Александр Генис: Этот выпуск «Американского часа» выходит в эфир, когда по всей стране гремят мирные взрывы потешных ракет и праздничных фейерверков. Поздравляя Америку с днем рождения, мы посвятим всю сегодняшнюю программу Дню Независимости - со всеми ее особенностями, включая независимость американцев от всемирного футбольного помешательства.

Откроет нашу передачу очередной выпуск «Картинок с выставки», который на этот раз расскажет об экскурсии в главный бастион американской мощи – ее прославленную военную академию Вест-Пойнт.

По неслучайному совпадению Вест-Пойнт расположен в самом живописном уголке Америки, на одном из тех прибрежных утесов, что позволяли романтическим поэтам сравнивать Гудзон с Рейном, а нью-йоркским художникам основать «гудзоновскую школу».

С реки Академия с ее могучими зиккуратами, напоминает о Вавилонской башне. Но, попав (на экскурсионном автобусе - пешком не пускают) внутрь периметра, посетитель получает уже полный комплект архитектурных впечатлений – от викторианской фривольности профессорских домиков до строгого ампира казарм и модернизма синагоги.

Мне больше всего понравился главный собор, возведенный в особом стиле «милитаристской готики». По традиции каждый выпуск дарит этой церкви по одному витражу, выполненному в стиле времени. В результате, образовалась экуменическая коллекция цветных окон, которые можно рассматривать под звуки самого большого в мире горизонтальногооргана, занявшего весь собор – от алтаря до входа.

За свою двухвековую историю Академия обзавелась не только архитектурными памятниками, но и ветхими преданиями. Как и следовало ожидать, все они рассказывают «о подвигах и славе». Кузница генералов, Вест-Пойнт гордится ими, причем – сразу всеми: и теми, кто победил, и теми, кто проиграл. В равной чести здесь и выпускник 1842 года генерал Грант, и выпускник 1829 года генерал Ли.

Интересно заметить, что, подписав капитуляцию южан, командующий их армии Роберт Ли тихо закончил свои дни в университете имени Вашингтона, президентом которого он был до своей кончины в 1870-м году.

Самым удачным в истории Академии был класс 1915 года: из 164 выпускников 59 дослужились до генерала. Одним из них был Эйзенхауэр.

Самый знаменитый питомец Вест-Пойнта – генерал Мак-Артур. Когда он учился в Академии, его мать сняла дом напротив общежития, чтобы следить за тем, гасит ли вовремя свет ее сын, которому она готовила судьбу «американского Цезаря».

Окруженная такими легендами Академия позволяет себе быть предельно разборчивой. Сюда могут попасть только сливки. Чтобы поступить в Вест-Пойнт, мало быть отличником и атлетом, нужно еще получить персональную рекомендацию сенатора. Четыре студенческих года наполнены беспрестанным трудом. Зимой - учеба, летом – полевые учения, по воскресеньям, чему я сам был свидетелем, практика: прыжки с парашютом. Только получив диплом и чин лейтенанта, выпускник может жениться, прежде чем отправиться по распределению. Раньше это могла быть военная база в Италии, а то и на Гавайях. Сейчас – только Ирак, где сейчас так нужны умные офицеры.

Чтобы специалистов в этой войне стало больше, президент Буш (совсем недавно, в речи на выпускной церемонии этого года) объявил о реконструкции всей академической программы. Ее пополнят курсы по антитеррористической тактике и разведке, расширится кафедра арабистики, появятся профессора по исламскому праву и мусульманской культуре.

Судя по этим новшествам, Вест-Пойнт готовится к долгой войне с террором.

Будучи профессиональным шпаком (в моем военном билете значилось «рядовой необученный»), я осматривал все батальные достопримечательности Вест-Пойнта – зеленый плац для парадов, трофейные пушки и лучший в мире атлетический тренажер - с уважительным, но посторонним вниманием. Зато разгорелись мои глаза в изумительном музее военной истории, которым заведуют лучшие в мире специалисты. В Академии, например, превосходно поставлено преподавание античной истории, изучать которую должен каждый кадет.

Музей Вест-Пойнта – мечта всякого мальчишки, у которого были оловянные солдатки (их здесь хватает). Но, помимо наглядных диаграмм, в лицах и фигурах рассказывающих обо всех великих сражениях, начиная с библейских и кончая битвой за Багдад, музей богат подлинными реликвиями. Среди этих редкостей - акт капитуляции Японии, перламутровый пистолет Гитлера, известный его приближенным под кличкой «Лилипут», и украшенный драгоценностями охотничий кинжал Геринга.

Но на меня самое большое впечатление произвели экспонаты Первой мировой, наивно подражающие рыцарским доспехам: нагрудный панцирь и шлем танкиста с кольчугой. По ним видно, что, начав первую тотальную войну, мир мыслил в старых героических категориях, еще не догадываясь о разрушительной мощи современной технологии.

Как ни странно, в самом Вест-Пойнте, готовящем элиту самой сильной армии во всей истории, тоже есть некий анахронизм. Эта крепость на Гудзоне лелеет каждую деталь своего прошлого. Напоследок, я спросил экскурсовода о предназначении легкомысленного сооружения с элегантными ампирными колоннами.

- В этом старинном дворце, - степенно объяснили мне, - кадеты вальсируют с дамами на выпускном балу. Со дня основания в Вест-Пойнте преподают танцы.

Наш особый, приуроченный ко Дню Независимости, выпуск «Американского часа» продолжит Соломон Волков.

Соломон, я думаю, что 4 июля, в день рождения Америки, будет уместным поговорить о патриотической музыке. Но, прежде чем передать вам микрофон, я хотел вам задать такой вопрос. Патриотическое искусство, в целом, всегда очень сомнительно, очень фальшиво. Но в музыке патриотическая тема довольно часто решается замечательно - бывают патриотические оперы, патриотические марши. То есть, музыке свойственен пафос державной любви, не так ли?

Соломон Волков: С американской музыкой дело обстоит не совсем так. Мне казалось, что я без труда найду какие-то патриотические музыкальные фрагменты для нашего разговора. Но когда я стал слушать музыку, посвященную Америке, у современных американских композиторов (в разных жанрах, причем), то вдруг я увидел, что у них такой патриотизм, я бы сказал, стыдливый. Это абсолютно не пафосная музыка, никогда. Есть какие-то традиционные гимны, но современный композитор, если он хочет объясниться в любви Америке, делает это чрезвычайно косвенно…

Александр Генис: Застенчиво.

Соломон Волков: Очень застенчиво. И типичным образцом, в этом смысле, является песня под таким многозначительным названием «Америка» Пола Саймона, певца, который прославился в 60-е годы. И, конечно, задним числом, я понимаю, что в 60-е годы такой лобовой патриотизм был, наверное, совершенно невозможен. И эта его песня, написанная в конце 60-х годов, подходит к теме описания Америки, но это сделано через разговор влюбленной пары, которая едет в автобусе в поисках своей собственной Америки, в поисках своей собственной страны. Все это очень косвенно и сделано в свойственной Полу Саймону ненавязчивой, скромной, лирической, проникновенной манере.

Или другой опус. Вы знаете, конечно, об этой огромной эпической пьесе Тони Кушнера «Ангелы в Америке».

Александр Генис: Да, я, к сожалению, смотрел эту пьесу и ничего хорошего о ней сказать не могу.

Соломон Волков: Вы видели ее в театре?

Александр Генис: Да, я видел ее в театре. Это гомосексуальная фантазия, из которой я узнал о гомосексуализме значительно больше, чем мне хотелось бы.

Соломон Волков: А вот я посмотрел фильм Майка Николса, снятый по этой пьесе, и он меня, честно скажу, поразил. У меня заведомого нездорового интереса к этой теме нет. И, более того, я ожидал, что это и будет пьеса об эпидемии СПИДа, потому что эпидемия СПИДа является фоном, на котором все происходит. Но ведь на самом же деле, согласитесь, что это не о СПИДе и не о гомосексуализме.

Александр Генис: Это об отношении к Америке, о терпимости, это как бы гимн, призыв к терпимости. Но, все-таки, пьеса мне все равно не понравилась.

Соломон Волков: Должен сказать, что фильм Николса, к которому я отношусь даже не с уважением, а с любовью - мне очень нравится то, что он делает, почти всегда он попадает в точку. Вообще, я считаю, что он недооцененный кинорежиссер с его «Выпускником», «Кто боится Вирджинии Вульф». По-моему, это все замечательные фильмы. И вот здесь ему удалось сочетать эту экстравагантность кушнеровскую с ощущением обыденности. А музыка к этому фильму по-своему тоже очень примечательна. Она принадлежит перу композитора Томаса Ньюмана. Она тоже сочетает это и ироническое, и гротескное отношение к Америке, с одной стороны, но, все-таки, «Ангелы в Америке» это, все-таки, подразумевает некоторую полетность. И вот это сочетание я слышу в главной теме из этого фильма.

Александр Генис: Соломон, разрешите мне предложить третью тему для нашего сегодняшнего выпуска «Картинок с выставки», самую патриотическую, на мой взгляд, музыку в Америке, которую сочинил не американский, а русский композитор – Чайковский. Я рассказывал про экскурсию в Вест-Пойнт и говорил, что там много трофейных пушек, которые, конечно же, не стреляют. Но одна из них, все-таки, стреляет. И она стреляет каждый раз, когда исполняют увертюру 1812 года. Почему?

Соломон Волков: Американцы, должен сказать, с этой увертюрой поступили замечательным образом. Они ее спасли для русской музыки, если угодно. Мне было даже любопытно, я заглянул в наиболее авторитетную советскую биографию Чайковского, и автор в ней предъявляет Петру Ильичу массу претензий именно в связи с этим сочинением. Во-первых, там звучит гимн «Боже, царя храни». Это было со стороны Чайковского, согласно советскому исследованию, большой политической ошибкой. Но еще большей политической ошибкой, и он это ставит в претензию Петру Ильичу, было то, что там «Марсельеза» исполняется и звучит в качестве негативного, отрицательного символа. Это символ врага.

Александр Генис: Действительно, Наполеон…

Соломон Волков: А этого не может быть, потому что «Марсельеза» -это символ свободолюбия, революции. Тут Чайковский был совершенно виноват во всех отношениях, и в Советском Союзе композитор Шабалин проделал такую виртуозную операцию по вырезке. Там вырезали тему царского гимна, вместо нее вставили другую музыку, и, в этом качестве, много лет исполняли. Она звучала в изуродованном виде. А в Америке, в это время, она стала национальным сочинением, к которому американцы обращаются именно в поисках недостающего в собственной музыке пафоса.

Александр Генис: И, чаще всего, именно 4 июля.

Соломон Волков: Да. И когда они эту музыку играют, то американцы радуются, как дети, тому, что они могут в русской музыке, наконец-то, дать волю своему патриотизму, который они так скрывают в своей музыке. А Чайковский им эту возможность предоставляет. И предоставляет возможность пострелять из пушки.

Александр Генис: Начав этот приуроченный ко Дню независимости «Американский час» батальным выпуском «Картинок в выставки», мы продолжим его батальным же выпуском нашей рубрики «Кинообозрение».

Сейчас Андрей Загданский расскажет о фильме «Военные пленки» Дебры Скрэнтон. Эта уже успевшая получить приз за лучший документальный фильм на фестивале Трайбека картина теперь вышла в прокат и попала на экраны самых престижных нью-йоркских кинотеатров. Прошу вас, Андрей.

Андрей Загданский: Картина, в целом, удалась. Режиссер проекта (я специально говорю «проекта») Дебра Скрэнтон, решила сделать следующую вещь. Она договорилась с пятью солдатами, которые отправляются в Ирак, что они будут снимать себя, своих друзей и свое участие в военных действиях на видеопленку. Таким образом, у нее в распоряжении, по прошествии 16-ти месяцев военных действий в Ираке, будут видео-дневники этих пятерых солдат. В финальной версии фильма она использовала пленки трех солдат - Зака Биди, Стива Пинта и Майка Мориатти. Все три - совершенно разных персонажа, разномотивированных, по разным причинам оказавшихся в Ираке. И у каждого есть своя личная история на протяжении 16-ти месяцев, есть своя история дома, в Америке – мама, семья или любимая девушка, и есть их выживание в Ираке. И все это, в целом, производит довольно сильное впечатление. Хотя, зачастую все эти кадры любительские сняты очень плохо и иногда даже чувствуешь некоторое головокружение от того, что вынужден следить за очень не качественно снятыми панорамами, все это компенсировано искренностью и достоверностью того, что мы видим на экране. Брутальный юмор, абсолютный цинизм ситуаций, периодические разговоры патриотического характера, но в очень незначительной степени, и какая-то антипафосность всего того, что мы видим на экране. Вроде того, что когда они опорожняют огромный, страшный, гигантский санитарный трак, который они везут (естественно, они его охраняют, потому что в любой момент могут террористы напасть и на санитарный трак), один из героев, снимая эту сцену, говорит: «Надо обязательно включить эту сцену, когда опорожняют санитарный трак. Включить в рекламные ролики «присоединяйтесь в армию», чтобы люди знали, что, вообще, военная служба выглядит приблизительно вот так, вот этим мы занимаемся изо дня в день. Плюс, еще в нас стреляют». Это, в целом, основная черта картины. Впервые мы видим сознательно сделанный ход, когда герои сами снимают себя, и все это в целом складывается в иного качества новую картину.

Александр Генис: Складывается ли это в правду о войне? Дело в том, что, вообще, такая тенденция показать окопную правду, солдатскую правду о войне, всегда существовала в литературе, и существует, конечно, огромное количество книг, сделанных из солдатских дневников. Вот эта мозаичная точка зрения на войну в Ираке, что она говорит нам об общем положении вещей? Мы узнали больше об иракской войне, чем до того, как пошли в кино?

Андрей Загданский: Да, мы что-то узнали о ситуации в Ираке, немного больше. Но зрительский успех этой картины (я думаю, что картину ждет успех) в значительной степени будет объясняться нашей нездоровой страстью к насилию, которое мы видим на экране. Я думаю, что далеко не всякий режиссер решился бы вставить много кадров убитых иракцев, убитых террористов, которые лежат на дороге - обожженные тела, кровь, тела, лица крупно. Между тем, эти кадры сняты одним из солдат, который только что с этими людьми воевал, и он их, по всей видимости….

Александр Генис: В каком-то смысле, это его трофей?

Андрей Загданский: Это его трофей. И он это снимет. По звериным условиям выживания, он имеет на это полное право. Если бы в этом уравнении был бы третий человек – режиссер – наверное бы, он испытывал определенные моральные и этические сомнения, имеет ли он право в таком количестве показывать все это зрителям. Но этот человек имеет на это право. Он сегодня, в этой схватке, вышел победителем, это его трофеи.

Александр Генис: Это любопытная тема, которая напомнила мне о технической проблеме войны. Это, наверное, первая война, которая дала в руки солдатам портативные видеокамеры и сделала доступным наиболее реалистический портрет этой войны?

Андрей Загданский: Да, именно это происходит. Все выглядит по-другому - не так, как в новостях. Это очень интересно. Даже то, как стреляет автомат. Когда он стреляет, к нему привязана видеокамера и это стреляет оружие по цели и, по всей видимости, оттуда кто-то стреляет в людей, которые это снимают, тут есть некоторое безумие ситуации, но звук этого, постоянно захлебывающегося, пулемета, это другое, это не так, как в кино, не так, как в новостях. Все реальнее, все, если угодно, страшнее. Потому что мы гораздо ближе к этому опыту, нам гораздо легче его перенести на себя, и он очень не приятен. И заканчивается фильм возвращением. Вообще, какой военный фильм может быть без сцены возвращения? Совершенно замечательная сцена, когда эти ребята, после 16 месяцев в Ираке, возвращаются домой в Нью-Хэмпшир, их встречают жены, подруги, слезы… И, потом… это потерянные люди. Один из героев, который последовательно мотивирован на эти 16 месяцев, который очень хочет доказать всем, что он настоящий патриот и сделать что-то такое, чтобы его дети и друзья гордились им, слушать не хочет про Ирак. Он прожил то, чем ему не с кем поделиться, по сути дела. И очень интересно рассуждают его жена и подруга другого парня. Они говорят, что они изменились. «Но штука заключается в том, что он очень бы хотел, чтобы я понимала, через что он прожил, но я никогда этого не смогу понять. Как и он не сможет понять, через что прошла я за эти 16 месяцев, оставаясь одна с двумя детьми». Вот эта непостижимость этих двух опытов – женщин, которые остались в Америке, и людей, которые были на войне 16 месяцев, это очень интересно, очень болезненно. Точно так же ничто не хочет понимать из их знакомых, их друзей, из тех людей, с которыми они работают. Эти опыты не проникают друг в друга.

Александр Генис: То есть, в сущности, началась новая тема – тема ветеранов уже иракской войны. Помните, как прозвучала тема ветеранов вьетнамской войны в американском кинематографе и теперь мы должны, видимо, ждать ожидать такой же важной, такой же болезненной темы ветеранов иракской войны.

Андрей Загданский: Собственно, она уже заявлена, и в этой картине, тоже.

Александр Генис: Вторую часть приуроченного ко Дню Независимости «Американского часа», мы откроем разговором о самом любимом президенте Америки. Понятно, что фигура Авраама Линкольна привлекает особое внимание в стране, где столь высокого уровня достигла политическая поляризация, резко разделившаяся на поклонников Буша и его противников. Сейчас, когда политические дискуссии в Вашингтоне часто ведутся с религиозным рвением, нередко вспоминают самое, наверное, мудрое высказывание Линкольна. Когда, в Гражданскую войну, его помощники сказали «Бог на нашей стороне», Линкольн ответил: «Нет, друзья, надеюсь, что это мы на стороне Бога».

О новых книгах, посвященных жизни и деятельности Авраама Линкольна, рассказывает ведущая «Книжного обозрения» «Американского часа» Марина Ефимова.

ДЖОШУА ШЕНК. «Меланхолия Линкольна: как клиническая депрессия влияла на его президентство».

ДОРИС ГУДВИН. «Команда соперников, или Политический гений Авраама Линкольна»

Марина Ефимова: В обеих книгах о Линкольне приводятся новые эпизоды и сцены из его жизни, основанные на воспоминаниях современников. (Кстати сказать, до недавнего времени ученые историки пренебрегали такими свидетельствами в связи с их возможной неточностью. Но сейчас отношение изменилось, тем более, что часто мемуары – единственный источник информации о Линкольне). Среди новых эпизодов один, описанный Львом Толстым, приводится обоими авторами, правда, с разным подходом. Это комментирует рецензент Калеб Крэйн в журнале «Ньюйоркер»:

Диктор: Описание этого эпизода было опубликовано в 1908 году в газете “ World ”: Лев Толстой в горах Северного Кавказа показал одному горцу портрет Линкольна, и, по словам Толстого, «горец пристально смотрел на него несколько минут в полном молчании, словно молился». Биограф Шенк, чья книга называется «Меланхолия Линкольна», объясняет эту реакцию горца тем, что тот увидел в глазах на портрете тайную глубокую печаль, которая его заворожила. Другой автор, Дорис Гудвин, включившая в название своей книги слова: «политический гений Линкольна», согласна с Толстым, писавшем: «превосходство Линкольна - в особенной моральной силе, которая от него исходит, в величии характера».

Марина Ефимова: Это разночтение толстовского наблюдения дает представление о разных направлениях двух новых биографий Линкольна. Шенк собирает все факты, свидетельствующие о постоянной клинической депрессии Линкольна. Например: кто-то писал в 1859 году, что таких печальных глаз, как у Линкольна, он не видел никогда в жизни. Или автор напоминает, что первый из двух тяжелых нервных срывов Линкольна случился, когда ему было всего 26 лет, что его дядя был параноиком, а дочь его кузена провела годы в больнице для душевнобольных. Даже тот факт, что люди охотно и безвозмездно помогали Линкольну, Шенк объясняет его неизбывной меланхолией.

Однако, по сведениям других биографов, первый нервный срыв Линкольна убедительно объяснялся скоропостижной смертью от тифа его юной невесты Энн Рутледж. А приведенный Шенком пример бескорыстной помощи человека, ставшего потом лучшим другом Линкольна, даже не очень требует объяснения (хотя один биограф, например, намекает, что помощь была не такой уж абсолютно бескорыстной, поскольку в то время Линкольн, хоть и безденежный, был уже восходящей политической звездой). Как считает рецензент обеих новых биографий историк Крэйн, Линкольн был слишком сложной личностью, чтобы в его жизни и карьере отводить главную роль его депрессии. Крэйн пишет:

Диктор: «В личности Линкольна всё сложно. Он писал другу: “Ну, не парадокс ли, что я, который был не в состоянии отрубить голову курице, оказался в центре страшной войны и кровь залила всё вокруг меня”. Но если охватить взглядом всю жизнь Линкольна, то становится заметным, что парадокс был чуть ли не ключевым словом в его судьбе. Он был меланхоликом и при этом человеком активным и честолюбивым. Он был застенчив с женщинами и чрезвычайно благороден в своем отношении к ним, но при этом флиртовал, писал дамам соблазнительные стихи, откровенно возбуждался от присутствия женщин. И, возможно, его жена была не так уж не права в её ярой ревности».

Марина Ефимова: Дорис Гудвин назвала свою книгу: «Команда соперников, или Политический гений Авраама Линкольна». Она сосредотачивается на одном поразительном решении Линкольна (тогда новоиспеченного президента): включить в свой министерский Кабинет четырех своих главных соперников. Автор приводит объяснения этого поступка рационалистами: «Люди бизнеса, - говорят они, - знают, что только та фирма выйдет на мировой рынок, которая сумеет пережить яростные несогласия внутри своего совета директоров». Однако в биографии Линкольна 1995 года ее автор Дэвид Доналд включил и объяснения самого Линкольна, который сказал:

Диктор: «Правительство нуждается сейчас в самых сильных политиках, и я не имею никакого права лишать страну услуг таких людей».

Марина Ефимова: Возможно, в этом была и дипломатическая хитрость. Это ведь Линкольн сказал когда-то: «Я выработал очень действенный метод уничтожения врагов: я делаю из них друзей». Прослеживая биографии всех четырех соперников Линкольна, Гудвин подтверждает плодотворность этого метода. Двое соперников президента честно служили его правительству, третий – Уильям Сюард – стал его горячим и искренним почитателем и другом, и только четвертый – Салман Чейз – так и не оценил своего щедрого и мудрого врага. Не исключено, что одной из причин этого неприятия стало то, что Чейз был начисто лишен чувства юмора. Шутки же Линкольна составляют солидную часть сокровищницы американского фольклора.

Диктор: Биограф Шенк приводит популярный во времена Линкольна анекдот о двух старых леди, рассуждавших о том, кому Всевышний дарует победу в Гражданской войне: Линкольну или его противнику, президенту южан Джефферсону Дэвису. Одна леди сказала: «Конечно, Дэвису. Он, по крайней мере, молится Богу». Другая возразила: «Но мистер Линкольн тоже молится». – «Возможно, – сказала первая леди, – но Господь думает, что это шутка».

Марина Ефимова: По выражению жены, Линкольн «технически говоря, никогда не был христианином». Если бы не это, его, великого американского президента, наверное, причислили бы к лику святых. Во всяком случае, после его убийства сравнения его с Христом то и дело мелькали в печати – тем более, что его убили в Страстную пятницу. Сам же Линкольн, как ни гордился составленной им прокламацией об отмене рабства, никогда не относился к себе серьезно. А после Гражданской войны он признавался, что считает себя не простым грешником, а тем, у которого нет надежды на прощение. Он часто цитировал, применительно к себе, монолог Клавдия из шекспировского «Гамлета»: «О, мерзок грех мой! К небу он смердит! На нем старейшее из всех проклятий – Братоубийство!»

Весь мир простил Линкольну Гражданскую войну... кроме него самого.

Александр Генис: Как чисто семантический, так и философско-исторический смысл словосочетания «День Независимости» открывается стороннему наблюдателю, когда он, как это сейчас делаю я, следит за величайшим безразличием Америки к тому всеобщему безумию, что называется Чемпионатом мира по футболу. Удерживаясь от сжигающей остальных страсти, Америка утверждает свою независимость с той же настойчивостью, что и 230 лет.

Одни считают, что футбол напоминает мировую войну, другие – всемирную религию, третьи – пандемию, заражающую планету раз в четыре года. Сейчас нам не важно, кто прав, ибо «Американский час» пытается разрешить другую проблему: почему Соединенные Штаты обладают иммунитетом от футбольной лихорадки?

За ответом мы обратились к редкому эксперту – антропологу спорта - который преподает в Йельском университете придуманную им же новую социальную дисциплину, увязывающую спорт, общество и культуру. С профессором Уильямом Келли беседует корреспондент «Американского часа» Ирина Савинова.

Ирина Савинова: Профессор, помогите нам разобраться, почему в Америке европейский футбол (будем называть его американским именем – соккер) не популярен?

Уильям Келли: Скажем так: соккер не то, что непопулярен, он просто очень медленно приживается в Америке. Конечно, он не так популярен, как наши три основные виды спорта. Признаюсь, никто еще не дал убедительного и четкого ответа на этот вопрос. Но соккер становится все популярнее среди молодежи и в некоторых штатах нашей страны. Часто указывают на то, что мы, американцы, любим "интервальные" виды спорта, бейсбол и футбол, то есть, игры, в которых действие останавливается и возобновляется через определенные краткие промежутки времени, игроки перестраиваются на поле и начинают стратегически новую игру. Европейский футбол –одна плавная продолжающаяся игра, и нам это как-то не по душе. Но, с другой стороны, мы придумали баскетбол и являемся лучшими его представителями, а это похожая по плавной текучести на соккер игра. И нас это, тем не менее, устраивает.

Ирина Савинова: Значит, отсутствие антрактов ничего не объясняет....

Уильям Келли: Другие говорят, что нас, американцев, привлекает вид спорта с крупным счетом. В соккере счет часто один-ноль - и это за девяносто минут неотрывного «смотрения»! Как это скучно. В баскетболе счет и 80, и 90, и 100. Но мы, тем не менее, любим хоккей и бейсбол, а в бейсболе игра часто заканчивается со счетом одна, две, три перебежки. В виде другого объяснения непопулярности соккера у американцев часто приводят тот аргумент, что наш спортивный календарь заполнен нашими традиционными играми – для соккера места просто нет. Мы играем в бейсбол летом, в американский футбол – осенью, в баскетбол и хоккей – зимой. Но, опять-таки: раньше наш календарь не был таким загруженным, то есть, когда соккер уже стал популярным в других странах мира, но почему-то, не у нас. Конечно, если учесть тот факт, что мы не так уж успешно играем в соккер (возьмите наше выступление в первую неделю этого мирового первенства), получается, что он непопулярен потому, что мы в него плохо играем и проигрываем. А кто любит проигрывать? Понятно, что мы не хотим играть в спортивную игру, в которой у нас шансов на выигрыш мало. Но и на зимних Олимпийских играх мы часто проигрываем, а участвуем в них. Проигрываем на первенствах и в баскетбол, и в бейсбол, но, тем не менее, играем. Так что дело тут не только в том, что мы не хотим играть в игры, в которых у нас мало шансов выиграть.

Ирина Савинова: Какую роль тут играет спортивная история Америки?

Уильям Келли: Заглянем в прошлое на сто или больше лет. Тогда американский футбол только начинался. В 1880-90-х, кстати, здесь, у нас, в Йеле и среди студентов элитных учебных заведений он был так же популярен, как регби в Англии. Бейсбол уже был любимым спортом рабочего класса по всей стране. В него играли везде: в городах, пригородах, в маленьких поселках. Соккер начал распространяться по Европе и Южной Америке, но он не смог бы завоевать тех, кто уже отдал предпочтение бейсболу и американскому футболу. Конечно, важен и тот факт, что американцы, как и любая другая нация, не занимаются тем видом спорта, в котором они не побеждают, – исключением является наша женская команда по европейскому футболу. Но фактор исторических обстоятельств –главный. Возьмите, Австралию. Только с недавним притоком иммигрантов из Восточной Европы, из стран Балканского полуострова, в Австралии начали играть в футбол, и довольно успешно.

Ирина Савинова: Так что причина непопулярности соккера у американцев – историческая?

Уильям Келли: В широком понимании слова – да. Но, вообще же, дело обстоит не так просто. Объяснение может завести нас в дебри социально-политической науки. В конце 19-го и начале 20-го века спорт в Америке развивался таким образом, что бейсбол утверждался в качестве национального вида спорта и стал любимой народной игрой. Американский же футбол считался элитной игрой студентов колледжей и университетов. В этом раскладе соккеру места не оставалось.

Ирина Савинова: Как, собственно, страна выбирает себе национальный вид спорта? Играют ли тут роль физические различия разных народов?

Уильям Келли: Тот факт, что какие-то виды спорта приживаются в одних странах, а в других – нет, объясняется, прежде всего, историческими обстоятельствами, в которых тот или иной вид спорта утверждается в той или иной стране. Китайцы, скажем, не только хорошо играют в пинг-понг, но и в баскетбол, где, как известно, требуются игроки очень высокого роста. Так что физиологический фактор не играет столь большую роль. Соккер популярен в более чем двухстах странах мира. И телосложение у игроков очень разное.

Ирина Савинова: Какова роль других факторов – климата, политики, культурных традиций?

Уильям Келли: Конечно, климатические условия играют свою роль. Россия много лет первенствует в зимних видах спорта, хоккее, конькобежном спорте и в фигурном катании. Каждая страна трезво оценивает преимущества своих спортсменов, но тут возникает политика: престиж страны на мировой арене. Восточная Германия –хороший пример: это государство, создавшее очень эффективную машину по производству немецких рекордсменов. И Советский Союз поступал так же. Те, кто говорят, что традиции русского балета с его грациозностью и элегантностью проложили дорогу России к успехам в фигурном катании на льду и художественной гимнастике, в особенности женщин, – абсолютно правы. Так что мы опять видим, что традиции влияют на выбор национального спорта.

Ирина Савинова: Вернемся к футболу. Можно ли говорить о том, что стиль каждой футбольной команды отражает национальные особенности страны, которую она представляет?

Уильям Келли: Это два очень мощных фактора. В мировом первенстве по футболу участвуют национальные команды, и национальный имидж должен играть очень важную роль. И поэтому так и хочется думать, что собирательный образ нации стоит за каждой командой. Но я сам скептически наблюдал за играми, ибо не разделяю точки зрения, что каждая команда является отражением собирательного национального характера. Посмотрим на Бразилию: стиль игры ее команды, с ее балетной элегантностью, плавностью и изобретательностью, разве отражает непостоянство и беспокойный уклад жизни ее страны? Скорее, наоборот – он противоречит ему. А возьмите итальянскую команду, команду страны, жизнь которой характерна тем же непостоянством, что и в Бразилии, – а стиль игры национальной команды – так разнится, отличается и от стиля команды Бразилии, и Того, и Ганы. Возьмите матч между Португалией и Голландией, в котором было выдано необычно большое число желтых и красных карточек. Разве характер игры стал отражением национального характера команд? Нам, американцам, этот матч вообще напомнил о хоккее или профессиональной борьбе. Так что же надо думать, что такое вопиющее нарушение правил игроками обеих команд – это проявление национальных черт португальцев или голландцев? Голландцы – вообще законопослушные бюргеры. Так что я не могу сказать, что мы видим на футбольном поле отражение национального характера.

Александр Генис: К этому я хотел бы добавить несколько слов, потому что меня не совсем удовлетворило объяснение профессора Келли. Для каждого живущего в США болельщика независимость американцев от футбола - слишком вопиющий факт, чтобы не заставлять о нем задуматься. Футбол назвали своим любимым видом спорта всего 4 процента жителей страны. Причем, мне кажется, что я их всех знаю.

Характерно, что этот показатель практически не зависит от успехов или провалов американской сборной. Напротив, прошлый чемпионат, где она выступала с невиданным блеском, привлек даже меньше телезрителей, чем этот. (Этот феномен объясняется часовыми зонами – следить за матчами по европейскому времени удобнее, чем по дальневосточному).

Не верю я и традиционным жалобам на малую результативность игры. Нулевая ничья иногда и впрямь напоминает бильярд без луз, но болельщикам из других стран это не мешает.

Раньше, треть века назад, когда я только приехал в Америку, ее безразличие к футболу любили объяснить незнакомством с игрой. Но теперь уже выросло целое поколение мальчишек и девчонок(!), умеющих играть не хуже других. Сегодня в футбольных секциях занимается шесть миллионов американских подростков обоего пола. Но даже они предпочитают следить за американской, а не европейской версией футбола (с разительным перевесом пять к одному).

В чем же дело? Что с Америкой не так? Решусь предположить, что объяснение следует искать в тот самом Дне Независимости, который мы сегодня отмечаем.

Суть американской революции отнюдь не исчерпывалась бунтом против британской метрополии. Отцы-основатели объявили Новый Свет не продолжением, а антитезой Старого. Америка не хотела повторять ни прежнюю политику, ни прежнюю историю. Эта была не новая страна, а новая модель цивилизации, начатой с чистого листа по другим правилам, с иными целями.

Не следует ли искать нужного нам объяснения в разрыве с традицией Старого Света, чья любимая игра тесно связана с политической географией? Напомню, для контраста, что Южная Америка, дублирующая европейскую историю и, потому, поделившаяся на 20 стран, стала великим футбольным континентом.

Мне кажется, все дело в том, что футбол – сугубо геральдическая игра, которая демонстрирует национальные различия и питает национальную гордость. Более того, глядя на то, что творится с болельщиками, можно приписать футболу государственный фетишизм, связывающий коллективное благополучие с забитым голом. На этом державном празднике американцы чувствуют себя чужими. Живя в своей безнациональной утопии, они обречены гонять мяч без болельщиков - для своего, а не нашего удовольствия.

В США, впрочем, тоже есть так называемый «Чемпионат мира» по своему футболу – «Супербоул». Но играют в нем, конечно, одни американцы.

Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.

Григорий Эйдинов: Вы слышите одну из самых известных песен про бейсбол в исполнении самого Боба Дилана.

Мне казалось, что бейсбол и Боб Дилан - два исконно американских понятия, которые трудно объединить в одном предложении. Но, оказалось, что в августе этого года Дилан поедет на уже третьи ежегодные гастроли по стадионам "Маленькой Лиги" (юношеская лига бейсбола). По уже установившейся традиции, детям до 12 (в сопровождении взрослых) вход на концерт бесплатный. Жалко, что выступления Дилана пройдут только на американских стадионах лиги, хотя как раз в "Маленькой Лиге" играют представители всех стран, включая Россию.

Отдавая должное роли Боба Дилана в пропаганде этого спорта, «Зал славы бейсбола» только что, с великими почестями, добавил в свой звуковой архив выпуск его радиопередачи "Тематический час с Бобом Диланом", целиком посвящённый этому национальному времяпрепровождению. В этой программе легендарный Боб Дилан, которому только что исполнилось 65 лет, вспоминал свои любимые моменты из истории бейсбола и проигрывал песни, посвященные, как гласит официальная истина, «любимому американскому досугу».

Сейчас мы послушаем одну из редких джаз-песен, которую Дилан откопал для своего, теперь уже «музейного», выпуска про бейсбол на спутниковой радиостанции "ХМ".

Бейсбол, Боб Дилан и джаз… Трудно найти лучше способ отметить день рождения страны, породившей все эти феномены.

Боб Дилан представляет джаз-диву Мэйпл Скот и её песню "Бесйбол Буги".