На сцене Центра имени Мейерхольда в рамках конкурсной программы фестиваля «Золотая маска» был показан спектакль «Небольшого драматического театра Льва Эренбурга» (НДТ) «На дне». «Небольшой драматический театр» существует в Петербурге всего несколько лет. Он родился из выпускников курса, педагогом которого был режиссер Лев Эренбург.
Лет пять назад по Театральной Академии и за ее пределами поползли слухи о спектакле «Цианистый калий… с молоком или без?» и театральная публика стала посещать двор кинотеатра «Аврора», где в старой квартире, предоставленной какими-то друзьями-художниками, курс играл черную комедию «В Мадрид, в Мадрид!» — вот по этой пьесе про цианистый калий. Потом возник «Оркестр» Жана Ануя. Его уже играл, собственно, «Небольшой драматический театр», который приютился под крышей Театра Ленсовета, на его малой сцене. «Оркестр» вызывал, лично у меня, раздражение. Не только нарочитой гротесковой физиологичностью, отношением к человеку, как к плевку (может быть, с неба, но плевку), но при этом он был явно мастерски проработан, азартно сыгран, режиссура Эренбурга была точная, сильная, подробная и для многих спектакль стал культовым, как и вообще НДТ.
«Небольшой драматический театр» — это театр молодой публики, это театр нищий, но стойко оппонирующий коммерческому направлению нашего театра. Скажем спектакль «На дне», номинированный нынче на «Золотую маску» (и этому факту — ура! — потому что на «Золотой софит» его не взяли по какой-то не той административной принадлежности), репетировали три года, никуда не торопясь, пробуя и пробуя. Первый прогон шел шесть часов, теперь — чуть больше двух.
Над своими спектаклями Эренбург работает бесконечно, постоянно, этюдно. Сегодняшний спектакль резко отличается от премьеры. Почему «На дне»? — спрашиваю режиссера. «"На дне" меня привлекало всегда, на это еще наслоился такой общий флер неприятия Горького. Я существовал в контексте, может быть, это мое личное, но мне казалось, что было модно и прилично нести Горького. Меня это привлекало потому, что еще на актерской скамье моя учительница, к которой я до сих пор отношусь с колоссальным уважением, которой, к сожалению, уже нет в живых, говорила о Горьком: "Там всем артистам есть, что играть". Сейчас, с позиции своих пятидесяти лет, я бы даже сформулировал, почему я взял Горького. Там есть похожесть на Толстого, которого я очень люблю, и — пусть это не покажется не скромным — и на меня самого. То есть, с моей точки зрения, Горький — человек очень чувственный, предельно обостренно чувственный, с одной стороны, и с другой стороны, скромный и даже ханжески скромный, до странности. Если посмотреть на пьесу, там фактически нет любви. Мы знаем по биографии Горького, что женщины в его жизни занимали одно из первых мест — и мучили его, сам он мучался и их, вероятно, мучил. А с другой стороны, как-то в творчестве тема любви вроде бы обойдена. Есть в пьесе текст, когда Пепел говорит Василисе: «Души в тебе нету, баба». А что есть? Хотелось вытащить этот пласт. Вопрос иллюзий или веры и невозможности существования без иллюзий и веры, с одной стороны, а с другой стороны, убожество наших иллюзий и верований. Вот этот контрапункт для меня очень существенен».
«На дне» Льва Эренбурга похож, как бы это объяснить… Наверное, так выглядят в праздничные дни палаты дежурных больниц, куда «неотложки» привозят бомжей. Это, конечно, не классический Горький. Хотя, что такое классический? Мы плохо знаем ту, горьковскую натуру. Недавно в Нижнем Новгороде мне показали роскошный дом, построенный купцом Бугровым. Это и была натуральная ночлежка. Теперь в этом доме ОВИР. «На дне» Эренбурга — это этюдно разработанные, жесткие, современные вариации на тему пьесы Горького, и герои ее — люди современные. Притом, что не рядятся специально в сегодняшние костюмы. Актеры играют падение человека и стремление его вверх. Здесь то и дело слышатся строки Писания. И персонажи, и сам Лев Эренбург очень хотят, может быть, концептуально хотят, вырваться, поверить, увидеть со дна небо. Играют как бы всем организмом, в этом смысле, это, действительно, органический театр. Тут верх и низ работают одновременно. Душа стремится к Богу, плоть живет на дне. Здесь, действительно, все пьяницы, пропойцы, жизнь жестока и Лука никакой не утешитель, а такой же пьяный бомж. Здесь драки до крови, ненависть и любовь, и любовь Клеща к умирающей, парализованной, мычащей Анне, которая и в болезни остается красавицей, и Квашни к вымышленному квартальному Медведеву.
Может быть, точность и органичность жизни связана с тем, что Лев Эренбург совмещает режиссуру с докторской практикой. Он — врач «скорой помощи» и лечит челюстные травмы тех, кто не в состоянии добраться до больницы:«Я думаю, что мой непосредственный клинический опыт напрямую мало что дает. Однако, когда ты работаешь доктором или, даже когда ты просто имеешь медицинское образование, это откладывает отпечаток на мироощущение. Потому что на вопросы жизни и смерти начинаешь смотреть иначе».
Может быть, клинический опыт прямо и не сказывается, но Лев Эренбург знает, как человек переносит боль. Об этом его спектакль «На дне».
