Марина Тимашева: По России катится волна фестивалей, посвященных Гоголю. Зачем? «Не дает ответа». Ведь, если судить по репертуару наших театров, - у Гоголя всегда фестиваль и вечный юбилей. Во-первых, потому что он – гений. Во-вторых, потому что в России почти ничего не меняется. Иной раз подумаешь: может, мы ничего и не собираемся менять, чтобы великая русская литература не утратила своей актуальности? Не нужно нам никакого без нее благополучия. Иное дело, что разным временам созвучны разные произведения Гоголя. То 300 тысяч одних курьеров вдруг прискачут на российские сцены, то вдруг особо важной окажется проблема выбора женихов из гоголевской “Женитьбы” (конечно, с политическим подтекстом). Или вот, как как теперь, гусаками двинутся Иван Ивановичи с Иванами Никифоровичами (в прошлом году – спектакль Александринского театра, в этом – премьера в Театре имени Маяковского). А еще необыкновенно заметен стал “Портрет” из “Петербургских повестей” Николая Васильевича. Его премьеру сыграл, вместе с ансамблем “Эрмитаж”, Российский Академический молодежный театр. Режиссер – Алексей Бородин.
Маленький, на час двадцать минут, спектакль для одного артиста, Алексей Бородин поставил вслед многофигурной и многочасовой трилогии Стоппарда “Берег утопии”.
Алексей Бородин: Это было три года назад, мы отдыхали с моим старшим внуком, ему было 11 лет тогда. А ему по программе нужно было прочесть “Портрет” Гоголя. Я говорю: “Давай прочитаем так: я - две странички, ты - две странички”. Это были увлекательнейшие вечера, которые, замирая от страха, от смеха, мы это время с ним провели. Снова возобновились мои детские воспоминания об этой вещи, и когда однажды я был на концерте потрясающего музыканта Алексея Уткина и его замечательного оркестра, это совершенно неожиданно соединилось одно с другим. Возник Бриттен, и тогда это все вообще повернулось неожиданно. А Гоголь, Рим - должна быть не русская музыка, должна быть западная музыка, тогда появился Рихард Штраус и все остальные композиторы.
Марина Тимашева: Вот когда ребенок маленький, я так помню, во всяком случае, он действительно это все читает как какую-то мистику. Вы сами сказали слово “страшно”. Но сейчас вы - взрослый человек. Что для вас лично самое существенное в этой истории, потому что там очень много тем, подтем, развития тем?
Алексей Бородин: Здесь тема, которая лично меня волнует: ответственность людей, которые занимаются творчеством, перед тем, что они делают. Эта ответственность и понимание того, что такое творчество, что такое вообще существование человека… И то, что раздирается в Гоголе самом, и в этом “Портрете” между понятиями тьмы и света. Вот это среднее между тьмой и светом, в котором, в основном, сейчас все стремятся жить, мне кажется, есть глубочайшее заблуждение временного нашего существования на этой земле, глубочайшее. Представление о свете в лабиринте очень, мне кажется, важно. Мне так хотелось, чтобы в спектакле свет какой-то из этого возник.
Марина Тимашева: Вы когда-нибудь видели сами желтые глаза ростовщика, дьявола?
Алексей Бородин: Каждый видел. Это искушение. Гоголь бесстрашно туда бросается именно для того, чтобы потом из этого каким-то образом выйти.
Марина Тимашева: Строгие, лаконичные, выразительные декорации сочинены Станиславом Бенедиктовым. На сцене стоят пюпитры, похожие на подрамники, или это рамы, похожие на пюпитры – жанр спектакля определен, как “фантазия для драматического артиста, гобоя и оркестра”. Артист – Евгений Редько, оркестр - ансамбль солистов “Эрмитаж”, струнники под руководством гобоиста Алексея Уткина. У знаменитого музыканта уже есть опыт работы в театре.
Алексей Уткин: У нас были опыты с очень известными и , я не преувеличиваю, гениальными артистами, такими, как Михаил Михайлович Казаков и Александр Георгиевич Филиппенко. Они нам сообщили энергию, которую мы перенесли в этот спектакль. Это совершенно другое, безусловно, но мы уже были готовы.
Марина Тимашева: Музыка, вы сами занимались выбором?
Алексей Уткин: Я, естественно, выбирал сам, но окончательное слово было за Алексеем Владимировичем.
Марина Тимашева: Какова была ваша логика, почему именно эти композиторы – Телеман, Бриттен… . По какой логике вы выстраивали музыкальную композицию?
Алексей Уткин: В каждом отдельном случае была своя логика. Общий принцип это, во-первых, самодостаточность. Музыка ни в коем случае не была иллюстрацией к действию. Соответственно, она должна была контрастировать, жить в конфликте с происходящим на сцене. В том-то, наверное, прелесть этого сюжета, что он близок каждому из людей и, особенно, людей, которые близки к искусству, к культуре. Я думаю, что можно по-разному это представлять, но тот самый дьявол сидит в каждом из нас, и надо думать, как с ним бороться.
Марина Тимашева: Текст произведения Гоголя перенесен на сцену почти без изъятий, один актер выступает и от имени автора, и от лица всех персонажей повести. С ним в дуэте – музыка Георга Филипа Телемана, Бенджамина Бриттена, Генри Перселла, Рихарда Штрауса, Алессандро Марчелло и Джона Маклафлина.
(Звучит фрагмент спектакля)
“Портрет” Гоголя - произведение, принадлежащее романтизму. Тут и мотив двойника (персонажа, переходящего в какое-то другое измерение после смерти или в результате магических манипуляций), и одушевленный предмет (старик с портрета, подбрасывающий художнику деньги), и напоминающая детектив сюжетная интрига - все это типичный для позднего романтизма комплекс художественных средств. Довольно вспомнить "Пустой дом" Гофмана: в нем тоже - живой и странный портрет, предыстория которого раскрывается по ходу произведения. Также от поздних романтиков Гоголь унаследовал прием романтической иронии, то есть изображение "треснувшей целостности", расхождение между сущностью и видимостью; эта штука берет начало в, характерном для раннего романтизма, философском представлении о скрытом мире, лежащем за гранью зримой реальности, но поначалу это было радостное представление, которое поздними романтиками было переведено в область жутковатой мистики. У них-то и появляется типичное противопоставление поэта толпе, романтика - обывателю. И образ талантливого художника, превращающегося в завистливого Горлума, уместен именно в позднем романтизме. Таков гоголевский Чартков – человек, продавший талант и душу дьяволу
(Звучит фрагмент спектакля)
Сделка Чарткова с чертом продиктована, как видите, вполне земными резонами: он хочет, как бы это теперь сказали, “раскрутиться”. И разворачивается перед нами история о том, как одаренный человек превратился в светского, гламурного ремесленника. Ближе к финалу он уничтожает творения соперников – тех, что набрались терпения и сохранили в чистоте свой великий талант. Этим поступком Чартков сильно напоминает тех, кого теперь зовут “актуальными художниками”. Они, конечно, топорами не машут, красных петухов в музеи не подпускают, просто используют чужие творения для своих скудоумных инсталляций, загребают жар чужими страданиями и чужим величием. А, возможно, когда-то были талантливы, как художник Чартков, которого в РАМТе играет Евгений Редько. Ему эта роль идет, потому что он – актер редкого на наших просторах романтического типа. Только увидев его, понимаешь: Чартков бесконечно одарен и глубоко несчастлив.
(Звучит фрагмент спектакля)
Но Чартков страстен и нетерпелив. И то, что натворит со своей жизнью, отчасти происходит от этой болезненной горячности и неумения ждать. Точно и очень умно Евгений Редько ведет своего героя к катастрофе. К финалу его Чартков выглядит, как тот страшный оживший старик с портрета, соблазнивший невоспитанную юную душу, убедивший отречься от божественного дара, то есть от самого Бога.
(Звучит фрагмент спектакля)
Тут следует заметить, что вот сам Евгений Редько никогда и ничем своей репутации не запятнал: не раздавал напра-налево дурацких интервью, не баллотировался в Председатели творческого союза, не метил в кресло директора Дома актера, не мельтешил по телесериалам. Берег и актерский дар, и честное имя. И что же? На премьерном спектакле он получил больше букетов, чем даже БГ на юбилейном московском концерте. И это значит: что можно быть любимцем публики и без сделок с собственной совестью. Вот я и спрашиваю Евгения Редько: Когда вы впервые в жизни почувствовали себя знаменитым? Вот эта слава, о которой говорится у Гоголя, когда она мелькнула перед романтическим и, в то же время, характерным, замечательным артистом Редько?
Евгений Редько: Да не мелькает она совсем. Иногда кто-то намекает. Вдруг подходит человек и говорит: “Я бы хотел, чтобы вы ответили на несколько вопросов, потому что я сейчас пишу работу в институте, на психфаке, и мне нужно проследить природу становления славы”. Я долго не мог понять, про что он говорит, он меня просто поставил в тупик. Знаете, как-то это все неинтересно. Мне кто-то когда-то писал характеристику, и там была фраза: “иногда он проходит мимо своих собственных, очень значимых событий”. Ты понимаешь, до какой степени для меня это словосочетание с-л-а-в-а рассыпается во что-то другое, и это место занимает, может быть, для кого-то более примитивное, а для меня - более важное. Например, еду в метро, в одну и ту же дверь заходим с незнакомыи молодым парнем, а сзади какая-то девочка китаянка с огромным тюком. Он начинает ей помогать этот тюк тащить, помогает ей зайти. А водитель этого бесконечного поезда метро… Как нам кажется, это избранная профессия, этот человек ведет состав людей под землей, какая отобранность должна быть, какого качества это должны быть мужики, а не мужланы, не жлобы… Он видит, что молодой парень помогает женщине, и перед его носом закрывает дверь. Понимаешь, вот это меня волнует, а все остальное это дребедень.
Марина Тимашева: Женя, но, если человека не искушала слава, то история, описанная Гоголем, понятна артисту Редько, а не человеку?
Евгений Редько: Хороший вопрос. Очень много ролей, которые захватывают душу – Белинский, Лорензаччо, Фигаро, сколько там моего. Фигаро не так весело, так все это тоже через боль. И радость через боль, и веселье, и грусть, все это так интересно, так важно. Здесь, конечно, было непросто. Но этот спектакль не только мой, это же работает команда. Мы делимся друг с другом каким-то историями, историями Гоголя, его жизни, его произведений. Вы представляете, какое количество информации, чисто литературных эссе, один Золотусский чего стоит! Это потрясающее ощущение, когда тебя спрашивают: “А вам не грустно от того, что вы играете “Берег утопии”, и сейчас нет таких людей?”. Как нет? А Игорь Золотусский! Мы - современники Анны Политковской!
Очень коварный текст. Гоголь не паинька, не святенький, очень жесткий автор, очень горький автор, рыдающий в каждом слове, в каждой строке, переворачивающий, конечно, такие человеческие комплексы, истории, характеры. Но, возвращаясь к Игорю Золотусскому, он прав - Гоголь ждал не рукоплесканий, а сострадания. На “Ревизоре” похлопал царек, и все захлопали. «А никто не заплакал, потолок не обрушился».
Марина Тимашева: Вот я смотрю, только что на сцене стоит Женя Редько, и он играет художника Чарткова, а через ровно секунду в этом человеке вдруг проступает….
Евгений Редько: Демоническое, как говорится, там.Там такие удивительные ноты у Гоголя. У музыканта ноты, у меня тоже ноты. Я же к этой ноте должен подойти, чтобы взять дыхание, а потом взять эту ноту. Я думаю, что в ткани произведения есть все ноты, о которых Гоголь предупреждает, и они звучат сами. В чем мука? Чтобы звучащая мысль звучала у живого актера, чтобы он был очень хорошим музыкантом. Мне же нельзя остановиться, размять руки, и - еще раз. Все, партитура летит, высокотемперированный клавир.
Марина Тимашева: Вот теперь спорят, чей Гоголь. Родился на Украине, писал по-русски, видывал виды Италии, наследовал Гофману. Он – ничей, никем не приватизирован, никому не по карману и не по росту. Повторю для внятности пару строк из повести “Портрет”: “Ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое созданье искусства. Оно не может посеять ропота в душе, но звучащей молитвой стремится вечно к Богу”.
