Александр Генис: Только что в Нью-Йорке, пока еще в узком кругу, состоялась премьера крайне примечательного документального (точнее говоря - неигрового) фильма с простым и потому многозначительным названием "Вася".

Эта часовая лента режиссера Андрея Загданского рассказывает историю русского художника Василия Ситникова. Знаменитый в свое время на всю Москву, он и сегодня, через много лет после смерти, сохранил статус почитаемого учителя среди своих многочисленных учеников. Полотна его хранятся в частных коллекциях Европы и Америки, висят они и в самых престижных музеях, включая и Нью-йоркский музей современного искусства.

Ситников был выдающимся мастером и живописи, и рисунка. Среди прочего, он написал множество портретов, поражающих своей почти истерической интенсивностью. Работал Ситников в фантастическом жанре, соединявшим лубочные московские пейзажи с саркастическими образами демонов. Есть в его наследии и потрясающие по тонкости исполнения, почти абстрактные картины. Одну из них - "Небо" - я двадцать лет не могу забыть.

Короче, Ситников - виднейшая фигура в богатой именами и талантами истории нонконформистского искусства.

Все это мы, конечно, узнаем из фильма. Однако, сам он не об этом. В центре картины - не творчество художника, а его судьба. Уникальная, но и типичная биография русского чудака с гениальными задатками, полусумасшедшего, почти юродивого мастера, который создал из своей жизни легенду и вписался в нее без остатка.

История Ситникова изобилует редкими по живописности и страшными по существу подробностями. Это сплошная череда испытаний, которые он принимал без ропота, с тем смирением, что паче гордыни. В юности, во время войны, Ситникова арестовали за то, что он подбирал немецкие листовки, надеясь использовать хорошую бумагу для рисования. После тюрьмы и психушек, где Ситников написал целую галерею карандашных портретов своих сокамерников, художник попал в Москву. Тут он быстро стал любимцем дипломатов, которые с удовольствием покупали картины у самобытного автора. Охотно подыгрывая иностранцам, Ситников изображал из себя Распутина. Заработанные деньги художник тратил на иконы. Самую ценную из них - редчайшую работу домонгольского периода - он подарил московскому музею Рублева.

Потом - эмиграция, сперва Европа, затем Америка, Нью-Йорк, где он и умер в таком одиночестве, что труп нашли уже полуразложившимся.

Надо сказать, что мне приходилось встречаться с Ситниковым. Первое впечатление он оставил неизгладимое: на снегу стоял босой старик в одной набедренной повязке. Я до сих пор не знаю, почему он так выглядел, но помню, что его мускулистое тело и сосредоточенное лицо сразу вызывало ассоциацию с йогом.

Предельно экзотическую историю Ситникова в фильме рассказывают все те, кто его знал и любил. Причем, нам даже не называют имена свидетелей - эти сведения отложены до конца картины, чтобы мы не отвлекались от сюжета. Он разворачивается словно сам по себе, легко перепрыгивая из одних уст в другие. Плавному течению рассказа ничуть не мешают кричащие противоречия в самых существенных подробностях ситниковской биографии. Напротив, именно эта разноголосица, логическая несуразица, прикрывают фильм легкой вуалью смури. Нам рассказывают не биографию художника, а легенду о нем. Картина отрывается от правды и поднимается над ней, чтобы перенести зрителя на другой - магический - уровень реальности.

В результате Ситников в фильме выглядит больше себя. Нам показывают архетипический образ: сильный и сложный характер, олицетворение целостности русской культуры, символ ее нерастворимости в любой среде.

Это фильм о Ситникове, но это и фильм о мифе художника, причем, именно русского художника, глубоко русского в своих реакциях на мир, в особенностях своего дарования, в причудах своей мучительной и целеустремленной судьбы.

Сегодня у нас в гостях автор фильма Андрей Загданский. Прежде чем расспросить режиссера об этой работе, я хочу представить его слушателям.

Загданский - киевлянин, последние 10 лет живет в Америке. Снял 35 документальных фильмов самого разного содержания. Среди его работ фильм об Олеге Блохине, концептуальная медитативная лента "Сферы", цикл полутораминутных эмигрантских портретов "Отпечатки". Большую - международную - известность завоевал отмеченный многими призами фильм 90-го года "Толкование сновидений". Эта первая российская картина о фрейдизме помещает знаменитое учение в контекст советской истории.

В последние годы Загданский вместе со мной снял серию телевизионных передач "Письма из Америки" для российского канала "Культура". Совместная работа позволила мне в полной мере оценить художественную изобретательность и режиссерский перфекционизм Загданского.

Ну а теперь, когда мы бегло познакомились с фильмом и его автором, я хочу задать Вам, Андрей, несколько вопросов.

Александр Генис: Почему - Ситников? Почему Вы выбрали в герои человека, с которым даже не были знакомы? Чем он привлек Вас?

Андрей Загданский: Во-первых, хорошо, что я не был знаком с Ситниковым, потому что это облегчает задачу режиссера. Проще работать с материалом, к которому у тебя нет личного прикрепления. С другой стороны, наверное, это тот случай, когда не я выбирал материал, а материал выбрал меня. Ситников, его судьба, его история, свалились на меня, и я просто почувствовал, что обязан сделать эту картину. И я очень рад, что я смог найти партнеров по совместному производству в Москве. Это кинокомпании "Фора-фильм" и ее генеральный продюссер Андрей Разумовский.

Александр Генис: Историю Ситникова Вы доверили рассказывать его друзьям и близким. Что это за люди? Кто из них играет в картине особо важную роль?

Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, начну с того, что фильм этот - международный в полном смысле этого слова. Не только по производящим компаниям, но и по тому, где мы снимали. Мы снимали в Нью-Йорке, в Вашингтоне, в Пенсильвании, в Париже, в Риме, в Австрии, в Тироле и в Москве. Люди, которые давали нам интервью - самые разные. Начиная от Нортона Доджа - знаменитого коллекционера русской нон конформистской серии, и мецената австрийского Фердинанда Майера, у которого Ситников прожил два с половиной года, до его учеников и художников младшего поколения Александра Шнурова и Владимира Титова в Париже, ближайшего друга Константина Кузьминского, поэта и издателя, который живет в штате Нью-Йорк. И может, самая главная фигура это родной брат Василия Яковлевича Ситникова - Николай Ситников, человек, который живет в Москве и которому Василий Яковлевич писал письма, начиная с 1975 года, давая уроки рисования.

Александр Генис: Эти письма произвели на меня очень сильное впечатление в фильме. Они цитируются там. И переписка эта мне живо напомнила ту, которую вели Винсент Ван Гог и его брат Теодор. Если учесть, что Ситников, его судьба, его безумная интенсивность характера в принципе напоминают Ван Гога, то эти письма только усиливают это впечатление. Давайте послушаем отрывок.

Диктор: "За 60-й год я, живя на Сретенке, в комнате 4 метра 80 сантиметров сделал около 40 картин. От полуметрового до метрового квадратного размера. Три попали в музей нового искусства в Нью-Йорке в 1962-м году. Этот факт взорвал мою внутреннюю страсть, честолюбие, фанатическую жажду превзойти других - моих счастливых сверстников. Я, из затюканного родителями, в основном, жалкого подростка, превратился в достаточного наглеца некоторых видов человеческой деятельности. Судьба принудила тебя к совершенно свободному творчеству, к подвигу. И все увидят, кто ты есть на самом деле. Осознай, какого же тебе еще самоутверждения? В конце концов, все зависит от судьбы, от бога, стечения обстоятельств, перед которыми надо всю жизнь ожидать их с восторгом и с радостью, с взволнованным любопытством, одновременно честно вкалывая. Так, чтобы сам не мог оторвать глаз от своих отдельных мест в картине и проглатывал слюнки от удовольствия, как в музее, когда любуешься качеством работы любимых художников. Я не учу язык, забил окна картоном, не моюсь и не стираю, сплю не раздеваясь, иногда --не разуваясь. Живу прямо, как скотина, как Микеланджело. Ужасно давно именно так хотелось попробовать жить. Выйдет ли что-нибудь хорошее или нет? Я сижу, скрючившись, голый в постели, и пишу на пластиковой плитке, цвета гнилой простокваши. Спина упирается в два ящика с дорогими книгами и роскошными журналами по искусству всех видов. Поэтому нет места. Живу на квадратном метре. Ну не пытку ли я сам себе уготовил? Любой нормальный человек перестал бы сутками писать печатными буквами брату письма и занялся бы наведением порядка. Ты обязан верить мне, я приношу по моим масштабам колоссальные жертвы ради того, чтобы тебя сделать первоклассным художником. Постарайся и ты отнестись к этой затее не как к забаве. Я затеял великое дело".

Александр Генис: Продолжая нашу беседу, я хочу обратить внимание на сопровождающую ее музыку. Эту тревожную и напряженную музыку написал для фильма "Вася" наш живущий в Америке соотечественник композитор Александр Гольдштейн. Он, кстати сказать, много работает для фигурного катания. Именно Гольдштейн готовил музыкальную часть программы для российских и американских фигуристов, завоевавших медали на последней Олимпиаде.

Ну а теперь вернемся к фильму.

Андрей, в Вашей картине есть необычный прием. В самых ярких местах на экране вдруг появляется мультипликация. Как она попала в картину, и какую роль Вы ей там отвели?

Андрей Загданский: Саша, вы назвали композитора фильма Александра Гольдштейна. Я хотел бы добавить, что фильм был сделан маленькой, но очень профессиональной группой. Я работал с замечательными профессионалами. В частности, с оператором Евгением Смирновым и аниматором Сигне Баумане. Это замечательный художник-аниматор, она родилась и работала в Латвии, а теперь живет, как и мы все, в Нью-Йорке. И теперь о мультипликации. Почему в документальном фильме появилась анимация? Это прием достаточно необычный, может даже почти и уникальный. Дело в том, что мне казалось исключительно важным оживить дух Ситникова на экране, превратить то, о чем говорят, того человека, о котором говорят все остальные участники, в некоторое реальное, осязаемое кинопространство. И это помогла сделать анимация, которой в фильме не очень много, но в стратегически важных местах она появляется, и у нас есть возможность увидеть этого реального персонажа.

Александр Генис: Ситников и Америка. Трудно представить более неразрешимое противоречие. Как его решает Ваш фильм?

Андрей Загданский: Я бы не сказал, что он его решает, он скорее обходит его. Ни Ситников не растворился в Америке, ни Америка не растворилась в Ситникове. Это остались два совершенно не проницающих друг в друга мира. Но в этом и интересна часть судьба Василия. Ведь все мы думаем о том, как происходит это культурное проникновение, эта культурная адаптация творческой интеллигенции из России в Америке. Случай Ситникова - исключительный. Но в этой исключительности есть масса типических вещей.

Александр Генис: Я уже говорил о многозначительности названия картины - "Вася". Как Вы толкуете его?

Андрей Загданский: Проще всего сказать, что так называли Василия Яковлевича его друзья. Это лукавая простота. Рискну предположить, что в названии "Вася" есть некая попытка на архетип. Потому что и имя очень русское, и догадка русская, и судьба русская. Действительно архетип.

Александр Генис: На какого зрителя Вы в первую очередь рассчитываете - российского, американского, европейского?

Андрей Загданский: Один замечательный американский продюсер сказал: "Мне совершенно все равно, на каких зрителей мы рассчитываем. Важно, чтобы все люди посмотрели эту картину". Приблизительно также могу ответить и я. Мне кажется, что картина апеллирует разными частями к разным аудиториям. Русский зритель, на которого я очень рассчитываю, должен увидеть совершенно особого русского персонажа. Русского Ван Гога - не побоюсь произнести этого слова. А американский зритель может лучше почувствует загадочную русскую душу, потому что Василий Яковлевич Ситников это и есть воплощение загадочной русской творческой души. Европейский человек, который находится посередине, может увидеть что-то особое и в русской судьбе и в, в общем-то, не состоявшейся американской карьере у великого русского художника Ситникова. Не состоявшейся в коммерческом смысле этого слова, поскольку картины его и есть в Музее современного искусства, но коммерческого успеха он в Нью-Йорке не получил, как мы знаем.

Александр Генис: Картина готова для демонстрации на всех языках, насколько я понимаю?

Андрей Загданский: Да. Фильм закончен в двух идентичных версиях. Русский и английский вариант фильма. В оригинале люди говорят на трех языках - на русском, английском и немецком. И комментарии прочитаны в русской версии по-русски, в английской - по-английски.

Александр Генис: В картине нет авторского голоса. Но это не значит, что в ней нет авторской позиции. Как бы Вы ее описали? Другими словами, что Вы хотели нам сказать историей Вашего Васи?

Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, я вообще всегда стараюсь делать фильмы без авторских комментариев. По ряду причин. В первую очередь, мне кажется, что интереснее работать с абсолютно документальным материалом и из него складывать свою собственную конструкцию, в которой и есть моя авторская позиция. Этот фильм абсолютно документален, в нем нет ничего от меня. Подлинные слова, подлинные картины, подлинная сложившаяся история о нем. Автор существует лишь в том, как эти вещи сложены, в том, как они гармонируют или не гармонируют друг с другом. Это одна часть. Другая - позиция авторская. Ведь это же фильм, а не литература. Поэтому моя позиция не вербальна. Она спрятана. Она сложнее, хитрее, я не могу ее сам вербализировать. Поэтому объяснить ее сейчас в радиопередаче я не возьмусь. Мне хотелось, чтобы появился многосторонний, многогранный персонаж, часто взаимоисключающий сам себя и в этом по-настоящему реальный, по-настоящему узнаваемый.

Александр Генис: Как вы считаете, какую роль этот фильм играет в русской Америке?

Андрей Загданский: Вы знаете, мне бы очень хотелось, чтобы он помог нам всем идентифицировать себя заново. Если он в какой-то степени будет играть эту роль в русской среде, мне было бы очень приятно. Потому что, мне кажется, возвращаясь к названию фильма "Вася", что в каждом из нас есть Василий Яковлевич Ситников. Каждый из нас немножко Вася. И в нашем авантюризме, и в нашем нон конформизме, и в нашей жизни на грани безумия, и в наших эмигрантских поисках себя. Все мы немножко Васи. Если наши русские зрители в Америке увидят себя в этой картине, я буду очень доволен.