Ирина Лагунина: В Москве проходит международный научно-популярный фестиваль ScienceArtFest. Частью его программы стала конференция, на которой собрались сотрудники из научных музеев России и зарубежья. Сегодня научный музей из места, в котором смотрят, все чаще превращается в место, где действуют. То есть в интерактивный центр, или еще говорят – эксплориум. Почему это происходит и что ожидает классический музей в будущем – рассказывает заведующий лабораторией музейного проектирования российского Института культурологии Алексей Лебедев. С ним беседует Ольга Орлова
Ольга Орлова: Алексей Валентинович, на конференции, участником которой вы были, шла речь о том, как сегодня меняются научные музеи. На ваш взгляд, есть ли какой-то общий принцип, который заложен в организации научно-популярных музеев? На чем строится научно-популярный музей?
Алексей Лебедев: Научно-популярный музей – его самой ранней формой является кунсткамера. Кунсткамера – это такой протомузей, где собраны всякие, скажем так, диковины. Принцип кунсткамеры состоит в том, что они собраны там беспорядочно. Там человек должен проявлять такое свойство, которое по-английски называется curiosity – любопытство. Он должен сам вникать, разбираться, понимать и так далее. Дальше как развивался музей? Он становился все более и более научным. В таких музеях, в основе сделанных, скажем, еще даже в начале нашего столетия, я как сейчас помню, в Вене есть такой естественно-научный музей, и там такие огромные витрины стоят со всякими минералами, бабочками и так далее, и на каждой написано: "Systematisch" по-немецки. Главное – такая систематичность. Вот позитивистская наука, все выстроено, все, так сказать, точно разложено в свои ящички, коробочки и так далее. Вот так устроен, скажем так, традиционный научный музей.
Современный научный музей, он стремится скорее к другому – к некоторой игре, через которую происходит познание. И поэтому современные научные музеи, они становятся все более и более интерактивными и игровыми. И в любом западном таком новом сравнительно научно-техническом музее, там очень большую роль играют вот эти "научные игры", если так можно сформулировать, то есть когда ты наглядно можешь посмотреть, пощупать, потрогать какие-то вещи, связанные, я не знаю, со всякими законами природы. Более того, на Западе появилось еще одно очень интересное явление и довольно сильно распространилось, причем, как это нередко бывает, отчасти зачинателем этого явления была наша страна, но потом об этой истории, в общем, как-то забыли.
Ольга Орлова: Потеряли авторство?
Алексей Лебедев: Знаете, как известно, сапоги – это русское изобретение, но женщины почему-то предпочитают итальянские покупать.
Ольга Орлова: Реализация идеи получше.
Алексей Лебедев: Да-да. У нас было очень много таких, знаете, я бы сказал, кружков юных техников, где, например, пионеры строили модели самолетов и кораблей, параллельно, строя эти модели, в сущности, изучали конструкцию самолетов и кораблей. Это были так дворцы юных техников, вот это все было, сейчас это как-то постепенно ушло. На Западе сейчас это необычайно бурно развивающаяся тенденция, и они даже придумали иногда эти места, где это происходит, неправильно – я подчеркиваю, неправильно – называют музеями. Почему это не музеи? Потому что там нет ни одного, собственно, музейного предмета. Все, что там находится, сделано специально для этого места, для того чтобы вертеть, крутить, ломать, кстати говоря, и если сломалось, тут же заменяют таким же, нет никакой проблемы…
Ольга Орлова: Разбирать, собирать…
Алексей Лебедев: Разбирать, собирать, понимать, как устроено. Так из кубиков – скелет динозавра, ну, вот все-все-все. Посмотреть, как там работает свет, как работает телевизор… То есть какое как бы конструирование. И правильное название этого места – это называется эксплориум, от слова "изучать", говоря по-русски – площадка изучения. Сейчас каждый научно-технический музей, западный, он содержит в себе, иногда как отдельную часть, иногда это чуть-чуть вкраплено в экспозицию, вот эти элементы эксплориума. А есть просто отдельные эксплориумы – просто места, куда приходят специально для того, чтобы таким способом познавать. Ну, это и есть популяризация науки, в сущности, и научно-исследовательского подхода.
Ольга Орлова: Я бы хотела тогда вспомнить, что как раз на конференции музейных сотрудников, которые обсуждали наиболее интересные и эффективные способы популяризации науки, прозвучала мысль о том, что научный музей правильно было бы организовывать вот по принципу китайской поговорки: скажите – я забуду, покажите – я запомню, вовлеките меня – и я пойму. На этот принцип ссылался и Ян Овердейк, сотрудник амстердамского музея Немо, научно-популярного, и Майя Халеви из блумфельдского музея в Иерусалиме. Они всячески стремились показать, как у них работает принцип вовлечения посетителей. И с другой стороны, там же при обсуждении сотрудниками российских музеев я услышала эту мысль о том, что это же не музеи, собственно, это центры, это научные центры, вот те самые эксплориумы, о которых вы говорите. Тогда, может быть, вы бы могли описать ценность научного музея как такового? Может быть, музей неподвижный, тот, к которому мы при привыкли, вот этот "систематиш", может быть, он уже отжил свое?
Алексей Лебедев: Вы знаете, тут надо разделять две вещи. Во-первых, начнем с того, что это была очень любопытная конференция в каком смысле. В зале сидели практически на сто процентов представители музеев, а на трибуне были на сто процентов представители эксплориумов. То есть это были, на самом деле, люди из разных профессий. Потому что когда, например, тому же представителю Немо, который даже музеем-то не называется, хотя он сам в речи устной иногда называет это музеем, но в официальном названии нет там слова "музей", они называют себя научным центром, что на русский язык, как вы понимаете… Для нас научный центр – это научно-исследовательский институт.
Ольга Орлова: Там, где проводят исследования.
Алексей Лебедев: Да. У нас это иногда называют либо научно-популярными центрами, но самое правильное название – это просто слово "эксплориум" надо брать, оно на сегодняшний день вполне уже пошедшее в обиход, в западный по крайней мере. Ему же задали вопрос: "Слушайте, а где у вас, собственно говоря, коллекция?" Он этот вопрос мягко обошел, как вы заметили. Потому что нет там никакой коллекции. У них была коллекция, они ее, по-моему, просто лишились, отдали куда-то там. Чем хорошо этот самый эксплориум? Тем, что там фактически нет никаких ограничений вот построения этих игровых пространств. И самый главный принцип, который я могу добавить к тому, что было сказано, это то, что сломалось – выкинули и поставили точно такой же новый, никакой проблемы. Да, сегодня невозможно делать музей абсолютно неподвижным, по принципу "систематиш", это точно.
Мало того, я вам могу сказать больше, именно в научно-технических музеях есть еще одна дополнительная проблема. Собственно, что является объектами, хранимыми в научно-технических музеях? В значительной степени это приборы. А прибор невозможно понять по внешнему виду.
Ольга Орлова: Стоит какое-то устройство, у него какие-то там лампочки, ручки…
Алексей Лебедев: Не всегда понятно, что там внутри. И уж точно непонятно, как это работает. Поэтому научно-технические музеи могут это демонстрировать разными способами. Иногда они могут показывать реальную работу этого прибора. Ну, бывают вещи, сделанные из чугуна, которым, в принципе, ничего не может сделать, и посетитель это может покрутить тоже. Бывают случаи, когда это может делать сотрудник музея. Бывают случаи, когда необходимо сделать, условно говоря, копию поставить рядом и ее позволять крутить, вертеть и так далее. Бывают случае, когда нужно сделать там, я не знаю, разрез и, например, мультимедийную программу, которая показывает, что будет, если это разобрать, как это работает внутри и так далее. Но вот это вот ограничение сохранности которое существует в музее, связанное с тем, что мы должны это сохранить, оно, конечно, есть. поэтому музей должен стремиться идти в некотором смысле в сторону эксплориума, но он никогда не может в него превратиться, это исключено. И всегда музейная задача на порядок сложнее именно потому, что есть, вот мы должны все время демонстрировать то, чего мы не можем дать пощупать в большинстве случаев. Поэтому, конечно, проектирование музеев – это задача куда более трудная, чем проектирование эксплориумов. Я опять возвращаюсь все-таки к созданию. А то, что музей должен быть более интерактивным, конечно, что говорить. Ну, сходите в Политехнический музей, в нынешний, где вот ровно все устроено по принципу "систематиш", - скучно. Скучно, и надо что-то с этим делать.
Ольга Орлова: Вы уже отметили такую вещь, что как раз на конференции зарубежные гости рассказывали про эксплориумы, а в зале в основном сидели представители музеев. Но это же были по большей части сотрудники российских музеев, и если говорить о ситуации в России, правильно я понимаю, что эксплориумов как таковых практически нет.
Алексей Лебедев: Очень мало, да, очень мало.
Ольга Орлова: А вы знаете примеры?
Алексей Лебедев: Ну, там был один или два представителя, я сейчас не могу точно вспомнить названия, но вот среди грантополучателей фонда "Династия", по-моему, один или два – это как раз эксплориумы, а не музеи, то есть это вот места, где именно такие исключительно деятельностные вещи, без задачи это сохранить на века. А в основном, да, у нас их просто очень мало. У нас их просто очень мало, вот этих эксплориумов. Но надо вам сказать, что в чистом виде эксплориумов не так много и на Западе. Просто сегодня любой крупный научно-технический музей, он имеет это как некоторое отдельное дополнение. Ну, например, недавно построенный огромный музей – Музей техники в Вене. У него есть цокольный этаж, такой полуподвальный, который занимает эксплориум, а дальше, выше, собственно, идут экспозиции.
Ольга Орлова: То есть сейчас, в принципе, музеи стремятся совмещать интерактивную часть с частью коллекционной.
Алексей Лебедев: Да. В принципе, это тенденция, характерная для всех музеев, всех типов музеев. Просто в научно-технических музеях это, я бы сказал, наиболее важно для восприятия самого предмета. Мы можем себе представить ситуацию, при которой человек извлечет довольно много, разглядывая картину, написанную маслом, но при этом сам не попробовав писать маслом, но представить себе, что человек поймет, как там устроено что-нибудь, пока не повертит, не покрутит, в общем, довольно трудно. Отсюда, да, в научно-технических музеях это просто сам материал к этому подталкивает, он требует такой вот активности.
Ольга Орлова: Вы музейный проектировщик, а проектировщики смотрят в будущее. У вас нет ощущения, что, вполне следуя естественному желанию как можно больше привлечь людей, заинтересовать и вызвать у них вот это любопытство первоначальное, которое, собственно, и породило музеи, кунсткамеры как таковые, что эти эксплориумы просто вытеснят, по крайней мере, в научно-популярной области вытеснят музеи как таковые? Как будут развиваться в этом смысл научно-популярные музеи? Не могут ли они просто потеряться?
Алексей Лебедев: Вы знаете, я не думаю. По одной простой причине: есть совершенно неодолимая человеческая тяга к подлиннику. И как человек, который много лет проработал в музее, я могу сказать, что один из наиболее распространенных вопросов, который экскурсоводу задают в художественном музее, это вопрос о том, все ли здесь подлинники. И вот эта тяга к подлинному, она совершенно неистребима, она идет из каких-то глубин человеческого естества – увидеть ту самую или тот самый прибор…
Ольга Орлова: Ту самую печатную машинку, тот самый микроскоп Левенгука.
Алексей Лебедев: Да-да. Поэтому никогда никакие крутилки, вертелки и всякие прочие очень полезные и интересные штуки не заменят вот этот вот предмет, который… вот те самые сапоги, которые сшил Лев Толстой. Не важно, что в них ходить невозможно, что они сшиты были плохо, но их Лев Толстой шил – это же так интересно.
