Тамара Ляленкова: Пожалуй, нигде разделение по половому признаку так не очевидно, как в городских банях. И если в современном городе общественных бань становится все меньше, то это верный признак того, что единственный неформальный клуб советских времен отходит в прошлое, становится мифом. Строго говоря, баня, как и социализм, уравнивала всех граждан, независимо от статуса и самосознания, оставляя главное со времен грехопадения разделение на мужчин и женщин. О сходстве и различиях банной культуры в женском и мужском отделениях и пойдет речь в сегодняшней программе.
Мой первый разговор был записан в Воронцовских банях, куда мои собеседницы ходят около двадцати лет.
Соня: Компания спонтанно образовалась, потому что люди ходили по 2-3 человека. И, в принципе, у нас нет никаких обязательств, кроме обязательства и желания друг друга увидеть, и многие познакомились в достаточно серьезном возрасте, когда уже друзей не заводят, заводят только знакомых. А, в общем, получилось, что люди стали достаточно близкими. Причем состав очень пестрый.
Ирина: Я считаю, что в бане сложились клубные отношения, и это очень важно. Это, когда вы пришли – вам все рады, вы не пришли – вас никто не осудит. А в обычной жизни мы всегда все кому-то должны. Здесь мы никому ничего не должны, мы все только радуемся друг другу. Помимо того, что здесь, конечно, мы испытываем физический комфорт, потому что мы ходим нагие, наше тело дышит, и это – баловство для нашей кожи, а через кожу мы балуем свое тело и внутри. Для нас этот воскресный день, когда мы воскресаем душой и телом, как раз четверг. У нас есть поэтому гимн четверговый: «Главное, ребята, спинку потереть и на все болезни свысока смотреть». В женском клубе обсуждают какие-то пустяки, какие-то мелочи.
Тамара Ляленкова: Дамы, а вот скажите, кто круче парится – мужчины или женщины?
Соня: Мужчины грубо парятся. Мы имели счастье, когда тут был ремонт, закрывали один этаж, и поэтому делали парилку один день – мужскую, один день – женскую. Когда мы парились в мужской парилке, когда нашу ремонтировали, нам так не понравилось! Она какая-то не гибкая, она какая-то прямолинейная была парилка, кондовая. Я прихожу и мужу говорю: «Слушай, мне ваша парилка…» - «Да ты что? А мне ваша совершенно не понравилась».
Ирина: Это связано с тем, что у нас парную женщины сначала метут, потом вымывают, потом умащивают всевозможными маслами всякими, ароматическими. Мужчины никогда этого не делают. Поддают, конечно, есть какие-то уважительные отношения, но, в общем, нет этой трепетности.
Тамара Ляленкова: Мужички любят пивко попивать, а что женщины?
Ирина: У нас по-разному.
Лариса: В основном мы, конечно, минеральную воду носим. Но бывает так, у нас Екатерина в Минздраве работает, она говорит: «Девчонки, я несу рыбу». Все – хоп, принесли пиво. Во-первых, у нас еще такая традиция – свои дни рождения мы здесь отмечаем.
Ирина: И вообще просто праздники.
Лариса: Новый год, 8 марта мы дарим друг другу подарки, сувениры, обмениваемся пожеланиями. Пустячки, но очень приятно.
Тамара Ляленкова: Главный человек в женском отделении по четвергам – Наташа. Она заведует парной.
Наталья: Главное устройство бани, конечно же, парилка. Во-первых, это здоровье. Во-вторых, с кем из родственников вы встречаетесь гарантированно один раз в неделю? Ни с кем. Ты воспринимаешь человека – не в чем он одет, не что у него в ушах, в носу или еще где-то, а ты воспринимаешь человека как человека, душу человека. Когда человек заходит с плохими намерениями, он просто эту парилку не выдерживает, ему становится там просто плохо. Плохой человек в хорошую парную просто не вхож чисто физически. Достаточно сильный народ ходит по четвергам, они выдерживают 80-90, а бывает и 100 градусов. При этом парятся, в бассейн, опять в парилку, опять парятся, опять в бассейн – и так 4-5 часов.
У меня муж ходит на третий этаж, они парятся, не освобождая помещение. У них, так сказать, это вялотекущий процесс. Они вошли, поддали, посидели, кто-то еще вошел, поддал, посидели… У женщин все по-другому: заходят, парятся, после парной помещение освобождается, подметается, моется, выветривается, проветривается, заходит парильщица, которая делает пар, и по новой начинают делать парилку, и всех запускает. Начальником, командиром является только один человек, потому что этой массой в 30-50 человек тоже надо руководить.
Тамара Ляленкова: У мужчин такое возможно?
Наталья: Да, но у них там более все демократично.
Тамара Ляленкова: А если бы была возможность (она отчасти есть, но тем не менее) ходить с мужем вдвоем?
Наталья: Все-таки нравы у мужчин и у женщин совершенно разные, мне так кажется. Мне надо, чтобы пропариться, 10-12 раз за 4 часа. Муж приходит, во-первых, позже на пару часов и выходит чуть раньше. Нам надо чуть-чуть побольше, совершенно другой пар.
Тамара Ляленкова: В жарком банном пространстве, как в первомире, обнажаются самые уязвимые стороны человеческой души. Для женщин это – нежность и внимание, а для мужчин, по мнению писателя Сергея Бардина, – отсутствие женского взгляда как части мироощущения.
Сергей Бардин: Мужская баня – это самое смешное место на земле, во-первых. Потому что в мужской бане нет, по крайне мере, половины взгляда - женского. И сначала я этого долго не понимал, что это имеет какое-то значение, ну, люди раздеваются и моются. А оказалось совсем не так.
Однажды, это было в самые разгульные годы перестройки, я ходил один в баню, огромную, старую, грязную, темную с подтеками, очень старую баню рабочего района – Донские бани. И там тетки пришли в мужскую баню, у них не было пара. А время было такое, что денег особенно у всех не было, и тетки разозлились жутко, они пришли париться, заплатили за билеты. И тут – такая делегация. Вдруг открылась дверь и сквозь мужскую раздевалку, в простынях, правда, идет такая делегация, человек 20 теток. И во главе шла огромная толстая банщица, которая вообще никого не боялась, уж никаких мужиков на свете, а за ней шли разные люди, и в составе их были три китаянки сзади, настоящие чистые китаянки.
И они пришли в парную, все были в абсолютном шоке, никто никого не предупреждал ни о чем, и они-то были в простынях, а народ-то был голый. Но когда они пришли туда, то они разложили простынки и разлеглись. А это же не молодежная тусовка, новогодняя, там дядьки немолодые, рабочий район (завод Орджоникидзе, крематорий, старый, добротный рабочий район), дядькам лет по 50, они такие жилистые, и они парятся. А все это с таким вызовом было: а что, вы паритесь, а мы должны сидеть в этом холоде? Там, действительно, у них холодно было. Сначала никто ничего не понимал, потом банщица сказала речь, и после этой речи они попарились сколько-то, встали и все ушли разом.
Но гениально, какая была реакция мужиков. Вот этот шок – все никого не замечают… Это известная история, Галя Волчек рассказывала, на репетиции, когда какой-то парень никак не мог объясниться в любви девице, она сделала вечернюю репетицию, где велела ей раздеться голой. Та разделась и вышла, а он все равно не видит, что она голая. Зажим. И когда ты в шоке, ты смотришь на женщину – и не видишь, что она голая, вот не вижу я и все.
Но когда они ушли, то наступила такая реакция, причем это было не сразу, не в первые две минуты, а, скажем, через пять минут. Я был потрясен, никогда бы не предсказал. Они возмущались, они говорили, по одиночке бурчали: «Вот, было одно место, где их нет, и теперь они здесь…»
Я был совершенно потрясен, когда понял, что есть место, куда ты ходишь не потому, чтобы париться, а потому что там нет женщин, нет вот этого женского взгляда, нет точки зрения. Ты берешь половину точек зрения и автоматически убираешь, и у тебя остаются только мужские разговоры, только мужская точка зрения. Поэтому нет, соответственно, критики, нет «зачем ты это делаешь» и всего остального. И они там абсолютно счастливы. И вот это – гениальная вещь.
А потом они пришли второй раз – и уже у них лица были намазаны масками. Да, там еще один был очень важный момент: одна тетка привела с собой в парную девочку лет, наверное, 12 – и все сразу восстали! Хотя, казалось бы, какая разница, но все сказали: «Знаешь, это уже слишком!» И девчонку эту убрали. То есть мужики не приняли, чтобы их видела девочка. Я не знаю почему, но это факт, это так было. Представьте себе, первый раз пришли женщины, второй раз и, наконец, третий раз. И во время третьего раза какие-то мужики одеваются, какие-то моются, но как бы все привыкли, что эти тетки приходят, и все уже знают эту историю, знают легенду, что там парная вырубилась. И приходит новый чувак, заходит с шайкой, голый – и видит женщин. Но дело не в том, что он видит женщин, а в том, все остальные очень спокойны. И его убивает не то, что они здесь, а то, что все остальные, вместо того, чтобы что-нибудь делать, тоже парятся. Это городская баня…
А вторая вещь, которая была очень забавная, что вот эти отношения, шуры-муры начали возникать только в третий раз. То есть нужно много времени, чтобы разглядеть друг друга. Хотя там особенно и не разглядишь, там почти темно, такой полумрак, красная печь, и там нельзя особенно рассмотреть, но вот только на третий раз начались какие-то разговорчики, взглядики. Причем это происходило как-то очень по-семейному, очень деликатные отношения. Начали намечаться какие-то пары.
А так мужская баня – это место суровое, и там очень филистерский мир. Там такой игривости нет. Если бы появились женщины на горизонте, то игривость возникает.
Поскольку эти тетки приходили из женского отделения, то их не видели банщики мужского отделения, они там где-то отдельно, а все мужики молчат, потому что это же тайна. Все, что касается тела, все это тайной все равно остается. И мужики молчат, и ничего не говорят, переглядываются только. Это фантастические эротические переживания, немыслимой силы совершенно. И вот когда я уходил, я был, по-моему, единственный, который банщикам сказал: «Слушайте, мужики, тут какая-то колоссальная история, тут женщины приходят…» А банщики говорят: «Да ладно болтать. Если бы здесь женщины были, тут бы очередь стояла от Шаболовской».
И когда я вышел, то там надо долго ждать трамвая. Мороз был, зима, все такие закутанные. И выходишь – и невольно начинаешь искать глазами, потому что мы не можем опознать друг друга одетыми и обнаженными, мы совершенно разные, как оказалось. И я смотрю, смотрю, вроде бы ничего нет, и потом я как-то потерял к этому интерес – нет и нет. Но когда я сел в трамвай, смотрел-смотрел на лица – не могу узнать. Еще полотенца у них были наверчены на головы, а тут они по-другому совершенно и одеты. И на меня тоже так пристально смотрят некоторые, очень спокойно. А потом, когда трамвай подъехал к метро «Шаболовская», я смотрю в окно – и одна из этих теток, такая крупная и очень приятная, она вышла из трамвая, подняла на меня глаза и подмигнула мне.
