Елена Фанайлова: О документально кино мы сегодня постараемся поговорить с молодыми документалистами. У нас в гостях студенты третьего курса ВГИКа, курс Сергея Мирошниченко и Светланы Музыченко. Понятно, что преподаватели также присутствуют за нашим столом. Вести эту программу мне будет помогать мой коллега Мумин Шакиров, автор программы "Формула кино" на Радио Свобода, сам режиссер по образованию, он снял два документальных фильма, которые были показаны по НТВ. Ну, а если говорить о Сергее Мирошниченко, то он просто человек легендарный, не побоюсь этого слова, получивший какое-то немыслимое количество "ТЭФИ", "Ник", обладатель американской премии "Эмми" и двух престижных английских премий, человек, который делает совершенно удивительное какое-то русское документальное кино. У меня первый вопрос (мы начнем с молодых людей): почему вы решили заняться кинодокументалистикой? Ведь это дело, в общем, не самое простое и, прямо скажем, не то, что первое приходит в голову молодому человеку, когда он выбирает профессию. Маша, пожалуйста, ваша версия.

Мария Кравченко: Моя версия вполне проста и, мне кажется, достаточно банальна. Лет в двенадцать-тринадцать я начала вести дневник, только дневник не письменного характера, а дневник... я рисовала. Просто как-то на подсознательном уровне я расчерчивала такие квадратики, как кадры. Я почему-то сейчас вспомнила и поняла, почему я это делала. И в них рисовала, что было. Например, мы всей семьей пошли в лес. Идет мама, папа. Крупный план. Кошка стоит. И все это маленькими, такими смешными подзаголовочками подписывала. А потом я, обучаясь в школе, много писала и, закончив школу, пошла в университет на отделение журналистики и занималась с первого курса уже телевидением. Смотрела на какого-нибудь интересного мужичка или тетечку и думала: вот, сделала сюжет, а хотелось бы побольше, такой хороший, там, мужичок или тетечка, и в формате бы другом. И как-то это все меня вывело, как-то так получилось.

Елена Фанайлова: Это у нас была Мария Кравченко. А вот мы сейчас послушаем Варю Кузнецову.

Варвара Кузнецова: Заняться документальным кино - это, действительно, не первое, что приходит в голову. Первое приходит в голову - в принципе заняться кино. Это в какой-то миг произошло по неким моим личным причинам. А почему именно документальное... ну, потому что когда пришел момент выбирать, в какую мастерскую хочу поступать во ВГИКе, я подумала, что для того, что я хочу сказать в данный момент моей жизни, просто адекватнее формы и методы именно документального кино. Просто вопрос формы.

Елена Фанайлова: Спасибо Варваре Кузнецовой. Может быть, Маттиас Айхер, человек из Германии, который приехал в Россию учиться документальному кино?

Маттиас Айхер: Твой вопрос - почему я приехал сюда учиться документальному кино? Я сюда приехал учиться на другом факультете. Поступил на курс Абдурашитова. Потом я увидел, что образование во ВГИКе игровое не то, которое я представлял себе раньше. Мастер хороший был, но само образование не то, которое я думал, не так много практики. И была возможность либо ехать домой, либо перейти на документальный факультет к Сергею Мирошниченко. Я подумал, что могу попробовать это сделать. Сразу приняли меня мастер и студенты очень хорошо. Сразу было то, что я представлял: очень много практики, учеба не только документальному кино... Когда я увидел группу, я понял, что это не только документальные фильмы, но в основном кино... Наш мастер нам тоже показывал и другие фильмы - Феллини, другие, не только русские, игровые фильмы, не только документальные. Вот это мне очень понравилось. Мне было важно учиться у кинорежиссера, чтобы я мог учиться киноязыку. Это определило, почему я решил остаться в России.

Александр Габрильян: Меня зовут Саша. Я из Краснодара. Я специально на документальное кино не поступал. Я на игровое поступал. Сейчас не жалею, потому что я вспоминаю детство, я всегда (не знаю, правильно это или неправильно) боролся с неправдой, это во мне вызывало такую бурю всяких противоречий. Когда я пришел из армии, вот это упрямство, которая во мне зародилось, доставляло мне очень много проблем, я часто терял работу, я терял друзей: маленькое предательство - для меня уже этого человека не существовало. Когда я начал учиться в мастерской документального кино, я понял, что это как раз то, что мне нужно, потому что как раз это и есть то, что я могу говорить людям, зачастую зная, что правда не нужна никому, ее всячески пресекают. Эта неделя у меня такая была бурная эмоционально, даже были такие моменты, когда я плакал. Я снимал фильм про детей-сирот. И когда я туда приехал, я понял, что люди, которые работают в этом приюте, хотят показать красоту, в которой живут дети. Мне хочется сделать такой фильм, который бы был сказкой-правдой для них и правдой, в которой живут сами дети.

Азиз Саторов: Меня зовут Азиз Саторов. Я приехал из Душанбе. Я хотел поступить в МГУ на самом деле, изучать иностранные языки. Но получилось так, что я попал к режиссеру-документалисту Орзу Шарипову, он монтировал свой фильм про беженцев, и я увидел, когда он монтировал свой фильм, кадры, где он детально схватывает, как люди тащат ведро, у которого нет ручки, как им это тяжело, через какие-то детали он это все показывает. Я провел с ним два дня за монтажным столом, он всего часа три спал и только монтировал. Я посмотрел и подумал, что, ну, буду я знать иностранные языки, но я не хотел бы посвятить этому свою жизнь. После этого я пошел во ВГИК, я понял, что я хочу стать режиссером. Я поступил на курс режиссера игрового кино, учился там два года, но потом понял, что все-таки правда жизни и правда в российском кино немножко фальшива, не как в жизни. И когда я перешел в мастерскую документального кино, мне разрешили снимать то, что я хочу. Я не стесняюсь и могу выражать свои мысли.

Наталья Маханько: Наташа Маханько, Москва. Выбор по поводу документального кино был достаточно спонтанен. Где-то еще в 10-м классе я попала случайно на съемки документального сериала "Провинциальные музеи России" студии Суриковой Аллы Ильиничны. После этого как-то предыдущие мои выборы, с чем связать свою жизнь, потеряли свой смысл, надо было искать новый. После долгих раздумий я поняла, что, наверное, надо попробовать документальное кино. Путь туда был достаточно длинный - в три поступления, но ни разу у меня не было сомнений, что это не так, потому что, наверное, все идеи, которые приходят в голову, их диктует сама жизнь. И задача твоя, собственно, что у тебя есть возможность как-то повлиять на нее, может, изменить ее к лучшему, такая маленькая сверхзадача.

Александра Марченко: Я Александра Марченко, я приехала из Украины, из Киева. Выбор профессии был связан только с тем, что я очень люблю мир, который вокруг меня, и все, что в нем происходит, мне безумно интересно, я люблю людей, которые там, и особенно людей-героев, очень сильных волей, духом. Я думала, если я расскажу об этих людях другим, все станут намного лучше и будут думать по-другому. Но сейчас я поняла, что в принципе то, что мне нравится мир, это уже само по себе важно и ценно. И это главная причина, почему я пришла в документальное кино.

Георгий Молодцов: Я могу сказать просто, что хочется иногда сказать что-то и для этого есть только два метода - либо ты об этом говоришь, либо ты об этом говоришь через кого-то. Я решил говорить через других - через героев, через кого-либо еще, то есть выражать себя через мир, который меня окружает.

Александр Кугель: Меня зовут Саша. Я из Москвы. Вопрос, насколько я понимаю: почему я выбрал профессию? Во-первых, в этой профессии одна из основных свойств ее в такой универсальности, в ней объединяется все, причем, объединяется все не когда ничего нет, но есть все, а когда есть все и есть все. Другой момент, что когда смотришь вокруг, кажется, что интереснее воспринимать не все, как оно есть, а воспринимать все кадрами. Чем дальше, тем я обнаружил, что у меня есть такая возможность и есть такой момент, чтобы все, что происходит вокруг, смотреть, как какой-то кадр из определенного фильма. И чем дальше, тем я пытаюсь это развивать.

Елена Фанайлова: Давайте теперь взрослых послушаем. Светлана Музыченко, пожалуйста.

Светлана Музыченко: В конце 80-х - начале 90-х годов, я считаю, это был пик документального русского кино, российского, советского, екатеринбургская была школа, рижская, ленинградская… Я тогда работала актрисой, и мы, чтобы попадать и смотреть вот эти фильмы, ездили и в Москву, и в Екатеринбург, и я помню эти очереди на фильмы Герца Франка. Конечно, на меня это оказало огромное впечатление, и я просто пошла и поступила во ВГИК.

Елена Фанайлова: Ну, давайте, наконец, Сергея Мирошниченко послушаем.

Сергей Мирошниченко: Честно говоря, мне просто... я люблю людей, мне их жалко, и я хочу изменить мир, чтобы они лучше жили. Вот повод. А если чисто физиологически, у меня отец был слепой, и я был у него с трех лет поводырь. Естественно, поводырь, когда водит, то он очень много смотрит. Это, наверное, сказалось на выборе профессии, то есть я осматривал все - ямы и так далее, чтобы через дорогу перевести отца. Вот это повод был для того, чтобы пойти в кино, документальное именно кино.

Мумин Шакиров: У меня вопрос к Сергею Мирошниченко. Понятно, что свободного времени ни у кого почти нет, все заняты своим делом. Вы успешный документалист, много сделали, много еще предстоит, наверное, вам сделать. Но я знаю, что набрать курс - это тяжелое бремя, это крест.

Сергей Мирошниченко: И бесплатно.

Мумин Шакиров: И бесплатно причем. Зачем вам это нужно?

Сергей Мирошниченко: Сначала как-то получилось, в первый момент - я просто не понимал, как это трудно, первый набор мой я не знал. Мой мастер Кочетков Александр Степанович ушел из жизни, его мастерскую, в общем-то, мне передали, хотя я, конечно, был самым большим хулиганом в мастерской и даже был отчислен из ВГИКа за неправильные политические взгляды в то время. Но тем не менее мы оставались с ним друзьями, с мастером. Почему взял вторую? У меня есть черта такая характера - мне хочется все доделать до конца, сделать, страшно это говорить, продукт. Я понял, что когда я выпустил первую мастерскую, я в чем-то ошибся, что-то не доделал. И я специально взял вторую мастерскую, чтобы постараться все, что я задумал, довести до конца с этими ребятами. Но мне еще повезло, потому что пришло новое поколение. Честно говоря, я сейчас получаю огромное удовольствие. Это не исчисляется ни деньгами, ни сложностями, это просто удовольствие от общения с людьми.

Елена Фанайлова: Я хочу у ребят спросить: чему вы учитесь от своих мастеров, что вы хотите узнать у них, какие вопросы вы им задаете? Кто-нибудь может ответить на этот вопрос? Может быть, Саша, которая улыбается во время всего рассказа Сергея?

Александра Марченко: Наверное, первое, чему нас учит мастер - это любить людей, в первую очередь, это даже не кино. Наш мастер - это больше наш учитель по мировоззрению, по философии и по тому, как нужно относиться к жизни, к людям и к миру. Практически мы не так часто обсуждаем какие-то вопросы склеивания кадров, это уже последний план, когда мы это обсуждаем. Самый важный вопрос - как, почему этот мир устроен так или по-другому, почему одни процессы такие или другие? Это основная часть нашего преподавания.

Георгий Молодцов: Да, но и профессии нас учат тоже. Это тоже очень важно, потому что нужно знать, как кино делать профессионально. Потому что творцов может быть много, но ремесленников, людей, которые могут сделать работу профессионально, быстро и до конца… этому нужно еще научить и это нужно уметь, к этому нужно стремиться.

Азиз Саторов: Главный принцип, который пропагандирует наш мастер, - надо любить своих героев прежде всего и из этого уже делать свое кино.

Наталья Маханько: Ну, Азиз, не только любить, а иметь к ним какую-нибудь хотя бы даже если не любовь, но какое-то конкретное отношение. А что я хочу добавить Гоше, что, конечно, ремесленником быть хорошо и, наверное, можно сказать, что ВГИК выпускает… ну, в любой мастерской найдутся на каждом курсе ремесленники, но, наверное, в этой мастерской учат тому, что, помимо ремесла, ты мог вкладывать еще что-то большее, что есть внутри, чтобы это было больше, чем просто продукт.

Александр Габрильян: Я еще скажу, что нас учат тому, чтобы мы всегда оставались самими собой, чтобы мы не подражали никому, а несли свою правду.

Елена Фанайлова: Варя, есть что добавить?

Варвара Кузнецова: Да нет, я, по сути, согласна с предыдущими ораторами. Только вот этот момент ремесленничества и высокой духовности… ребята ее так резко разделяют. Но мне просто кажется, что все то прекрасное, что есть в человеке… Можно с долей иронии относиться к ремесленным навыкам, но нужно же иметь вот эти кисти и краски, чтобы это все прекрасное элементарно сделать видным и ясным для зрителей. И этому нас учат и, по-моему, хорошо учат.

Мария Кравченко: Кстати, насчет красок я дополню. Студенты замечательного, чудесного художника Саврасова вспоминали что, когда пришли некоторые люди к нему в мастерскую, а он входил - это была весна - и открывал окно: ребята, вот там окно, а как вы это напишете и как вы на это посмотрите, на то, что в этом окне... Вот примерно так я отвечу.

Сергей Мирошниченко: Лучше сказать: там грачи прилетели.

Мария Кравченко: Да, грачи прилетели.

Маттиас Айхер: Образованием во ВГИКе я в принципе не очень доволен, даже если сравнивать с образованием, например, в Германии, это совсем как другая речь. В Германии очень сложно поступить, я, к сожалению, не поступил, но я знаю людей, я работаю со студентами, там сам институт, как школа, дает студентам технический шанс себя реализовать, которого здесь, к сожалению, я не получил.

Елена Фанайлова: Мне очень интересным показалось то, что сказал Азиз Саторов: что слишком мало правды жизни сейчас на экранах и очень много фальши. По-моему, так вы сказали, да? Вы имеете в виду телевидение, кино или то, как представлено документальное кино в России?

Азиз Саторов: Я в данном высказывании имел в виду кинематограф игровой больше, потому что я, к сожалению, не так много смотрел документального кино, потому что недавно перешел только в документальную мастерскую. Но тенденция в игровом кино, которую я наблюдаю конкретно в Москве, она, по-моему, сейчас такая: снимают проголливудское кино такое, где героев абсолютно я не могу идентифицировать с жизнью в Москве, с собой и со своими друзьями. Хотя я живу в Москве уже три года, но кино, которое я смотрю, сводит всех людей под некую одну массу - все ходят в "Макдоналдс"... Мне трудно выразить свою мысль, но принижают всех людей, делают всех одного уровня, хотя каждый из нас имеет свою индивидуальную какую-то черту, и ее боятся высказать, не знаю из-за чего, наверное, из выгоды.

Мумин Шакиров: У меня вопрос - к тому, что сказал Азиз. Я посмотрел за последние два года около сотни картин, в том числе и зарубежных на различных фестивалях, и, глядя на эти картины, снятые за последние 2-3 года, приходишь к выводу, что документалисты рисуют очень печальную картину России...

Елена Фанайлова: То есть игровое кино очень такую красочную, целлулоидную, а...

Мумин Шакиров: Оно разное, но в том числе оно глянцевое. Документальное кино - оно абсолютно другое, то есть это пасмурные тона, минорное настроение, это социальные проблемы, зачастую просто чернуха, герои-неудачники. То есть, глядя на этот пейзаж, удивляешься: неужели режиссер не видит ничего другого? Поэтому у меня вопрос к вам: разделяете ли вы такую точку зрения, если да, то почему, на ваш взгляд, документалисты фиксируют не лучшую сторону человеческой жизни?

Светлана Музыченко: А где вы видите это, на зарубежных фестивалях?

Мумин Шакиров: Нет, я, во-первых, хожу в Дом кино, во-вторых, я бываю на разных фестивалях, перечислять их нет смысла, их достаточно много.

Светлана Музыченко: Мне-то кажется, что есть какой-то выбор, отбор какой-то специальный. То, что посылается на Запад, за границу - у меня такое ощущение, что специально выбираются фильмы, где русские свиньи и алкоголики, это есть такое, действительно. Но я знаю, что наряду с этим создаются и хорошие фильмы.

Сергей Мирошниченко: Света, не без этого, конечно.

Светлана Музыченко: Не без этого, но не в такой концентрации.

Мумин Шакиров: Я не хочу делать акцент на том, что это та критика, о которой вы говорите, я хочу говорить о том, что печальная картина России говорит о серьезных проблемах. Но режиссеры, на мой взгляд, видят (или представляют) современный мир серыми красками. Я не говорю о радикальных каких-то приемах, но когда смотришь телевидение - это одна картина страны, а документальное кино (которое, кстати, очень редко бывает на телевидении), авторское документальное кино - это совершенно другая страна. Почему?

Александра Марченко: Если можно, я попробую. Вы затронули очень больной вопрос, потому что это главная тема, которая обсуждается у нас в общежитиях. Главный вопрос - почему показываются такие люди и почему только это показано? Единственный ответ, который мы нашли (можно еще дискутировать на эту тему): это на поверхности и это легче всего снять. Легко снимать человека, который себя не контролирует, который в алкогольном опьянении, легко снимать полубольных людей, незащищенных, это очень просто и это всегда эффектно. Это первое, что приходит в голову. Я надеюсь, кто-то продолжит дискуссию...

Георгий Молодцов: Когда в начале 90-х пошел такой поток, люди сознательно понимали, что делают это на Запад, это возьмут, и они смогут это продать. Сейчас же пошло поколение молодых режиссеров, которые это делают искренне, искренне показывают чернуху. Это небольшая прослойка людей, которые по каким-то причинам выплывают как раз на международные форматы, и, когда с ними общаешься, ты понимаешь, что они это делают искренне. И вот это наиболее страшно, что есть такая тенденция.

Александра Марченко: Мы с Георгием обсуждали этот вопрос недавно. Возможно, от того, что не хватает широкого распространения документального хорошего кино. То, что по телевизору показывают, - это плохое документальное кино. Или показывают... Если в большом формате идет, то только "грязное" кино. Мы не видим хороших исторических документальных фильмов, которые были раньше, и это тоже связано с этим.

Елена Фанайлова: Мы начали обсуждать, почему же российское документальное кино представляет жизнь в столь мрачных красках. Прозвучали два соображения - Александры и Георгия: а) проблемы легче всего показывать и проблемных людей легче всего показывать, и второе - то, что такое кино довольно легко может быть востребовано на Западе, скажем так, это некий фестивальный тренд - Россия, как зона бедствия, зона катастрофы. У кого есть еще комментарии, есть соображения?

Варвара Кузнецова: Мне кажется, что самое печальное в данной ситуации то, что этот фестивальный тренд еще и востребован в России, я просто могу сказать по своему примеру. На втором курсе совершенно случайно (я просто по первой профессии переводчик) во время того, что случилось в Беслане, я поехала с итальянскими журналистами туда, как переводчик. У меня с собой была камера, и то, что было (я никогда не была в "горячих точках"), как-то на меня произвело очень большое впечатление. Я там что-то снимала, естественно, как-то непрофессионально, потом из этого сочла нужным нечто смонтировать, меньше всего это похоже на фильм, такой ролик памяти. Я его сделала и ладно. Я продолжила делать какие-то свои другие работы, они могут быть хорошие, плохие, на мой взгляд, они хотя бы имеют отношение к кинематографу, в отличие от того ролика памяти. Но самое ужасное, что этот фильм преследует меня уже года полтора, наверное, потому что я подаю в России на российские фестивали какие-то другие свои работы, связанные, по-моему, с гораздо более светлыми внутренними сторонами жизни, и в результате непонятно каким образом, мистическим совершенно отборщики находят где-то этот несчастный "Беслан. Свидетели", куда не я его совершенно отправляла, и это происходит уже на котором фестивале. У меня такое ощущение, что и в России тоже как будто приятно смотреться только в кривое зеркало самим. Ладно, когда за границей нас хотят видеть сирыми и убогими, смотреть на нас под таким углом, но сами...

Сергей Мирошниченко: Варя, а почему ты решила, что хотят?

Варвара Кузнецова: Ну да, может быть, мы сами это навязываем.

Сергей Мирошниченко: Понимаешь, я был на фестивале в жюри. Я тебе прямо скажу, Лейпцигский фестиваль был, и очень хорошие люди в жюри, умные, талантливые люди. В какой-то момент показали один из очередных наших хороших фильмов, сделанный на очень такую проблемную тему, национальную тему, и в конце фильма видно, что главный герой в абсолютно нетрезвом состоянии пытается покончить с собой, режет что-то, и все. И мне один человек замечательный, журналист и главный редактор журнала был на то время, сказал: "Сергей, ну почему вы стали так - возьмете, купите водки, поставите своим героям и фиксируете их? Но ведь мы-то это уже видим, мы-то это понимаем. Вот когда были сняты "Беловы" Косаковского, это было для нас откровение и очень сильное. Мы потрясены были. Но сейчас нам непонятно абсолютно, почему в вашей стране 44 миллиардера, а из вашей страны все время идут какие-то полумаргинальные люди, появляются на экране в нетрезвом состоянии?" "Это выгодно, - он спросил, - вашим миллиардерам, чтобы вы так показывали? Чтобы показывали, что на этих рабов и скотов денег тратить не надо, ни на демократию в этой стране денег не надо, что эти рабы и скоты могут только в рабстве жить?" Я так внимательно его выслушал (он датчанин, замечательный человек, умница) и задумался: может быть, он прав? Конечно, я постарался доказать, что эта картина не такая, я очень рад, что она получила приз, но внутренне во мне поселилось вот это ощущение, что это просто... Дело в том, что вот эти маленькие камеры дают огромную возможность проникновения в маргинальный мир. Конечно же, каждый режиссер должен искать потрясение, должен искать драматические ситуации, без драматических ситуаций нет искусства. Легче всего спуститься вниз, на дно и попытаться зафиксировать эти ситуации. Но ведь обычно чем отличается чернуха от трагедии или от драмы? Тем, что в конце люди выходят после "Гамлета", допустим... убивают там всех героев, но ты выходишь - и ты обогащен мыслью автора, теми его идеями, и ты хочешь изменить мир или задумываешься, как можно в этом мире существовать. А тут последнее время ты отсматриваешь часть фильмов и думаешь: а может быть, и ничего не надо делать? Обреченность. Я бы не хотел, чтобы в моих ребятах была обреченность. И я увидел в их работах, да, жесткие темы. Например, Маша Кравченко сняла, я считаю, одну из самых интересных сейчас картин о Чечне, там очень по-жесткому все это говорится. Но ты выходишь, и у тебя есть ощущение боли и надежды. Не обреченности.

Елена Фанайлова: Спасибо Сергею Мирошниченко. Я бы вот только Варе Кузнецовой сказала, что на месте ваших отборщиков я бы, наверное, тоже выбрала бы фильм о Беслане по одной просто причине: не потому что Беслан относится к зоне чернухи, а потому что российское общество после Беслана - это примерно, видимо, что американское общество после 11 сентября, это какая-то такая точка, которая очень сильно изменила сознание людей, и они постоянно к этой травме возвращаются и будут, видимо, еще довольно долго пытаться думать над этим событием, возвращаться в том числе ко всему, что было снято, задокументировано в это время.

Варвара Кузнецова: Беслан, простите, это, скорее, не зона чернухи, это зона несчастья, и это зона несчастья, зона бедствия вокруг России, то есть как будто сами же ее усугубляем.

Елена Фанайлова: Варя, это зона того, что называется "экзистенциальной катастрофой". Я думаю, что бесланская тема гораздо выше и гуманистичнее, чем та зона разрухи, о которой мы сейчас говорим. Я бы с большим интересом прослушала, над чем вы сейчас работаете, потому что мы говорили о том, что, видимо, ваша позиция каким-то образом отличается от общепринятости, что документальное - это непременно сплошной поток жизни, нечто вроде шоу "За стеклом". Вот вы как-то против этого, против чернухи, как она есть. Давайте, может быть, с Маши Кравченко начнем, поскольку ваш преподаватель сказал, что вы сделали фильм о Чечне... А вот мне интересно, каким образом вы это сделали? Кто-то ездил туда или вы туда ездили?

Мария Кравченко: Да, спасибо. Я бы хотела добавить несколько слов к предыдущему вопросу, потому что меня Сергей Валентинович опередил, я бы тоже хотела разграничить понятие нарочитости в плане такого "черного" кино и драматического восприятия жизни режиссерами данного исторического этапа, сейчас-проживания нашей страны. Это действительно разные вещи, но это все равно, если посмотреть на нашу русскую литературу и соотнести количество произведений и авторов, которые писали какие-то веселые вещи, грубо говоря, и драмы, трагедию, скажем так, если правильно. Это к предыдущей теме. А то, что касается кино, которое я сделала, оно было снято в нескольких местах, и одно из этих мест - город Грозный, куда мы поехали.

Елена Фанайлова: Про кого это кино, кто ваши герои?

Мумин Шакиров: Можно короткую справку? Дело в том, что Маша родилась в Грозном. Это важно.

Мария Кравченко: Герои - просто люди, это несколько поколений: это поколение то, которое пережило Великую Отечественную войну; это поколение наших матерей и отцов; и поколение, собственно говоря, нас, 20-летних.Всех людей, которые это пережили, и что с ними сейчас происходит, как складывается их жизнь, как перевернулась их жизнь.

Елена Фанайлова: Это люди разных национальностей?

Мария Кравченко: Да. Принципиально в фильме две линии, главных два героя - это чеченский парень и русская девушка. Чеченский парень в России считает, что на то место, где стоял его дом, он не вернется никогда. И русская девушка, которая приезжает к своему дому в город Грозный, который стоит...

Сергей Мирошниченко: Ты назови. Чеченский парень - он достаточно известный человек.

Мария Кравченко: Мой герой - это Артур Ацаламов, вокалист группы "Мертвые дельфины", и второй герой - это я. Так случилось, что Артур должен был ехать в Грозный и идти к тому месту, где стоял его дом. Но так получилось, что у них была запись альбома, и он не поехал. Были тоже люди, которые должны были ехать, они просто побоялись. И мы поехали сами. Я давно очень хотела приехать к своему дому. Я была на 90% уверена, что его нет. И это был такой репортаж-эксперимент, если можно так сказать коряво.

Елена Фанайлова: А кто оператором был?

Мария Кравченко: Оператор - Иван Финогеев, студент ВГИКа тоже, операторского факультета, Юсов у него мастер. Сейчас он четвертый курс заканчивает.

Елена Фанайлова: Кто готов следующий рассказать?

Варвара Кузнецова: Я, будем надеяться, на финишной прямой (а не кривой) завершения работы в рамках российско-польского проекта. Польские студенты снимали в России, а русские - в Польше. То есть нужно было как-то по-новому посмотреть на действительность чужой страны. Я, соответственно, выбрала то, что мне было бы интересно и здесь, то есть молодых ребят, которые как-то пытаются изменить действительность вокруг себя. Ну, грубо говоря, такие конструктивные польские панки. Не люблю говорить про кино, которое сейчас вот делается, уже готово к тому, чтобы родиться окончательно. Я просто сейчас титры приклеиваю. Это немножко болезненно.

Елена Фанайлова: То есть это про польских молодых людей?

Варвара Кузнецова: Это про польских молодых ребят. Наверное, в России тоже есть такие молодые ребята, но просто я заметила, что вся левая альтернатива у нас - она немножко деструктивная. Я заметила, что очень многие попытки снять нечто подобное в России, про подобную прослойку общества, как раз заканчиваются этой пьяной, дурной, укуренной чернухой. А там… Чем, собственно говоря, они меня привлекли? Тем, что они такие очень свободные и очень, не побоюсь этого дурного слова, конструктивные люди. Мне приятно было о них снимать. Они более свободные, чем я. Я им немножко завидую.

Маттиас Айхер: Я сейчас снимал фильм о самой красивой девушке в России. Начался монтаж уже.

Елена Фанайлова: Это про конкурс красоты?

Маттиас Айхер: Да, конкурс красоты. Ездили в несколько городов в России, в основном в южные города - Волгоград, Саратов и другие. Выбирают 24 девушки, которые потом проходят конкурс в Москве, целая неделя - подготовка до финала; и это все мы снимали. Очень интересно, что это не только красивые девушки, что нас интересовало, интересно показать желания, их мечты, почему они хотят стать моделями. И вот это мне очень транспарентно и очень динамично, это, мне кажется, очень хорошо для кино. Сейчас еще будет монтаж, надеемся, что с помощью мастера получится хороший фильм.

Александр Габрильян: Я вначале планировал снимать про человека, который инвалид, у него нет ни рук, ни ног, чемпион мира среди инвалидов в нью-йоркском марафоне. Так получилось, что я поехал снимать в Ульяновск про детей-сирот. Автор идеи - Анна Михалкова. Но я вернулся оттуда и решил, что это будет курсовая работа. Это дети, которые являются сиротами при живых родителях. Я отснял первую экспедицию. В июле собираюсь поехать во второй раз. Но сейчас проблема будет в том, что мне придется их собирать по всей Ульяновской области, потому что их в течение мая расселят по всем приютам. Те герои, которых я отобрал, их было 10 человек, в итоге после отсмотра материала их оказалось шесть… Завтра отправляют самого главного героя, которого я полюбил, в Ульяновск. Мне хочется сделать вот про этих ребят.

Азиз Саторов: Я сейчас работаю над проектом: в 1989 году был набран курс в Таджикистане под руководством Михаила Глузского. Они приехали во ВГИК, и в 1993 они закончили. То есть, когда поступали, был Советский Союз, и, по идее, их должны были вернуть в Таджикистан уже профессионалами, актерами для Таджикской киностудии. Но получилось, что Советский Союз развалился, и ребята выживали, кто как мог. Сейчас, спустя 13 лет после этого, я нашел троих героев, четверых, точнее, из этой мастерской, и как они живут сейчас. Один из них работает в Театре Виктюка на протяжении 10 лет, один из них - в театре "Бенефис", который находится на Черемушках, и один из них - свободный художник, он рисует, и они все подрабатывают тем, что снимаются в кино в эпизодических ролях в основном.

Наталья Маханько: Мы снимаем фильм на пленку 35 миллиметров. Если сказать коротко, то это будет черно-белый фильм-притча (если он действительно получится, конечно) о неком человеке, который приводит души умерших людей на другой берег реки. Собственно, все.

Елена Фанайлова: Нет-нет-нет, пожалуйста, поподробнее. Потому что как это - кинематографическими средствами снять то, что невозможно увидеть? Что это за человек?

Наталья Маханько: Героиней является лифтер в больничном лифте, которая, нажимая на кнопки, в итоге привозит кого-то...

Елена Фанайлова: Понятно, что кого-то она везет в операционную, кого-то в морг. Я правильно понимаю?

Наталья Маханько: Да.

Елена Фанайлова: А вы как-то самостоятельно нашли этот сюжет?

Наталья Маханько: Просто во время, когда тебя везут в этом же лифте, смотришь на человека...

Александра Марченко: Меня очень интересует давно вопрос "женщина в России", само понятие женщины и как женщина существует, потому что это настолько глобальное существо - женщина в России и настолько поразительное, что именно я решила обратиться к этому. Еду я в город моих предков Кинешму на текстильную фабрику, где работают одни женщины среди пыли, громыхающих машин, в каких-то халатиках, они улыбаются при всем при этом и делают какие-то вафельные полотенчики. Вот этот ужас и при этом их радость какая-то, остаток позитива меня и поразили, когда я приехала туда, посмотрела, и я буду снимать про этих женщин, про этот женский коллектив.

Александр Кугель: У меня сейчас такой этап, что под большим вопросом стоит возможность реализации этой идеи, которая задумывалась, потому что герой… его состояние здоровья сильно ухудшилось за последнюю неделю. А герой этот - Виталий Лазаревич Гинзбург, лауреат Нобелевской премии 2003 года по физике. Фильм хотелось построить по принципу встреч Гинзбурга с людьми - его знакомыми и не совсем знакомыми, но в любом случае очень интересными людьми, и разговор должен происходить на темы, понятные не только специалистам по астрофизике, по сверхпроводимости, но и вообще на темы, которые понятные всем. У данных людей это получается очень интересно, то есть создается впечатление такого Олимпа, где разговор идет немножко на другом уровне. Но, вообще, можно еще пару слов сказать по поводу предыдущего обсуждения? Наверное, эта тема стоит так остро - вокруг вопроса чернухи и так далее, потому что эти фильмы в большинстве своем очень плохие, потому что если бы эти фильмы были бы хорошими, то мы бы не воспринимали их, как просто чернушные фильмы, может быть, говорили бы о них по-другому, с какими-то другими критериями их оценивали. Еще, наверное, тенденция такая времени существует, что тема важнее, чем то, как сделано. То же самое, если посмотреть, что происходит в Голливуде, когда социальные вопросы ставятся выше, чем формы воплощения замысла. И когда какие-то интересы политические или социальные оказываются более значимыми, чем художественные, артистические интересы. И вот мне кажется, что в нашей мастерской как раз мы пытаемся с этой тенденцией бороться.

Георгий Молодцов: Я коротко скажу, что я просто в Абхазию хочу. У меня там жил дедушка и мне очень интересно поймать то состояние людей, которые были в моем возрасте, когда у них был конфликт, просто хочется с ними поговорить.

Елена Фанайлова: У Мумина Шакирова есть вопросы.

Мумин Шакиров: Точнее, это продолжение темы. Вы все прекрасно знаете, что у нас происходит на телевидении, и я начну с того, что скажу, что на телевидении существует цензура, это уже никому не надо доказывать, по крайней мере, в информационных программах. Но не каждое документальное кино может пройти на телевидении, это вы, наверное, тоже знаете. Вопрос очень простой. Вот вы знаете, что можно снимать, а что нельзя? Есть ли у вас внутренний цензор? Я бы хотел, чтобы каждый, кто хочет, высказался: знает ли он, что можно, а что нельзя заведомо?

Мария Кравченко: У меня тоже, наверное, встречный вопрос: можно и нельзя для кого?

Мумин Шакиров: Для себя.

Елена Фанайлова: Для того, чтобы общество это увидело, я бы вот как это сформулировала.

Мумин Шакиров: Вы уверены, что то, что вы будете делать, это обязательно покажут на телевидении или вы считаете, что нет, есть моменты, которые могут не понравиться властям?

Мария Кравченко: Дело в том (я думаю, что в этом существенное отличие нашего поколения, нас, молодых, от предыдущего поколения), что мы меньше задумываемся о том, как это будет восприниматься какими-то субъектами власти или людьми, которые могут повлиять на судьбу нашу кинематографическую, на судьбу, как профессионалов. И, вообще, если спросить каждого из нас, как он видит судьбу кино, которое снял, меньше всего будет высказываний на тему того, что он задумывался о том, какая будет у этого кино судьба именно в плане показа - пустят, не пустят это кино и так далее, в плане цензуры.

Мумин Шакиров: То есть вы с оптимизмом смотрите на это?

Мария Кравченко: Да.

Елена Фанайлова: У кого есть еще ответы на этот вопрос?

Варвара Кузнецова: Мне кажется, Маша права в том смысле, что у нас это не настолько сидит в подкорке. Когда я была в Беслане, меня не очень волновало... Я, во-первых, это снимала не для того, чтобы потом из этого кино делать, а просто так получилось, но, мне кажется, что в любом случае очень многие из ребят нашего поколения, так обобщая, снимая какую-либо острую тему, в первую очередь будут полагаться на своего внутреннего цензора. Видимо, это такая подростковая наивность или потому что росли в свободные 90-е, никто не будет... Это вопрос, который встанет в последнюю очередь.

Мумин Шакиров: Я бы хотел, чтобы Сергей Мирошниченко об этом сказал, потому что как раз он прошел огонь и воду и прекрасно знает, что такое цензура на телевидении.

Сергей Мирошниченко: Дело в том, что я знаю, какая была цензура и в Советском Союзе и после, и сейчас. Цензура существовала везде. И в Англии она тоже существует. Я работал на английском телевидении, она существует. Это факт. Просто я думаю, что это я обязан сделать с ребятами, просто обязан им помочь. Они должны быть уверены в том, что их кино покажут, уверены в своей правоте, чтобы они не снимали фигу в кармане и после этого стеснялись ее и боялись, а они открыто снимали то, что они думают, и доказывали это, и заставляли в итоге потом, когда они станут старше, показывать свое кино, заставляли считаться со своим мнением. Потому что если мы не создадим гражданского общества, где мы будем влиять на мир, то кто-то будет влиять за нас на этот мир. Я считаю, что средний класс... А что такое режиссер? Это средний класс, middle class . Он должен научиться влиять на мир, должен научиться бороться, отстаивать свои права. Дело в том, что когда я даю картину свою, конечно же, существуют какие-то ко мне иногда требования. Но я всегда воюю за каждую поправку. Я сознательно иду «с перехилом» иногда, чтобы можно было понять, что вырежут только небольшой какой-то кусок, специально отдают. Знаете, есть такая специальная собака, которая пробежала и пописала на заднем плане, и ее вырезали в итоге. Но я никогда не отдаю без боя свои картины. И, вы знаете, уважают.

Елена Фанайлова: Последняя ваша работа - это фильм об Алешковском, если я правильно помню.

Сергей Мирошниченко: Да.

Елена Фанайлова: Там был какой-нибудь эпизод, который вызвал бы сомнения у каких-нибудь власть придержащих?

Сергей Мирошниченко: Дело в том, что там есть ненормативная лексика, это же Юз Алешковский... Да, традиционная, но ненормативная. Там был момент, который, ну, попросили «запикать», так сказать, а все остальное приняли. Я думаю, что если бы я не был таким конфликтным человеком, если бы я не доказывал правоту... Бывали предложения вырезать то, это, вкусовые причем, дикая вкусовщина была, но когда я сказал: хорошо, я обязательно расскажу, вы пришлите мне бумажку… Я всегда прошу прислать бумагу с поправками, и те люди, которые эти поправки пишут, они сразу отказываются от них, потому что они понимают, что дальше я могу это опубликовать, рассказать про это. И они мне просто позвонили, сказали: ведь мы же друзья, зачем же ты это делаешь? И все, на этом закончилось. Я думаю, что наступает время, оно обязательно наступит у этих ребят, когда с их правом на слово будут считаться внутри страны, и, более того, пройдет еще год-два каких-то, но мнение независимых людей понадобится самому государству, потому что иначе - тупик, пустота, глупость, а глупость порождает застой и вырождение, в конце концов. А у этих ребят сил много, они - новое поколение, поколение свободомыслящих людей. Я впервые столкнулся с тем, что у молодежи есть убеждения, есть люди левых убеждений, есть люди правых убеждений, они спорят между собой, и у людей появились убеждения. Предыдущий курс - там были очень талантливые ребята, но у них была обреченность. Обреченность, конечно, порождает рабство, рабство творческое порождает серость. И вот эта серость, из которой мы выбраться не можем, даже уже денег много вложено, но мы никак не можем выбраться из этой серости, думаю, что следующее поколение разрушит эту вещь, почему-то я верю, что они создадут выдающиеся произведения. Не обязательно те люди, которые сидят за столом, мне бы хотелось, конечно, но мне кажется, что это то, как в 60-е годы пришло поколение победителей, я думаю, что в них есть этот ген победителей, ген такого эгоизма. А мне нравятся эгоисты.