Ведущий Иван Толстой
Александр Генис:
Сегодня предметом разговора послужит одно из самых популярных событий зимнего Нью-Йорка - выставка "Боди арт" - "Искусство тела", которую с необычайной изобретательностью и остроумием устроил Музей Естественной Истории. Как обычно, сперва мы поговорим об экспозиции, а потом проиллюстрируем ее музыкальными произведениями, связанными с темой выставки.
Музей Естественной Истории, хранящий скелеты динозавров, чучела редких зверей и уникальную метерологическую коллекцию, - любимое развлечение ньюйоркских школьников. Однако выставка "Искусство тела", организованная под руководством куратора Эннит Шелткраут, привлекла куда более взыскательную и изощренную публику. Пикантная особенность этой выставки в том, что впервые этнографическая экспозиция была представлена как выставка художественная, требующая не антропологического, а сугубо эстетического осмысления. Для того, чтобы произошла такая подмена привычных понятий, должно было в корне измениться само отношение между новейшим искусством и так называемой примитивной культурой. Собственно, этим радикальным переменам во вкусах и мировоззренческих позициях и будет посвящен сегодняшний выпуск "Картинок с выставки".
Как легко догадаться, боди арт - это искусство манипуляций с телом. Универсальная, известная всем культурам практика художественной обработки того материала, которым снабдила нас природа. Бесспорно, боди арт - самый древний вид эстетической деятельности, который практикует и сегодня каждый мужчина с расческой и каждая женщина с губной помадой. Главная заслуга куратора выставки в том, что они сумели собрать вопиюще разнообразный материал. Эту эклектическую коллекцию объединяет только тема. Экспозиция показывает, что люди делали и продолжают делать со своим телом. Об этом рассказывают и греческие вазы, и африканская скульптура, и колониальные почтовые открытки, и индийские миниатюры, и редкие фотографии, и археологические свидетельства, и - неожиданный аспект - викторианские корсеты. Демонстративное разнообразие выставки, представляющей экспонаты всех стран, времен и народов, красноречиво заявляет о новом подходе к этнографическому материалу. Рассуждая в привычных категориях, боди арт - принадлежность примитивных народов, культура дикарей, развлекающая западного зрителя своей экзотической необычностью. Такую, европоцентрическую точку зрения напрочь отмела пресловутая политкорректность, издержки которой так легко высмеивать. Однако, выставка, о которой у нас сегодня идет речь, - яркий пример плодотворности мультикультурализма, благодаря которому мы заново открываем большую часть человеческой истории - его архаическое прошлое. В последнее десятилетие интерес к доисторическим, а лучше сказать внеисторическим временам и нравам, стал всеобъемлющим. Отчасти это связано с распространением всевозможных вариантов теории конца истории. Главное достижение внеисторического бытия - долговечность его культуры. Именно этого нам и не хватает. Поэтому великий французский антрополог Клод Леви-Стросс и призывал нас учиться у холодного, то есть неизменяющегося, недоступного прогрессу первобытного общества. Дело в том, что мы дети чрезвычайно хрупкой, крайне неустойчивой индустриальной цивилизации, сравнительно быстро исчерпавшей свои возможности. Поэтому задачи нарождающейся сейчас постиндустриальной культуры - соединить прогресс со стабильностью традиционых обществ, которые меряют свое существование не веками, а тысячелетиями. Осознав это, современная антропология обратилась к изучению вымирающих первобытных, традиционных культур в надежде перенять их опыт. В этом, собственно, и заключается подспудный смысл всевозможных мультикультуралистских построений. Концепция, придавшая слову "культура" множественное число, вовсе не исчерпывается демагогической тактикой университетов, пытающихся впустить в академические программы обойденные меньшинства. Это вообще не столько программа действий, сколько констатация сложившейся ситуации. Архаика, примитивные обычаи, первобытные верования, короче, весь обиход благородных дикарей настолько завладел воображением Запада, что благородными дикарями стали мы сами. Истиный плюрализм культур ведет не к насильственному их уравниванию, а к тому синтезу, который собственно и называется планетарной цивилизацией. Вот этот тезис и доказывает выставка боди арта в Музее Естественной Истории.
Оскар Уайлд, автор "Портрета Дориана Грея", классической притчи о татуировке, писал: "Надо либо быть произведением искусства, либо носить его. Татуировка - единственный способ выполнить оба совета сразу". В мое время, однако, татуировку не уважали. Считалось, что она идет только к крепким папиросам и Высоцкому. Знак изгоев и избранных, наколка надежно помогала им не смешиваться с остальными. Татуировка, впрочем, замыкала социальную иерархию не только снизу, но и сверху. Так, начавшая первую мировую войну пуля, прошла сквозь голову синей змеи, изображенной на теле эрцгерцога Фердинанда. Убитый не был в семье уродом. Татуировки носили все его родственники: и император Вильгельм, и Георг Пятый, и Николай Второй. На выставке, кстати сказать, представлены работы англичанина Джорджа Берчета. Он не только считался королем татуировщиков, но и был татуировщиком королей. Среди клиентов Берчетта был и только что упомянутый английский монарх Георг Пятый. И все же, если не считать моряков, уголовников и королей, до самых недавних времен татуировки были редкостью. Сейчас все изменилось. В сегодняшней моде множество первобытных черт. Не зря городскими индейцами называли панков, открывших самую радикальную страницу в истории моды. Среди подобных явлений пирсинг - продетые сквозь кожу колечки и сложные волосяные узоры, выстриженные на полувыбритых головах. Но, главное, конечно - татуировки. Еще недавно в Америке была сотня-другая татуировщиков, теперь - 10 000. В результате их бурной деятельности человек с татуировкой может оказаться вашим врачом, адвокатом, конгрессменом или парикмахером. Все это отнюдь не значит, что татуировка утратила свой маргинальный статус. Напротив, именно он и придает ей пряность соблазна. Татуировка позволяет перебраться на социальную обочину, не покидая безопасного центра. Сегодня татуировка не столько мешает успеху, сколько оттеняет его. Поэтому ее можно увидеть в бассейне первокласного отеля, на дорогом курорте и, конечно, в кино. Среди татуированных звезд экрана Мики Рурк, Шер, Вупи Голдберг, Шон Коннери. Но все же сказать, что татуировка в моде, - нельзя. Скорее, это вызов ей: мода меняется, а татуировка всегда остается одной и той же. В этом ее сокровенный смысл. Игла с пигментом выгораживает на нашем теле делянку вечности, где останавливаются физиологические ходики. Тут татуировка вступает с нами в игру - мы стареем, она - нет. Контраст между долговечностью ее весны и неизбежностью нашей осени рождает монументальную художественную форму. От брака с хроносом выигрывает даже та мудрость, что выражает афоризм «я раб судьбы, но не лакей закона». Увековеченная пошлость придает себе значительность искусства. Как всякое искусство, татуировка орудует извлеченными из подсознания образами. Впрочем, в татуировке важно не что изображено на нашем теле, а то, что изображение переживет нас. Татуировка - резьба по времени. Ее материал не кожа, а время. При этом, татуировка - искусство живое, а значит смертное. Срок ее жизни лишь на несколько дней превышает нашу. Плоть, обращенная в полотно, оживляет произведение художника, но и убивает его. Как бы странно это не звучало - татуировка - единственное, что мы берем с собой в могилу.
Вторая часть нашей беседы, которую мы поведем с музыковедом Соломоном Волковым, будет посвящена музыкальным иллюстрациям к выставке. На этот раз нас будет интересовать та музыка, которая эстетически переосмысливает этнографический материал, не так ли, Соломон?
Соломон Волков:
Да. Но сначала я хотел бы поговорить об африканской музыке, потому что Африка - это место особое для боди арта. Мы всегда связываем боди арт с фотографиями, с обликом африканцев и всех этих экзотических племен, покрытых рисунками. Интересно, что подлинная африканская музыка вошла в сознание европейского слушателя сравнительно недавно. Азиатская музыка - гораздо раньше. Это, конечно, можно объяснить и географией. Но также, вероятно, и тем, что эстетически азиатская музыка ближе европейскому сознанию. И когда композитор Мейербер написал оперу «Африканка» (в 1864 году была премьера в Париже), то там вообще ничего африканского и близко не было. Даже когда уже в начале 20 века на эту оперу была поставлена в Петербурге знаменитая пародия, там тоже не было никакой африканской музыки. Африканская музыка впервые в европейском сознании появилась через джаз. А уже затем, притом что в джазе только ритмическая основа идет от Африки, появилась и сама африканская музыка. И первые записи я, как сейчас помню, в СССР стали доступными к середине 60-х годов. И я должен сказать, что эти первые записи я и некоторые мои друзья использовали по назначению. Потому что африканская музыка - это музыка ритуала. Мы не сидели и не слушали ее с точки зрения чисто эстетической, а я под музыку племени пигмеев занимался физзарядкой.
Как я уже сказал, африканская музыка вошла в наше сознание скорее всего через джаз, и в итоге она и вернулась к джазу и наибольшее влияние оказывает на джаз. И это при том что на сегодня, если человек пишет серьезную музыку из африканской жизни, то, конечно же, он будет использовать какие-то подлинные африканские мотивы, и композиторы, которые работают в авангардной сфере в Южной Африке, такие, как Кен Волонс, они тоже используют в своем творчестве подлинные африканские мотивы. Кен Волонс - белый композитор и, тем не менее, в своем сочинении «Охота сборища» он опирается на подлинную африканскую музыку.
Александр Генис:
Да. Странная, тревожная музыка, которая производит аутентичное впечатление. Соломон, а в чем разница между работой с фольклором композитора 19 и нашего века?
Соломон Волков:
Композиторы 19 века гораздо более решительным образом обращались с фольклором. Они его использовали только как исходный материал и безжалостно его приспосабливали к вкусам своей аудитории. А отношение современного автора гораздо более толерантно. Его можно сравнить с отношением устроителей вот этой выставки боди арта. Для них все это уже подлинная самостоятельная культура, а не просто материал для дальнейшей обработки.
Александр Генис:
Еще один вопрос. Насколько успешен опыт прямого включения такого примитивного материала в современную музыку. Скажем, звучит ли индейская музыка в вестернах?
Соломон Волков:
Нет, она совершенно не звучит именно потому, что создатели музыки к вестернам стремятся к наибольшему воздействию на свою аудиторию, а аудитория массовая в данный момент все-таки к этому еще не готова. Вот, скажем, и у этого произведения Воланса сравнительно небольшая аудитория. Это аудитория людей, которые готовы вникнуть в то, как звучит эта первобытная архаическая музыка. А большей частью до нас доходят отзвуки африканской архаической музыки через джаз, хотя тоже джаз авангардный. В частности, этим занимается Мировой саксофонный квартет - один из авангардных джазовых коллективов нашего времени. В своей записи «Метаморфоза» они тоже использовали африканские мотивы и африканские ударные инструменты.
Александр Генис:
В 20 веке, Соломон, архаическая культура оказала огромное влияние на изобразительное искусство - не было бы ни Пикассо, ни Матисса без первобытного искусства. А можно ли говорить о роли архаической музыки в классическом наследии 20 века?
Соломон Волков:
Нет, напрямую она такой роли не сыграла. Фигурой, равновеликой Пикассо, в музыке 20 века был Стравинский. В его творчестве это мотивы праславянские, и он их черпал из окружавшей его народной музыки. Он не нуждался в импульсах из Африки, и, кстати, ведь и Пикассо мог обратиться к каким-нибудь древним испанским корням, но этого не сделал. Вероятно, Африка была более сильным художественным импульсом.
Александр Генис:
Что может дать современному композитору вот эта примитивная, первобытная, племенная музыка. Что он ищет в ней такого, чего нет в нашем западном наследии?
Соломон Волков:
Самое привлекательное это ее гипнотизирующая ритмическая основа. А она уже в некотором смысле была использована и апробирована в джазе, и он оказал сильнейшее влияние на современную музыку. Джаз послужил тем посредником между архаической ритмикой из Африки и современными композиторами.
Александр Генис:
Какие черты племенной музыки можно обнаружить в современной массовой культуре?
Соломон Волков:
Это опять-таки небывалое гипнотическое воздействие ритма, которое вы не найдете в классической музыке. Ритм в современной рок-музыке в состоянии привести толпу в полное исступление и заставить ее двигаться в едином ритме. Это и есть задача африканской музыки. Тот фрагмент, который сопровождал ваше описание выставки, это и есть колдовская музыка, которая ритмическим образом гипнотизировала больную, для того, чтобы подчинить ее силе музыки, и после нескольких часов или даже дней такого воздействия можно было бы из ее тела изгонять злых духов. И современный рок-н-ролл - это в большей степени, чем джаз, шаманская музыка. Этому рок-н-ролл научился у первобытно-архаической музыки.
Александр Генис:
Сегодня предметом разговора послужит одно из самых популярных событий зимнего Нью-Йорка - выставка "Боди арт" - "Искусство тела", которую с необычайной изобретательностью и остроумием устроил Музей Естественной Истории. Как обычно, сперва мы поговорим об экспозиции, а потом проиллюстрируем ее музыкальными произведениями, связанными с темой выставки.
Музей Естественной Истории, хранящий скелеты динозавров, чучела редких зверей и уникальную метерологическую коллекцию, - любимое развлечение ньюйоркских школьников. Однако выставка "Искусство тела", организованная под руководством куратора Эннит Шелткраут, привлекла куда более взыскательную и изощренную публику. Пикантная особенность этой выставки в том, что впервые этнографическая экспозиция была представлена как выставка художественная, требующая не антропологического, а сугубо эстетического осмысления. Для того, чтобы произошла такая подмена привычных понятий, должно было в корне измениться само отношение между новейшим искусством и так называемой примитивной культурой. Собственно, этим радикальным переменам во вкусах и мировоззренческих позициях и будет посвящен сегодняшний выпуск "Картинок с выставки".
Как легко догадаться, боди арт - это искусство манипуляций с телом. Универсальная, известная всем культурам практика художественной обработки того материала, которым снабдила нас природа. Бесспорно, боди арт - самый древний вид эстетической деятельности, который практикует и сегодня каждый мужчина с расческой и каждая женщина с губной помадой. Главная заслуга куратора выставки в том, что они сумели собрать вопиюще разнообразный материал. Эту эклектическую коллекцию объединяет только тема. Экспозиция показывает, что люди делали и продолжают делать со своим телом. Об этом рассказывают и греческие вазы, и африканская скульптура, и колониальные почтовые открытки, и индийские миниатюры, и редкие фотографии, и археологические свидетельства, и - неожиданный аспект - викторианские корсеты. Демонстративное разнообразие выставки, представляющей экспонаты всех стран, времен и народов, красноречиво заявляет о новом подходе к этнографическому материалу. Рассуждая в привычных категориях, боди арт - принадлежность примитивных народов, культура дикарей, развлекающая западного зрителя своей экзотической необычностью. Такую, европоцентрическую точку зрения напрочь отмела пресловутая политкорректность, издержки которой так легко высмеивать. Однако, выставка, о которой у нас сегодня идет речь, - яркий пример плодотворности мультикультурализма, благодаря которому мы заново открываем большую часть человеческой истории - его архаическое прошлое. В последнее десятилетие интерес к доисторическим, а лучше сказать внеисторическим временам и нравам, стал всеобъемлющим. Отчасти это связано с распространением всевозможных вариантов теории конца истории. Главное достижение внеисторического бытия - долговечность его культуры. Именно этого нам и не хватает. Поэтому великий французский антрополог Клод Леви-Стросс и призывал нас учиться у холодного, то есть неизменяющегося, недоступного прогрессу первобытного общества. Дело в том, что мы дети чрезвычайно хрупкой, крайне неустойчивой индустриальной цивилизации, сравнительно быстро исчерпавшей свои возможности. Поэтому задачи нарождающейся сейчас постиндустриальной культуры - соединить прогресс со стабильностью традиционых обществ, которые меряют свое существование не веками, а тысячелетиями. Осознав это, современная антропология обратилась к изучению вымирающих первобытных, традиционных культур в надежде перенять их опыт. В этом, собственно, и заключается подспудный смысл всевозможных мультикультуралистских построений. Концепция, придавшая слову "культура" множественное число, вовсе не исчерпывается демагогической тактикой университетов, пытающихся впустить в академические программы обойденные меньшинства. Это вообще не столько программа действий, сколько констатация сложившейся ситуации. Архаика, примитивные обычаи, первобытные верования, короче, весь обиход благородных дикарей настолько завладел воображением Запада, что благородными дикарями стали мы сами. Истиный плюрализм культур ведет не к насильственному их уравниванию, а к тому синтезу, который собственно и называется планетарной цивилизацией. Вот этот тезис и доказывает выставка боди арта в Музее Естественной Истории.
Оскар Уайлд, автор "Портрета Дориана Грея", классической притчи о татуировке, писал: "Надо либо быть произведением искусства, либо носить его. Татуировка - единственный способ выполнить оба совета сразу". В мое время, однако, татуировку не уважали. Считалось, что она идет только к крепким папиросам и Высоцкому. Знак изгоев и избранных, наколка надежно помогала им не смешиваться с остальными. Татуировка, впрочем, замыкала социальную иерархию не только снизу, но и сверху. Так, начавшая первую мировую войну пуля, прошла сквозь голову синей змеи, изображенной на теле эрцгерцога Фердинанда. Убитый не был в семье уродом. Татуировки носили все его родственники: и император Вильгельм, и Георг Пятый, и Николай Второй. На выставке, кстати сказать, представлены работы англичанина Джорджа Берчета. Он не только считался королем татуировщиков, но и был татуировщиком королей. Среди клиентов Берчетта был и только что упомянутый английский монарх Георг Пятый. И все же, если не считать моряков, уголовников и королей, до самых недавних времен татуировки были редкостью. Сейчас все изменилось. В сегодняшней моде множество первобытных черт. Не зря городскими индейцами называли панков, открывших самую радикальную страницу в истории моды. Среди подобных явлений пирсинг - продетые сквозь кожу колечки и сложные волосяные узоры, выстриженные на полувыбритых головах. Но, главное, конечно - татуировки. Еще недавно в Америке была сотня-другая татуировщиков, теперь - 10 000. В результате их бурной деятельности человек с татуировкой может оказаться вашим врачом, адвокатом, конгрессменом или парикмахером. Все это отнюдь не значит, что татуировка утратила свой маргинальный статус. Напротив, именно он и придает ей пряность соблазна. Татуировка позволяет перебраться на социальную обочину, не покидая безопасного центра. Сегодня татуировка не столько мешает успеху, сколько оттеняет его. Поэтому ее можно увидеть в бассейне первокласного отеля, на дорогом курорте и, конечно, в кино. Среди татуированных звезд экрана Мики Рурк, Шер, Вупи Голдберг, Шон Коннери. Но все же сказать, что татуировка в моде, - нельзя. Скорее, это вызов ей: мода меняется, а татуировка всегда остается одной и той же. В этом ее сокровенный смысл. Игла с пигментом выгораживает на нашем теле делянку вечности, где останавливаются физиологические ходики. Тут татуировка вступает с нами в игру - мы стареем, она - нет. Контраст между долговечностью ее весны и неизбежностью нашей осени рождает монументальную художественную форму. От брака с хроносом выигрывает даже та мудрость, что выражает афоризм «я раб судьбы, но не лакей закона». Увековеченная пошлость придает себе значительность искусства. Как всякое искусство, татуировка орудует извлеченными из подсознания образами. Впрочем, в татуировке важно не что изображено на нашем теле, а то, что изображение переживет нас. Татуировка - резьба по времени. Ее материал не кожа, а время. При этом, татуировка - искусство живое, а значит смертное. Срок ее жизни лишь на несколько дней превышает нашу. Плоть, обращенная в полотно, оживляет произведение художника, но и убивает его. Как бы странно это не звучало - татуировка - единственное, что мы берем с собой в могилу.
Вторая часть нашей беседы, которую мы поведем с музыковедом Соломоном Волковым, будет посвящена музыкальным иллюстрациям к выставке. На этот раз нас будет интересовать та музыка, которая эстетически переосмысливает этнографический материал, не так ли, Соломон?
Соломон Волков:
Да. Но сначала я хотел бы поговорить об африканской музыке, потому что Африка - это место особое для боди арта. Мы всегда связываем боди арт с фотографиями, с обликом африканцев и всех этих экзотических племен, покрытых рисунками. Интересно, что подлинная африканская музыка вошла в сознание европейского слушателя сравнительно недавно. Азиатская музыка - гораздо раньше. Это, конечно, можно объяснить и географией. Но также, вероятно, и тем, что эстетически азиатская музыка ближе европейскому сознанию. И когда композитор Мейербер написал оперу «Африканка» (в 1864 году была премьера в Париже), то там вообще ничего африканского и близко не было. Даже когда уже в начале 20 века на эту оперу была поставлена в Петербурге знаменитая пародия, там тоже не было никакой африканской музыки. Африканская музыка впервые в европейском сознании появилась через джаз. А уже затем, притом что в джазе только ритмическая основа идет от Африки, появилась и сама африканская музыка. И первые записи я, как сейчас помню, в СССР стали доступными к середине 60-х годов. И я должен сказать, что эти первые записи я и некоторые мои друзья использовали по назначению. Потому что африканская музыка - это музыка ритуала. Мы не сидели и не слушали ее с точки зрения чисто эстетической, а я под музыку племени пигмеев занимался физзарядкой.
Как я уже сказал, африканская музыка вошла в наше сознание скорее всего через джаз, и в итоге она и вернулась к джазу и наибольшее влияние оказывает на джаз. И это при том что на сегодня, если человек пишет серьезную музыку из африканской жизни, то, конечно же, он будет использовать какие-то подлинные африканские мотивы, и композиторы, которые работают в авангардной сфере в Южной Африке, такие, как Кен Волонс, они тоже используют в своем творчестве подлинные африканские мотивы. Кен Волонс - белый композитор и, тем не менее, в своем сочинении «Охота сборища» он опирается на подлинную африканскую музыку.
Александр Генис:
Да. Странная, тревожная музыка, которая производит аутентичное впечатление. Соломон, а в чем разница между работой с фольклором композитора 19 и нашего века?
Соломон Волков:
Композиторы 19 века гораздо более решительным образом обращались с фольклором. Они его использовали только как исходный материал и безжалостно его приспосабливали к вкусам своей аудитории. А отношение современного автора гораздо более толерантно. Его можно сравнить с отношением устроителей вот этой выставки боди арта. Для них все это уже подлинная самостоятельная культура, а не просто материал для дальнейшей обработки.
Александр Генис:
Еще один вопрос. Насколько успешен опыт прямого включения такого примитивного материала в современную музыку. Скажем, звучит ли индейская музыка в вестернах?
Соломон Волков:
Нет, она совершенно не звучит именно потому, что создатели музыки к вестернам стремятся к наибольшему воздействию на свою аудиторию, а аудитория массовая в данный момент все-таки к этому еще не готова. Вот, скажем, и у этого произведения Воланса сравнительно небольшая аудитория. Это аудитория людей, которые готовы вникнуть в то, как звучит эта первобытная архаическая музыка. А большей частью до нас доходят отзвуки африканской архаической музыки через джаз, хотя тоже джаз авангардный. В частности, этим занимается Мировой саксофонный квартет - один из авангардных джазовых коллективов нашего времени. В своей записи «Метаморфоза» они тоже использовали африканские мотивы и африканские ударные инструменты.
Александр Генис:
В 20 веке, Соломон, архаическая культура оказала огромное влияние на изобразительное искусство - не было бы ни Пикассо, ни Матисса без первобытного искусства. А можно ли говорить о роли архаической музыки в классическом наследии 20 века?
Соломон Волков:
Нет, напрямую она такой роли не сыграла. Фигурой, равновеликой Пикассо, в музыке 20 века был Стравинский. В его творчестве это мотивы праславянские, и он их черпал из окружавшей его народной музыки. Он не нуждался в импульсах из Африки, и, кстати, ведь и Пикассо мог обратиться к каким-нибудь древним испанским корням, но этого не сделал. Вероятно, Африка была более сильным художественным импульсом.
Александр Генис:
Что может дать современному композитору вот эта примитивная, первобытная, племенная музыка. Что он ищет в ней такого, чего нет в нашем западном наследии?
Соломон Волков:
Самое привлекательное это ее гипнотизирующая ритмическая основа. А она уже в некотором смысле была использована и апробирована в джазе, и он оказал сильнейшее влияние на современную музыку. Джаз послужил тем посредником между архаической ритмикой из Африки и современными композиторами.
Александр Генис:
Какие черты племенной музыки можно обнаружить в современной массовой культуре?
Соломон Волков:
Это опять-таки небывалое гипнотическое воздействие ритма, которое вы не найдете в классической музыке. Ритм в современной рок-музыке в состоянии привести толпу в полное исступление и заставить ее двигаться в едином ритме. Это и есть задача африканской музыки. Тот фрагмент, который сопровождал ваше описание выставки, это и есть колдовская музыка, которая ритмическим образом гипнотизировала больную, для того, чтобы подчинить ее силе музыки, и после нескольких часов или даже дней такого воздействия можно было бы из ее тела изгонять злых духов. И современный рок-н-ролл - это в большей степени, чем джаз, шаманская музыка. Этому рок-н-ролл научился у первобытно-архаической музыки.
