Ирина Лагунина: В понедельник президент США Джордж Буш представил на рассмотрение Конгресса проект бюджета на 2007 год. Рекордная сумма в нем отводится на оборону и безопасность – 439 миллиардов долларов. И эта сумма не включает расходов на войну в Ираке. На этот конфликт администрация намерена запросить еще 120 миллиардов вдобавок к тем 250 миллиардам, которые тратятся сейчас. Представляя этот проект бюджета на брифинге в Пентагоне, министр обороны страны Доналд Рамсфелд определил приоритеты администрации так:
Доналд Рамсфелд: Проект бюджета, предложенный президентом, предусматривает увеличение расходов на Министерство обороны по сравнению с прошлым годом. Он отражает то, что мы считаем приоритетами для нашей национальной безопасности, а именно – помочь защитить Соединенные Штаты, американский народ и наши интересы, дать большую гибкость для действий командного состава, подготовить вооруженные силы как для обычного военного конфликта, так и для асимметричной войны, и, что немаловажно, работать совместно с нашими государствами-партнерами.
Ирина Лагунина: Обнародование проекта бюджета совпало с представлением Конгрессу еще одного документа – Доклада о состоянии обороны, который министерство обороны США готовит каждые четыре года. Это – первый доклад, написанный на основе опыта, полученного после терактов 11 сентября. И конечно, от него ждали серьезного пересмотра и развития реформы вооруженных сил США. Быть может, именно поэтому наибольшую критику вызвали планы Пентагона сохранить вооружение, пригодное для противостояния по типу «холодной войны». Министр ответил на эту критику:
Доналд Рамсфелд: Мы учли тот факт, что нам необходимы военные средства, чтобы защитить американский народ здесь, дома, мы учли тот факт, что мы все это время очень успешно сдерживали большие армии, военно-воздушные силы и военно-морской флот. И эти угрозы не исчезли. И те средства, которые необходимы, чтобы продолжать это сдерживание, требуют капиталовложений. И их невозможно просто включать или выключать. Нам потребовались годы, чтобы их разработать, спланировать, развить, произвести, разместить, освоить и подготовить войска, способные использовать эти средства.
Ирина Лагунина: Одна из дорогих статей оборонного бюджета – 6,6 миллиарда - предусмотрена на то, чтобы превратить дивизии в меньшие подразделения – в бригады, более мобильные и легче перебрасываемые в случае необходимости. А это должно повлечь за собой больше артиллерии, больше машин пехоты, больше защитных средств для войск. На это предусмотрено еще 6 миллиардов. Есть и менее традиционные бюджетные планы, направленные исключительно на войну с террором. Например, развитие парка беспилотных самолетов разведки и дронов. А предусмотренный бюджет на специальные операции – 5 миллиардов долларов – более чем в два раза больше, чем был в 2001 году. А доклад о состоянии обороны говорится о том, что войска должны понимать культуру и особенности стран Ближнего Востока и Азии так же, как они понимали культуру Советского Союза во времена «холодной войны». Доналд Рамсфелд:
Доналд Рамсфелд: Мы также стоим перед лицом угроз, которые называются асимметричными. И мы как институт государства просто не можем прекратить делать то, что мы делали, и переключиться на что-то новое. Надо посмотреть на мир и сказать себе, что единственная и самая ценная вещь, которая у нас есть, чтобы защитить наши свободы и процветание американского народа – это наша безопасность. И она требует капиталовложений. Эти капиталовложения большие, но они незначительны по сравнению с валовым внутренним продуктом – все 3,7 – 3,8 десятых процента.
Ирина Лагунина: О бюджете и о докладе о состоянии обороны США мы будем говорить сегодня с двумя экспертами по разные стороны Атлантики. Тим Уилльямс, Институт королевских объединенных сил в Лондоне и Уинслоу Уиллер, Центр оборонной информации в Вашингтоне. Вы согласны с критикой, что доклад и проект бюджета представляют собой смешение традиционных оборонных средств для конфликта по образцу «холодной войны» с новыми потребностями вооруженных сил для отражения асимметричных угроз типа терроризма. Лондон, Тим Уилльямс.
Тим Уилльямс: Думаю, что документы в значительной мере учитывают перемены, произошедшие в последние годы и уроки, которые американские вооруженные силы извлекли из тех операций, которые им приходилось вести, особенно в Ираке. Ирак проходит красной нитью в Докладе о состоянии обороны. И заметно, что Пентагон явно стремится приобрести технологические возможности для того, чтобы вести операции против такого рода сопротивления и противостояния, как в Ираке.
Ирина Лагунина: Что бы вы оценили как главную перемену в этих документах, как главное отражение реформы?
Тим Уилльямс: Основная перемена состоит в том, что Пентагон предусматривает увеличение на 15 процентов сил специального назначения. Американские силы специального назначения и так многочисленные, и увеличение их на 15 процентов – это очень серьезное нововведение. А ведь именно они и могут проводить операции, подобные иракской, подобные операции против «Аль-Каиды» в Афганистане и в других частях мира.
Ирина Лагунина: То есть вы не присоединяетесь к критике Пентагона за то, что он намеревается сохранить старые виды вооружения.
Тим Уилльямс: Мне кажется, всегда есть определенная задержка в развитии военных технических средств. Требуется много времени, чтобы разработать программу, изучить ее, создать технологии, а затем построить все это и разместить. На это уходят годы. Всегда есть эта опасность, что военное оборудование в тот момент, когда оно, наконец, создается, оно уже устарело. Но, по-моему, в Докладе о состоянии обороны проведен очень точный баланс между старыми военными программами, которые надо продолжать развивать, и модернизацией американских вооруженных сил, происходящей в последние годы для тех видов операций, которые предстоит проводить в будущем.
Ирина Лагунина: Тим Уильямс, Институт королевских объединенных сил в Лондоне. Вашингтон, Центр оборонной информации, Уинслоу Уиллер. Вы согласны, что бюджет и Доклад о состоянии обороны в полной мере учитывают перемены в характере вооруженных конфликтов и в характере угрозы безопасности страны?
Уинслоу Уиллер: Нет, не согласен. Если посмотреть на Доклад о состоянии обороны и Национальную стратегию обороны, опубликованную в прошлом году в марте, то вы увидите, что оба документа уделяют немало внимания именно таким видам конфликта, как в Ираке. Но если вы попробуете совместить эти документы с бюджетными предложениями, то у вас это не получится. Огромные средства бюджета запланированы на оружие, которое не имеет ничего общего с подобными конфликтами. Это оружие – наследие «холодной войны». Да, есть некоторые инициативы, как, например, увеличение численности сил специального назначения, но есть и предложения, которые на самом деле лишь ослабят эти силы. Например, решение перейти от структуры дивизий к бригадам. Они много говорят о том, что количество бригад будет увеличено, но они забывают сказать, что при этом уменьшают число батальонов. То есть маневренность этих сил снизится. А это – явный шаг назад.
Ирина Лагунина: Но какие-то уроки из войны в Ираке Пентагон все-таки вынес?
Уинслоу Уиллер: Они говорят о том, что извлекли уроки, но доказательств тому в самом Ираке не видно. Этот бюджет – продолжение старой политики, и на фоне общего развития вооруженных сил перемены представляют весьма незначительную часть.
Ирина Лагунина: Что вы имеете в виду под продолжением старой политики?
Уинслоу Уиллер: Огромное количество это очень дорогого вооружения – пережитки «холодной войны». Самый яркий пример – истребители F-22. Но проект бюджета пестрит такими примерами. Гигантские, баснословно дорогие корабли для флота, - еще один пример. Хотя сделана и попытка предоставить флоту небольшие корабли для прибрежных вод. Но это – незначительные перемены. Они не идут ни в какое сравнение с теми же истребителями F-22. Стоимость одного такого самолета - 356 миллионов долларов. И при нынешних расходах мы можем создать очень маленький военно-воздушный флот из 183 самолетов, которые нам никак не помогут в противостоянии с крупной военной державой, как, например, Китай.
Ирина Лагунина: Кстати о Китае. Ему в докладе уделено немало внимания. Неужели действительно Пентагон считает, что Китай может превратиться в мощную военную державу, представляющую угрозу США?
Уинслоу Уиллер: Некоторые люди здесь, в Вашингтоне, действительно пытаются представить Китай как потенциальную военную угрозу. Но это – предлог для сохранения системы обороны времен «холодной войны». Так что это – чисто для внутренних целей. Хотя, к сожалению, это может иметь и серьезные последствия за рубежом.
Ирина Лагунина: Уинслоу Уиллер, Центр оборонной информации, Вашингтон. Проект бюджета – это только начало обсуждения. Конгресс скрупулезно разбирает каждое его положение. Окончательный вариант может выглядеть иначе.
Страны по краям континента: история российско-испанских отношений
Ирина Лагунина: На этой неделе президент Путин совершает визит в Испанию (8-9 февраля). В центре внимания его встреч с государственными деятелями этой страны – отношения между Россией и Испанией, возможности для развития взаимовыгодного сотрудничества. Об истории и нынешнем состоянии российско-испанских связей рассказывает наш мадридский корреспондент Виктор Черецкий:
Виктор Черецкий: В прошлом веке отношения между двумя странами складывались совсем не просто. Во времена диктатора Франко, правящего Испанией без малого сорок лет, Россия для испанцев была темой табу. Дипломатических отношений не существовало. Испанские власти официально запрещали гражданам своей страны посещать Восточную Европу, включая, естественно, Советский Союз. У них даже в паспортах на этот счет имелась соответствующая запись. Местная пропаганда была особенно активной в 40-60 годы. Испанцев уверяли, что у жителей России от безбожия отрастают рога, хвосты и копыта.
Впрочем, как всякий «запретный плод» Россия манила к себе испанцев: и не только находившихся в оппозиции к режиму левых пролетариев и либералов-интеллигентов, но и людей душой и сердцем преданных режиму. Хуан Антонио Миранда, сын жандармского офицера, бывший член юношеской фашистской организации, вспоминает:
Хуан Антонио Миранда: Я всегда испытывал к России чувства восхищения и симпатии. И это благодаря великой русской литературе – произведениям Толстого, Достоевского... Мне всегда нравился русский народ, его национальный характер, отображенный в романах.
Виктор Черецкий: Некоторые представители испанской интеллигенции объясняют свой интерес к России схожестью истории двух стран. Кто, обливаясь кровью, в течение веков дрался с мусульманскими захватчиками, рвущимися в Европу?- спрашивают испанцы. Мы, да русские. Мы – с арабами, русские – с татаро-монголами. Кто в стародавние времена открывал новые земли и приобщал к цивилизации целые народы? Испанцы и русские. Латинская Америка и Сибирь тому подтверждение. Кто в Европе не встал на колени перед Наполеоном и объявил ему народную войну? Испанцы и русские. И, наконец, кто еще в Европе перенес в 20 столетии самые кровавые гражданские войны и долгие диктатуры? Ответ тот же.
Рассказывает один из ведущих испанских специалистов по России политический обозреватель газеты «АБС» Альберто Сотильо:
Альберто Сотильо: Наши страны находятся на европейских окраинах. Мы европейцы, но всегда испытывали на себе натиск мусульманской цивилизации. Наша история была непростой и во многом схожей. К примеру, обе страны в свое время, когда это было бы нужно, не пережили победных буржуазных революций, что сказалось на нашей трагической истории 20 столетия. Так что мы друг друга отлично понимаем.
Виктор Черецкий: Любопытно, что российско-испанские деловые отношения стали восстанавливаться еще при жизни Франко, в последние годы его правления. Престарелый фашистский диктатор продолжал публично проклинать «мировой масоно-коммунистический» заговор, а его министры позволяли Москве держать морскую базу на Канарских островах. Формально она обслуживала рыболовный флот, ведущий промысел в Атлантике. Не формально вовсю использовалась советскими спецслужбами, о чем испанцы, естественно, не могли не знать.
В Москве и Мадриде с начала 70-ых годов действовали торговые представительства двух стран. Ну а одним из самых любимых зрелищ испанцев в те времена были выступления Ансамбля Советской Армии, постоянно гастролировавшего в Испании. Дипломатические отношения между нашими странами, прерванные в конце 30-ых годов с приходом к власти Франко, были восстановлены после его смерти в 1977 году.
Альберто Сотильо: В Испании не было информации о России. Для нашей официальной пропаганды это было что-то вроде места, населенного Сатаной и его приближенными. С установлением отношений все изменилось. Участились поездки бизнесменов, журналистов, туристов. Стали налаживаться всесторонние связи. Естественно, все это полезно для наших народов.
Виктор Черецкий: Впрочем, после восстановления отношений, развивались они не шатко не валко. Были на это свои причины. То как-то бывший испанский премьер-социалист Фелипе Гонсалес заявил, что предпочитает быть заколотым ножом в нью-йоркском метро, чем жить в России, то Ельцин отказался принять премьера-консерватора Аснара, сославшись на свою «загадочную» по тем временам «болезнь».
Правда, с президентом Путиным у того же Аснара сложились прекрасные отношения, о чем он и написал в своих мемуарах, называя российского президента своим другом.
Что касается нынешнего премьера-социалиста Родригеса Сапатеро, то он уже дважды побывал в России, хотя особых чувств к России пока не проявил. Кстати, испанские консерваторы традиционно относятся к России лучше, чем левые. Это, в частности, проявляется в прессе. В газетах левого направления больше критических статей о России. На это, по мнению наблюдателей, тоже есть некоторые исторические причины. Политолог Альберто Сотильо:
Альберто Сотильо: Часть левых в свое время идеализировала Советский Союз. Для них это была «земля обетованная». После краха СССР наступило разочарование, конец мифа. И этого они не могут простить - до сих пор говорят об апокалипсисе. Так что у нас сохраняется по отношению к России много стереотипов и предрассудков.
Виктор Черецкий: Особо следует сказать об отношении к России со стороны испанской королевской семьи. Король и королева бывали в Москве неоднократно: и с официальными визитами, и с неофициальными. Его Величество – страстный охотник. Так что охотничьи угодья в Завидово ему известны. Ну, а ее Величество любит искусство, Большой театр, дружит с Ростроповичем и по его совету даже патронирует в Мадриде музыкальную школу, где работают российские преподаватели. Кроме того, королева София – гречанка: памятники русской православной архитектуры равнодушной ее никогда не оставляли. Побывал не так давно в Москве с официальным визитом и наследный принц Фелипе. Его отклики о поездки были сугубо положительными.
Альберто Сотильо: Королева София любит вспоминать, что она родственница российской императорской семьи. Король сыграл в свое время важную роль в деле установления отношений между двумя странами. У него никогда не было предубеждений к России. Известен вклад королевской семьи и в развитие культурных связей. Королева не раз летала в Москву лишь для того, чтобы поддержать того или иного исполнителя. Можно говорить, что королевская чета благосклонно настроена к России.
Виктор Черецкий: Что касается двусторонней торговли, то она развивается, по оценке специалистов, довольно медленно. Объемы торгового оборота между Испанией и Россией намного меньше, чем между Россией и Францией, Великобританией, Италией, Турцией и другими государствами, не говоря уже о США и Германии. Россия с начала семидесятых продает в Испанию, в основном, нефть, немного леса и кое-какие другие сырьевые продукты. В 80-ые годы, сюда поставлялись «Лады» и даже катера на подводных крыльях.
Что касается Испании, то она поставляет в Россию кое-что из продовольствия и промышленного оборудования, стройматериалы, ширпотреб. Время от времени возникают крупные российско-испанские проекты. Но реализованными оказываются немногие. Ныне в России действует комбинат мясных продуктов «КампоМос», карамельная фабрика «Чупа-Чупс» и предприятие пищевых концентратов «Галина Бланка».
Альберто Сотильо: Некоторые наши предприятия неплохо работают в России. Они доказали, что деловое сотрудничество между двумя странами вполне возможно. Но, вместе с тем, как считают специалисты, до сих пор остаются неиспользованными возможности для взаимодействия во многих областях.
Виктор Черецкий: Нереализованными оказались многие планы, к примеру, готовившиеся в течение многих лет проекты строительства в России фабрики спортивной обуви, завода телефонных аппаратов, скоростной железнодорожной линии и так далее.
Но наиболее громкий скандал возник в связи с провалом проекта строительства на севере Испании некоего центра мировой торговли российскими товарами. Проект возник в начале 90-ых годов и финансировался из госбюджета Испании. Речь шла о строительстве грандиозных портовых сооружений специально для приема российских судов с товарами, которые отсюда должны были направляться потребителям в Испании и в других странах Европы. Проект с самого начала сильно попахивал маниловщиной. Однако, под него испанское государство выделило немалые средства, которые были использованы не по назначению.
Ситуацию с испанскими капиталовложениями в России поясняет политолог Альберто Сотильо:
Альберто Сотильо: В России в целом присутствует очень мало испанских предприятий. Здесь имеются неиспользованные ресурсы. Незначительное присутствие испанского капитала в России объясняется довольно просто. Дело в том, что испанцы кинулись осваивать российский рынок в начале 90-ых годов, в самое неподходящее для инвестиций время. Тогда, в атмосфере хаоса, многие из них оказались жертвами обмана со стороны мафии и разочаровались в России. Сейчас, похоже, эта проблема преодолена. Однако остаются нерешенными некоторые юридические проблемы, связанные с инвестициями.
Виктор Черецкий: Вопрос о капиталовложения всегда встает в ходе российско-испанских официальных визитов. При этом испанские власти порой выражают недоумение, когда российская сторона просит об инвестициях в России. Зачем Москве испанские деньги? Ведь капиталов у россиян, как здесь считают, итак достаточно. До такой степени, что они наводняют даже, казалось бы, весьма далекой от них испанский рынок. И речь идет не только об относительно небольших вложениях - в среднем порядка 200 тысяч долларов - в недвижимость на испанских курортах, которые сделали тысячи граждан Российской Федерации с начала 90-ых годов. Речь идет о миллионах, а возможно, и миллиардах – никакой статистики на этот счет нет, - которые щедрым потоком льются сюда из России.
Капиталы вкладываются в перспективные отрасли испанской экономики, в первую очередь, международный туризм, в частности, гостиничное хозяйство, в строительство, в торговлю или в акции испанских предприятий. Ну а статистики нет, поскольку эти капиталы часто маскируются под вывесками испанских или международных фирм. Сделать капиталовложения в Испании россиянам помогают сотни местных банков и инвестиционных компаний. Говорит Оскар Фернандес Бермехо, представитель мадридской инвестиционной компании «Фортуни»:
Оскар Фернандес Бермехо: В последние годы наблюдался огромный приток российского капитала в строительство – в районе Леванте, на Восточном побережье, на Коста-Дорада, в Каталонии, и на Коста-дель-Соль, на юге Испании. Российские деньги вкладывались также на Балеарских и Канарских островах. Но на этом капиталовложения россиян в доходные отрасли в Испании не ограничиваются. Они активно действуют и в сфере промышленного производства - наша промышленность гарантируют им солидные доходы.
Виктор Черецкий: Представитель фирмы «Фортуни» уверяет также, что благодаря деловым связям и кооперации испанских предприятий, российские капиталы «работают» сегодня не только в Испании, но и в других странах Евросоюза, и даже за океаном.
Оскар Фернандес Бермехо: Структура наших компаний вполне надежна. У нас налажены прекрасные связи с деловыми кругами стран Евросоюза и Латинской Америки. Так что, мы работаем с поступающими к нам от российских клиентов капиталами и в Европе, и в Южной и Центральной Америке, к всеобщей взаимной выгоде.
Виктор Черецкий:Оскар Фернандес Бермехо считает привлечение российских капиталов в Испанию делом весьма перспективным и многообещающим:
Оскар Фернандес Бермехо: В минувшем январе я в очередной раз побывал в Москве и подписал соглашения с двумя крупными инвестиционными компаниями, имеющими филиалы в разных российских городах. Это открывает нам путь к новым инвестициям российского капитала в Испанию. Интерес к нашей деятельности в России настолько велик, что нам пришлось открыть Интернет-страницу своей фирмы на русском языке.
Виктор Черецкий: Разговор о российско-испанских связях - неполный, если не упомянуть сотрудничество в борьбе с терроризмом и организованной преступностью. В первые часы бесланской трагедии Мадрид заявил о готовности испанского спецназа «ХЕО» немедленно отправиться на Кавказ для помощи в освобождении заложников. Жест этот был, конечно, чисто символическим. Однако в сотрудничестве правоохранительных органов двух стран есть и конкретные дела. Так, к примеру, по ориентировке, присланной из Москвы, испанские спецслужбы задержали под Барселоной особо опасных российских преступников, главарей так называемой Ореховской группировки – Сергея Буторина по кличке «Ося» и Марата Полянского.
За мужество, проявленное при задержании вооруженных бандитов, все участники спецоперации – полицейские и гражданские гвардейцы (испанские жандармы) – были награждены медалями России.
Вопросы сотрудничества правоохранительных органов входят в повестку дня переговоров президента Путина во время его нынешнего визита в Испанию.
Как устроена система научных степеней и званий.
Ирина Лагунина: Когда нам представляют ученого, то обычно называют его регалии: доктор наук, член-корреспондент, ведущий научный сотрудник. Для большинства людей все это сливается в один обобщенный знак компетентности. Кто стоит выше кандидат наук или доцент? Профессор или член-корреспондент? Кто и как
гарантирует их компетентность? О том, как соотносятся между собой различные научные регалии, откуда они берутся и чем настоящие научные звания отличаются от поддельных, рассказывает профессор Санкт-Петербургского университета, доктор физико-математических наук и председатель
диссертационного совета по астрономическим специальностям Константин Холшевников.
С ним беседует Александр Сергеев.
Александр Сергеев: Первый вопрос: в чем разница между этими многочисленными регалиями, которые нередко принадлежат одному и тому же человеку?
Константин Холшевников: Сначала научные степени. Их всего собственно три. Одна из них – это когда студент кончает университет, и он получает диплом о том, что он уже дипломированный специалист. Вот это низшая ступень высшего образования.
Александр Сергеев: Дальше идут степени кандидата и доктора наук?
Константин Холшевников: В нашей стране человек, имеющий диплом о высшем образовании, пишет некую научную работу. Чаще всего обычно он поступает в аспирантуру к опытному доктору наук и вместе делают научную работу в некотором коллективе. И потом через три года по правилам аспирантуры надо защищать эту самую кандидатскуюдиссертацию. Есть второй способ: человек может после того как получит высшее образование долго работать где-то. Скажем, он инженер и работает на каком-то заводе инженером. Потом он эти результаты суммирует и пишет диссертацию, становится после защиты кандидатом определенных наук. И следующая степень – это доктор наук.
Александр Сергеев: То есть его должна признать некая авторитетная комиссия.
Константин Холшевников: Именно так. Есть так называемый специализированный совет по данным специальностям, обычно по нескольким специальностям одной группы. Понятие специальность – это не просто, скажем, астрономия, это некоторая ее часть. Это не просто физика, а скажем, физика твердого тела. Обычно физик, который занимается твердыми телами, одновременно в опытах его участвуют тела и жидкие, и газообразные, поэтому в совете обычноесть представители родственных специальностей, чтобы диссертацию обсудить со многих сторон. Так вот этот совет, утвержденный высшей аттестационной комиссией, он и решает тайным голосованием, достоин этот человек степени или не достоин. После того, как совет это решит, он посылает результаты в Москву в высшую аттестационную комиссию и там уже окончательно утверждают. Но, как правило, кандидатские диссертации просматривают не очень существенно, выборочно одну из 30 может быть внимательно смотрят, а докторские рассматривают очень внимательно.
Еще одно насчет соответствия наших степеней западным.
Александр Сергеев: Когда мы смотрим сообщения американские или европейские, там обычно стоит PhD.
Константин Холшевников: Это означает буквально в переводе доктор философии. Это очень древнее название. Философия тут понимает в том смысле, в котором понималось две с половиной тысячи лет назад.
Александр Сергеев: То, что называлось натуральная философия.
Константин Холшевников: То что сейчас называется естествознанием или знанием вообще. Доктор философии может быть и по философии на самом деле, и по астрономии и так далее. Вот одна степень только. Но в некоторых странах, скажем, во Франции, как и у нас в России, две степени. Там есть то, что мы называем кандидатом наук, это обычно называется доктор философии и доктор наук, который так и называется. В большинстве стран и в Америке только одна степень.
Александр Сергеев: А вот это различие - одна или две степени не создает трудностей установления между учеными, кто крупнее,кто серьезнее?
Константин Холшевников: Я считаю, что она создает некоторые трудности, но они не очень большие.
Александр Сергеев: Американское PhD к чему ближе - к кандидату или доктору или где-то посередине лежит?
Константин Холшевников: Это наш кандидат почти в точности.
Александр Сергеев: А выше они уже не считают нужным?
Константин Холшевников: То есть они не считают это нужным формализовать.
Александр Сергеев: Какие еще бывают характеристики, по которым ученых можно классифицировать или ранжировать?
Константин Холшевников: Ученая степень – это твои научные заслуги. Но кроме этого, наука и образование, их невозможно отделить друг от друга.
Александр Сергеев: Как я понимаю, в образовании есть своя иерархия.
Константин Холшевников: Совершенно верно. Есть другого типа - это уже преподавательские ранжировки - доцент и профессор.
Александр Сергеев: Есть еще, как я понимаю, ассистент.
Константин Холшевников: Ассистентом может стать любой толковый выпускник вуза, который немножко поработал, может через год-два стать ассистентом. Через год-два он сам начинает читать лекции, вести занятия более высокого уровня и может стать доцентом. Доцент – это уже опытный преподаватель, опытный лектор. А следующая ступень уже профессор. В принципе профессор может не быть доктором наук, может быть прекрасным преподавателем, но и не очень виднымученым. Эти вещи коррелированны, но функционально независимы. Бывают совершенно блестящие профессора, которые не сильно в науке преуспели. Бывали наоборот гениальные ученые, и студенты приходили в деканат и говорили – кого вы нам прислали? Нам профессор читает математический анализ, а видно что, он вообщене знает математики. Это говорилось об академиках, о людях, сделавших совершенно блестящие открытия в науке.
Теперь насчет должностей и званий. Сначала человек работает, то есть выполняет ту работу, которую должен выполнить профессор, например. Если он с ней справляется, ему дают на это два-три года, то соответствующие документы посылаются в ту же самую ВАК, и ВАК уже присваивает звание профессора или, соответственно, звание доцента. Там есть некоторые формальные требования: нужно читать такие-то курсы, нужно написать методические учебные пособия и так далее. И неформальные: ученый совет должен оценить, действительно ли достоин этот человек такого звания.
Александр Сергеев: То есть это отдельная классификация профессорская, в отличие, скажем, от именно научной ученой степени.
Константин Холшевников: Да, это разные вещи, хотя они связаны. Просто если человек не кандидат наук, его в принципе не могут представить к званию профессора, к доценту могут, но не профессора.
Александр Сергеев: Как я понимаю, есть еще и должности, на которых люди работают, на которых они числятся в отделе кадров.
Константин Холшевников: Сначала человек может, даже обязан работать в этой должности прежде, чем его представят к этому званию.
Александр Сергеев: То есть есть должность профессора, а есть звание профессора – это надо разделять.
Константин Холшевников: Да, это разные вещи. Звание профессор – это профессор с плюсом.
Александр Сергеев: Как я понимаю, в Соединенных Штатах и в Европе большинство преподавателей считаются профессорами.
Константин Холшевников: Это просто как переводить. Принципиальные различия американской системы и многих европейских систем от нашей заключается в том, что всю ответственность берет на себя данный университет. Скажем, ты профессор Принстонского университета или доктор. Кстати, там то же самое: доктор – это по науке, а профессор – по преподаванию. Ты доктор Кембриджского университета – это означает, что ты защитил диссертацию на совете в Кембриджском университете, ты стал доктором философии Кембриджского университета. У них всю ответственность берет на себя университет, а у нас всю ответственность берет государство в лице высшей аттестационной комиссии. У нас некоторые хотят, чтобы у нас было так же как на Западе. Эти наши две системы разные и нельзя сказать, которая из них лучше. Я думаю, что для Англии лучше их система английская. Может быть дляРоссии через 50 лет будет тоже лучше английская система. Но сейчас, к сожалению, без такого государственного контроля отдел кадров просто запутается. Потому что очень много есть псевдо-университетов, псевдо-стурктур, псевдо-советов и там будут дипломы неподтвержденные государством, но подтвержденные данной структурой, может быть эфемерной. Знаете, как есть фирмы, создается, что-то делает, деньги уплывают, а потом фирмы нет.
Александр Сергеев: И потом есть всякие академии астрологии.
Константин Холшевников: Поэтому сейчас, по крайней мере, на 50 лет, может быть на 30 в России лучше, чтобы был ВАК.
Александр Сергеев: Может быть последнее звено: ко всем этим регалиям «доктор», «профессор» нередко добавляют член-корреспондент или академик, действительный член Российской Академии наук.
Константин Холшевников: Есть такая структура Академия наук, она довольно уникальна ля России. То есть это некая государственная структура, где академики находятся на государственном жаловании. Что принципиально отлично от того, что было при Петре и что в советское время появилось, что Академия наук стала выполнять функции, образно говоря, министерства науки. То есть в подчинении Академии наук находятся институты. Это уникально действительно, в Америке такого нет. В Америке есть академия, но это скорее собрание ученых высокого ранга, пользующихся большим авторитетом, но не обладающих административными формальными рычагами.
Александр Сергеев: Итак, если подвести итог. Я вижу четыре разных направления, по которым ранжируются ученые - это ученые степени, диплом, кандидат наук, доктор. Потом образовательные звания – ассистент, доцент, профессор. Это членство в академиях. И это еще просто должностные такие, как младший научный сотрудник, старший научный сотрудник, ведущий научный сотрудник, завлаб и так далее.
Константин Холшевников: Совершенно верно. И тут общественность иногда вводят в заблуждение, когда пишут «ведущий научный сотрудник» или «главный научный сотрудник». Ну и как-то народ думает, что главный – это уже самый главный. Это просто такая должность. Действительно на должность главного или ведущего сотрудника, как правило, может по положению претендовать только доктор наук, иногда и кандидат наук может быть ведущим сотрудником. Как, знаете, слесарь первого разряда, второго разряда, третьего разряда, а тут более просто пышные слова.
А насчет академии – да. Академия, как говорится, выбирает членов. Но тут выбор своеобразный, это совсем не такие выборы, как, скажем, выбирает ректора в университете. Ученый совет выбирает ректора того, кто будет их начальником. Это именно выборы, когда нижестоящие выбирают себе вышестоящего начальника. В академии все наоборот. Там снизу на ученых советах выдвигаются кандидаты, баллотирующиеся на звание члена-корреспондента или академика. Кстати, исторически член-корреспондент – это просто академик, который живет не в столице. Скажем, Парижская академия, человек должен работать в Париже, естественно, чтобы работать полноценно. Раньше связей не было, нельзя было на самолете прилет в Париж из Марселя, например. Тот, кто жил в Марселе, был членом-корреспондентом, то есть свои мысли, свои труды он писал по почте. А сейчас член-корреспондент - это как бы первая ступень, а вторая - действительный член или академик. Так вот из кандидатов уже члены академии, то есть академики и члены-корреспонденты выдвигают, кто из этих кандидатур достоин быть с нами вместе.
Александр Сергеев: То есть они как бы кооптируют к себе людей?
Константин Холшевников: Вроде так. Так что это выборы не совсем в том смысле слова, в котором мы выбираем президента России или депутатов думы.
Александр Сергеев: То есть в науке демократии нет?
Константин Холшевников: Нет. В науке скорее всего аристократическая форма правления.
Почему в России такой низкий уровень рождаемости?
Ирина Лагунина: Почему в России рождается так мало детей? Социологи говорят, что частично – это следствие ощущения нестабильности семей – экономической или социальной. Что делать, чтобы молодые семьи чувствовали себя более защищенными и чтобы помощь медиков женщинам, собирающимся рожать, была более квалифицированной? Над темой работала Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Все говорят о том, что демографическая ситуация в России угрожающая. Убыль населения такого масштаба в ХХ веке постигла страну в четвертый раз. Первая совпала с Первой мировой и гражданской войнами, вторая – с голодом и репрессиями 30-х годов, третья – со Второй мировой войной. Но последний кризис происходит в мирное время. Простое воспроизводство населения не обеспечивается уже с середины 60-х. В 1987 году в России родилось 2 с половиной миллиона детей, а в 1998 – почти в два раза меньше. Рождение вторых и третьих детей сократилось практически вдвое. Из 4 миллионов беременностей только 1 миллион 300 тысяч заканчивается родами. И это при том, что показатель смертности в России – самый высокий в Европе. Почему женщины не хотят рожать? Об этом я поговорила с врачом, ассистентом кафедры акушерства и гинекологии Петербургского государственного медицинского университета имени Павлова Сергеем Аганезовым. Сергей Станиславович, я решила встретиться с вами, наткнувшись на несколько публикаций в прессе, которые обвиняют в низкой рождаемости разнообразные центры планирования семьи. Имеют смысл такие обвинения?
Сергей Аганезов: Думаю, что нет. Во-первых, можно сравнить статистику нашей страны со статистиками других стран достаточно благополучных. Если далеко не ходить, взять наших соседей скандинавов, у них проблемы с рождаемостью не отличается от наших. Они стимулируют рождаемость увеличением выплат молодым семьям.
Татьяна Вольтская: И помогает?
Сергей Аганезов: Относительно, как я понимаю. В противном случае в Финляндии жило бы не пять миллионов, а 25 миллионов. С другой стороны, у нас рождаемость была достаточно на высоком уровне, пока не случились социально-экономические катаклизмы, которые случились в конце 80 – начале 90 годов, когда появился знаменитый русский спад демографический, когда рождаемость пошла вниз, смертность наверх. По Санкт-Петербургу, тогда еще Ленинграду, численность рожденных детей за год колебалась 75-80 тысяч, когда случились социально-экономические перипетии в нашей стране, количество рождаемых детей в Санкт-Петербурге уменьшилось с 75-80 тысяч в год до 25 тысяч в год, было падение в три раза. Это начало 90 годов.
Потом когда немножко социально-экономическая ситуация стабилизировалась, это 96-97 год, количество рождаемых детей стало увеличиваться, причем значимо. За последний год 96-97 перед известным дефолтом количество рождаемых детей увеличилось на 30%. Потом случился 98 год, снова социально-экономический провал и по новой снижение рождаемости. То есть я не думаю, что работа каких-то Центров по планированию семьи так принципиально отразилась на рождаемости детей. Это с одной стороны.
А с другой стороны, эти Центры планирования семьи пытаются предотвратить ненужные беременности, когда женщина не знает, как предохраняться от беременности и потом делает аборт. В некоторых ситуациях это приводит к ухудшению ее здоровьяи влечет дальнейшие проблемы. А в некоторых ситуациях наоборот помогает, когда у женщины не получается забеременеть и то лечение, которое назначается, приводит к долгожданной беременности. Поэтому так огульно говорить, что появление Центров планирование семьи к уменьшению рождаемости, наверное, узкий взгляд на эту проблему.
Татьяна Вольтская: Говорят, есть еще такая проблема как фармацевтические фирмы. Появились голоса, которые обвиняют их, что они вынуждают гинекологов держать женщину на привязи, устраивать из нее такую дойную корову. Есть такое или нет?
Сергей Аганезов: Доктор сидит на приеме по 8 часов в день. Честно могу сказать, в первую очередь, о чем думает доктор на этом приеме - как заработать денег. Потому что государство за эту работу платит от 6 до 8 тысяч рублей. Доктор, говоря грубым языком, нищ, его вынуждает ситуация пытаться заработать деньги. Я вас уверяю, я слышал огромное количество раз: если бы государство платило врачам столько, сколько можно было бы жить нормально, не думая о том, когда будет зарплата и что на не может купить, что нельзя будет купить, я вас уверяю, врачи бы никогда не занимались рецептами, с которых получают проценты, потому что это просто не нужно. И у меня есть примеры среди докторов, которые уходили в частную медицину, где получали нормальную зарплату. К разговорам о том, что они где-то пытались подработать, они говорили: а зачем это нужно?
Татьяна Вольтская: Значит, зарплата врача напрямую связана со здоровьем будущей матери и ребенка. Сергей Станиславович, вы видите каждый день женщин, желающих и не желающих иметь детей. По вашим наблюдениям, почему у нас, в основном, малодетные семьи, что останавливает людей перед тем, чтобы иметь второго, третьего ребенка?
Сергей Аганезов: С одной стороны, действительно, если мы живем в России, у нас до 20 века многодетные семьи были нормой. Потом весь 20 век Советский Союз воевал, количество мужчин, которые погибали, было очень велико.
Татьяна Вольтская: Воевало и сидели в лагерях.
Сергей Аганезов: Социально-экономические условия в течение всего 20 века никак не способствовали увеличению рождаемости, я бы сказал, кардинально наоборот. Мы сейчас находимся на распутье между тем бывшим воззрением России по поводу количества детей - это одна нога России там стоит. Другая нога России стоит по большому счету в западном воззрении, где тоже количество детей от одного до двух, крайне редко трое детей. Правда, увеличение количества детей в социально-обеспеченных странах в последнее время становится модной тенденцией, то есть увеличивается количество семей, в которых заводят третьего ребенка и так далее. Но принципиально эту ситуацию не может изменить двое детей в семье. Двое детей в семье не воспроизводит население, потому что увеличивается процент бесплодных пар.
Сейчас по мировой статистике, в разных странах по-разному, в среднем 20% пар бесплодных, то есть каждая пятая семья не может воспроизвести себя двоих. Для того, чтобы было производство в нашей стране, цифры, если я правильно помню, 2,3 ребенка на одну семью с учетом того, что есть пары, у которых больше детей, но есть пары, у которых бесплодный брак. Но наши социально-экономические потрясения за последние 15 лет никак не могут привести к увеличению рождаемости ни при каком раскладе. С одной стороны, нежелание людей увеличивать нагрузку на себя - это уже тенденция общемировая, что мы живем для себя в том числе, не только для детей. С другой стороны, нежелание государства обратить на эту проблему то внимание, которое нужно было бы. Но даже тот незначительный подъем экономический, который был в конце 95-96 года, перед дефолтом, хоть он был мнимый, но тем не менее, и было увеличение рождаемости, очень легко показывает, что нашему народу нужно просто, чтобы была определенная стабильность, чтобы можно было посмотреть не на неделю вперед, что тебя не выгонят с работы к концу недели, а чтобы был уверен, что будет работа и ты можешь прокормить не одного ребенка, а двух хотя бы. И плюс не забывайте, что менталитет действительно западный потихоньку к нам проникает, когда да, мы будем рожать не в 20-25, когда хочется погулять, повеселиться, пожить для себя, а в 25-30, а на Западе это 35-40. И в этой ситуации увеличивается процент людей с определенными медицинскими проблемами.
Татьяна Вольтская: О том же самом я решила поговорить с мамами и папами, гуляющими со своими малышами в выходной на детской площадке в одном из петербургских парков. У Лены двое детей.
Лена: Сын 14 лет, дочь 3 года.
Татьяна Вольтская: Вы собираетесь еще иметь?
Лена: Навряд ли.
Татьяна Вольтская: А почему?
Лена: Считаю, что достаточно. Мальчик и девочка – то, что мы хотели.
Татьяна Вольтская: А в окружении вашем, может быть в школе у сына, в детском садике много семей, где двое-трое детей?
Лена: Двое, кстати, больше и больше, а трое - знаю только одну семью.
Татьяна Вольтская: Почему так, вы считаете?
Лена: Не знаю. Наверное, двое - самый оптимальный вариант для родителей.
Татьяна Вольтская: У Натальи один ребенок, она собирается иметь двоих, но когда – пока не известно.
Наталья: Как позволит финансовое состояние.
Татьяна Вольтская: У ее тезки – тоже Натальи – двое. Сколько им сейчас?
Наталья: Семь и два.
Татьяна Вольтская: У вас будут еще дети?
Наталья: Вероятно, нет.
Татьяна Вольтская: Почему так вы решили остановиться?
Наталья: Из-за возраста.
Татьяна Вольтская: А вообще-то еще хотелось бы?
Наталья: С удовольствием.
Татьяна Вольтская: Вообще в вашем окружении много у кого двое, может быть трое детей?
Наталья: Вы знаете, родителей, у которых один ребенок, совсем мало, в основном двое и даже трое детей.
Татьяна Вольтская: Но, честно говоря, такой ответ меня, скорее, удивил. Гораздо чаще отвечают так, как Ира.
Ира: Больше среди нашего окружения один ребенок.
Татьяна Вольтская: Еще не успели или не собираются?
Ира: Некоторые не собираются по такой жизни тяжелой.
Татьяна Вольтская: Но у самой Иры, кстати, уже трое.
Ира: Сначала один был сын, а потом переехали в отдельную квартиру, еще двое родились погодки.
Татьяна Вольтская: Квартира – для многих ключевое слово. Люди часто говорят, что могли бы прокормить и выучить двоих-троих детей, а вот купить квартиру надежды нет. У Александра 4-летняя дочка – единственная. Что нужно для появления второго ребенка?
Александр: Отдельная квартира.
Татьяна Вольтская: Если бы была отдельная квартира, сколько бы вы хотели в семье иметь детей?
Александр: Двое как минимум, можно больше.
Татьяна Вольтская: А жена согласна?
Александр: Жена не очень. Она хочет двоих, но из-за квартиры пока не решаемся.
Татьяна Вольтская: Сложно квартиру улучшить?
Александр: Для среднего рабочего человека тяжело.
Татьяна Вольтская: У Юли пока тоже один ребенок, но она надеется, что это не предел.
Юля: Бог даст – будет.
Татьяна Вольтская: Сколько вы хотите детей?
Юля: Хотелось бы троих, четверых. Но, наверное, не получится.
Татьяна Вольтская: А почему?
Юля: Все-таки, я считаю, надо определенные квартирные возможности, финансовые. На двух детей нам хватает, а на троих надо бы побольше.
Татьяна Вольтская: Гуляют с детьми и бабушки. У Галины Яковлевны трое внуков от двоих детей, но вряд ли она дождется еще.
Галина Яковлевна: Похоже двое, они на этом останавливаются.
Татьяна Вольтская: А там, где один?
Галина Яковлевна: А тем, где один, могли бы, конечно, иметь двоих. Сын не возражает, невестка не хочет, чтобы карьера у нее страдала из-за этого. Я считаю, что это неправильно, но кто нас спрашивает?
Татьяна Вольтская: У Наташи один ребенок, хочет двоих, говорит – больше здоровье не позволяет.
Наташа: Двое уже все, уже много.
Татьяна Вольтская: Папа – Владимир – в общем, согласен.
Владимир: Мы думали. Но двое, пожалуй, больше не будет.
Татьяна Вольтская: А ваше окружение, знакомые, там сколько детей у людей?
Наташа: В основном один.
Татьяна Вольтская: Низкая рождаемость – это общеевропейская проблема. Вот что рассказывает о положении дел в Германии наш корреспондент Юрий Векслер.
Юрий Векслер: В Германии только что принято новое правительственное постановление, дополнительно улучшающее финансовой положение семей с детьми. Решение было компромиссом после долгих споров партнеров по коалиции и министра по делам семьи Урсулы фон Ляйн. Она в свои 47 лет является матерью семерых детей, что не помешало ей сделать политическую карьеру.
Говорит Урсула фон Ляйн.
Урсула фон Ляйн: Если интересы согласовываются, то все стороны должны чем-то поступиться. Здесь спорили три стороны, но выиграли, можно сказать, семьи, которые теперь будут лучше поддержаны.
Юрий Векслер: Семьи с детьми в Германии до сих пор поддерживались неплохо. Например, одно из пособий на ребенка семья получает до достижения этим ребенком 27-летнего возраста, если он продолжает получать образование. Но при всех пособиях брать пример с министра по делам семьи Урсулы фон Ляйн немецкие женщины не спешат. Согласно недавнему исследованию фонда Конрада Аденауэра, Германия лидирует в Европе по числу бездетных семей. Две трети опрошенных немцев вообще считают свою страну враждебной по отношению к детям. Под этим подразумевается, что реальный психологический климат на производстве и в учреждениях таков, что служащим лучше не упоминать о детях, ссылаться на заботу о ребенке и ждать поблажек от шефа. Общую тенденцию падения рождаемости и старения общества в Европе в целом и в Германии, в частности, остановить не удается.
Оазисы рождаемости в самой Германии дают слабую, но надежду. Если вы пересечете Берлин с запада на восток, то вам бросится в глаза обилие детских колясок в бывшей столице ГДР. Там сегодня бум рождаемости. Вообще у восточногерманских женщин в среднем больше детей чем у западных дам. В бывшей ФРГ 30% женщин в возрасте 37 до 40 лет не имеют детей. На востоке Германии этот процент ниже - 22%. Так что надежда только на то, что Германия преодолеет свой экономический застой и тогда восточные немки и немцы сумеют увлечь своим примером своих западных братьев и сестер.
Татьяна Вольтская: Мой вопрос – снова к врачу Сергею Аганезову: что же будет завтра с родиной и с нами?
Сергей Аганезов: Зависит, во-первых, от того, что будет с родиной, то есть какова будет ситуация в стране и социально-экономическая и политическая, все вместе. Кстати, я не раз и не два слышал реплики о том, что женщины не то, что прерывают беременность, но всегда очень эмоционально относятся, когда им говорят, что будет мальчик. Вы представляете, начинается эмоция еще с беременности, когда говорят: ему в армию -такой негатив идет. Это наша действительность российская. Что касается каких-то перспектив, будет стабилизация, народу не нужно, чтобы вокруг него бегали и помогали. Народу нужно, чтобы хотя бы он могу видеть перспективу и работать.
Татьяна Вольтская: Чтобы не мешали.
Сергей Аганезов: Чтобы хотя бы не было ухудшения возможностей для каждого конкретного человека заработать деньги.
Татьяна Вольтская: А установка, ради чего стремиться к благополучию?
Сергей Аганезов: Действительно, у нас не так мало поступков определено, не будем говорить слово «мода», но тем не менее, модно ездить в Египет, а немодно иметь детей.
