Ефим Фиштейн: Две недели назад, 12 апреля, ушел из жизни легендарный научный журналист, бывший главный редактор журнала "Нейчер" Джон Меддокс. За 20 лет, с течение которых Меддокс возглавлял журнал "Нейчер", ему удалось не только превратить этот журнал в мировое явление, но и изменить представление о том, как ученые могут рассказывать о науке. Воспоминаниями о Джоне Меддоксе мы попросили поделиться нашего коллегу, заместителя главного редактора журнала "Экология и жизнь" Юрия Елдышева. С ним беседует Ольга Орлова.
Ольга Орлова: Юрий, видимо, Джон Меддокс был первым и, наверное, единственным научным журналистом, удостоенным дворянства и титула сэра от британской королевы.
Юрий Елдышев: Насколько мне известно, Джон Меддокс был не только единственным научным журналистом, который был удостоен рыцарского звания, и вот мне даже хотелось бы наш рассказ звать "Рыцарь от научной популяризации". Он был единственным научным журналистом, который был удостоен звания почетного члена Лондонского королевского общества за эти же выдающиеся заслуги в сфере научной популяризации. В этом смысле, конечно, он был совершенно уникальным человеком.
Он получил образование физическое в Университете Марчестера, преподавал там, а потом перешел на работу в крупную газету и стал заведовать отделом науки.
Ольга Орлова: Насколько я знаю, Меддокс возглавил журнал "Нейчер" в 1966 году, ему был 31 год.
Юрий Елдышев: Да.
Ольга Орлова: Это удивительное событие, потому что молодой человек возглавляет один из самых авторитетных журналов научных мира. У журнала были некоторые проблемы, и, видимо, это и был шаг беспрецедентный – пригласить совершенно молодого человека из газеты, он тогда работал в "Гардиан", чтобы Джон Меддокс привнес какую-то новую струю.
Юрий Елдышев: В общем, это была революция, действительно.
Ольга Орлова: А что ему удалось сделать с "Нейчер", как он вдохнул в этот журнал вторую жизнь?
Юрий Елдышев: Скажем так, что ему удалось сделать – ему удалось увеличить тираж журнала (это обычно тот критерий, по которому оценивается работа любого главного редактора, как известно) "Нейчер" на порядки. По крайней мере, раз в сто, что трудно себе представить. Журнал был абсолютно всемирным. До прихода Джона это был журнал формально международный, но на самом деле журнал британский. Скажем так, он назывался "общенаучный", но все-таки он был, скорее, научный, чем научно-популярный. Он и остался таким, но он стал, во-первых, феноменально популярным не в смысле популяризации, а в смысле популярности в научном мире прежде всего.
Ольга Орлова: В смысле авторитета, безусловно.
Юрий Елдышев: Авторитета, конечно, совершенно верно.
Ольга Орлова: И я, кстати, думаю, сейчас не все читатели "Нейчер" знают о том, что это британский журнал. Его воспринимают просто как мировое достояние.
Юрий Елдышев: Абсолютно справедливо, да. Хотя, на самом деле, штаб-квартира "Нейчер" в Лондоне находится.
Ольга Орлова: Как вы думаете, а как изменилась научная журналистика, научная популяризация до Меддокса и после?
Юрий Елдышев: Говоря об этой эпохе Джона, надо сказать следующее. Во-первых, фантастический по меркам научного мира тираж. Ориентировочно – 60 с лишним тысяч подписчиков, формальных, притом что статистические исследования показали, что каждый номер журнала в среднем прочитывает 10 человек, действительно прочитывает. Еще не было никаких сайтов, ничего не было.
Ольга Орлова: Это еще в эпоху досетевую.
Юрий Елдышев: Да.
Ольга Орлова: То есть сейчас, когда существует подписка и на сетевой вариант журнала "Нейчер", это, конечно, уже другие совершенно тиражи.
Юрий Елдышев: Конечно, другие соотношения и так далее. Это десяток минимум официальных корпунктов по всему миру, включая корпункт в Москве.
Ольга Орлова: Что практически для научного журнала невероятно.
Юрий Елдышев: Просто трудно себе представить. Более того, он вывел его на самоокупаемость, то есть журнал окупал себя за счет вполне разумной рекламы, как вы понимаете, не колготок, не прокладок, не мыла, а научного оборудования и так далее, и тому подобное. Масса была новаций. Но главным, конечно, стало то, что он ввел совершенно уникальную, невиданную доселе систему рецензирования, более того, она перекочевала в значительной мере от "Нейчер" к другим изданиям, стала главной. И сделал, помимо вот фантастической популярности журнала и невероятной оперативности, ну, вплоть до того, что люди, которые, как правило, получали Нобелевские премии, все Нобелевские премии были получены, подавляющее большинство, скажем так, в основном за публикации, впервые появившиеся в "Нейчер". И разница, как правило, была в дни считанные, то есть публиковались в одном номере журнала несколько работ разных авторов, которые потом складывались и превращались в Нобелевскую премию, и было написано: "Получено во столько-то часов во столько-то минут такого-то числа". А следующая работа была получена, грубо говоря, в этот же день, на несколько часов ли минут позже. То есть вот показывалась степень конкуренции, соперничества в науке, в хорошем смысле этого слова.
Сам Джон шутил, что при той системе рецензирования, которая была потом введена в "Нейчер", не факт, что знаменитая статья Крика о двойной спирали могла бы пройти это рецензирование так уж просто, то есть у него были бы большие сложности. А прелесть ее заключалась вот в чем. Это были три "черные" рецензента, анонимные рецензенты, абсолютно из разных мест, часто разные по духу, а он хорошо знал их всех, это были сотни рецензентов по всему миру, из разных стран, с разных континентов, и вот им рассылался этот материал, и потом они сходились. Если было три отрицательных отзыва…
Ольга Орлова: …результат понятен.
Юрий Елдышев: Да. И самое невероятное заключалось в том, что если было три положительных отзыва, то статью не публиковали.
Ольга Орлова: Это вызвало подозрения.
Юрий Елдышев: Да, это отдельное рассмотрение было после этого.
Ольга Орлова: И статью откладывали.
Юрий Елдышев: Нормальная ситуация считалась – два к одному: два "за", один "против". Потому что всегда у научной идеи должен найтись оппонент, и это нормально. Почему возникла эта идея? Потому что Джон позволил себе, поскольку он пришел, и у него уже был дух этот, журналистский, он принес журналистику в научную популяризацию – совершенно до того немыслимая вещь. Скажем так, они чурались этого: зачем людям, которые занимаются наукой, какая-то журналистика? Он не побоялся этого, он привнес элемент научной журналистики, я бы не побоялся слова – публицистики в науку. И в связи с этим он не боялся спорных, не очень понятных ситуация в науке. Ну, например, вот была совершенно скандальная публикация лет 30, если не 40, о знаменитой памяти воды: помните ли вода… Знаменитый феномен. Это только Джон мог позволить себе. Причем ведь это же была не стилистика, так сказать, дурной популяризации в погоне за сенсацией, а он действительно серьезно анализировал это, он проводил тестовые всякие бесконечные проверки, ездил по разным странам, по лабораториям, всерьез занимался.
Ольга Орлова: То есть он не боялся брать какую-то сомнительную тему…
Юрий Елдышев: Не боялся неясности, да, в науке, не боялся в дискуссии.
Ольга Орлова: …с сомнительной научной репутацией и говорил: "Давайте разберемся". И он был готов разбираться, вести журналистское расследование.
Юрий Елдышев: Он был готов идти против единомыслия. Чуть позже он не побоялся единственный в мире открыто выступить в защиту Сахарова со страниц "Нейчер" в связи с чем в Советском Союзе и так-то не очень легко было получить "Нейчер", но уж если вы его получали, то с вырванными страницами, где были вырваны страницы с его передовицей. И вот я бы сказал, что он сделал очень гражданственным еще журнал. То есть журнал откликался на события, в мире происходящее. Он считал, что наука не должна находиться в этой башне из слоновой кости, а она, на самом деле, отражает жизнь. И ученые точно так же должны прислушиваться к нуждам общества, быть более чуткими.
Ольга Орлова: То, что вы рассказываете, то, что ему удалось привлечь драматургию в научную популяризацию некоторую и ситуации конфликта, интриги, которых обычно избегают, конечно, научные и научно-популярные журналы…
Юрий Елдышев: Конечно. Фабула появилась.
Ольга Орлова: …это, в общем, огромный такой кусок жизни, в результате которого изменилось понятие о научной популяризации в мире. Правильно?
Юрий Елдышев: Совершенно верно.
Ольга Орлова: А какие-то другие вещи, приемы, его находки, собственные, специфические, что бы вы еще припомнили?
Юрий Елдышев: Прежде всего фантастическое чутье, я бы сказал, почти на уровне интуиции, звериное какое-то чутье на новое в науке. Он это чувствовал так…
Ольга Орлова: Он чувствовал новые темы, то, что будет востребовано?
Юрий Елдышев: Да. Вот только зарождалось еще, он приезжал в Россию, а он много приезжал в Россию, это отдельная тема – любовь Джона к России, он приезжал в страну, которую не мог знать очень хорошо. Он ее любил, но это была любовь, конечно, со стороны. И он четко знал, с кем он хочет встретиться какие темы он хочет обсудить. И плюс к этому, это вещи неразрывные, фантастическая просто, не укладывающаяся в голове работоспособность. Притом что его нельзя было назвать очень крепким, здоровым человеком, но о ритме его жизни дает представление следующее. Вот в очередной свой приезд в Россию в середине 90-х он приехал ко мне, короче говоря, он приехал и с гордостью сказал: "Юрий, мне удалось вырваться на три дня. Наконец-то мы успеем не только в Москве встретиться со всеми, с кем мы хотим, но и в Санкт-Петербурге, в Новосибирске и даже, может быть, в этот раз долетим до Владивостока".
Ольга Орлова: Три дня (смеется).
Юрий Елдышев: Да. Значит, в эти три дня мы успели Москву, Петербург и Новосибирск, не успели Владивосток. Он сетовал, не мог себе простить, что как же так, он не успел. Вот это примерный режим. Это десятки встреч каждый день, десятки интервью, приемы – к сожалению, никуда от них не деться, и, наконец, вечером, уже абсолютно изнеможенный, он садился за компьютер и начинал писать. И когда он заканчивал – не знал никто. На протяжении почти четырех десятилетий, с перерывами, но все равно он сотрудничал с журналом, он еженедельно писал вот свой обзор по самым горячим точкам в науке. То есть на протяжении четырех десятилетий он держал руку на пульсе и знал о том, что творится во всей мировой науке. Трудно себе представить просто, чтобы один человек мог так ориентироваться. Он все это чувствовал кончиками пальцев.
Ольга Орлова: А все-таки, на ваш взгляд, кем Меддокс был больше – журналистом или ученым?
Юрий Елдышев: Хороший вопрос. Думаю, что все-таки ученым. Думаю, что все-таки ученым, удивительно талантливо пишущим. Потому что ни один журналист при всем моем уважении к этой профессии… Во-первых, это тоже некое особое состояние души. Там ведь тоже далеко не все журналисты, как правило, как раз наоборот, люди приходят в журналистику. В этом смысле он был человеком, который занимался наукой, а потом стал о ней рассказывать. Вот я всегда говорил, что первую половину своей жизни я занимался наукой, а после этого стал рассказывать о науке. Это вот разные состояния души. В каком-то смысле я могу сказать то же самое о нем. То есть мне кажется, что это очень высокого класса ученый, который нашел свое призвание в том, чтобы рассказывать о науке, делать ее по возможности доступной, не страшной для самых простых смертных. Не для самых широких слоев населения, но для простых смертных, вот так.
Ольга Орлова: Я как-то спросила одного научного популяризатора: "Кем вы себя ощущаете в жизни?" – и он мне ответил: "Я всегда чувствовал себя ученым, который рассказывает людям, как устроен мир". Вот, видимо, Меддокс был из тех же людей.
Юрий Елдышев: Да. Даже если он не знал, как устроен мир, он пытался вместе с читателем, к которому он обращался, как можно больше понять.
Ольга Орлова: Разобраться вместе с ним.
Юрий Елдышев: Действительно, мало кому это удастся повторить, просто научный журналист как воплощение. При всем притом, конечно, в нашем привычном представлении это не была совсем уж, так сказать, научная популяризация. То есть он вникал, разбирался в таких деталях, в которые нормальный научный журналист не полезет, конечно же, потому что понимает… Ну, известная заповедь редактора: вычеркни непонятное и попытайся обыграть понятное. Так вот он всегда лез, конечно, он лез в непонятное, он лез в самое несусветное. И очень много удивительных вещей, я бы сказал, возможно, даже какие-то, я не исключаю, области в науке появились с его подачи. Потому что он способствовал, содействовал публикациям в "Нейчер", потом обрушивался шквал, лавина откликов, а дальше – эффект цепной реакции.
