Иван Толстой : В Турции и за ее пределами продолжаются жаркие споры вокруг боевика «Долина волков – Ирак». Его режиссер - Сердар Аркар. Для Турции это первый блокбастер – его производство обошлось в 10 миллионов долларов, неслыханную сумму для турецкого кинематографа.

В Турции премьера прошла в более, чем 500 кинотеатрах. Только за первые три дня показа фильма кинотеатры посетили более миллиона человек. Турецкая пресса в целом с восторгом отозвалась об этом фильме, некоторые критики назвали его «историческим событием». С осуждением картины в Турции осмелилась выступить лишь организация в защиту детей, подавшая в прокуратуру иск. По мнению истца, картина носит «гитлеристско-расистскую подоплеку и разжигает ненависть к иностранцам». Рассказывает наш корреспондент в Стамбуле Елена Солнцева.

Елена Солнцева : Турецкий кинематограф переживает настоящий бум. Рекламный плакат самого дорогого в истории Турции фильма «Долина Волков – Ирак» - в центральном аэропорте Стамбула. Несмотря на относительную дороговизну - около десяти долларов за место в партере - билеты распроданы на несколько недель вперед. В кино приходят целыми семьями. Ограничений по возрасту, несмотря на большое количество убийств на экране, нет. На вечерние сеансы в кинотеатрах Стамбула длинные очереди.

23-летняя Арзу работает секретарем на фильме и едва успевает на ночной сеанс.

Арзу : «Вчера не смогла купить лишний билет. Надеюсь попасть сегодня. Мои знакомые уже посмотрели фильм. По их словам это круто, настоящий экшен. Говорят, что в этом фильме вся правда о событиях в Ираке».

Елена Солнцева : Мехмед – двадцатилетний студент вечернего отделения из-за фильма пропускает лекции в университете.

Мехмед : Пришел посмотреть фильм, несмотря на позднее время. По словам журналистов на производство картины затратили около десяти миллионов долларов. Это самый дорогой в истории страны фильм, который должен быть очень качественным.

Елена Солнцева : В самом начале фильма «Долина волков -Ирак» турецкий лейтенант целует национальный турецкий флаг перед смертью.

Из фильма : Дорогой друг. 4 июля 2003 года в Северном Ираке нас окружили американцы и взяли в заложники. Это было внезапно, мы не ожидали атаки, ничего не смогли предпринять. Меня и еще десятерых офицеров связали, на допросах - как террористам – надели на головы мешки. Не могу вынести позора и унижения. Совесть офицера и воина не позволяет жить дальше. Мой друг, я готов умереть, ты должен отомстить за это.

Елена Солнцева : В начале иракской войны американские солдаты окружили внешний пост турецкой армии в Северном Ираке. Вскоре об этом забыли, но турки не смогли пережить унижения и заявили о национальном позоре. Автор сценария Ражи Сасмаз утверждает, что именно этот инцидент лег в основу фильма.

Ражи Сасмаз : Мы взяли в основу фильма реальный случай из жизни, который в свое время сильно огорчил нас всех. Каждый из нас переживал за солдат, которых унизили в Ираке. Месть, начиная с древних мифов и кончая современной литературой, - одна из самых захватывающих тем в искусстве. Каждый носит ее в сердце. Каждый хочет воплотить в жизнь. Однако не каждому удается набраться смелости или терпения, чтобы дождаться подходящего момента. Турки с читают месть делом жизни. До сих пор на востоке страны практикуется кровная месть. Не исполнивший долг мести покрывает себя позором.

Елена Солнцева : Выполнить благородную миссию – найти виновных и отомстить за друга – в Ирак отправляется бывший секретный агент Полат Альдемдар.

На турецких базарах футболки с изображением сержанта Полата Альдемдара продают по несколько долларов за штуку. Секретного агента Полата в Турции знают даже дети. В популярном телесериале «Долина Волков» на протяжении нескольких лет он борется с мафией, масонами, евреями, экономическими магнатами из Америки и Израиля. Продавец футболок с изображением сержанта Полата считает его лучшим примером для подражания.

Роль главного антигероя исполняет американский актер Билл Зейн, хорошо известный по фильму «Титаник», где он сыграл жениха главной героини. Глава миссии США в Северном Ираке сэм Уильям Маршала – или просто Сэм - в исполнении Зейна развлекается игрой на пианино на белом рояле и насвистывает бетховенскую « Оду к радости» .

В его кабинете висит картина Леонардо да Винчи « Тайная вечерь», над столом - распятие.

Газета «Хюрриет» считает, что фильм затрагивает самую болезненную тему двадцатого века - взаимоотношения ислама и христианства. По словам газеты « Радикал» противодействие ислама и христианства в Турции особенно болезненно. Фильм вышел на экраны в самый разгар карикатурной войны. Христиане подняли вопрос о мусульманском терроризме. А турки ответили
фильмом о христианском терроре.

Ислам, однако, по мнению авторов фильма, религия мира. Иракский шейх объединяет мусульман и призывает к миру, предотвращая казнь западных журналистов последователями "Аль-Каиды".

Мусульманская молитва суфиев звучит как пример к миру.

Но постепенно в этой заунывной мирной, казалось бы, мелодии зарождается иной мотив. Гневное предупреждение:

я сокрушу вас, ваше тело, речь и дух превращу в прах, - поют они.

Кинотеатр Бейолу в Стамбуле - традиционное место просмотра голливудских мелодрам. На экране вместо традиционной голливудской романтики, свечей и бокалов герой фильма-турок взрывает здание в Ираке, занятое американским военным командованием. Зрители аплодируют стоя.

Анкара считает фильм "историческим событием". Глава турецкого парламента Бюлент Арынч назвал его "великолепным", а супруга турецкого премьер-министра Эмина Эрдоган «лучшим» за всю историю страны.

Министр торговли Турции Курсад Тузмен верит в коммерческий успех картины. Фильм уже посмотрели более четырех миллионов человек. Производители рассчитывают еще на пять миллионов зрителей, из которых полмиллиона – в Европе и еще полмиллиона – в Сирии, Египте, Казахстане и России, где в ближайшее время планируется показ фильма.

Иван Толстой : Как реагируют в Европе на прокат «Долины волков»? Некоторые немецкие политики потребовали от кинопрокатчиков в добровольном порядке снять его с экранов. В частности, с таким призывом выступил председатель ХСС и премьер-министр земли Бавария, Эдмунд Штойбер.

Критики фильма считают, что он носит подстрекательский характер и может разжечь межнациональную вражду. Призыв немецких политиков снять киноленту с проката поддержал также Центральный совет еврейских общин Германии.

Короче говоря, фильм вызвал в Германии фурор и в очередной раз остро поставил вопрос: где начинается и кончается цензура и насколько можно вообще говорить о ней в демократическом обществе, если речь идет о дурном вкусе.

Репортаж нашего немецкого коллеги Александра Маннхайма.

Александр Маннхайм : Следуя призыву немецких политиков, от проката фильма в добровольном порядке уже отказались владельцы нескольких кинотеатров, в том числе, одна из крупнейших кинокомпаний – Cinemaxx . Поэтому, например, в Мюнхене из почти четырех десятков кинотеатров фильм демонстрировался лишь в одном. Однако не все разделяют мнение о необходимости снять фильм с проката в Германии. В частности, так думает председатель либерального турецко-немецкого объединения, Мэхмэт Даймагюлер:

Мэхмэт Даймагюлер : «Меня беспокоит, когда я вижу как турки толпами и целыми семьями идут в кинотеатры, чтобы посмотреть этот дурацкий, разжигающий ненависть фильм, который я считаю откровенно антисемитским. С такими тенденциями надо бороться с помощью интеллигентной дискуссии, а не запретами. Призывы политиков я считаю вздорными и контр-продуктивными. Как нарочно, сейчас все еще идут жаркие споры об этичности помещения в прессе карикатур на пророка Мухаммеда. Я считаю такие карикатуры тоже безвкусицей, но свобода слова во всех случаях должна иметь приоритет».

Александр Маннхайм : Ожесточенная дискуссия по поводу этого фильма разгорелась также на страницах интернета. Вот что пишет Рудольф Хубер.

Рудольф Хубер: «Я так и не удосужился увидеть пресловутую карикатуру на Мухаммеда. Ее из чувств пиетета нигде не публикуют. Почему же тогда этот фильм, оскорбляющий чувства христиан и евреев, доступен широкой общественности? Где протесты и голоса мусульман, призывающих щадить наши чувства»?

Александр Маннхайм: А вот мнение, если судить по написанию фамилии, немецкого турка, Мики Генч:

Мики Генч: «Заинтригованный голосами возмущения, решил посмотреть «Долину волков». На мое удивление – это всего лишь развлекательный фильм, сделанный в лучших традициях Голливуда».

Александр Маннхайм: Следующее послание носит анонимную подпись: Гордая турчанка.

Гордая турчанка: «Наконец-то, появился фильм, показавший отрицательную американскую сторону. Американцы вторгаются в Ирак под предлогом принести свободу, а на самом деле начинают издеваться над людьми, нарушают права человека».

Александр Маннхайм: И еще реплика немецкого турка Рыдвана Сютлю.

Рыдван Сютлю: «Приятно осознавать, что Запад, загнанный в угол, реагирует также как и вечно критикуемый им мусульманский мир»

Александр Маннхайм: Немец, Армин Квентмайер, счел нужным в этой дискуссии обратиться в историческое прошлое.

Армин Квентмайер: «Вряд ли стоит запрещать этот фильм, но в качестве ответного выпада, я рекомендовал бы Голливуду сделать фильм по книге Франца Верфеля «40 дней Мусат Дага», где рассказывается о турецком геноциде армян. В Турции эта книга так и не была опубликована, а тот, кто ее упоминает, рискует там предстать перед судом за оскорбление турецкой чести»

Александр Маннхайм: Весьма неожиданный вывод из разгоревшейся дискуссии делает для себя немец, Кристьян Барцель.

Кристьян Барцель: «Обязательно пойду посмотреть этот фильм с моей подружкой, ибо она до сих пор не понимает, какая опасность исходит для нас от мусульман, живущих в диаспоре».

Александр Маннхайм: Беспокойство по поводу этого фильма выражает министр внутренних дел земли Бавария, Гюнтер Бекштайн:

Гюнтер Бекштайн: «Этот фильм явно разжигает турецкие националистические чувства, сеет ненависть и насаждает здесь, вы подумайте только, у нас, в Германии, антизападные и даже антисемитские настроения. Кроме того, он сводит на нет все наши попытки интегрировать молодых немецких турок в наше общество. Массовый восторг этим фильмом этнических турок в Германии является, по-моему, тревожным признаком».

Александр Маннхайм: Насколько опасения Гюнтера Бекштайна имеют под собой почву, покажет будущее. Но любопытно, что турецкая газета «Ватан», то есть «отчизна», недавно писала, что герой фильма, Полат Алемдар, преисполненный ненавистью ко всему американскому, стал «новым кумиром турецкой молодежи». И поэтому не удивительно, что на некоторых сеансах в Мюнхене молодые турки аплодировали при сценах, когда герой фильма унижал американцев. В связи с этим небезынтересно высказывание представителя турецкой общины Берлина (цитирую): «А что вы хотите? Фильм сделан в духе культуры, которую Запад вот уже в течение 50-ти лет насаждает у нас».

Кстати, на днях с призывом отмежеваться от этого фильма к премьер-министру Турции Эрдогану обратился бывший депутат немецкого Бундестага, член Европарламента от партии «Зеленых», этнический турок, Жем Очдемир. Правительство Турции этот призыв отвергло.

Против запрета на немецких экранах фильма «Долина волков-Ирак» выступил также известный немецкий кинокритик Петер Янзен.

Петер Янзен: «Я не разделяю волнения господина Штойбера и других политиков. Такого рода запреты, скорее всего, вызывают повышенный интерес к фильму. К тому же, представьте себе, что мы обратились бы к американскому правительству с просьбой снять с проката или запретить фильм «Рэмбо», в котором русские, или еще кто-то, предстают в невыгодном свете? Это просто немыслимо».

Александр Маннхайм: Одновременно немецкий кинокритик также предполагает, что этот фильм:

Петер Янзен: «Дает туркам, проживающим в Германии, как бы правомочие и обоснование оставаться подчеркнуто мусульманами, турками и не воспринимать западный, европейский образ жизни».

Александр Маннхайм: На сеансе фильма, на котором побывал я, аудитория состояла по меньшей на 90% из турок. Однако я не заметил особого восторга этим фильмом. Что касается содержания, то он наполнен патетическими, иногда насыщенными драматизмом дешевых индийских фильмов, сюжетами. Западный мир, христиане и евреи представлены как враги ислама. Правда, есть и два-три положительных момента. В целом это низкопробный боевик, с главным героем - своего рода турецким Рэмбо, который, будучи преисполнен благородной яростью, лихо расправляется с коварными и жестокими американцами. Но, если отвлечься от содержания, то фильм выполнен весьма профессионально, с потрясающими пиротехническими эффектами и хорошей съемкой. У Голливуда бывали фильмы гораздо хуже.

Иван Толстой: В Риме завершился фестиваль Дмитрия Шостаковича. Рассказывает наш корреспондент в Италии Михаил Талалай.

Михаил Талалай: Почти все великие русские композиторы так или иначе связали свою биографию с Италией, с родиной оперы и мелодичных канцон. В 19 веке они много здесь путешествовали, подолгу жили, в 20 веке позволить себе это могли, правда, лишь музыканты-эмигранты. Советский гражданин Шостакович, один из гениев прошлого века, был в Италии крайне эпизодически, хотя он и не принадлежал к категории «не выездных». И даже эти эпизоды проходили «под колпаком».

О его визите во Флоренцию мне рассказывал один мой знакомец Джованни Фольятта, из русско-итальянской семьи, который вел экскурсию для музыканта. Визит был в строгих рамках Общества дружбы Италии и СССР. Причем сама встречающая сторона, флорентийские левые, следили за маршрутом композитора и докладывали советским дипломатам о незапланированных контактах этого своего гостя, как и других. Вся поездка преподносилась как триумф СССР, хотя теперь мы хорошо знаем о глубинном конфликте творца с режимом.

Сейчас Шостаковича в Италии любят и чтут вне всякой политики. Его столетие не могло пройти не отмеченным – чествования начались сразу в январе, в самой итальянской столице. 20 января тут в самой приподнятой обстановке был открыт Фестиваль Шостаковича, который закончится 4 марта. Базой фестиваля стал так называемый Национальный театр, располагающийся в здании Театра римской Оперы, из-за чего его часто смешивают с самой Оперой, хотя номинально это независимая структура. Фестиваль стал заметным событием современной итальянской культуры, ибо включил в себя совершенно новые постановки и новые интерпретации. К нему привлечены звезды европейской величины.

В первую очередь – это балерина Карла Фраччи.

Балерину, которой сейчас около 70 лет, иногда сравнивают с Майей Плисецкой – по продолжительности блестящей карьеры. Ее имя хорошо знакомо отечественным балетоманам, первые большие гастроли Карлы Фраччи прошли при Горбачеве, а недавно она вновь танцевала в Москве, в Большом театре, в спектакле, посвященном Айседоре Дункан, а затем привезла свою труппу в Кремлевской дворец: Радио Свобода, кстати, тогда передавало интервью с танцовщицей. Столица в последний раз была чуточку разочарована – не блестящим балетом Карлы Фраччи, а репертуаром: ее труппа привезла реконструкции постановок Михаила Фокина, "Жар-птицу", "Петрушку", "Шехеразаду", а российский зритель уже пресытился Серебряным веком, и жаждет века 21-го, жаждет нового.

Именно нового, пусть и на основе традиционной русской культуры, было много на Фестивале в Риме, и быть может, когда-то это увидят и в России.

Фестиваль состоит из четырех эпизодов.

Первый – новый балет в двух актах «Король Лир, его шут и его три дочери» на гениальную музыку Шостаковича к гениальному фильму Козинцева, значительность которого, на мой взгляд, был несправедливо затемнена предыдущим, сенсационным Гамлетом.

Интересно, что как и во времена Шекспира все роли, включая женские, то есть роли дочерей короля, исполняли мужчины. За исключением одной, где наоборот, мужскую роль, роль преданного, хрупкого, трагичного шута исполняла сама Карла Фраччи – это был как бы женский реванш. В обличии Лира выступил известный финский танцор Йорма Уотинен. Сценограф балета Элена Маннини, по ее словам, пыталась создать тягостную атмосферу, напоминающую сталинскую, в которой прошла большая часть жизни композитора. Открытие в январе прошло с аншлагом, повторенном и на следующем, февральском балете, «Гамлет».

Пришла пора назвать имя человека, который придумал и осуществил фестиваль – это театральный режиссер Беппе Менегатти. Он познакомился с Шостаковичем во время своей первой поездки в СССР аж полвека тому назад, дружил с композитором и ждал момента отдать ему должное. Сообщим также, что Беппе Менегатти – супруг балерины Карлы Фраччи, и фестиваль он, понятное дело, выстраивал под нее.

Итак, второй эпизод, Гамлет, опять Шостакович и Шекспир, опять через посредничество Козинцева. В римском балете и на сей раз – исключительно мужчины и Офелия - мужчина, кроме одной женщины. И если в Короле Лире Карла Фраччи взяла себе вторую роль, шута, не прельстившись на роль старого монарха, то теперь она блистала в качестве главного героя, датского принца. Гамлет уже давно ее привлекал, и один раз Фраччи его танцевала – под музыку Нино Роты.

После двух балетов фестиваль перешел в новую фазу, условно назовем, поэтическую, с двумя музыкальными спектаклями – на стихи Блока и Цветаевой.

На блоковских вечерах звучала музыка Шостаковича к Балаганчику, с декламацией и танцами, затем семь романсов в исполнении певицы сопрано Райны Кабайваньска, родом из Болгарии, и в заключении – весьма необычное чтение предсмертной речи Блока, посвященной Пушкину, конечно под музыку Шостаковича, под его трио номер 1.

Последний эпизод фестиваля, идущий и в эти дни, называется Vivo nel fuoco , «Живу в огне». Это - опус номер 143, Шостаковича, шесть стихотворений для контральто, каковым была российская певица Елена Заремба, а также отрывки из текстов Цветаевой, прочитанные пассионарной неаполитанской актрисой Линой Састри.

Филологическую часть фестиваля курировала русистка Сильвана Де Видович. Ее хорошо знают итальянские школьники и студенты: Де Видович – автор популярного учебника по истории русской литературы. Для Фестиваля она заново перевела стихотворения Блока и Цветаевой. Русскую поэтессу, правда, местная публика упорно титулует Кветаевой. Почему так случилось? Слависты всего мира приняли так называемую научную систему транслитерации кириллицы, согласно которой буква ц обозначается как английское си, читаемое как к. И тот, кто никогда не слышал фамилию нашей поэтессы, произносит ее как Кветаева, а Царское Село при такой системе легко становится Карским. Но к сложной славянской фамилии Шостакович весь мир уже привык и ее не коверкает.

Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня Алексей Константинович Толстой. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.

Борис Парамонов: Алексей Константинович Толстой (1817 – 1875) – будем называть его второй Толстой - писатель вполне известный, так сказать, не дающий о себе забывать: хотя бы потому, что половина русских романсов написана на его слова, скажем, «Средь шумного бала, случайно…», много других не менее известных и десятки менее известных. Читая его стихи, во-первых, начинаешь напевать, а во-вторых, вспоминаешь трактовку Блока, данную Шкловским: канонизация романса. В генезисе Блока второй Толстой бесспорен, не менее, чем Полонский и Аполлон Григорьев. Еще один его памятник – популярнейший и в досоветское, и даже в советское время исторический роман «Князь Серебряный», из эпохи Ивана Грозного; трудно сказать, читают ли его в постсоветское время. Но вот уже только знатокам известна другая проза А.К., вроде фантастической повести «Упырь», интересное явление русского романтизма. Зато второй Толстой бесспорно прославился на театре, он автор драматической трилогии в стихах, из той же привлекавшей его эпохи Грозного царя. Прочнее других вошла в русский репертуар вторая часть трилогии – «Царь Федор Иоаннович», это несомненная классика русского репертуара. А когда уже в советское время издали четырехтомное собрание сочинений А.К.Толстого, то сенсацией стали его письма – образец прозы, обогнавшей свое время. Как сказал М.Л.Гаспаров, Случевский писал о темах двадцатого века языком девятнадцатого, а второй Толстой о темах девятнадцатого языком двадцатого.

И это еще не всё, что следует сказать о втором Толстом даже в самом кратком упоминании о нем. Но задержимся пока на теме Ивана Грозного у него. Даже шире можно обозначить тему: русское вольнолюбие в противостоянии русскому деспотизму. Вот подлинная тема второго Толстого. Он ставил ее на всем протяжении своего творчества, и не только в прозе и драматургии, но и в своих исторических балладах, которыми в основном и был славен при жизни. В этих балладах он построил некую ретроспективную утопию, не просто параллельную славянофильской, но и полемическую в отношении последней. Славянофилы идеализировали допетровскую, Московскую Русь, а Толстой московский период русской истории числил среди темных веков. Его идеалом была Киевская Русь, эпоха могучих вольнолюбивых богатырей. Илья Муромец и прочие в этом роде – вот герои второго Толстого. Воспевая эту едва ли не баснословную старину, он целил в современность, в бюрократический строй российского государства – равно как и в новейшую нигилистическую культуру, во всякого рода последышей Чернышевского. Но тут, конечно, нельзя обойти известнейший факт: после ареста Чернышевского, будучи личным другом Александра Второго, сказал ему однажды в приватной обстановке, на охоте: «Государь, литература надела траур по Чернышевскому». Это образец независимого и благородного поведения свободного человека. И дело не только в личных достоинствах А.К.Толстого: это сказывался в нем русский историко-культурный тип – независимого аристократа. Тип, уходящий, конечно, уже в его время, - он был из последних воплощений оного, наряду, скажем, с Вяземским.

Возьмем для примера одну из известнейших баллад второго Толстого «Поток-богатырь». Удалец древних киевских времен засыпает на пиру у Владимира, а просыпается через полтыщи лет - уже в Московском царстве, становясь свидетелем всеобщего раболепия:

И во гневе за меч ухватился Поток:

«Что за хан на Руси своеволит?»

Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,

То отец наш казнить нас изволит!»

И на улице, сколько там было толпы, -

Воеводы, бояре, монахи, попы,

Мужики, старики и старухи, -

Все пред ним повалились на брюхи.

Удивляется притче Поток молодой:

«Если князь он иль царь напоследок,

Что ж метут они землю пред ним бородой?

Мы честили князей, но не эдак!

Да и полно, уж вправду ли я на Руси?

От земного нас бога господь упаси!

Нам Писанием велено строго

Признавать лишь небесного Бога!»

Поток засыпает еще на триста лет – и просыпается в Петербурге шестидесятых годов, среди стриженых нигилисток - медичек, орудующих в анатомическом театре:

В третий входит он дом – и объял его страх:

Видит, в длинной палате вонючей,

Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,

Собралися красавицы кучей.

Про какие-то женские споря права,

Совершают они, засуча рукава,

Пресловутое общее дело:

Потрошат чье-то мертвое тело.

Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,

А они восклицают ехидно:

«Ах, какой он пошляк, ах, как он неразвит!

Современности вовсе не видно!»

Но Поток говорит, очутясь на дворе:

«То ж бывало у нас и на Лысой горе,

Только ведьмы хоть голы и босы,

Но, по крайности, есть у них косы».

Понятно, что за такие стихи его считали ретроградом боевые шестидесятники; но и старинное, феодального склада вольнолюбие не нравилось людям начальствующим. Это была тема жизни Толстого, и лучше других он сам ее выразил знаменитой строчкой: «Двух станов не боец, но только гость случайный…»

Нельзя не сказать напоследок еще об одном литературном достижении второго Толстого, о живейшей части его наследия: юмористических стихах. Тут, конечно, все вспомнят Козьму Пруткова; но это, решусь сказать, не главное у него в этом плане. А.К.Толстой – автор многих стихотворений, которые иначе как абсурдистскими не назовешь. Основной корпус этих стихов был опубликован только в 1924 году – как раз к тому времени, когда начали шевелиться обериуты. Вершина этих толстовских опусов – цикл «Медицинские стихи». Таракан Олейникова и его же муха Петрова явно оттуда. Утверждаю: влияние второго Толстого на обериутов сильнее, чем таковое капитана Лебядкина.

В берестовой сидя будочке,

Ногу на ногу скрестив,

Врач наигрывал на дудочке

Бессознательный мотив.

Я даже у Бродского строчку нашел из Алексея Толстого: о «нормальном классицизме». И, вне всякого сомнения, его очень внимательно читал Лев Лосев.

Ну, а насчет того, что всякая сатира на Руси действительна на все времена, - процитируем следующее:

У приказных ворот собирался народ

Густо.

Говорил в простоте, что в его животе

Пусто.

«Дурачье! - сказал дьяк. - Из вас должен быть всяк

В теле:

Еще в думе вчера мы с трудом осетра

Съели».

Иван Толстой : Как это не странно, француженки получили равные права с мужчинами – последними в Европе. Они были допущены к голосованию лишь после второй мировой войны. В окончательной эмансипации француженок сыграли огромную роль женщины-писательницы: Симона де Бовуар, Маргерит Юрсенар, Симона Вайль, в какой-то степени Франсуаза Саган, и, конечно, Маргерит Дюрас. Автор почти что пятидесяти книг и 19 фильмов, от «Плотины против Тихого океана», «Модерато кантабиле» и до «Болезни смерти», она переведена на большинство современные языков, а пьесы ее до сих пор идут в театрах. На этой неделе во Франции отмечается десятилетие со дня ее кончины.

Дмитрий Савицкий: Ее настоящее имя Маргерит Донадьё, родилась она в Жиа-Дин, пригороде Сайгона 4 апреля 1914 года, а 29 лет спустя, в Париже, участница Сопротивления, она сменила фамилию отца и фамилию мужа на псевдоним. В Сопротивлении мало кто знал настоящее имя связного или командира, а литература тоже была сопротивлением: Времени. Первый роман, вышедший в 1943 в «Плоне» году она подписала – Маргерит Дюрас…

Маргерит Дюрас: «…Я ни имею никакого отношения к Анн-Мари Соттер и Лол-Вэ Штайн… Никакого… Это персонажи… Со своей жизнью, которая отнюдь не меняют МОЮ – к лучшему…. Они НЕ заставляют мечтать: они НЕ появляются в моих мечтах. Я просто слышу, ГДЕ они (их голоса) находятся и – начинаю писать. Это «ГДЕ», это место, я чувствую где-то ЗА мною. Но они (эти персонажи) НИКОГДА не вынуждают МЕНЯ жить… Это мой АД, мой собственный ад… Это нечто такое, что мы таскаем за собою… И это темное место, вовсе не облегчает существование … Не помогает, чтобы было не ТАК ужасно. Я не знаю, мне кажется, что нужно быть чрезвычайно осторожной в этой области языка, литературы… Быть может, я не писательница... Потому что этот процесс слишком ранит. Это слишком ужасно, то, что происходит, когда я пишу…»

Дмитрий Савицкий : Голос Маргерит Дюрас, девяностые годы, архив парижского Дома Радио…

Французская литература, великая французская литература, 18 и 19 век, глыбой нависала над современностью до того момента, когда небольшая группа пишущих, Ален Роб Грийе, Натали Сарот, Мишель Бютор, Клод Симон, Робер Панже и Маргерит Дюрас, не объявили о создании «нового романа». Без нового романа сегодня во Франции не было бы ни Жана-Мари Лё Клезио, ни Патрика Модиано, ни, наконец, Мориса Бланшо. Этот «переезд в современность» был осуществлен в пятидесятые годы прошлого века, и если Натали Сарот в иерархии этого литературного движения, бесспорно занимала первое место, Маргерит Дюрас, писательница, журналистка, эссеистка, драматург, актриса, киносценарист и постановщик, была номером два.

Франция в эти отмечает десятилетие ее исчезновения десятками радио и телепередач, книгами воспоминаний и анализом ее творчества…

Творчество Маргерит Дюрас трудно разграничить по жанрам. Да, она написала текст диалогов для фильма Алана Рене «Хиросима, любовь моя». Но она писала в ту эпоху практически по роману в год, а через несколько лет перешла на чистую эссеистику. Начав работать в кино Маргерит Дюрас поняла, что она и сама может ставить фильмы и что в целом не очень типично для французских писателей, превратилась в кинорежиссера. Позже она освоила смежный жанр, начала писать для театра, более того – и сама стала участвовать в спектаклях, точнее в радиоинсценировках. Голос, голос в записи, голос в эфире, был для нее особенно важен. Точно так же как в прозе она выработала свой собственный камерный на глухих тонах стиль, точно так же в радиопостановках, в развитии жанра радиоинтервью, Маргерит Дюрас создала и закрепила за собой нечто абсолютно новое: стиль интимного общения, будь то ребенок или президент, поиск озвученной правды.

Она оказала несомненное влияние на французский язык. В первое время раздавались реплики, что, мол, Дюрас пишет «неправильно». Они писала исключительно мелодично, с большим количеством челночных повторов, она работала на нюансах. То была, как в ее детстве, вышивка по шелку и затем – удар большого гонга. Она вступила в компартию в 44 году, когда мужа ее отправили в Дахау; она вышла из партии через 6 лет. Можно лишь предполагать, что она была единственной, на кого подействовал процесс Кравченко. Книги, пьесы, фильмы - она выпускала их жить и больше не хотела о них слышать. Ее абсолютным успехом и несомненным шедевром была маленькая книжка страниц в 60, «Любовник», вышедшая в 84 году и принесшая ей Гонкуровскую премию. Названия ее книг были просты, без претензий. Ее последняя, появившаяся в книжных за год до ее смерти в 95, называлась – «Это всё».

Иван Толстой: В Мюнхене на 84-м году жизни скончался видный общественный и церковный деятель русской эмиграции публицист Глеб Александрович Рар. Он родился в 1922 г. в Москве в купеческой семье. Эмигрировал с семьей в Латвию, где прожил до 39-го года, затем перебрался в Германию. В 44-м окончил Бреславльский университет. Всю жизнь был активным членом НТС - Народно-трудового союза. С 58-го по 63-й год Глеб Рар работал на Тайване на НТСовской радиостанции «Свободная Россия». Вернулся в Германию, в 74-м поступил на Радио Свобода, где в течение 15 лет вел религиозные, исторические и публицистические программы: «Не хлебом единым», «Россия вчера, сегодня, завтра», «Балтийский маяк», «Партнер: Германия». С середины 1980-х Глеб Рар был председателем благотворительной организации Свято-Князь-Владимирское братство.

Четыре года назад, в марте 2002-го я встретился с Глебом Александровичем в его доме в Хальбермоосе, под Мюнхеном, и записал его большой рассказ о работе на нашем радио. Вот отрывок из беседы.

Глеб Рар: Довольно рано мы начали разговор о религиозных передачах. У радиостанции в тот момент была только десятиминутная проповедь, каждое воскресенье, отца Александра Шмемана. Американцы решили, что этого маловато, что нужно еще что-нибудь, и мне предложили делать программу. Программу мы назвали «Не хлебом единым», и еженедельная проповедь отца Александра туда входила как обязательная составная часть. Все остальное я мог добавлять. Это была первая моя передача. Потом, в какой-то момент, началась критика, что это передача overly orthdox – что я не учитываю, что Советский Союз - это многоконфессиональное государство и надо всем давать возможность.

Я созвал совещание главных редакторов мусульманских редакций, изложил им эту проблему. На что мне главный редактор, туркмен, сказал: «Глеб Александрович, мы же все попали в плен к немцам, советские парни. Ничего мы о нашем исламе не знаем. Вы уж как-нибудь…».

За меня вступился не кто-нибудь, а Александр Исаевич. Он потребовал, чтобы меня послали репортером на его получение Темпельтоновской награды в Лондон. Я туда приехал, там было только 10 избранных журналистов. И он, во всеуслышание, на этой пресс-конференции заявил, что он считает, что Рару надо передать религиозную передачу Радио Свобода. Что и было сделано. Когда опять начались разговоры, что overly orthdox , я начал думать, как хитрить… А мне дали 6 дней в неделю на получасовые религиозные передачи. Это в связи с надвигавшимся тысячелетием. Только в четверг не было.

Заходит ко мне Аркадий Львов, одессит, писатель, и говорит: «Глеб Александрович, у Вас опять проблемы? Вам опять говорят, что Вы слишком православные передачи делаете? Знаете что, ни мусульмане, ни баптисты тут вообще не причем. Вот у вас остался свободный день - четверг. Посоветуйте американцам, чтобы они дали его мне. Я буду делать о современном иудаизме. Я их буду делать раз в неделю. И можете не беспокоиться за все остальные дни». Ровно так и было.

Иван Толстой: Голос Глеба Рара – ясный, великолепно поставленный, с изумительной дикцией - для многих слушателей остается голосом Радио Свобода. Вот отрывок из передачи «Россия вчера, сегодня, завтра» 23 января 80-го года.

Глеб Рар: «Россия вчера, сегодня, завтра. Национализм, русский национализм, русская история – все темы ожесточенных споров, все темы, не сходящие со страниц зарубежных изданий. Выходящий во Франкфурте-на-Майне журнал «Посев» публикует полемику между Владиславом Красновым, сотрудником Гуверовского института и директором Монтерейского отделения Института международных отношений и известным американским советологом Ричардом Пайпсом, ранее уже появившуюся в американском журнале « Russian Review ».

Краснов упрекает Пайпса в несостоятельной, по убеждению Краснова, попытке во что бы то ни стало вывести советскую внешнюю политику из исторического опыта и национальной психологии русского народа.

В то время как Краснов, вместе с Солженицыным, выводит успехи и провалы советской политики из точного следования указаниям марксизма-ленинизма и призывает в свидетели академика Сахарова, тоже писавшего о чудовищном идеологическом давлении оказываемом марксизмом-ленинизмом на советский народ всегда и повсеместно, от школьной парты до профессорской кафедры.

Ричард Пайпс на все это отвечает, что он нигде не отождествляет коммунизм с русским национальным началом, а только лишь утверждает, что русская политическая традиция заставляет Россию метаться между авторитаризмом и анархией и считает маловероятным, чтобы русский политический маятник остановился надолго где-то на полпути между этими крайностями. «Я сочувствую Краснову, - пишет Ричард Пайпс. - Тяжко человеку, глубоко любящему свою страну, быть свидетелем ее безобразного поведения. Но нет заслуги перед Россией свалить все страдания России, которые она испытала и причинила другим, начиная с 17 года, на немецкого писателя, давно умершего (то есть, на Маркса)». Краснов упрекнул Ричарда Пайпса в том, что тот, указав на немцев и японцев, которые после поражения изменили свои коллективные воззрения, позабыл, якобы, о том, что великие чистки, архипелаг ГУЛАГ и победа во второй мировой войне обошлись народам России дороже, чем поражения обошлись Японии и Германии.

На это Ричард Пайпс отвечает: «Прогресс тут измеряется не миллионами убитых, а миллионами просвещенных умов, воспринявших идею законности как регулятора человеческих отношений. Чтобы утверждать такое, - заключает американский советолог Ричард Пайпс, - не надо, разумеется, быть антирусским. Кого только не поносили как антирусских заблудшие русские патриоты, считавшие, что любовь к родине требует украшательств. В обвиняемые попали и Нил Сорский, и Максим Грек, и Петр Великий, и Новиков, и Чаадаев, и Тургенев, и Салтыков-Щедрин, и Петр Струве. Я думаю, однако, что они были более верными друзьями страны Владислава Краснова, чем те, кто убаюкивал ее сказками о святой Руси, мужике-богоносце и о чуждых России зловредных идеях». Словом, извечный спор славянофилов и западников опять в полном разгаре.