Режиссер Валерий Балаян снял документальный фильм о писателе Викторе Некрасове. Часть съемок проходила в Париже, где Виктор Платонович прожил эмигрантом 13 последних лет своей жизни.

— Валерий, в вашем активе более пятидесяти документальных фильмов. Что для вас было наиболее примечательным из ваших европейских работ?
— В последнее время жизнь выталкивает на то, чтобы копать историю, и мне пришлось заниматься несколькими проектами, связанными с неизвестными страницами истории — особенно российской эмиграции. Поэтому приходится часто бывать в Германии, во Франции. В частности, я сделал фильм о нескольких русских судьбах, которые достаточно драматически поворачивались после второй мировой войны. В частности, о судьбе Натальи Маковой, отец которой был заброшен американцами на самолете в 1953 году и через месяц расстрелян, а Наташа Макова, подданная Франции, бросила тут своих детей, когда наступила перестройка, уехала в Москву и безуспешно добивалась реабилитации отца. Вот такая история, «Письмо расстрелянному отцу». Есть еще ряд проектов. Слава Богу, пока наше государство сидит на нефтяной игле, что-то перепадает и культуре, и мы этим пока пользуемся. Не знаю, что будет дальше.

— У вас есть фильм «Владимир Набоков. Тайная страсть». О чем он?
— Это история любви Набокова и Ирины Гуаданини. Может быть, одна из драматических страниц в судьбе Набокова. Это было здесь, в Париже, это был страшный момент, когда брак мог быть разрушен. Он был счастливым отцом, счастливым мужем и, вдруг, такая вспыхнувшая страсть. Я Набокова очень люблю, считаю, что Набоков, Платонов и Бабель — это три крупнейших фигуры литературы ХХ века… В конце 1980-х, когда только Набоков начал печататься, я сделал еще фильм «В поисках Мнемозины», в котором я воссоздал какие-то страницы его детства по «Другим берегам» — в Выре, в Рождествено. Еще не была сожжена та самая усадьба Рукавишниковых, его дяди, и я даже нашел фундамент той настоящей усадьбы, которая в Рождествено. Она заросла лесом, но мы эти камни нашли. Впервые сделали такой фильм.

— То есть вы еще и документалист-археолог, буквально?
— Дело в том, что когда касаешься документального материала, то если ты не просто журналюга, а хочешь что-то понять и разобраться, то ты неизбежно в какие-то слои должен проникнуть, иначе бессмысленно, иначе журнализм остается.

— А что привело вас на этот раз в Париж? Над чем вы работаете?
— Сейчас я делаю фильм для телеканала «Культура». У нас есть цикл «Острова». То есть люди-острова, люди отдельные, такие большие портреты людей. Я в этом цикле сделал ряд работ. Например, о таком парижанине как Отар Иосселиани, о композиторе Исааке Шварце, о философе Мерабе Мамардашвили, о философе и индологе Александре Пятигорском и о других замечательных людях, которых судьба выкинула за пределы родных палестин. Здесь судьба нашего замечательного писателя Виктора Платоновича Некрасова. В июне будет его юбилей, и мы готовим фильм. Я был и в Киеве, конечно, ведь Некрасов без Киева невозможен. Но здесь, в Париже, я встретился с удивительными людьми, с Марией Розановой, с Фатимой Салказановой, с Гладилиным, с его пасынком Виктором Кондаревым. Мне кажется, что это будут какие-то не банальные истории о Некрасове, которые наш зритель и читатель мало знает.

— Как вы сами расцениваете, собирая материал, парижский период жизни Виктора Некрасова?
— Судя по всему, это был драматический период. У него остались потрясающие альбомы, в которые он сам клеил свои фотографии и писал к ним комментарии. И все время стучится вопрос: а что завтра, а что в будущем, а что меня ждет? Это напряженный, пульсирующий вопрос к самому себе, на который нет ответа, и чувствуется, что это не были его счастливые годы. Это были годы драматического напряжения, поиска своего места в этом, совершенно чужом пространстве. Это печальные годы.

— Писатели, такие, как Виктор Некрасов, в наше время в России широкой публике известны?
— Некрасов, как ни странно, переиздается. Я видел четыре книги. Он переиздается. Но я боюсь, что постепенно это имя забывается, к сожалению. Эпоха отошла, как Атлантида погружается в новые времена. Не знаю, лучше они или хуже, но они совсем другие – они прагматические, более циничные, не знаю, будет ли место в новых временах таким писателям, как Некрасов, хотя, конечно, он в историю литературы вошел раз и навсегда. Но думаю, что это имя будет скоро известно только специалистам по литературе.

— Как вы думаете, эмиграция, изгнание, западный период послевоенный был для русских писателей некоей возможностью спасения русской литературы, или же изгнание проявило себя как нечто тупиковое, неплодотворное?
— Есть такой русский публицист и писатель, в прошлом диссидент, Лев Тимофеев, который как-то назвал одну свою статью «Все русское печально». Это ответ на ваш вопрос. Мне кажется, для всех это было достаточно печальной и драматической страницей. Иногда это был выбор людей, иногда это был выбор судьбы за людей. Но, в любом случае, это были, мне кажется, прохождения драматических перипетий этой русской судьбы.

— Какие есть европейские темы в ваших будущих планах?
— Я боюсь сейчас говорить, потому что планов много. Но достаточно сложная у нас внутри страны обстановка. Хотелось бы многого. Последнее время я занимался судьбой людей рождения 30, 31, 32 года. Мне кажется, это уникальная плеяда людей. Им сейчас 75 лет. Это поколение людей, которое еще мало известно по-настоящему. Они создавали культуру, которой, мне кажется, нет прецедента, нет аналогов и, возможно, не будет в будущем повторения. Заниматься историей мне очень интересно.