В нашей серии - год 65-й. Основные события по архивным звукозаписям. От середины 60-х годов веет весной. Советские издательства печатают современных западных писателей и постепенно возвращают замолчанных отечественных, кое-кто ездит в зарубежные командировки, транзисторные радиоприемники с короткими волнами идут нарасхват, так что некоторые обращения к слушателям наполняются вполне жизненным содержанием. Например, такое.
Диктор: Есть новости.
Диктор: Что произошло нового?
Диктор: В Африке:
Диктор: В Австралии:
Диктор: В Азии:
Диктор: В Америке:
Диктор: Каждый любит следить за событиями. Каждому хочется знать, что происходит в той или иной стране земного шара, хочется слушать радиопередачи со всех концов мира.
Диктор: Но для этого надо знать названия радиостанций, часы передач, длину волн:
Диктор: Это просто: теперь есть брошюра, в которой можно найти расписание важнейших радиостанций мира, передач на английском языке, французском, испанском, немецком и на русском языке. Называется брошюра "News Around the World", то есть "Новости отовсюду". Любой радиослушатель может получить ее бесплатно, послав письмо или открытку по следующему адресу, запишите: Press-Export, Box 32, Hellerup, Дания. Лучше писать латинскими буквами, верней дойдет.
Иван Толстой: Но в весеннем воздухе 65-го слышны и тревожащие имена. У нашего микрофона журналист Николай Отрадин, известный в эмигрантской печати под своим настоящим именем Геннадий Андреев.
Николай Отрадин: Вы, конечно, хорошо помните эту сакраментальную фразу, что никто, дескать, не может повернуть назад колесо истории. Ее нам твердили много и упорно, чтобы внушить, что так называемые железные законы исторического развития ведут только в коммунизм, и по неизменно указанной руководством партии дороге. Но знаменитое колесо истории не так уж прочно сидит на своей оси. Оно способно вихляться из стороны в сторону и выписывать такие замысловатые пируэты, что часто только диву даешься. И если верно, что нельзя остановить движение истории в том смысле, что прошлое не вернешь, то это совсем не значит, что не могут повторяться одни или другие явления этого прошлого. Вот, например, прошло уже почти 10 лет, как мертвого Сталина удалили из мавзолея. Портрет его сняли со стен и убрали на задворки. Как будто этим было решительно покончено с одним из самых мрачных периодов нашей истории, так что возврата к нему больше уже не могло быть. Правда, и мы, и многие другие говорили, что гарантий против реставрации сталинизма нет и что, неровен час, попытки такой реставрации могут быть. Нам возражали: что вы, не то время, с прошлым мы решительно развязались, возврата к Сталину не будет. И руководители партии подтверждали: мы, говорили они, восстанавливаем ленинские нормы, старого мы не допустим. И теперь наше колесо пойдет прямо, покатится прямехонько к братству, справедливости, счастью и так далее. Так говорилось. А колесо вильнуло, выписало неожиданно восьмерку и на празднике дня победы вдруг осадило назад. Одно упоминание о Сталине на этом празднике вызвало гром аплодисментов. А недавно пришла еще одна, говоря языком сталинского времени "волнующая весть": в Гори, в Грузии, скоро снова откроют музей Сталина. Очевидно, для поклонения бывшему отцу народов, в назидание и потомству и всему взрослому населению.
Иван Толстой: Виктор Семенович Франк, сын философа и многолетний сотрудник нашего радио, в 60-е вернулся к себе в Англию и стал лондонским корреспондентом Свободы. Репортаж о юбилее английского Парламента.
Виктор Франк: 700 лет стукнуло на днях английскому парламенту. В 1265 году во время одной из бесчисленных гражданских войн средних веков, мятежный барон Симон де Монфорт созвал что-то вроде национального собрания, на котором присутствовали не только бароны и представители духовенства, но впервые и представители мелкого поместного дворянства, так называемые рыцари, и, что еще более знаменательно, делегаты городов и местечек. Через год после этого Монфорт был убит в сражении с королевскими войсками, но сам король Эдуард Первый продолжал созывать парламенты с участием представителей простого населения. Эти средневековые сборища (по-русски мы бы назвали их земскими соборами) оказались зародышем позднейшего Парламента в полном смысле этого слова. То есть собранием депутатов всего населения страны. Конечно, с тех пор Парламент неузнаваемо изменился. Конечно, изменилась и та угроза, существование которой оправдывает дорогостоящую роскошь содержания Парламента. Тогда земские соборы имели своей целью ограничение самовластия короны, короля. Теперь, когда монархия превратилась в чистую символику, представители народа, образующие Парламент, ограждают общество от самовластия правительства и чиновничества.
Итак, 700-й день рождения. "25 лет я здесь работаю, - сказал мне разговорчивый пожилой парламентский служитель, - а такой суматохи еще не видел. Сказать по правде, я надеюсь, что она будет повторяться только раз в 700 лет".
Суматоха, на которую жаловался бравый бывший кадровый сержант, состояла в двух отступлениях от традиции. Во-первых, в самом старом помещении Вестминстерского дворца, в так называемом Вестминстерском зале было устроено само торжество. Зал был разукрашен флагами и цветами. На одном конце его были установлены два трона - для королевы и ее супруга. Парламент, в конституционном смысле этого слова, состоит из трех элементов: из короны, палаты общин и палаты лордов. А в самом зале были расставлены кресла для членов обеих палат, для представителей парламентов других стран и для почетных гостей.
Впервые за долгое время представители печати и другие "чужаки", как в парламенте называют посторонних, были допущены в этот день на краткую церемонию, которой открываются ежедневно заседания парламента - церемонию молитвы. Тот же самый разговорчивый служитель, который сетовал на суматоху, обошел всех журналистов и дал им строжайшие инструкции. При входе спикера, - сказал он, - вы встанете с места и будете стоять, пока не кончится чтение псалма, а как только священник скажет: "Господу помолимся", вы повернетесь спиной к залу и будете стоять лицом к спинкам своих скамеек, пока не кончится чтение молитв. Потом мне объяснили, в чем дело. Молитва считается в протестантском смысле этого слова настолько интимным делом, что чужакам, посторонним, возбраняется смотреть на то, как молятся члены Парламента. И этот день, день рождения Парламента, они отмечают не только присутствием на красочных церемониях, но и деловым образом, выполняя свои подлинные функции - защиту прав народа от чрезмерных притязаний со стороны правительства. Средневековый бунтовщик Симон де Монфорт может спать спокойно: дело его живо.
Иван Толстой: Год 65-й. 60 лет Цусимскому бою, когда Россия потерпела поражение в Корейском проливе и почти полностью погибла 2-я Тихоокеанская эскадра вице-адмирала Рожественского. Моряк Борис Михайлович Четверухин - ветеран того боя. В Цусимском сражении - мичман, позднее - капитан второго ранга. В 65-м Четверухин жил на покое в Стокгольме. С ним беседует наш корреспондент.
Борис Четверухин: Я уже старый, очень старый человек. Мне в марте исполнилось 82 года. По своей бывшей профессии я морской офицер. В свое время я кончил Морской корпус, затем, совсем молодым мичманом, попал в Цусимский бой, совершив огромный поход в эскадре адмирала Небогатого. Я был на флагманском корабле "Император Николай Первый" в качестве ревизора и младшего артиллерийского офицера, командуя носовым плутонгом пятидюймовых орудий. Переход, как известно, был трудный, ужасающий, масса недоделок было. Непривычная, большей частью северная по рождению команда очень тяжело переносила тропическую экваториальную жару. Так как эскадра адмирала Небогатого, так называемая третья эскадра, была хвостовой в колонне боевой, то главный огонь японской эскадры сосредотачивался на первый двух броненосцах эскадры, где были лучшие корабли. И вот эскадра Небогатого состояла из старых кораблей, которые, в сущности говоря, нельзя было посылать в бой, потому что они только задерживали своей малой скоростью эскадру Рожественского. Средняя скорость эскадры Рожественского была 16-17 узлов. А мы могли развивать только 13 узлов. А четыре узла в морском бою имеют огромное значение. Тем более что японская эскадра имела скорость до 17 узлов. А значит, превосходя нас в скорости, выбирала дистанцию боя, могла отходить, если наш огонь накрывал ее серьезно, и выбирала наилучшее положение относительно солнца, ставя нас в невыгодное положение.
Диктор: Борис Михайлович, а как вам удалось уцелеть.
Борис Четверухин: Кончился бой, начались минные атаки. На зареве заходящего солнца появилась, как стая волков, около 70-ти японских миноносцев, которые полукольцом охватывали нашу эскадру, чтобы потом, ночью, когда тьма настанет, напасть на нас. Тут вспышки были только прожекторов, вспышки отдельных выстрелов, и в сплошной тьме, конечно, очень трудно было разобраться, где свои, где неприятели. Потому что все корабли шли абсолютно без огней.
Диктор: Борис Михайлович, а как вы выбрались из Цусимского боя?
Борис Четверухин: Я во время боя был контужен. На нашем корабле было 60-70 человек раненых. Несколько человек офицеров, а остальные, главным образом, матросы. Вся кают-компания была заполнена ранеными, лазаретные помещения, соседние с ними тоже были заполнены ранеными. Стала дилемма, как быть дальше. Тогда адмирал заявил на совете, что он берет на себя всю ответственность, он считает необходимым спасти жизни более чем 2000 человек команды и офицеров, которые вверены ему, и тогда уже по его приказанию был поднят по международному своду трехфлажный сигнал о сдаче в плен.
Иван Толстой: На экранах Запада. Каннский фестиваль 65 года принес Католическую премию французскому фильму "Йо-йо", который был признан и лучшей картиной для молодежи. Радио Свобода представляет ленту.
Диктор: Начнем с названия. "Йо-йо". Этот мячик, деревянный, тряпичный или бумажный, привязанный к резинке или крученой веревочке, служил и, может быть, еще служит забавой для детей и взрослых. В фильме игрушка йо-йо и собачка - белый шпиц - единственные развлечения скучающего миллиардера. Музыка написана для фильма композитором Пайо. Без этой музыки в фильме не было бы той особой прелести, которую трудно передать словами. Когда смотришь фильм, музыку эту то слышишь, то не слышишь. Но потом, когда вдруг неожиданно прозвучит эта мелодия, в памяти один за другим возникают эпизоды фильма. Автор фильма "Йо-йо" - Пьер Этекс. Он сочинил сценарий, разработал его в сотрудничестве с Жан-Клод Карьери и поставил фильм, в котором играет две главные роли - миллиардера и его взрослого сына. Сына ребенка играет мальчик актер Филипп Дионэ. Действие фильма "Йо-йо" охватывает четверть века. Он молод, сказочно богат. Он живет один в большом замке, который похож не то на музей, не то на министерство.
Действие происходит в 1925 году, когда все фильмы были немыми. В руках у миллиардера - йо-йо. С ним он выезжает на прогулку в допотопном автомобиле Испана-Сюиза 1924 года. Вернувшись, миллиардер решительным шагом входит в свой кабинет. Он садится за письменный стол, открывает ящик и вытаскивает из него: Револьвер? Нет. Наш герой несчастен, но хочет жить. Вытаскивает он фотографию девушки, которую любил когда-то и которая исчезла. Разлучила их Первая мировая война. Так в тоске проходят годы.
Как-то раз в деревню, рядом с родовым замком, приезжает цирк. Сидя один на деревянной скамье, миллиардер со скукою и чуть презрительно следит за действием. Как вдруг: В стройной наезднице он узнает свою возлюбленную. Тут же выясняется, что у молодой женщины есть сын, отец которого, конечно, никто иной как сам миллиардер. Пока счастливые влюбленные рассказывают друг другу историю тяжелых лет разлуки, маленький сын их бродит по залам, галереям и комнатам замка, который ему представляется сказочным. Миллиардер упрашивает свою возлюбленную остаться с ним навсегда и стать хозяйкой замка. Она отказывается. Наездница давно свыклась с вольной жизнью циркачки. На прощание миллиардер дает сынишке свою игрушку йо-йо. И малыш покидает замок, сидя на широченной спине слона.
1929 год. Мир переживает экономический кризис. Разорен и наш провинциальный миллиардер. Он разыскивает цирк, в котором работает наездница с сыном, и начинает новую жизнь в лоне семьи циркачей. Автомобиль Испана-Сюиза тащит на буксире домик на колесах, в котором устроена уютная квартирка, где живет и белый шпиц. Мальчик учится грамоте. Его теперь зовут Йо-Йо. Мать и отец работают. Фургоны и повозки бродячего цирка плетутся по проселочным дорогам. Так проходит 10 лет. Вторая мировая война заставляет бывшего миллиардера с женой бежать в Испанию. Сын их мобилизован. Вскоре Йо-Йо попадает в плен и за годы, проведенные в лагере, окончательно убеждается в том, что настоящее призвание - цирк. После войны молодой клоун Йо-Йо возвращается во Францию и вновь попадает в привычную, родную обстановку цирка. Йо-Йо, который, конечно, вылитый отец, только без усиков - талантливейший клоун. Одних этих номеров клоуна Йо-Йо было бы достаточно, чтобы безоговорочно согласиться с мнением многих критиков: выход на экраны фильма Пьера Этекс можно считать началом эры в истории комического фильма. Прибавим к этому, что кинокартина эта полна нежности, лиризма, фантазии.
Иван Толстой: 65-й год. На всех языках поют песню Пита Сигера "Где, скажи мне, те цветы?" Русский перевод был сделан кем-то из журналистов Свободы. Исполняет наш диктор Галина Зотова.
Галина Зотова:
Где скажи мне, те цветы
На лугах зеленых?
Где скажи мне, те цветы,
Где их найдем?
Где скажи мне, те цветы,
Наших девушек мечты,
Поймем иль не поймем,
Поймем иль не поймем?
Где те девушки теперь,
Что цветы срывали?
Где те девушки теперь,
Где их найдем?
Не найти нам тех девчат,
Вышли замуж, говорят.
Поймем иль не поймем,
Поймем иль не поймем?
Иван Толстой: Полвека в эфире. Год 65-й. Основные события. Хроникер - Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
- Президент США Линдон Джонсон отдает приказ об ударе с воздуха по целям в Северном Вьетнаме. Начинается многолетняя война.
- Опубликован Указ Верховного Совета СССР о реабилитации немцев Поволжья.
- На посту председателя Президиума Верховного совета Николай Подгорный сменяет Анастаса Микояна.
- 1853 советских гражданина эмигрирует в Соединенные Штаты.
- Алексей Леонов первым в истории выходит в открытый космос во время полета корабля Восход-2.
- Че Гевара покидает Кубу, чтобы, по словам Фиделя Кастро, "сражаться с империализмом за границей". По слухам, легендарный партизан направился в Боливию.
- Молодой писатель Андрей Амальрик выслан в Сибирь за распространение своих пьес в самиздате. По формальному обвинению - за отсутствие постоянного места работы.
- Не возвращается из поездки за границу прозаик Вячеслав Сорокин.
- Чемпион мира боксер-тяжеловес Кассиус Клей принимает мусульманство и меняет свое имя на Мухаммед Али.
- Новый успех певца Боба Дилана на музыкальном фестивале в Ньюпорте.
- Последний меньшевистский журнал "Социалистический вестник" прекращает в Нью-Йорке свое существование.
- В Москве начат выпуск 9-томного собрания сочинений Ивана Бунина, часть воспоминаний и публицистики печатается с купюрами, несколько десятков произведений исключены вовсе. Сборник "Темные аллеи" воспроизведен за вычетом двух рассказов.
- Из печати выходят романы "Американская мечта" Нормана Мейлера и "Степной волк" Германа Гессе, трактат Герберта Маркузе "Культура и общество", "Избранное" Франца Кафки в переводах на русский язык, тома Бориса Пастернака и Марины Цветаевой в "Библиотеке поэта".
- На экранах - фильм Дэвида Лина "Доктор Живаго".
- Нобелевская премия по литературе присуждена Михаилу Шолохову.
- Умирают сэр Уинстон Черчилль, писатели Сомерсет Моэм и Томас Элиот, архитектор Ле Корбюзье, врач и гуманист Альберт Швейцер, певец Нат Кинг Кол, пионер тележурналистики Эдвард Марроу.
- В эмиграции уходят из жизни философы Николай Лосский и Федор Степун, историк и библиограф Сергей Постников.
- Английская королева Елизавета Вторая награждает группу Битлз Орденом Британской Империи.
Иван Толстой: 65-й. Литературная линия года. Наш автор Владимир Вейдле, эссеист, критик и искусствовед, был признанным европейским знатоком итальянского искусства. Он автор небольшой книжки "Рим", главы которой были прочитаны по Свободе. Вот начало первой главы - первой передачи.
Владимир Вейдле: Единственность Рима в его насыщенности прошлым. Двойным европейским прошлым - христианским и дохристианским. Такой, как тут, насыщенности и тем, и другим нет нигде. Изваяния и храмы афинского Акрополя более высокая святыня дохристианского искусства и создавшей его религии, чем все, чему мы поклоняемся здесь, не исключая Пантеона. Но в Афинах и во всей Греции нет памятников христианства по значению равных памятникам ее язычества. Да и получено было Европой греческое, как и христианское наследство, не из Афин, а либо из Рима сквозь латынь, либо из второго Рима от православных греков, недаром называвших себя римлянами - ромеями. В Иерусалиме родилась вера, но не религия христиан. Религия на основе этой веры создалась в Антиохии и Эфесе, Александрии и в других менее столичных городах. Так же и в самой столице Римской империи, где суждено было религии этой стать ее религией и превратить ее столицу в столицу западного христианства. Рим - это преемственность, это непрерывность предания. Оттого, знакомясь с ним, мы вступаем в наследство, мы узнаем не чужое, а свое. Отечество всех нас, как и отцов наших, назвал его на своей надгробной плите один погребенный здесь в 16 веке трансильванский прелат. Но и наш Гоголь, к римской церкви не принадлежавший, ничуть не отрекаясь от Миргорода с Диканькой, ничуть не забывая о местах, откуда поврежденное колесо в Москву доедет, а в Казань, пожалуй, не доедет, все же, сам тому удивляясь, мог о Риме сказать, что родину души своей он в нем увидел. "Где душа моя, - пишет он, - жила еще прежде меня, прежде, чем я родился на свет".
Иван Толстой: В 65-м году наше радио лишилось одного из своих давних сотрудников. Скончался Юрий Джанумов, чей характерный голос всегда узнавался в эфире своей корректностью и сдержанным достоинством.
(Звучит голос Юрия Джанумова из передачи 1956 года): В Государственном Издательстве Художественной Литературы вышло новое издание романа Николая Чуковского "Ярославль". Автор в газете "Литературный Ленинград" называет свой "Ярославль" документальным романом. "Нет ни одного действующего лица, - пишет Николай Чуковский, - которое не существовало бы в действительности". Посмотрим, насколько роман Николая Чуковского в самом деле документален.
Иван Толстой: Поэт Юрий Александрович Джанумов не только малоизвестен в России, его поэтическое наследие плохо знакомо и в Зарубежье. Джанумов родился в Москве в 1907 году, 12-летним подростком с матерью бежал от Гражданской войны, попал в Берлин, где окончил гимназию и посещал литературные кружки, знал Владислава Ходасевича, Владимира Набокова, Михаила Горлина. Во время войны пережил бомбежку Дрездена, невеста его погибла. Из Дрездена Джанумов был эвакуирован в Чехословакию, здесь его, как русского эмигранта, арестовала советская военная контрразведка, он год провел в тюрьме. Но как раз эмигрантство Джанумова и спасло. Какой-то советский лейтенант из тюремной охраны оказался большим любителем поэзии, и он часто вызывал Джанумова якобы для допросов, а на самом деле, чтобы послушать стихи русских изгнанников, которые заключенный знал во множестве. Лейтенант и помог Джанумову бежать во время перевода в другую тюрьму. В 46-м Юрий Джанумов добрался до Мюнхена, в 53-м поступил на Радио Освобождение, участвовал в качестве диктора в большинстве программ. Летом 65-го заядлый курильщик Джанумов скончался от рака легких.
В предисловие к единственной, посмертной книжке его стихов Георгий Адамович написал: "Эти стихи, конечно, не совсем совершенны. Поэту можно было бы сделать упрек в многословии и склонности к какой-то неврастенической риторике". Но "наличность лирического содержания у Джанумова бесспорна: Горечь, внушенная участью друзей и сверстников, побудила его вглядеться дальше, глубже, и спросить себя, не соответствует ли ей нечто метафизическое, ускользающее от нашего вмешательства и даже понимания".
Вот одно стихотворение из джанумовского посмертного сборника "Стихи", выпущенного друзьями в Мюнхене.
Не все ль равно мне, кем и как, и где,
Не все ль равно, куда еще закинет
Меня судьба? По суше ль, по воде,
На год ль, на жизнь - не все ли мне едино?
Нет родины со мной, и всюду я
Чужой среди чужих. Равно мне чужды
И радости, и беды бытия,
И я везде кажусь себе ненужным.
Земля и небо эти - не мои,
Не обо мне вокруг меня хлопочут.
Недружелюбные, как люди, дни
Сменяют неприязненные ночи.
Не на моем мне милом языке,
Не о свиданье, может, уже скором,
Не о моей единственной тоске
Суетные ведутся разговоры.
Нет родины со мной, и все равно,
Как будет век напрасный этот прожит,
И с кем и у кого. Но есть одно,
Что сердце не перестает тревожить.
Так далеко в забвении таком,
Безвестно, без следа и без помина,
Что, если даже и последним сном
Уснуть обречены мы на чужбине?
Иван Толстой: 65-й год. Парижская студия Свободы. Георгий Адамович.
Георгий Адамович: Что может сделать литература? В состоянии ли она что-либо изменить в современной жизни. Какова ее роль? Каково ее влияние? Наконец, каков долг писателя перед лицом всех тех раздоров, неурядиц и бедствий, свидетелями которых людям нашего века пришлось быть? Вопросы эти многих на Западе волнуют. Но отвечает на них каждый по-своему. Приверженцев теории искусства для искусства осталось теперь на свете крайне мало. Но исчезло и стремление безмятежно удовлетвориться взглядами противоположными, вроде тех, которые одушевляли тургеневского Базарова. Писатели порой недоумевают: для кого они пишут? Какой отклик находят их книги в сознании писателей? Вполне возможно, что многим советским слушателям подобные вопросы покажутся пустыми и праздными. В советской печати ведь не то, что преобладает, нет, в ней господствует, в ней царит убеждение, что у литературы есть одна только цель: построение коммунизма и что в достижении этой цели никакие колебания недопустимы. Однако на Западе писатели, даже коммунизму сочувствующие, далеко не так единодушны. Вероятно, потому, что в большинстве своем отказываются принимать или еще не привыкли принимать партийные указания за какие-то Синайские заповеди, требующие исключительно одного: беспрекословного исполнения. Недавно, с месяц тому назад, вышла в Париже любопытная книжка, под заглавием: "Что может сделать литература?". Стенографический отчет собрания молодых писателей левого толка с заключительным словом Жан-Поль Сартра. Собрание было устроено студенческим журналом "Клартэ". По-русски - свет, или, точнее, ясность. Молодые писатели, собравшиеся в огромном парижском зале Мютюалитэ, обнаружили в своих речах немало скептицизма, а то и растерянности. Один, сославшись при этом на Евтушенко, привел слова Пастернака в ответ на просьбу какого-то рабочего указать ему путь к правде. "Что за странное требование, - сказал Пастернак, - у меня нет и никогда не было намерения указывать какие-либо пути". Другой, говоря о повести Солженицына "День Ивана Денисовича" твердо заявил, что если мы принимаем ответственность за будущее, то не имеем право уклоняться от ответственности за прошлое. То есть за то, что происходило при Сталине.
Иван Толстой: Пока в благополучной Европе Георгий Адамович задается теоретическим вопросом "Что может сделать литература?", в Советском Союзе эта проблема переведена в практическую плоскость. За издания книг на Западе в Москве арестованы писатели Андрей Синявский и Юлий Даниэль. О своем аресте, уже через много лет, Синявский написал роман "Спокойной ночи" и читал его по Свободе. Сентябрь 65 года вспоминает жена Синявского Мария Розанова. Из свободовской передачи 85 года:
Мария Розанова: 20 лет назад, 8 сентября 1965 года в Москве у Никитских ворот был арестован советский литературовед и литературный критик, член Союза писателей, научный сотрудник Института Мировой Литературы Андрей Синявский. А через несколько дней был арестован его друг поэт-переводчик Юлий Даниэль. За что? Родные арестованных какое-то время отмалчивались, ближайшие друзья темнили, и по городу даже поползли невнятные слухи. За анекдоты? За связи с иностранцами? За подпольное производство кофточек? За спекуляцию неизвестно чем и куда? Просто ни за что? Опять стали ни за что сажать? Я вспоминаю атмосферу тех дней, когда не было еще никакого диссидентского движения, сопровождавшегося широкой волной обысков и арестов среди интеллигенции. А вместе с тем страшная сталинская эпоха, когда в массовом масштабе хватали ни в чем не повинных людей, вроде бы уже прошла, но еще слишком хорошо помнилась. Так что вопрос, за что арестовали Синявского и Даниэля, висел тогда в воздухе и вызывал недоумение в обеспокоенной интеллигентской среде.
Иван Толстой: Теперь о 65-м годе - сам автор. Начало романа. Чтение записано в 85 году. Волны Свободы.
Андрей Синявский: Это было у Никитских ворот, когда меня взяли. Я опаздывал на лекцию в школу-студию МХАТ и толокся на остановке, выслеживая, не идет ли троллейбус, как вдруг за спиной послышался вопросительный и будто знакомый возглас: "Андрей Донатович?!" Словно сомневался, я это или не я в радостном нетерпении встречи. Обернувшись с услужливостью и никого, к удивлению, не видя и не найдя позади, кто бы так внятно и ласково звал меня по имени, я последовал развитию вокруг себя по спирали, на пятке, потерял равновесие и мягким точным движением был препровожден в распахнутую легковую машину, рванувшуюся, как по команде, едва меня упихнули. Никто и не увидел на улице, что произошло. Два мордатых сатрапа со зверским выражением с двух сторон держали меня за руки. Оба были плотные, в возрасте, и черный мужской волос из под рубашек-безрукавок стекал ручейками к фалангам пальцев, цепких, как наручники, завиваясь у одного непотребной зарослью, козлиным руном вокруг плетеной металлической браслетки с часами, откуда, наверное, у меня и засело в сознании это сравнение с наручниками. Машина скользила неслышно, как стрела.
Все-таки я не ждал, что это осуществиться с такой баснословной скоростью. Но, переведя дыхание, счел необходимым осведомиться, чтобы те двое чего доброго не заподозрили мою безропотную преступность. "Что происходит? Я, кажется, арестован? На каком основании? - произнес я неуверенно, деланным тоном, без должного негодования в голосе. - Предъявите ордер на арест!"
У меня в свое время брали отца, и был небольшой опыт, что в таких ситуациях по закону полагается ордер. "Нужно будет, тогда предъявят", - буркнул справа, должно быть, главный, не глядя. Держа меня за руки, оба телохранителя были странным образом отрешены от меня и заняты своими расчетами, устремленные вперед, словно прокладывали испепеляющим взором дорогу по Моховой, сквозь сутолоки московского полдня. Мыслилось: они ведут неотступную борьбу с невидимым на пути затаившимся противником. Это было похоже на то, что я написал за 10 лет до ареста в повести "Суд идет". Теперь, на заднем сидении со штатскими по бокам, я мог оценить по достоинству ироничность положения и наслаждаться сколько угодно дьявольской моей проницательностью.
Иван Толстой: 65-й год. Синявский и Даниэль в тюрьме. Последующие события, в самом деле, показали, что с обществом может сделать литература. Летописец правозащитного движения в СССР Людмила Алексеева (наша многолетняя сотрудница) в своей книге "История инакомыслия" писала:
"Сообщение по зарубежному радио сделало арест писателей довольно широко известным, и он встревожил всех как-то причастных к самиздату. Арест писателей был воспринят как пролог к зловещим переменам. В этой обстановке тревоги и неопределенности 5 декабря 1965 года на Пушкинской площади в Москве произошла первая за время существования советской власти демонстрация под правозащитными лозунгами. Инициатором демонстрации был Александр Есенин-Вольпин, сын Сергея Есенина, математик и поэт. Люди того круга, к которому по возрасту и общественному положению принадлежал Вольпин, не поддержали идеи демонстрации из-за ее необычности да и небезопасности. Многие отговаривали его от этой затеи.
Листовки с "Гражданским обращением", - продолжает Людмила Алексеева, - помогали распространять смогисты. Трое распространителей: 16-летняя школьница Юлия Вишевская, 24-летний Владимир Буковский и 19-летний Леонид Губанов. Всех их упрятали в психбольницы.
По оценке Буковского, к памятнику Пушкину в назначенное время пришло около 200 человек. Но я была на площади, и, думаю, что демонстрантов было гораздо меньше, однако туда нагнали гебистов в штатском и дружинников, и трудно было понять, кто есть кто.
Вольпин и несколько человек рядом с ним развернули небольшие плакаты, но их быстро выхватили натренированные руки, и даже стоявшие рядом не успели прочесть, что было на плакатах. Потом стало известно, что надписи гласили: "Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!" и "Уважайте советскую конституцию!"
Иван Толстой: Но была и другая реакция. Частного порядка. Через несколько дней после ареста Синявского, когда еще почти никто не знал о случившемся, к нему домой пришел его бывший ученик, студент той самой школы-студии МХАТ, куда утром 8 сентября не смог доехать преподаватель Синявский. Звали бывшего ученика Владимир Высоцкий. Он часто и запросто бывал в доме учителя и записывал там свои песни на магнитофон.
В этот раз Высоцкий, без дальних слов, взял специально для него хранившуюся гитару и спел для жены Синявского песню, которую пел в этом доме не раз. И в этот день, меньше, чем когда бы то ни было, песня эта требовала пояснений.
Владимир Высоцкий:
Говорят, арестован
Добрый парень за три слова,
Говорят, арестован
Мишка Ларин за три слова,
Говорят, что не помог ему
Заступник, честно слово.
Мишка Ларин как опаснейший преступник аттестован.
Ведь это ж, правда, несправедливость.
Говорю, невиновен, не со зла ведь,
Но вино ведь.
Говорю, не виновен, а ославить
Разве новость?
Говорю, что не поднял бы
Мишка руку на ту суку.
Так возьмите же вы
Мишку на поруку,
Вот вам руку.
А то ведь, правда, несправедливость,
Говорят, что до свадьбы
Он придет, до женитьбы.
Вот бы вас бы послать бы,
Вот бы вас погноить бы,
Вот бы вас бы на Камчатку,
На Камчатку, нарыдались,
Пожалели бы вы нашего Мишатку,
Порыдали.
А то ведь, правда, несправедливость,
Говорю на поруки,
Повторяю на поруки.
Если ж вы поскупитесь,
Заявляю: ждите, суки,
Я ж такое вам устрою,
Я ж такое вам устрою,
Друга Мишку не забуду
И вас в землю всех зарою,
А то ведь, правда, несправедливость.
Диктор: Есть новости.
Диктор: Что произошло нового?
Диктор: В Африке:
Диктор: В Австралии:
Диктор: В Азии:
Диктор: В Америке:
Диктор: Каждый любит следить за событиями. Каждому хочется знать, что происходит в той или иной стране земного шара, хочется слушать радиопередачи со всех концов мира.
Диктор: Но для этого надо знать названия радиостанций, часы передач, длину волн:
Диктор: Это просто: теперь есть брошюра, в которой можно найти расписание важнейших радиостанций мира, передач на английском языке, французском, испанском, немецком и на русском языке. Называется брошюра "News Around the World", то есть "Новости отовсюду". Любой радиослушатель может получить ее бесплатно, послав письмо или открытку по следующему адресу, запишите: Press-Export, Box 32, Hellerup, Дания. Лучше писать латинскими буквами, верней дойдет.
Иван Толстой: Но в весеннем воздухе 65-го слышны и тревожащие имена. У нашего микрофона журналист Николай Отрадин, известный в эмигрантской печати под своим настоящим именем Геннадий Андреев.
Николай Отрадин: Вы, конечно, хорошо помните эту сакраментальную фразу, что никто, дескать, не может повернуть назад колесо истории. Ее нам твердили много и упорно, чтобы внушить, что так называемые железные законы исторического развития ведут только в коммунизм, и по неизменно указанной руководством партии дороге. Но знаменитое колесо истории не так уж прочно сидит на своей оси. Оно способно вихляться из стороны в сторону и выписывать такие замысловатые пируэты, что часто только диву даешься. И если верно, что нельзя остановить движение истории в том смысле, что прошлое не вернешь, то это совсем не значит, что не могут повторяться одни или другие явления этого прошлого. Вот, например, прошло уже почти 10 лет, как мертвого Сталина удалили из мавзолея. Портрет его сняли со стен и убрали на задворки. Как будто этим было решительно покончено с одним из самых мрачных периодов нашей истории, так что возврата к нему больше уже не могло быть. Правда, и мы, и многие другие говорили, что гарантий против реставрации сталинизма нет и что, неровен час, попытки такой реставрации могут быть. Нам возражали: что вы, не то время, с прошлым мы решительно развязались, возврата к Сталину не будет. И руководители партии подтверждали: мы, говорили они, восстанавливаем ленинские нормы, старого мы не допустим. И теперь наше колесо пойдет прямо, покатится прямехонько к братству, справедливости, счастью и так далее. Так говорилось. А колесо вильнуло, выписало неожиданно восьмерку и на празднике дня победы вдруг осадило назад. Одно упоминание о Сталине на этом празднике вызвало гром аплодисментов. А недавно пришла еще одна, говоря языком сталинского времени "волнующая весть": в Гори, в Грузии, скоро снова откроют музей Сталина. Очевидно, для поклонения бывшему отцу народов, в назидание и потомству и всему взрослому населению.
Иван Толстой: Виктор Семенович Франк, сын философа и многолетний сотрудник нашего радио, в 60-е вернулся к себе в Англию и стал лондонским корреспондентом Свободы. Репортаж о юбилее английского Парламента.
Виктор Франк: 700 лет стукнуло на днях английскому парламенту. В 1265 году во время одной из бесчисленных гражданских войн средних веков, мятежный барон Симон де Монфорт созвал что-то вроде национального собрания, на котором присутствовали не только бароны и представители духовенства, но впервые и представители мелкого поместного дворянства, так называемые рыцари, и, что еще более знаменательно, делегаты городов и местечек. Через год после этого Монфорт был убит в сражении с королевскими войсками, но сам король Эдуард Первый продолжал созывать парламенты с участием представителей простого населения. Эти средневековые сборища (по-русски мы бы назвали их земскими соборами) оказались зародышем позднейшего Парламента в полном смысле этого слова. То есть собранием депутатов всего населения страны. Конечно, с тех пор Парламент неузнаваемо изменился. Конечно, изменилась и та угроза, существование которой оправдывает дорогостоящую роскошь содержания Парламента. Тогда земские соборы имели своей целью ограничение самовластия короны, короля. Теперь, когда монархия превратилась в чистую символику, представители народа, образующие Парламент, ограждают общество от самовластия правительства и чиновничества.
Итак, 700-й день рождения. "25 лет я здесь работаю, - сказал мне разговорчивый пожилой парламентский служитель, - а такой суматохи еще не видел. Сказать по правде, я надеюсь, что она будет повторяться только раз в 700 лет".
Суматоха, на которую жаловался бравый бывший кадровый сержант, состояла в двух отступлениях от традиции. Во-первых, в самом старом помещении Вестминстерского дворца, в так называемом Вестминстерском зале было устроено само торжество. Зал был разукрашен флагами и цветами. На одном конце его были установлены два трона - для королевы и ее супруга. Парламент, в конституционном смысле этого слова, состоит из трех элементов: из короны, палаты общин и палаты лордов. А в самом зале были расставлены кресла для членов обеих палат, для представителей парламентов других стран и для почетных гостей.
Впервые за долгое время представители печати и другие "чужаки", как в парламенте называют посторонних, были допущены в этот день на краткую церемонию, которой открываются ежедневно заседания парламента - церемонию молитвы. Тот же самый разговорчивый служитель, который сетовал на суматоху, обошел всех журналистов и дал им строжайшие инструкции. При входе спикера, - сказал он, - вы встанете с места и будете стоять, пока не кончится чтение псалма, а как только священник скажет: "Господу помолимся", вы повернетесь спиной к залу и будете стоять лицом к спинкам своих скамеек, пока не кончится чтение молитв. Потом мне объяснили, в чем дело. Молитва считается в протестантском смысле этого слова настолько интимным делом, что чужакам, посторонним, возбраняется смотреть на то, как молятся члены Парламента. И этот день, день рождения Парламента, они отмечают не только присутствием на красочных церемониях, но и деловым образом, выполняя свои подлинные функции - защиту прав народа от чрезмерных притязаний со стороны правительства. Средневековый бунтовщик Симон де Монфорт может спать спокойно: дело его живо.
Иван Толстой: Год 65-й. 60 лет Цусимскому бою, когда Россия потерпела поражение в Корейском проливе и почти полностью погибла 2-я Тихоокеанская эскадра вице-адмирала Рожественского. Моряк Борис Михайлович Четверухин - ветеран того боя. В Цусимском сражении - мичман, позднее - капитан второго ранга. В 65-м Четверухин жил на покое в Стокгольме. С ним беседует наш корреспондент.
Борис Четверухин: Я уже старый, очень старый человек. Мне в марте исполнилось 82 года. По своей бывшей профессии я морской офицер. В свое время я кончил Морской корпус, затем, совсем молодым мичманом, попал в Цусимский бой, совершив огромный поход в эскадре адмирала Небогатого. Я был на флагманском корабле "Император Николай Первый" в качестве ревизора и младшего артиллерийского офицера, командуя носовым плутонгом пятидюймовых орудий. Переход, как известно, был трудный, ужасающий, масса недоделок было. Непривычная, большей частью северная по рождению команда очень тяжело переносила тропическую экваториальную жару. Так как эскадра адмирала Небогатого, так называемая третья эскадра, была хвостовой в колонне боевой, то главный огонь японской эскадры сосредотачивался на первый двух броненосцах эскадры, где были лучшие корабли. И вот эскадра Небогатого состояла из старых кораблей, которые, в сущности говоря, нельзя было посылать в бой, потому что они только задерживали своей малой скоростью эскадру Рожественского. Средняя скорость эскадры Рожественского была 16-17 узлов. А мы могли развивать только 13 узлов. А четыре узла в морском бою имеют огромное значение. Тем более что японская эскадра имела скорость до 17 узлов. А значит, превосходя нас в скорости, выбирала дистанцию боя, могла отходить, если наш огонь накрывал ее серьезно, и выбирала наилучшее положение относительно солнца, ставя нас в невыгодное положение.
Диктор: Борис Михайлович, а как вам удалось уцелеть.
Борис Четверухин: Кончился бой, начались минные атаки. На зареве заходящего солнца появилась, как стая волков, около 70-ти японских миноносцев, которые полукольцом охватывали нашу эскадру, чтобы потом, ночью, когда тьма настанет, напасть на нас. Тут вспышки были только прожекторов, вспышки отдельных выстрелов, и в сплошной тьме, конечно, очень трудно было разобраться, где свои, где неприятели. Потому что все корабли шли абсолютно без огней.
Диктор: Борис Михайлович, а как вы выбрались из Цусимского боя?
Борис Четверухин: Я во время боя был контужен. На нашем корабле было 60-70 человек раненых. Несколько человек офицеров, а остальные, главным образом, матросы. Вся кают-компания была заполнена ранеными, лазаретные помещения, соседние с ними тоже были заполнены ранеными. Стала дилемма, как быть дальше. Тогда адмирал заявил на совете, что он берет на себя всю ответственность, он считает необходимым спасти жизни более чем 2000 человек команды и офицеров, которые вверены ему, и тогда уже по его приказанию был поднят по международному своду трехфлажный сигнал о сдаче в плен.
Иван Толстой: На экранах Запада. Каннский фестиваль 65 года принес Католическую премию французскому фильму "Йо-йо", который был признан и лучшей картиной для молодежи. Радио Свобода представляет ленту.
Диктор: Начнем с названия. "Йо-йо". Этот мячик, деревянный, тряпичный или бумажный, привязанный к резинке или крученой веревочке, служил и, может быть, еще служит забавой для детей и взрослых. В фильме игрушка йо-йо и собачка - белый шпиц - единственные развлечения скучающего миллиардера. Музыка написана для фильма композитором Пайо. Без этой музыки в фильме не было бы той особой прелести, которую трудно передать словами. Когда смотришь фильм, музыку эту то слышишь, то не слышишь. Но потом, когда вдруг неожиданно прозвучит эта мелодия, в памяти один за другим возникают эпизоды фильма. Автор фильма "Йо-йо" - Пьер Этекс. Он сочинил сценарий, разработал его в сотрудничестве с Жан-Клод Карьери и поставил фильм, в котором играет две главные роли - миллиардера и его взрослого сына. Сына ребенка играет мальчик актер Филипп Дионэ. Действие фильма "Йо-йо" охватывает четверть века. Он молод, сказочно богат. Он живет один в большом замке, который похож не то на музей, не то на министерство.
Действие происходит в 1925 году, когда все фильмы были немыми. В руках у миллиардера - йо-йо. С ним он выезжает на прогулку в допотопном автомобиле Испана-Сюиза 1924 года. Вернувшись, миллиардер решительным шагом входит в свой кабинет. Он садится за письменный стол, открывает ящик и вытаскивает из него: Револьвер? Нет. Наш герой несчастен, но хочет жить. Вытаскивает он фотографию девушки, которую любил когда-то и которая исчезла. Разлучила их Первая мировая война. Так в тоске проходят годы.
Как-то раз в деревню, рядом с родовым замком, приезжает цирк. Сидя один на деревянной скамье, миллиардер со скукою и чуть презрительно следит за действием. Как вдруг: В стройной наезднице он узнает свою возлюбленную. Тут же выясняется, что у молодой женщины есть сын, отец которого, конечно, никто иной как сам миллиардер. Пока счастливые влюбленные рассказывают друг другу историю тяжелых лет разлуки, маленький сын их бродит по залам, галереям и комнатам замка, который ему представляется сказочным. Миллиардер упрашивает свою возлюбленную остаться с ним навсегда и стать хозяйкой замка. Она отказывается. Наездница давно свыклась с вольной жизнью циркачки. На прощание миллиардер дает сынишке свою игрушку йо-йо. И малыш покидает замок, сидя на широченной спине слона.
1929 год. Мир переживает экономический кризис. Разорен и наш провинциальный миллиардер. Он разыскивает цирк, в котором работает наездница с сыном, и начинает новую жизнь в лоне семьи циркачей. Автомобиль Испана-Сюиза тащит на буксире домик на колесах, в котором устроена уютная квартирка, где живет и белый шпиц. Мальчик учится грамоте. Его теперь зовут Йо-Йо. Мать и отец работают. Фургоны и повозки бродячего цирка плетутся по проселочным дорогам. Так проходит 10 лет. Вторая мировая война заставляет бывшего миллиардера с женой бежать в Испанию. Сын их мобилизован. Вскоре Йо-Йо попадает в плен и за годы, проведенные в лагере, окончательно убеждается в том, что настоящее призвание - цирк. После войны молодой клоун Йо-Йо возвращается во Францию и вновь попадает в привычную, родную обстановку цирка. Йо-Йо, который, конечно, вылитый отец, только без усиков - талантливейший клоун. Одних этих номеров клоуна Йо-Йо было бы достаточно, чтобы безоговорочно согласиться с мнением многих критиков: выход на экраны фильма Пьера Этекс можно считать началом эры в истории комического фильма. Прибавим к этому, что кинокартина эта полна нежности, лиризма, фантазии.
Иван Толстой: 65-й год. На всех языках поют песню Пита Сигера "Где, скажи мне, те цветы?" Русский перевод был сделан кем-то из журналистов Свободы. Исполняет наш диктор Галина Зотова.
Галина Зотова:
Где скажи мне, те цветы
На лугах зеленых?
Где скажи мне, те цветы,
Где их найдем?
Где скажи мне, те цветы,
Наших девушек мечты,
Поймем иль не поймем,
Поймем иль не поймем?
Где те девушки теперь,
Что цветы срывали?
Где те девушки теперь,
Где их найдем?
Не найти нам тех девчат,
Вышли замуж, говорят.
Поймем иль не поймем,
Поймем иль не поймем?
Иван Толстой: Полвека в эфире. Год 65-й. Основные события. Хроникер - Владимир Тольц.
Владимир Тольц:
- Президент США Линдон Джонсон отдает приказ об ударе с воздуха по целям в Северном Вьетнаме. Начинается многолетняя война.
- Опубликован Указ Верховного Совета СССР о реабилитации немцев Поволжья.
- На посту председателя Президиума Верховного совета Николай Подгорный сменяет Анастаса Микояна.
- 1853 советских гражданина эмигрирует в Соединенные Штаты.
- Алексей Леонов первым в истории выходит в открытый космос во время полета корабля Восход-2.
- Че Гевара покидает Кубу, чтобы, по словам Фиделя Кастро, "сражаться с империализмом за границей". По слухам, легендарный партизан направился в Боливию.
- Молодой писатель Андрей Амальрик выслан в Сибирь за распространение своих пьес в самиздате. По формальному обвинению - за отсутствие постоянного места работы.
- Не возвращается из поездки за границу прозаик Вячеслав Сорокин.
- Чемпион мира боксер-тяжеловес Кассиус Клей принимает мусульманство и меняет свое имя на Мухаммед Али.
- Новый успех певца Боба Дилана на музыкальном фестивале в Ньюпорте.
- Последний меньшевистский журнал "Социалистический вестник" прекращает в Нью-Йорке свое существование.
- В Москве начат выпуск 9-томного собрания сочинений Ивана Бунина, часть воспоминаний и публицистики печатается с купюрами, несколько десятков произведений исключены вовсе. Сборник "Темные аллеи" воспроизведен за вычетом двух рассказов.
- Из печати выходят романы "Американская мечта" Нормана Мейлера и "Степной волк" Германа Гессе, трактат Герберта Маркузе "Культура и общество", "Избранное" Франца Кафки в переводах на русский язык, тома Бориса Пастернака и Марины Цветаевой в "Библиотеке поэта".
- На экранах - фильм Дэвида Лина "Доктор Живаго".
- Нобелевская премия по литературе присуждена Михаилу Шолохову.
- Умирают сэр Уинстон Черчилль, писатели Сомерсет Моэм и Томас Элиот, архитектор Ле Корбюзье, врач и гуманист Альберт Швейцер, певец Нат Кинг Кол, пионер тележурналистики Эдвард Марроу.
- В эмиграции уходят из жизни философы Николай Лосский и Федор Степун, историк и библиограф Сергей Постников.
- Английская королева Елизавета Вторая награждает группу Битлз Орденом Британской Империи.
Иван Толстой: 65-й. Литературная линия года. Наш автор Владимир Вейдле, эссеист, критик и искусствовед, был признанным европейским знатоком итальянского искусства. Он автор небольшой книжки "Рим", главы которой были прочитаны по Свободе. Вот начало первой главы - первой передачи.
Владимир Вейдле: Единственность Рима в его насыщенности прошлым. Двойным европейским прошлым - христианским и дохристианским. Такой, как тут, насыщенности и тем, и другим нет нигде. Изваяния и храмы афинского Акрополя более высокая святыня дохристианского искусства и создавшей его религии, чем все, чему мы поклоняемся здесь, не исключая Пантеона. Но в Афинах и во всей Греции нет памятников христианства по значению равных памятникам ее язычества. Да и получено было Европой греческое, как и христианское наследство, не из Афин, а либо из Рима сквозь латынь, либо из второго Рима от православных греков, недаром называвших себя римлянами - ромеями. В Иерусалиме родилась вера, но не религия христиан. Религия на основе этой веры создалась в Антиохии и Эфесе, Александрии и в других менее столичных городах. Так же и в самой столице Римской империи, где суждено было религии этой стать ее религией и превратить ее столицу в столицу западного христианства. Рим - это преемственность, это непрерывность предания. Оттого, знакомясь с ним, мы вступаем в наследство, мы узнаем не чужое, а свое. Отечество всех нас, как и отцов наших, назвал его на своей надгробной плите один погребенный здесь в 16 веке трансильванский прелат. Но и наш Гоголь, к римской церкви не принадлежавший, ничуть не отрекаясь от Миргорода с Диканькой, ничуть не забывая о местах, откуда поврежденное колесо в Москву доедет, а в Казань, пожалуй, не доедет, все же, сам тому удивляясь, мог о Риме сказать, что родину души своей он в нем увидел. "Где душа моя, - пишет он, - жила еще прежде меня, прежде, чем я родился на свет".
Иван Толстой: В 65-м году наше радио лишилось одного из своих давних сотрудников. Скончался Юрий Джанумов, чей характерный голос всегда узнавался в эфире своей корректностью и сдержанным достоинством.
(Звучит голос Юрия Джанумова из передачи 1956 года): В Государственном Издательстве Художественной Литературы вышло новое издание романа Николая Чуковского "Ярославль". Автор в газете "Литературный Ленинград" называет свой "Ярославль" документальным романом. "Нет ни одного действующего лица, - пишет Николай Чуковский, - которое не существовало бы в действительности". Посмотрим, насколько роман Николая Чуковского в самом деле документален.
Иван Толстой: Поэт Юрий Александрович Джанумов не только малоизвестен в России, его поэтическое наследие плохо знакомо и в Зарубежье. Джанумов родился в Москве в 1907 году, 12-летним подростком с матерью бежал от Гражданской войны, попал в Берлин, где окончил гимназию и посещал литературные кружки, знал Владислава Ходасевича, Владимира Набокова, Михаила Горлина. Во время войны пережил бомбежку Дрездена, невеста его погибла. Из Дрездена Джанумов был эвакуирован в Чехословакию, здесь его, как русского эмигранта, арестовала советская военная контрразведка, он год провел в тюрьме. Но как раз эмигрантство Джанумова и спасло. Какой-то советский лейтенант из тюремной охраны оказался большим любителем поэзии, и он часто вызывал Джанумова якобы для допросов, а на самом деле, чтобы послушать стихи русских изгнанников, которые заключенный знал во множестве. Лейтенант и помог Джанумову бежать во время перевода в другую тюрьму. В 46-м Юрий Джанумов добрался до Мюнхена, в 53-м поступил на Радио Освобождение, участвовал в качестве диктора в большинстве программ. Летом 65-го заядлый курильщик Джанумов скончался от рака легких.
В предисловие к единственной, посмертной книжке его стихов Георгий Адамович написал: "Эти стихи, конечно, не совсем совершенны. Поэту можно было бы сделать упрек в многословии и склонности к какой-то неврастенической риторике". Но "наличность лирического содержания у Джанумова бесспорна: Горечь, внушенная участью друзей и сверстников, побудила его вглядеться дальше, глубже, и спросить себя, не соответствует ли ей нечто метафизическое, ускользающее от нашего вмешательства и даже понимания".
Вот одно стихотворение из джанумовского посмертного сборника "Стихи", выпущенного друзьями в Мюнхене.
 Юрий Джанумов |
Не все ль равно мне, кем и как, и где,
Не все ль равно, куда еще закинет
Меня судьба? По суше ль, по воде,
На год ль, на жизнь - не все ли мне едино?
Нет родины со мной, и всюду я
Чужой среди чужих. Равно мне чужды
И радости, и беды бытия,
И я везде кажусь себе ненужным.
Земля и небо эти - не мои,
Не обо мне вокруг меня хлопочут.
Недружелюбные, как люди, дни
Сменяют неприязненные ночи.
Не на моем мне милом языке,
Не о свиданье, может, уже скором,
Не о моей единственной тоске
Суетные ведутся разговоры.
Нет родины со мной, и все равно,
Как будет век напрасный этот прожит,
И с кем и у кого. Но есть одно,
Что сердце не перестает тревожить.
Так далеко в забвении таком,
Безвестно, без следа и без помина,
Что, если даже и последним сном
Уснуть обречены мы на чужбине?
Иван Толстой: 65-й год. Парижская студия Свободы. Георгий Адамович.
Георгий Адамович: Что может сделать литература? В состоянии ли она что-либо изменить в современной жизни. Какова ее роль? Каково ее влияние? Наконец, каков долг писателя перед лицом всех тех раздоров, неурядиц и бедствий, свидетелями которых людям нашего века пришлось быть? Вопросы эти многих на Западе волнуют. Но отвечает на них каждый по-своему. Приверженцев теории искусства для искусства осталось теперь на свете крайне мало. Но исчезло и стремление безмятежно удовлетвориться взглядами противоположными, вроде тех, которые одушевляли тургеневского Базарова. Писатели порой недоумевают: для кого они пишут? Какой отклик находят их книги в сознании писателей? Вполне возможно, что многим советским слушателям подобные вопросы покажутся пустыми и праздными. В советской печати ведь не то, что преобладает, нет, в ней господствует, в ней царит убеждение, что у литературы есть одна только цель: построение коммунизма и что в достижении этой цели никакие колебания недопустимы. Однако на Западе писатели, даже коммунизму сочувствующие, далеко не так единодушны. Вероятно, потому, что в большинстве своем отказываются принимать или еще не привыкли принимать партийные указания за какие-то Синайские заповеди, требующие исключительно одного: беспрекословного исполнения. Недавно, с месяц тому назад, вышла в Париже любопытная книжка, под заглавием: "Что может сделать литература?". Стенографический отчет собрания молодых писателей левого толка с заключительным словом Жан-Поль Сартра. Собрание было устроено студенческим журналом "Клартэ". По-русски - свет, или, точнее, ясность. Молодые писатели, собравшиеся в огромном парижском зале Мютюалитэ, обнаружили в своих речах немало скептицизма, а то и растерянности. Один, сославшись при этом на Евтушенко, привел слова Пастернака в ответ на просьбу какого-то рабочего указать ему путь к правде. "Что за странное требование, - сказал Пастернак, - у меня нет и никогда не было намерения указывать какие-либо пути". Другой, говоря о повести Солженицына "День Ивана Денисовича" твердо заявил, что если мы принимаем ответственность за будущее, то не имеем право уклоняться от ответственности за прошлое. То есть за то, что происходило при Сталине.
Иван Толстой: Пока в благополучной Европе Георгий Адамович задается теоретическим вопросом "Что может сделать литература?", в Советском Союзе эта проблема переведена в практическую плоскость. За издания книг на Западе в Москве арестованы писатели Андрей Синявский и Юлий Даниэль. О своем аресте, уже через много лет, Синявский написал роман "Спокойной ночи" и читал его по Свободе. Сентябрь 65 года вспоминает жена Синявского Мария Розанова. Из свободовской передачи 85 года:
Мария Розанова: 20 лет назад, 8 сентября 1965 года в Москве у Никитских ворот был арестован советский литературовед и литературный критик, член Союза писателей, научный сотрудник Института Мировой Литературы Андрей Синявский. А через несколько дней был арестован его друг поэт-переводчик Юлий Даниэль. За что? Родные арестованных какое-то время отмалчивались, ближайшие друзья темнили, и по городу даже поползли невнятные слухи. За анекдоты? За связи с иностранцами? За подпольное производство кофточек? За спекуляцию неизвестно чем и куда? Просто ни за что? Опять стали ни за что сажать? Я вспоминаю атмосферу тех дней, когда не было еще никакого диссидентского движения, сопровождавшегося широкой волной обысков и арестов среди интеллигенции. А вместе с тем страшная сталинская эпоха, когда в массовом масштабе хватали ни в чем не повинных людей, вроде бы уже прошла, но еще слишком хорошо помнилась. Так что вопрос, за что арестовали Синявского и Даниэля, висел тогда в воздухе и вызывал недоумение в обеспокоенной интеллигентской среде.
Иван Толстой: Теперь о 65-м годе - сам автор. Начало романа. Чтение записано в 85 году. Волны Свободы.
Андрей Синявский: Это было у Никитских ворот, когда меня взяли. Я опаздывал на лекцию в школу-студию МХАТ и толокся на остановке, выслеживая, не идет ли троллейбус, как вдруг за спиной послышался вопросительный и будто знакомый возглас: "Андрей Донатович?!" Словно сомневался, я это или не я в радостном нетерпении встречи. Обернувшись с услужливостью и никого, к удивлению, не видя и не найдя позади, кто бы так внятно и ласково звал меня по имени, я последовал развитию вокруг себя по спирали, на пятке, потерял равновесие и мягким точным движением был препровожден в распахнутую легковую машину, рванувшуюся, как по команде, едва меня упихнули. Никто и не увидел на улице, что произошло. Два мордатых сатрапа со зверским выражением с двух сторон держали меня за руки. Оба были плотные, в возрасте, и черный мужской волос из под рубашек-безрукавок стекал ручейками к фалангам пальцев, цепких, как наручники, завиваясь у одного непотребной зарослью, козлиным руном вокруг плетеной металлической браслетки с часами, откуда, наверное, у меня и засело в сознании это сравнение с наручниками. Машина скользила неслышно, как стрела.
Все-таки я не ждал, что это осуществиться с такой баснословной скоростью. Но, переведя дыхание, счел необходимым осведомиться, чтобы те двое чего доброго не заподозрили мою безропотную преступность. "Что происходит? Я, кажется, арестован? На каком основании? - произнес я неуверенно, деланным тоном, без должного негодования в голосе. - Предъявите ордер на арест!"
У меня в свое время брали отца, и был небольшой опыт, что в таких ситуациях по закону полагается ордер. "Нужно будет, тогда предъявят", - буркнул справа, должно быть, главный, не глядя. Держа меня за руки, оба телохранителя были странным образом отрешены от меня и заняты своими расчетами, устремленные вперед, словно прокладывали испепеляющим взором дорогу по Моховой, сквозь сутолоки московского полдня. Мыслилось: они ведут неотступную борьбу с невидимым на пути затаившимся противником. Это было похоже на то, что я написал за 10 лет до ареста в повести "Суд идет". Теперь, на заднем сидении со штатскими по бокам, я мог оценить по достоинству ироничность положения и наслаждаться сколько угодно дьявольской моей проницательностью.
Иван Толстой: 65-й год. Синявский и Даниэль в тюрьме. Последующие события, в самом деле, показали, что с обществом может сделать литература. Летописец правозащитного движения в СССР Людмила Алексеева (наша многолетняя сотрудница) в своей книге "История инакомыслия" писала:
"Сообщение по зарубежному радио сделало арест писателей довольно широко известным, и он встревожил всех как-то причастных к самиздату. Арест писателей был воспринят как пролог к зловещим переменам. В этой обстановке тревоги и неопределенности 5 декабря 1965 года на Пушкинской площади в Москве произошла первая за время существования советской власти демонстрация под правозащитными лозунгами. Инициатором демонстрации был Александр Есенин-Вольпин, сын Сергея Есенина, математик и поэт. Люди того круга, к которому по возрасту и общественному положению принадлежал Вольпин, не поддержали идеи демонстрации из-за ее необычности да и небезопасности. Многие отговаривали его от этой затеи.
Листовки с "Гражданским обращением", - продолжает Людмила Алексеева, - помогали распространять смогисты. Трое распространителей: 16-летняя школьница Юлия Вишевская, 24-летний Владимир Буковский и 19-летний Леонид Губанов. Всех их упрятали в психбольницы.
По оценке Буковского, к памятнику Пушкину в назначенное время пришло около 200 человек. Но я была на площади, и, думаю, что демонстрантов было гораздо меньше, однако туда нагнали гебистов в штатском и дружинников, и трудно было понять, кто есть кто.
Вольпин и несколько человек рядом с ним развернули небольшие плакаты, но их быстро выхватили натренированные руки, и даже стоявшие рядом не успели прочесть, что было на плакатах. Потом стало известно, что надписи гласили: "Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!" и "Уважайте советскую конституцию!"
Иван Толстой: Но была и другая реакция. Частного порядка. Через несколько дней после ареста Синявского, когда еще почти никто не знал о случившемся, к нему домой пришел его бывший ученик, студент той самой школы-студии МХАТ, куда утром 8 сентября не смог доехать преподаватель Синявский. Звали бывшего ученика Владимир Высоцкий. Он часто и запросто бывал в доме учителя и записывал там свои песни на магнитофон.
В этот раз Высоцкий, без дальних слов, взял специально для него хранившуюся гитару и спел для жены Синявского песню, которую пел в этом доме не раз. И в этот день, меньше, чем когда бы то ни было, песня эта требовала пояснений.
 Владимир Высоцкий |
Владимир Высоцкий:
Говорят, арестован
Добрый парень за три слова,
Говорят, арестован
Мишка Ларин за три слова,
Говорят, что не помог ему
Заступник, честно слово.
Мишка Ларин как опаснейший преступник аттестован.
Ведь это ж, правда, несправедливость.
Говорю, невиновен, не со зла ведь,
Но вино ведь.
Говорю, не виновен, а ославить
Разве новость?
Говорю, что не поднял бы
Мишка руку на ту суку.
Так возьмите же вы
Мишку на поруку,
Вот вам руку.
А то ведь, правда, несправедливость,
Говорят, что до свадьбы
Он придет, до женитьбы.
Вот бы вас бы послать бы,
Вот бы вас погноить бы,
Вот бы вас бы на Камчатку,
На Камчатку, нарыдались,
Пожалели бы вы нашего Мишатку,
Порыдали.
А то ведь, правда, несправедливость,
Говорю на поруки,
Повторяю на поруки.
Если ж вы поскупитесь,
Заявляю: ждите, суки,
Я ж такое вам устрою,
Я ж такое вам устрою,
Друга Мишку не забуду
И вас в землю всех зарою,
А то ведь, правда, несправедливость.
