пика градации, повлекло за собой и максимум чувства вины на земле. Замученное человечество обрело себе временное облегчение перед этим штрихом гения христианства. Бог, сам жертвующий собой во искуплении вины человека, бог, сам заставляющий себя платить самому себе, бог, как единственно способный искупить в человеке то, что в самом человеке стало неискупимым, - заимодавец, жертвующий собою ради своего должника из любви (неужели в это поверили?) из любви к своему должнику. Допустив, что мы наконец вступили в обратное движение, позволительно было бы с немалой степенью вероятности заключить из неудержимого упадка веры в христианского бога, что уже и теперь в человеке налицо значительный спад сознания вины, в любом случае не следует исключать шанса, что полная и совершенная победа атеизма смогла бы освободить человечество от всего этого чувства задолженности своему началу.
Яков Кротов: Ницше мечтал, что атеизм освободит человечество. В реальности мы видим, что то человечество, которое сто лет назад считало себя христианским, и было христианским, не стало атеистическим. И в этом смысле оно остается тем, против чего взбунтовался и Ницше, и его учителя, как Фейербах; оно остается человечеством достаточно ханжеским, когда церковь во многих странах является государственной, а в храмы никто и не ходит. Вот как рождается ресентимент в христианских странах, он рождается, потому что человек бессилен не перед Богом, не перед возрастом, даже не перед классом, а перед государственно-навязанной религией. И тогда человек верует. Но верует исподтишка, подло. Тогда он пытается уйти в атеизм, но там тоже невесело. И на самом деле выход не в этом, а выход в том, чтобы освободить веру, освободить бога. Но это делается не при помощи государства, не при помощи политики, потому что человек становится свободным, в том числе свободным от упования на государство, только тогда, когда у него есть живой опыт благодати.
Так писал Николай Бердяев о христианстве как освобождении. Сам аристократ по происхождению, писал о христианстве как об аристократическом чувстве, которое освобождает от бессильной мстительности и злобного неверия человека-ресентимента.
Диктор: Аристократичность духовного происхождения - моя исходная точка. Она налагает обязанности благородства. Плебейская обида на мир, подпольная озлобленность, уязвленность неблагородны, уродливы. Нужно почитать своих предков и любить полученное от них наследство. Истина не с меня начинается, и я бы не поверил в истину, которая с меня началась бы, неправдоподобно это было бы и неценно. Развитие не отрицает прошлого, а вбирает в себя его вневременное достояние, обогащает мир. Развитие есть творческий процесс, а его слишком часто понимают как всеобщее истребление. Сознание близости к Богу, сознание того, что мы, дети божьи, а не рабы, есть психологическая подпочва моих религиозно-философских идей. Самолюбивый бунт против бога не аристократичен, неблагороден. Повторяю, уязвленность эта, тщеславность эта - низкое состояние. Рыцарская верность богу, отцу своему родному прекраснее, благороднее. Религиозное мироощущение в последней глубине своей радостно, хотя исходит из трагедии мира, принципиально непреодолимой. Мир как таковой ужасен, безысходен, не может быть оправдан, но религиозная вера и есть прозрение трансцендентного исхода, преодоления, оправдания. Благодать - вот сущность религиозной жизни. И не верится в ту религию, которая не сделает жизнь благодатной.
Яков Кротов: 20-й век показал, что не всякий ресентимент греховен. Потому что, как выразился Бердяев, ресентимент, конечно, неблагородное чувство, но оно может иметь большое основание, слишком большое. Не те могут обличать ресентимент, кто виноват в ресентименте униженных, в этом трагедия революции, где нет правых и нет виноватых. Восстает человек из подполья, восстает человек бессильный, человек был несправедливо унижен, и он восстает. Он не побеждает, побеждают опять те, кого Ницше называл "белокурыми бестиями", хотя они могут быть и брюнетами, и рыжими. Опять бессильные загоняются в подполье. И после революции ресентимент в советской России не исчезает, прямо наоборот. И революционность сохраняется до тех пор, пока многие люди, миллионы людей, лишены необходимо принадлежащей им свободы, по праву принадлежащей им свободы. И тогда церковь, если она просто успокаивает людей, если она говорит: "Все правильно, ты правильно лишен свободы, свобода не для тебя, твое дело смирение", тогда это ханжество, тогда это ресентимент, который оскверняет самое церковь. Смирению людей слабых, обобранных, обокраденных можно противопоставить подлинно христианское смирение. Здесь выход. Так писал Николай Бердяев.
Диктор: Смирение не только не есть отрицание личности, но оно есть обретение своей личности, ибо личность может быть найдена лишь в боге, а не в затверделой и закоренелой самости. Смирение не только противоположно свободе, но есть акт свободы. И принятие внешнего положения, выпавшего на твою долю, должно быть истолковано как господство над внешним миром, как победа духа. Это не значит, конечно, что человек не должен бороться за улучшение внешнего положения, за социальные изменения и реформы, но он должен быть духовно свободен, и тогда, когда изменения не происходят и произойдут не скоро. Святость есть высшая духовная сила, победа над миром. Любовь есть сила, излучение благостное, дающее жизнь энергии. Преодоление страстей есть сила, и к этой силе призывает христианство. Вся нравственная жизнь есть ничто иное, как обретение энергии духовной жизни, победа над слабостью и непросветленностью жизни природной. Христианство призывает к победе над миром, а вовсе не к покорности миру. Смирение не есть покорность, наоборот, оно есть непокорность, движение по линии наибольшего сопротивления. Греховный человек бессилен вне Христа, но силен во Христе, ибо Христос победил мир.
Яков Кротов: Так писал Николай Бердяев, а Макс Шелер подчеркивал, что ресентимент побеждается настоящим следованием за Христом. Если человек называет себя последователем Христа, а при этом сравнивает себя с теми, кто не следует, он грешит ресентиментом, он опять считает, что рай это удовольствие того, что ты видишь своих врагов, своих угнетателей в аду, своих мучителей ты видишь в вечных муках. Нет, христианство дарует человеку благородство, это благородство человека, рожденного во Христе, благородство человека, которого Иисус усыновил. Он усыновил всех, надо только принять это на себя, согласиться на это усыновление. И тогда человек становится благородным в полном смысле слова, не агрессором, не каким-то античным или средневековым героем, который не может иначе проявить свое благородство, как завоевав кого-то, превратив кого-то в раба, в крепостного, в холопа. Нет, человек становится благородным, освобождая другого, освобождая и себя.
Такое благородство, христианское благородство, ни с кем себя не сравнивает, оно любит другого как равного себе. Это христианское благородство любит себя, любит себя и в силе, и в бессилии, потому что в любом положении человек сохраняет образ Божий. И в самом бессильном и униженном человеке все равно есть дух Божий, превосходящий все сокровища мира. Это - источник радости. И в другом человеке, каким бы насильником он не был, как бы тебя он ни унизил и ни обобрал, и в нем есть этот дух божий, это можно разглядеть. Если другому что-то удалось, потому что он в чем-то оказался сильнее и талантливее тебя, и это, слава Богу. Значит, здесь этот человек выполнил свое божественное предназначение, и тогда подлость ресентимента уходит, испаряется перед этим жаром радости и любви, что все сильны во Христе, все спасены в том Боге, который открыл себя всем людям не для осуждения, а для всеобщего спасения.
Яков Кротов: Слово "ресентимент" - французское слово, однако в 1887-м году, когда выдающийся немецкий мыслитель Фридрих Ницше писал свой очерк "Происхождение морали", он выбрал это французское слово, потому что не нашел аналога в немецком. И по этой же причине полвека спустя православный русский мыслитель Николай Бердяев тоже обратился к слову "ресентимент" накануне революции, потому что иначе никак не мог охарактеризовать тогдашнее духовное состояние российского общества, которое предвещало революцию. Слово "ресентимент" составлено так: "чувствовать" - "сент", приставка "ре". Видимо, наиболее близкий подстрочный русский перевод - "раздражительность". Человек может дрожать как растение, но человек может быть и раздражительным, это вещи разные. И в чем здесь различия с обычным чувством, вот это чувство раздражительности, в отличие от обычного физиологического возбуждения, раздражения? Это прежде всего особенность человека слабого, человека обессиленного. И неслучайно Ницше в одном из отрывков своего "Происхождения нравственности", отрывке, которые считают лучшим философским текстом этого философа, сравнил человека-ресентимента - человека злобной, мелочной раздражительности, подпольной ненависти - с ягненком. Конечно, здесь он видел хорошо знакомый для любого человека 19-го века образ Христа, как агнца. Этот образ используется и в православной литургии, жертва Христова - это принесение в жертву агнца. И чувство ресентимента Ницше тогда организовал как чувство агнцев, ягнят. Вот как он писал об этом.
Диктор: "Проблема другого источника добра, добра, как его измыслил себе человек ресентимента, требует подведения итогов. Что ягнята питают злобу к крупным хищным птицам, это не кажется странным, но отсюда вовсе не следует ставить в упрек крупным хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: "Эти хищные птицы злые, и тот, кто меньше всего является хищной птицей, кто, напротив, является их противоположностью, ягненком, разве не должен он быть добрым?". На такое воздвижение идеала нечего и возразить, разве что сами хищные птицы взглянут на это слегка насмешливым взором и скажут себе: "Быть может. Мы вовсе не питаем злобу к ним, этим добрым ягнятам, мы их любим даже. Что может быть вкуснее нежного ягненка?". Вытесненные, тлеющие аспекты мести и ненависти используют для себя эту веру и не поддерживают, в сущности, ни одной веры с большим рвением, чем веры в то, что хищный волен быть слабым. Ведь тем самым они занимают себе право вменять в вину хищной птице то, что она хищная птица. Когда угнетенные, растоптанные, подвергшиеся насилию увещевают себя из мстительной хитрости бессилия: "Будем иные, чем злые, именно добрыми, а добр всякий, кто не совершает насилия, кто не оскорбляет никого, кто не нападет, кто не воздает злом за зло, кто препоручает месть Богу, кто подобно нам держится в тени, кто уклоняется от всего злого и вообще немного требует от жизни, подобно нам, терпеливым, смиренным, праведным". Этот сорт людей давал большинству смертных, слабым и угнетенным рода, возможность утонченного самообмана, толковать саму слабость как свободу, а превратность ее существования как заслугу. А как называют они то, что служит им утешением от всех жизненных страданий, свою фантасмагорию оговоренного будущего блаженства? Они именуют это Страшным судом, пришествием царства, Царства Божьего. А пока что они живут в вере, в любви, в надежде".
Яков Кротов: Так описывал ресентимент Фридрих Ницше в 1887-м году. И конечно, здесь есть мысль, которая связывает его с предшественниками по немецкой классической философии, с великими немецкими атеистами, которые считали, что христианство, как писал Карл Маркс, - это сердце бессердечного мира. Христианство - это достояние убогих, обиженных; христианство для тех, кто слаб, кто не может освоить высоты духа и вместо этого скатывается в иллюзии, короче говоря, религия - опиум народа. А есть элита, которая может справляться. И когда в 1912-м году Макс Шелер, немецкий философ, лютеранин, принявший католичество, а окончивший свою жизнь в конце 20-х годов самоубийством, писал специальную монографию о ресентименте, потому что накануне Первой мировой войны он чувствовал, что здесь проходит какой-то нерв современности. И здесь уже речь не шла только о народе, речь шла о культуре, которая вся целиком пронизана чувством ресентимента, и на своих вершинах, и в своих низинах.
В начале 20-го века уже никто бы не сказал, что Германия или любая другая страна Европы это христианские страны. Христианство ушло, а ресентимент остался, а слабость какая-то осталась. И Макс Шелер, определяя ресентимент, подчеркивал, что, кажется, что это жажда мести, но это не так. Потому что просто мстительный человек, он ударит в ответ на пощечину, но это не ресентимент. Ресентимент - это чувство ярости, импульс возникает и тут же он сдерживается, человек сразу тормозит. Почему? Потому что он бессилен. И вот это постоянное чувство своей немощи, и тогда надо всем довлеет одно желание: "Ну, погоди! В другой раз". И это еще нормальное чувство, а когда человек говорит "в другой раз", но при этом знает, что другого раза не будет, вот тогда начинается настоящая патология извращения, и тогда человек слаб. Писал Макс Шелер о сути ресентимента, как не только личном явлении в частной, повседневной жизни, но и как о явлении социальном.
Диктор: Влиянием ресентимента объясняются не только события нашей маленькой повседневной жизни, но и большие сдвиги в истории нравственных воззрений. В тех случаях, когда сильное стремление к реализации некоей ценности наталкивается на невозможность осуществить его, например, получить какое-то благо, возникает тенденция преодолеть неудовлетворенное состояние напряжения между стремлением и немощью за счет принижения или отрицания позитивной ценности блага, а иногда позитивной ценностью объявляется даже то, что данному благу противоположно. Это басня о лисе и кислом винограде. Человек, подверженный ресентименту, постоянно сталкивается в жизни с позитивными явлениями: счастьем, властью, красотой, силой духа, добром и так далее. Как бы он ни грозил им в тайне кулаком, как бы ни хотел вычеркнуть их из этого мира, чтобы избежать мучений от конфликта между собственным желанием и бессилием его осуществить, от них никуда не уйти, они как бы навязываются. Поскольку человек, находящийся в плену ресентимента, не может осмыслить и оправдать собственные бытие и мироощущение, позитивно оценивая власть, здоровье, красоту, свободную жизнь и прочный быт, поскольку из-за слабости, боязни страха, раболепия, вошедших в его кровь и плоть, он не способен овладеть тем, что является реальным воплощением этих позитивных ценностей, поскольку его ценное чувство извращается в направлении признания им позитивно ценным противоположностей. Он как бы себе говорит: "Все это гроша ломаного не стоит, ценности, которые действительно ведут человека к спасению и которые действительно следует предпочесть, заключены в прямо противоположных явлениях - бедности, страдании, боли, смерти". Осуществляя эту, по выражению Ницше, "утонченную месть", ресентимент и в самом деле творит историю человеческих оценок и историю их систем. Утонченна эта месть потому, что в ней полностью гасятся все импульсы мести и ненависти, обращенные против людей сильных, здоровых, богатых, красивых и так далее. И с помощью ресентимента человек избавляется от мучений, доставляемых этими аффектами. Ведь теперь, после того как свершился переворот в ценностном чувстве, и соответствующие ему по смыслу оценки распространились в определенной группе, эти люди уже недостойны зависти, ненависти, мести. Как раз наоборот, они заслуживают сочувствия, сожаления. Ибо погрязли во зле. Теперь их появление рождает порывы милосердия, соболезнования сострадания.
Яков Кротов: Тем не менее тот же Ницше, который писал в конце 19-го века, а формировался чуть раньше, все-таки считал, что человечество делится на расы, есть раса благородных, сильных, отважных людей. Вот как писал Ницше.
Диктор: Высокородные чувствовали себя как раз счастливыми, им не приходилось искусственно конструировать свое счастье лицезрением собственных врагов, внушать себе при случае это и лгать самим себе, как это (по обыкновению) делают все люди ресентимента. Они умели в равной степени, будучи цельными, преисполненными силы, стало быть, неотвратимо активными людьми, не отделять деятельности от счастья, деятельное существование необходимым образом включается у них в счастье. Все это отлично от стремления к счастью на ступени бессильных, угнетенных, гноящихся ядовитыми и враждебными чувствами людей, у которых оно выступает в сущности как наркоз, усыпление, покой, передышка души и подтягивание конечностей, короче, пассивно. В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ресентимента лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит, ум его любит укрытия, лазейки и задние двери. Все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада. Он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, сиюминутном самоумалении и самоуничижении. Раса таких людей ресентимента в конце концов неизбежно окажется умнее, нежели какая знатная раса. Она и ум будет почитать в совершенно иной мере, именно как первостепенное условие существования, тогда как ум у благородных людей слегка отдает тонким привкусом роскоши.
Яков Кротов: Какую расу он имел в виду? Между прочим, совершенно конкретную национальность, евреев. И одновременно из этого мнения о евреях как людях, которые неизбежно подвержены ресентименту в силу своей национальной принадлежности, Ницше выводил и антихристианство, потому что христианство в его глазах было порождением еврейского духа. Христиане преклоняются, писал Ницше, перед Иисусом из Назарета - евреем, перед рыбаком Петром - евреем, ковровщиком Павлом - евреем и матерью названного Иисуса Марией - еврейкой. И отсюда он делал вывод, что сильные, благородные расы побеждены, победила мораль простолюдина, и в результате произошло отравление крови, смешение рас. И вот из этого чувства бессильной злобности, мстительности, когда еврей, годный только на то, чтобы звенеть монетками, неспособный никого завоевать, никого покорить, и вот он все исподтишка. И тогда еврей создает христианство, учение о любви, учение о любви вырастет из ненависти евреев к окружающему миру. Надо сказать, что в конце 20-го столетия эта мысль Ницше стала очень популярной в сочинениях многих русских неофашистов, нацистов, расистов, большинство из которых не заигрывают с христианством, а предпочитают говорить о том, что русское язычество - вот была мощная сила, потом пришли иудео-христиане и все испортили. Тем не менее даже еврейский вопрос не был в конце 19-го века важнейшим для Ницше, важнейшим все-таки был вопрос социальный. И указывая на то, где сосредоточен ресентимент, тот же Макс Шелер указывал на рабочий класс.
Диктор: На первый взгляд ресентимент должен быть в первую очередь у преступника, но у преступника его обычно нет, потому что он активный человеческий тип. Он не вытесняет свои ненависть, зависть, стяжательство, а дает им выход. Ресентимент как основная черта душевной конституции преступника обнаруживается лишь в некоторых разновидностях преступлений, которые можно назвать чистыми злодеяниями, поскольку преступник не извлекает для себя никакой выгоды, но лишь наносит ущерб другому. И требует к тому же минимума действий и минимума риска. Самым чистым представителем такого типа может считаться поджигатель. К этим же типам относятся в последнее время участившиеся преступные формы выражения классового ресентимента. Так в 1912-м году под Берлином едва удалось предотвратить крупное покушение. В вечерних сумерках между двумя деревьями поперек проселочной дороги была натянута прочная проволока, что неизбежно покалечило или бы убило бы пассажиров. Анонимность жертв, о которых известно только, что они будут ехать в автомобиле, и отсутствие корыстного мотива, придают этому случаю типичную ресентиментную окраску. Далеко не последнюю роль ресентимент играет и в случаях клеветы. Свою главную на сегодняшний день социальную роль играет ресентимент не столько промышленных рабочих, если они не заражены революционным ресентиментом известных вождей, сколько среди все более и более деградирующего ремесленничества, мелкой буржуазии и мелкого чиновничества.
Яков Кротов: Так писал Макс Шелер. В другом месте своей книги о ресентименте он одобрительно говорил, что Ницше правильно подметил, что чудовищный еврейский ресентимент питается именно тем, что евреи подвергались фактической дискриминации, к тому же у них особая тяга к приобретательству и наживе. Хотя сам Ницше считал, что и антисемитизм тоже проявление ресентимента, когда человек, неспособный справиться иудаизмом, с натиском евреев, начинает их злобно исподтишка ненавидеть. Но Макс Шелер был бы простым антисемитом, а не мыслителем, если бы на этом остановился. И он указал на то, почему вдруг ресентимент возник именно в середине, в конце 19-го столетия, возник как социальное явление. Потому что именно с 1848-го года и позднее евреи в большинстве своем стран Западной Европы стали получать формальное гражданское равноправие с христианами. И тогда очень обострилось эмоциональное восприятие того, что декларировано равноправие, а получается прежнее рабство. Раб не испытывает никакой мстительности, когда хозяин его оскорбляет, писал Шелер. И ребенок, когда получает затрещину, он не сердится, потому что знает, что такова система. Но ресентимент в обществе, где происходит либерализация, демократизация, он нарастает. Если перекинуться на сто лет вперед к нашим дням, то мы видим, что ресентимент, классически описанный Ницше, возродился в современной России. Достаточно открыть "Светскую Россию", да почти каждую российскую газету, отдел писем читателей: пишут бессильные люди, испытывающие ненависть, желающие мести, но сознающие, что никогда отомстить не удастся. Ницше считал, что ресентимент переносит месть за горизонт времени, он переносит месть в будущее. Так появляется христианство, так появляется, писал Ницше, Фома Аквинат, который пишет, что праведники в раю будут испытывать особое удовольствие, глядя на мучения грешников. Вот как ответил Ницше Николай Бердяев, спустя 30 лет, в своей книге "О назначении человека".
Диктор: Ницше не знал и не понимал настоящего христианства. Перед ним было выродившееся христианское общество, в котором угас героический дух. И он восстал страстно и с негодованием против этого упадочного мещанского христианства. Ницше делает основное различие между моралью господ и моралью рабов. В еврействе он видит восстание рабов в морали, то есть слабых, и христианство для него есть мораль рабов. Мораль рабов вся основана на ресентименте слабых к сильным, аристократам, благородным; на зависти и обиде, на желании получить компенсацию в моральной области, взять реванш. Сильные аристократы, благородные, для Ницше - это римляне. Победа христианства над римлянами была победой больных над здоровыми, рабов над благородными. Но главная опасность - больные, а не злые. Христианство испортило благородство породы, подменило категории хороших и плохих, то есть аристократов и рабов, категориями добрых и злых. Раб из чувства ресентимента решил быть первым в вечной жизни. За христианским аскетизмом стоит ресентимент ко всякому мужеству, ко всякой силе, истина заключается в прямо противоположном. Из-за слабости и ничтожества христиан Ницше не увидал силы и величия христианства. Христианская мораль есть в духовном смысле аристократическая, а не рабья мораль, мораль сильных духом, а не слабых. Именно христианство призывает идти по линии наибольшего сопротивления миру и требует героических усилий. Именно христианство восстало против рабьей психологии обиды и противопоставило ей благородную психологию вины. Переживание вины и есть переживание аристократическое, переживание благородных как переживание обиды есть переживание плебейское, унизительное. Именно христианство хочет вырвать из человеческой души ресентимент, излечить человека от больного самолюбия и зависти. Только христианство и знает средство против больного самолюбия. У Ницше было слишком внешнее и поверхностное представление о силе и слабости. Его соблазняло и пленяло внешнее эстетическое обличие силы римлянина. Но этот римлянин был человеком, побежденным миром, отдавшийся целиком во власть мира, то есть человеком, пережившим величайшее поражение духа. Христианство есть величайшая сила сопротивления власти мира, христианская мораль, если ее понимать не законнически, а внутренне и духовно, есть стяжание духовной силы во всем.
Яков Кротов: Каким же образом человек, хорошо понимающий Ницше, сочувствующий Ницше, а Бердяев пришел к Богу благодаря в том числе чтению и сочинений Ницше, каким же образом человек вдруг преодолел вот эту ненависть к христианству? Что он разглядел? Только ли потому, что внутренняя была жизнь или потому что что-то менялось и внешне? И чем ресентимент 20-го столетия отличался от того явления, который описывал Ницше в конце 19-го?
Ресентимент - озлобленная мстительность бессильного человека. Фридрих Ницше в ранних своих сочинениях считал, что есть раса господ, борцов, людей активных, агрессивных, завоевателей, пассионариев, которым не ведомо это чувство. Но в более поздних текстах он уже не делал такого противопоставления. И его преемник по исследованию ресентимента Макс Шелер подчеркивал скорее текучий характер ресентимента, потому что человек любого пола, любого возраста находится всегда в позиции, которую можно считать бессильной. Например, совсем молодой человек, он же бессилен, он находится под гнетом старших. И подростковый бунт - это бунт ресентимента, во всяком случае, когда этот бунт в очень жесткой структуре, тогда он просто разносит все вокруг, либо ломает человека изнутри. В то же время озлобленная мстительность слабого человека часто достояние и удел стариков, которые отодвинуты. И тогда старость, особенно в современном обществе, не приносит удовлетворения, человек, ему кажется, что он заброшен, что он отвергнут, он не может найти общий язык со следующим поколением. Если в неразвитых культурах старость ценится и почитается за свой опыт, это мешает возникновению ресентимента, озлобленности у стариков. Но в современном индустриальном обществе образование заменяет жизненный опыт, и тем скорее старшее поколение из господствующего становится нуждающимся в защите. И чтобы эта судьба, эта мелочная озлобленность, брюзжание, ворчливость не настигла человека, надо понять эту опасность. В современном обществе она в основном возрастная проблема, но еще в начале 20-го века это была проблема прежде всего социальная. Потому что да, ресентимент зарождается от бессилия, но и те люди, которые побеждают, и те люди, которые агрессивны, слишком часто агрессивны от бессилия. Трагедия ресентимента, трагедия человека из подполья не в том, что он навсегда в подполье, а в том, что он может вырваться. Так вырвался Гитлер, так вырвался Сталин, в этом кошмар 20-го столетия. И так об этом писал Николай Бердяев.
Диктор: Страшнее всего раб, ставший господином. В качестве господина все-таки наименее страшен аристократ, сознающий свое изначальное благородство и достоинство, свободное от ресентимента. Таким аристократам никогда не бывает диктатор, человек воли к могуществу. Психология диктатора, который, в сущности, есть выскочка, есть извращение человека. Вождь толпы находится в таком же рабстве как и толпа, не имеет существования вне толпы, вне рабства, над которым он господствует, он выброшен во вне. Тиран - есть сознание масс, испытывающих перед ним ужас. Воля к могуществу, преобладанию и господству есть одержимость. Это не есть воля свободная и воля к свободе. Одержимый к воле могущества находится во власти рока и делается роковым человеком. Воля к могуществу ненасытна, она не свидетельствует об избытке силы, отдающей себя людям. Империалистическая воля создает призрачное, эфемерное царство, она порождает катастрофы и войны. Империалистическая воля есть деманиакальное извращение истинного признания человека, в ней есть извращение универсализма, к которому призван человек. Человек призван быть царем земли и мира, идее человека присуща царственность, человек призван к экспансии, овладению пространствами. Он вовлечен в великую авантюру. Но падшесть человека придает этой универсальной воле ложное порабощающее направление. Одинокий несчастный Ницше был философом воли к могуществу. И как уродливо воспользовались Ницше, вульгаризировали его, как сделали его мысли орудием целей, которые Ницше были бы отвратительны. Ницше был обращен к немногим, он был аристократическим мыслителем, он презирал человеческую массу, без которой нельзя реализовать империалистической воли. Он называл государство самым холодным из чудовищ, говорил, что человек начинается лишь там, где кончается государство.
Яков Кротов: В 1912-м году Макс Шелер описывал ресентимент в политике прежде всего как подлую зависть и бессильную зависть.
Диктор: Особое свойство критики, которую можно назвать ресентиментной, заключается в том, что всякая помощь в устранении состояния, воспринимаемого как отягощающее, не приносит удовлетворения. В противоположность тому, как это бывает при любой критике с позитивными целями. Но, наоборот, вызывает раздражение, ибо парализует удовольствие и от отрицания. О многих политических партиях можно сказать, что нельзя раздосадовать их сильнее, чем, осуществив их программные требования или помешав им гордиться собственным принципиальным оппозиционерством, путем привлечения к позитивному сотрудничеству в практической и государственной работе. Ресентиментную критику отличает как раз то, что на самом деле она вовсе не желает того, что выдает за желаемое, она критикует не для того, чтобы устранить зло, а лишь использует зло как предлог, чтобы высказаться. Кто не знает депутатов парламента, чья критика безоговорочна и безмерна именно потому, что они знают - министрами им никогда не стать. Где такая робость перед властью в противоположность воли к власти становится принципиальной, там критикой движет ресентимент, и, наоборот, опыт показывает, что у политической партии легче всего вырвать жало, предложив ей позитивное сотрудничество в государственных делах.
Яков Кротов: Но вот пришел 17-й год, в Германии наступил гитлеризм, тогда Шелер и покончил с собой, потому что он увидел то, во что не мог поверить, что не мог предсказать ни один философ и моралист, он увидел победивший ресентимент. Он увидел, более того, что любое государство склонно к ресентименту даже на вершинах власти. И Николай Бердяев так писал о власти: "Власть неблагодарна, не новозаветна. Христиане града не имеют, града грядущего взыскуют. Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, но государство должно быть разоблачено как язычески ветхозаветное, а не христиански новозаветное. Государство светское (русское или иное) потому же не смеет называться христианским, что оно не есть государство христиан. Религиозное разграничение языческого государства, христианской церкви, принуждения и свободы, закона и благодати - это великая историческая задача. Лишь свободные могут взять на себя ответственность, лишь виновные сыны, а не обиженные рабы свободны".
Здесь Бердяев противопоставляет свободных и рабов. И это, конечно, уже совсем другой поворот мысли, нежели у Ницше, который противопоставлял людей реактивных (ресентимент - это реакция на что-то) и людей агрессивных. Например, размышляя, мне кажется, над молитвой "Отче наш", над просьбой простить нам долги наши, как и мы оставляем должником нашим, Ницше так писал о том, кто по-настоящему умеет прощать долги, не христиане, не слабые, не смиренные, а только сильные и агрессивные.
Диктор: Заимодавец всегда становился, по мере того как он богател. Под конец мерилом его богатства оказывается даже то, какое количество убытков он в состоянии понести, не страдая от этого. Нет ничего невообразимого в том, чтобы представить себе общество с таким сознанием собственного могущества, при котором оно могло бы позволить себе благороднейшую роскошь, из всех имеющихся в его распоряжении, оставить безнаказанным того, кто наносит ему вред. "Какое мне, собственно, дело до моих паразитов?" - вправе было бы оно сказать в таком случае. Пусть себе живут и процветают, для этого я еще достаточно сильно. Справедливость, начавшаяся с того, что все подлежит уплате, все должно подлежать уплате, кончает тем, что смотрит сквозь пальцы и отпускает неплатежеспособного. Она кончается, как и всякая хорошая вещь на земле, самооправданием. Это самоупразднение справедливости. Известно, каким прекрасным именем оно само себя называет, милостью, остается преимуществом наиболее могущественного, лучше того, потусторонностью его права.
Говоря на ухо психологу, в случае если им будет охота изучить однажды ресентимент с близкого расстояния, это растение процветает нынче лучшим образом среди анархистов и антисемитов, как, впрочем, оно и цвело всегда в укромном месте подобно фиалке, хотя и с другим запахом. Во все время человек в качестве более сильного, более мужественного, более знатного обладал и более свободным взглядом, более спокойной совестью. Напротив, не стоит труда угадать, на чьей совести вообще лежит изобретение нечистой совести, это человек ресентимента. В конце концов, осмотритесь же в самой истории, в какой именно сфере оседала вообще до сих пор на земле потребность в праве. Быть может, в сфере реактивных людей? Нисколько. Но именно в сфере активных, сильных, спонтанных, агрессивных.
Яков Кротов: Так писал Фридрих Ницше, так думали и думают по сей день многие люди. Только в 20-м веке вот это торжество ресентимента, торжество бессильной мстительности, показало, что люди делятся не на сильных и слабых, а люди делятся... да никак они не делятся. Всякий человек несет в себе потенциал и тирана, и раба, и свободного человека, и злобного человека из подполья. И в этом смысле человек может быть один, никто ему не мешает, а он все равно бессилен и все равно подвержен ресентименту. Так писал об этом парадоксальном состоянии падшего человека Николай Бердяев.
Диктор: Падшесть человека более всего выражается в том, что он тиран. Есть вечная тенденция к тиранству. Он тиран... Если не в небольшом, то в малом; если не в государстве, не в путях мировой истории, то в своей семье, в своей конторе, в бюрократическом учреждении, в котором он занимает самое малое положение. Человек имеет непреодолимую склонность играть роль и в этой роли придавать себе особое значение, тиранить окружающих. Человек тиран не только в ненависти, но и в любви. Влюбленный бывает страшным тираном. Ревность есть проявление тиранства в страдательной форме, ревнующий есть поработитель, который живет в мире фикций и галлюцинаций. Человек есть тиран и самого себя, и, может быть, более всего - самого себя. Он тиранит себя как существо раздвоенное, утратившее цельность, он тиранит себя ложным сознанием вины. Истинное сознание вины освободило бы человека. Он тиранит себя ложными верованиями, суевериями, мифами, тиранит себя всевозможными страхами, болезненными комплексами, тиранит себя завистью, самолюбием, ресентиментом. Больное самолюбие есть самая страшная тирания, человек тиранит себя сознанием своей слабости и своего ничтожества, и жаждой могущества, и величества. Своей порабощающей волей человек порабощает не только другого, но и себя. Существует вечная тенденция к деспотизму, жажда власти и господства. Первоначальное зло есть власть человека над человеком, унижение достоинства человека, насилие и господство.
Яков Кротов: За прошедшие 70 лет многое изменилось в мире, прежде всего мир стал свободнее, все больше стран демократических. Демократия оказывается неплохим лекарством от ресентимента, потому что она делает всех одинаково слабыми. Многим мыслителям 19-го века это казалось отвратительным. Николай Леонтьев очень возмущался, старший современник Ницше, потому что где Ахилл, где великие античные герои? Кстати, и Ницше был воспитан прежде всего на греко-римской литературе, и для него сильный человек - это абсолютно идеальный персонаж из Гомера, а не те реальные сильные персоны, которые тогда правили или пытались править Германией. Но эти идеальные персонажи и в гомеровские времена никогда не существовали, это вымысел поэта. Демократическое общество адресуется к реальности, а не к вымыслу, не к идеалу. Поэтому прежде всего уравнивает всех, ориентируясь на слабейших. Отсюда - эмансипация женщины, потому что, как подчеркивал Макс Шелер, ресентимент прежде всего происходит там, где один пол унижает другой. Природа и нравы предписывают женщине в любви к мужчине реактивную и пассивную роль. Женщина - объект домоганий. Заметим, кстати, что когда Шелер пишет "природа предписывает женщине пассивную роль", он отнюдь не прав, и современная физиология его опровергает. Но ведь этот философ основывался, скорее, на культурных стереотипах, их он анализировал верно. И тогда он подчеркивал, что, например, явление чопорности - это классический ресентимент, потому что чопорность (в отличие от настоящего стыда) - это форма полового ресентимента. Постоянно выискивает чопорная женщина в своем окружении все, что имеет отношение к сексу для того, чтобы высказать по этому поводу жесткую негативную оценку. Прошло сто лет почти, и мы теперь вокруг почти не видим этого человеческого типа, чопорной старой дамы. Этот тип исчез, потому что женщина эмансипирована в той степени, в которой была немыслима в 1912-м году. Но многое еще осталось. Выход из ресентимента. Наверное, можно преодолеть классовое неравенство, можно преодолеть политическое угнетение одного сословия другим, кое-как можно преодолеть неравноправие полов, но какие-то неравенства между людьми все равно останутся. И, прежде всего, как подчеркивал Ницше, это униженность человека перед Богом, потому что главный источник ресентимента в том, что человек переживает себя как бессильного перед Богом, а тогда освобождение в атеизме. Вот как писал Ницше.
Диктор: Чувство задолженности божеству не переставало расти на протяжении многих тысячелетий. И притом все в той же пропорции, в какой росло на земле и взмывало вверх понятие Бога и ощущение Бога. Восхождение христианского бога как максимального бога, достигшего пика градации, повлекло за собой и максимум чувства вины на земле. Замученное человечество обрело себе временное облегчение перед этим штрихом гения христианства. Бог, сам жертвующий собой во искуплении вины человека, бог, сам заставляющий себя платить самому себе, бог, как единственно способный искупить в человеке то, что в самом человеке стало неискупимым, - заимодавец, жертвующий собою ради своего должника из любви (неужели в это поверили?) из любви к своему должнику. Допустив, что мы наконец вступили в обратное движение, позволительно было бы с немалой степенью вероятности заключить из неудержимого упадка веры в христианского бога, что уже и теперь в человеке налицо значительный спад сознания вины, в любом случае не следует исключать шанса, что полная и совершенная победа атеизма смогла бы освободить человечество от всего этого чувства задолженности своему началу.
Яков Кротов: Ницше мечтал, что атеизм освободит человечество. В реальности мы видим, что то человечество, которое сто лет назад считало себя христианским, и было христианским, не стало атеистическим. И в этом смысле оно остается тем, против чего взбунтовался и Ницше, и его учителя, как Фейербах; оно остается человечеством достаточно ханжеским, когда церковь во многих странах является государственной, а в храмы никто и не ходит. Вот как рождается ресентимент в христианских странах, он рождается, потому что человек бессилен не перед Богом, не перед возрастом, даже не перед классом, а перед государственно-навязанной религией. И тогда человек верует. Но верует исподтишка, подло. Тогда он пытается уйти в атеизм, но там тоже невесело. И на самом деле выход не в этом, а выход в том, чтобы освободить веру, освободить бога. Но это делается не при помощи государства, не при помощи политики, потому что человек становится свободным, в том числе свободным от упования на государство, только тогда, когда у него есть живой опыт благодати.
Так писал Николай Бердяев о христианстве как освобождении. Сам аристократ по происхождению, писал о христианстве как об аристократическом чувстве, которое освобождает от бессильной мстительности и злобного неверия человека-ресентимента.
Диктор: Аристократичность духовного происхождения - моя исходная точка. Она налагает обязанности благородства. Плебейская обида на мир, подпольная озлобленность, уязвленность неблагородны, уродливы. Нужно почитать своих предков и любить полученное от них наследство. Истина не с меня начинается, и я бы не поверил в истину, которая с меня началась бы, неправдоподобно это было бы и неценно. Развитие не отрицает прошлого, а вбирает в себя его вневременное достояние, обогащает мир. Развитие есть творческий процесс, а его слишком часто понимают как всеобщее истребление. Сознание близости к Богу, сознание того, что мы, дети божьи, а не рабы, есть психологическая подпочва моих религиозно-философских идей. Самолюбивый бунт против бога не аристократичен, неблагороден. Повторяю, уязвленность эта, тщеславность эта - низкое состояние. Рыцарская верность богу, отцу своему родному прекраснее, благороднее. Религиозное мироощущение в последней глубине своей радостно, хотя исходит из трагедии мира, принципиально непреодолимой. Мир как таковой ужасен, безысходен, не может быть оправдан, но религиозная вера и есть прозрение трансцендентного исхода, преодоления, оправдания. Благодать - вот сущность религиозной жизни. И не верится в ту религию, которая не сделает жизнь благодатной.
Яков Кротов: 20-й век показал, что не всякий ресентимент греховен. Потому что, как выразился Бердяев, ресентимент, конечно, неблагородное чувство, но оно может иметь большое основание, слишком большое. Не те могут обличать ресентимент, кто виноват в ресентименте униженных, в этом трагедия революции, где нет правых и нет виноватых. Восстает человек из подполья, восстает человек бессильный, человек был несправедливо унижен, и он восстает. Он не побеждает, побеждают опять те, кого Ницше называл "белокурыми бестиями", хотя они могут быть и брюнетами, и рыжими. Опять бессильные загоняются в подполье. И после революции ресентимент в советской России не исчезает, прямо наоборот. И революционность сохраняется до тех пор, пока многие люди, миллионы людей, лишены необходимо принадлежащей им свободы, по праву принадлежащей им свободы. И тогда церковь, если она просто успокаивает людей, если она говорит: "Все правильно, ты правильно лишен свободы, свобода не для тебя, твое дело смирение", тогда это ханжество, тогда это ресентимент, который оскверняет самое церковь. Смирению людей слабых, обобранных, обокраденных можно противопоставить подлинно христианское смирение. Здесь выход. Так писал Николай Бердяев.
Диктор: Смирение не только не есть отрицание личности, но оно есть обретение своей личности, ибо личность может быть найдена лишь в боге, а не в затверделой и закоренелой самости. Смирение не только противоположно свободе, но есть акт свободы. И принятие внешнего положения, выпавшего на твою долю, должно быть истолковано как господство над внешним миром, как победа духа. Это не значит, конечно, что человек не должен бороться за улучшение внешнего положения, за социальные изменения и реформы, но он должен быть духовно свободен, и тогда, когда изменения не происходят и произойдут не скоро. Святость есть высшая духовная сила, победа над миром. Любовь есть сила, излучение благостное, дающее жизнь энергии. Преодоление страстей есть сила, и к этой силе призывает христианство. Вся нравственная жизнь есть ничто иное, как обретение энергии духовной жизни, победа над слабостью и непросветленностью жизни природной. Христианство призывает к победе над миром, а вовсе не к покорности миру. Смирение не есть покорность, наоборот, оно есть непокорность, движение по линии наибольшего сопротивления. Греховный человек бессилен вне Христа, но силен во Христе, ибо Христос победил мир.
Яков Кротов: Так писал Николай Бердяев, а Макс Шелер подчеркивал, что ресентимент побеждается настоящим следованием за Христом. Если человек называет себя последователем Христа, а при этом сравнивает себя с теми, кто не следует, он грешит ресентиментом, он опять считает, что рай это удовольствие того, что ты видишь своих врагов, своих угнетателей в аду, своих мучителей ты видишь в вечных муках. Нет, христианство дарует человеку благородство, это благородство человека, рожденного во Христе, благородство человека, которого Иисус усыновил. Он усыновил всех, надо только принять это на себя, согласиться на это усыновление. И тогда человек становится благородным в полном смысле слова, не агрессором, не каким-то античным или средневековым героем, который не может иначе проявить свое благородство, как завоевав кого-то, превратив кого-то в раба, в крепостного, в холопа. Нет, человек становится благородным, освобождая другого, освобождая и себя.
Такое благородство, христианское благородство, ни с кем себя не сравнивает, оно любит другого как равного себе. Это христианское благородство любит себя, любит себя и в силе, и в бессилии, потому что в любом положении человек сохраняет образ Божий. И в самом бессильном и униженном человеке все равно есть дух Божий, превосходящий все сокровища мира. Это - источник радости. И в другом человеке, каким бы насильником он не был, как бы тебя он ни унизил и ни обобрал, и в нем есть этот дух божий, это можно разглядеть. Если другому что-то удалось, потому что он в чем-то оказался сильнее и талантливее тебя, и это, слава Богу. Значит, здесь этот человек выполнил свое божественное предназначение, и тогда подлость ресентимента уходит, испаряется перед этим жаром радости и любви, что все сильны во Христе, все спасены в том Боге, который открыл себя всем людям не для осуждения, а для всеобщего спасения.
