Анна Качкаева: Мы сегодня будем говорить о премьере нового фильма Павла Бардина «Гоп-стоп».
Павел Бардин с нами на связи по телефону.
Но сейчас многие обсуждают гибель террориста номер 1 бин Ладена. Когда убили Басаева, между прочим, в Москве никакого ликования не происходило. В Вашингтоне в эти дни проходила конференция, на которой российские и зарубежные журналисты обсуждают профессиональные проблемы в цифровую эпоху. Я связалась с нашей коллегой Натальей Геворкян и попросила поделиться впечатлениями, как в Америке отнеслись к сообщениям о гибели бин Ладена. Вот что она рассказала.
Наталья Геворкян: Надо начать с того, что когда говорят, что в половине одиннадцатого вечера в воскресенье будет специальное заявление президента Америки, то возникло ощущение тревожное. Мы сидели в ресторане, в 10 минутах от Белого дома, и мы все начали думать, что происходит. Первая мысль была – Армагеддон. Второе, если это теракт, но тогда бы это уже было в СМИ. Потом мы подумали, что кто-то умер. С нами сидел молодой человек, который здесь работает, он совершенно не журналист, и он единственные сказал – бин Ладен. Дальше происходило тоже невероятное. Потому что это выступление отложено на полчаса, у нас компьютер, настроенный на сайт Белого дома, и непонятно, что происходит. И уже потом, еще до выступления Обамы, появились в «Нью-Йорк Таймс» сообщения о том, что бин Ладен умер, израильские сайты дали это сообщение. И более-менее уже стало понятно, что происходит. Мы, не дожидаясь выступления Обамы, пошли к Белому дому. И еще на подходе мы услышали рев толпы, и стало понятно, что, видимо, это оно и было, видимо, это бин Ладен. Потом включили компьютеры, Интернет, и это подтвердилось.
Ощущение, конечно, очень странное. Меня потрясло, что люди рванулись к Белому дому, и ты можешь подойти туда, ты практически стоишь перед решеткой, совершенно рядом Белый дом. И люди прибежали к своему президенту, видимо, радоваться там все вместе. Я даже не понимаю, если нужно обрадоваться, куда мы должны прибежать в России. Нас на Красной площади отделает эта стена. А там горят окна, в Белом доме, и ты понимаешь, что… То есть у меня не было ощущения, что Обама выйдет к людям, и он не вышел, но ощущение, что они все вместе. И ты стоишь внутри этой толпы… Я впервые за долгое время стояла внутри толпы, что я не делаю. Я боюсь толпы, я с перестроечных времен идут по периферии, а тут я стояла в толпе и понимала, что мне совершенно не страшно, и это такая радость. И дальше у меня возникает стороннее ощущение, я все-таки сторонний наблюдатель, у меня с детства есть заповеди, и одна и них – не убий, и я не могу понять, мне радоваться тому, что я вижу, я должна этому огорчаться, все-таки смерть есть смерть. Потом я понимаю, что я оцениваю, что это, наверное, не имеет никакого значения. Я видела кадры ликующей толпы в мусульманских странах, и я должна сказать, что они не сильно отличаются от того, что я видела вчера. Проявление этой радости с этим жестом рукой, как обычно болельщики делают футбольные, и они говорят: «USA, USA, USA!» - и в этом столько же страсти. И я в каком-то момент просто растерялась, я не понимала. Вот если бы мне надо было вчера по горячим следам писать, я бы не стала. Я сегодня еще буду думать.
Анна Качкаева: От того, что в этой смерти много символики, как, вам кажется, Америка на это сегодня реагирует? Уже что-то проявляется в реакциях людей или еще пока нет?
Наталья Геворкян: Когда я уезжала от Белого дома, первое, что сказал мне шофер, он сказал: «Обама выиграл выборы». Я его спросила: «Вам это нравится или не нравится?» Он сказал: «Я далек от политики, это вне сферы моих интересов, но я думаю, что в данном случае это скорее позитивно». То есть у него связалось как позитивное гибель или убийство бин Ладена и будущее Обамы. И это я понять не могу. Очень тихий президент, такой сдержанный, совершенно не Буш, и как это произошло, что при нем, в его бытность президентом, по его приказу, как он говорит, террориста номер 1 уничтожили. Я не понимаю, как это отразится на очередном всплеске терроризма, я понимаю, что такой риск есть, но для американцев это личная история, они переживают это как личную историю, потому что у них было 11 сентября, и для них это возмездие. Мне кажется, что люди даже не задумывались о том, хорошо убивать или нет, но они чувствовали, что это было наказание. У людей очень искренняя реакция, но когда я смотрю на это со стороны, у меня возникает целый набор эмоций в связи с этим, и они противоречивые.
Анна Качкаева: Это была Наталья Геворкян, «Газета.ру». И вот следуют комментарии. Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, занимающийся Востоком, говорит, что это все понятно, что для него бин Ладен и «Аль-Каида» давно не существуют, а сейчас может все обостриться, будет месть. А Владимир Жириновский считает, что ликвидация бин Ладен может способствовать объединению России и США в борьбе с терроризмом.
А мы возвращаемся к заявленной теме. Павел, я вас поздравлю, что, наконец, фильм «Гоп-стоп» увидел большой экран, в отличие от «России 88». Мы сегодня будем говорить о фильме и его стилистике, о поколении и времени, которое фиксирует этот фильм. Коротко расскажут о сюжете фильме. Два провинциальных гопника маются дурью, мечтают о чем-то более высоком, безобразничают немножко. К одному возвращается отец, который был вором в законе, а потом находился в дурдоме. По его предводительством эти гопники уходят в леса, откуда начинают бороться с коррумпированной властной вертикалью в лице мэра, который к тому же отнял у них общую любовь – украинскую проститутку Мэри. Финал всех примиряет, гопники не успевают начать стрелять, просто с неба к ним спускается волшебник в образе Владимира Путина, и в финале такая общая пляска. Сказку за кадром читает Бардин-старший, такой как сказитель, в стилистике Ромовских детских сказок, и в фильме много цитат и перекличек.
Павел, фильм американца российского происхождения «Generation П» и ваш фильм одновременно вышли в прокат, и в креативщиках режима и в дураках, которые борются против режима, есть что-то общее, отражающее нынешнее странное расколотое время. Вам не показалось странным, что обе картины вышли одновременно?
Павел Бардин: Я какие-то более буквальные аналогии для себя проводил, что и то и то кино использует стилистику 90-х, но это про время сегодняшнее все равно.
Анна Качкаева: То есть стилистику эту нынешнее поколение уже не воспринимает или воспринимает как абсурд скорее.
Павел Бардин: Ну, во-первых, она присутствует в жизни, и ее воспринимают, просто, мне кажется, есть попытка сказать, что это ушло, и это больше никогда не вернется, но на самом деле это живо, и больше не в центре Москвы.
Анна Качкаева: Я помню, что интеллектуалы столичные испугались вашей «России 88». А «Generation П» не покажут в спальных районах, потому что ее не поймут. Ваш фильм лучше смотреть в провинции, чем в Москве, как вам кажется?
Павел Бардин: В провинции, насколько я понимаю, зритель вообще более благодарный. Но в провинции еще и в нашем фильме считывают эту реальность абсолютно документально. И над ней смеются вместе со всей жизнью, в которой мы живем. А в Москве я слышал, что это нереально, и у нас лубок не только в стилистике, но и в фактуре, а на самом деле это не так. И восприятие, конечно, меняется. Если не верить в предлагаемые обстоятельства совсем, то это совсем другая история получается. Но мы делали и для той, и для другой аудитории.
Анна Качкаева: Правильно ли я понимаю, что вас пытаются обвинить в цинизме и гражданской бессовестности, что вы сняли лубок на тему очень драматическую, вот про приморских партизан? Вы на это как-то реагируете всерьез?
Павел Бардин: Ну, сначала было придумано, а потом случилось, поэтому обвинять в том, что мы смеемся над тем, что произошло после того, как мы уже посмеялись, это странно. Я таких обвинений ждал, и я думал, что они создадут фильму правильную репутацию. Он не должен быть сладеньким, как карамелька, и всем нравится. Либералы должны были обвинить его в бессовестности и цинизме, а власти заподозрить в нелояльности. Тогда, значит, мы попали, у фильма есть свой голос, и ни на чью мельницу воду он не льет.
Анна Качкаева: Да, его трактуют по-разному в зависимости от того, где и кто его смотрит. Но, в отличие от «России 88», власти «Гоп-стопа» меньше испугались. Как вам кажется, это потому что смешно или потому что время поменялось?
Павел Бардин: Мне кажется, в последние три года стало чуть легче, хотя, может быть, это субъективное ощущение. И второе, всерьез воспринимать шутку и наказывать ее, когда она вполне невинна, она не задевает больно, это было бы смешно, и тогда превращение в фарс было бы закончено. Наша жизнь и так фарс. Я надеюсь, что хватило чувства стиля или это не задело сильно.
Анна Качкаева: Либеральные силы обвинили вас в подхалимстве из-за такого появления Путина. Может быть, власть так легко простила этот финал, потому что это не было воспринято как шутка?
Павел Бардин: Мне кажется, что тогда были бы бонусы. (смеются) Я как раз рассчитывал на то, что люди с ограниченным чувством юмора или не с тем чувством юмора, который мы заложили в картину, они воспримут это ровно наоборот, это очень веселит и радует. Это было прогнозируемо, и когда прогнозы сбываются, это было приятно.
Анна Качкаева: А как восприняла аудитория премьеру в Москве?
Павел Бардин: Я сам не видел, но мне мои товарищи сказали, что смеялись, и я видел отзывы, что смеялись много, было смешно и грустно, и это, конечно, рецензии, которые не могут не радовать. Страшно, когда делаешь комедию, что смеяться не будут. А в «Пионере» на дискуссии большинство реплик начиналось с благодарности за фильм.
Анна Качкаева: Без эстетского пижонства, как там иногда бывает?
Павел Бардин: Без него.
Анна Качкаева: Надо сказать, Павел, что за язык и метод вас и ругают, и хвалят. Вы не рискнули снимать по правде, как было в «России 88»…
Павел Бардин: Дело не в том, что не рискнул, а дело в том, что неинтересно оправдывать ожидания. У меня есть мои собственные приоритеты в том, что хочется делать в кино, и хотелось сделать другое кино. А после этого, может быть, другое. Если бы критики и зрители были соинвесторами, я понял бы разочарование, а так это территория свободного выбора. Мне кажется, в чем проблема постмодернизма, что он, собирая из пазлов нечто целое, не всегда в это целое превращается, и конструкция остается конструкцией. Очень хотелось так, чтобы это было цельное произведение, в нем была любовь, эмоции, и это было бы чем-то свежим, тем не менее, все это сделано из вторсырья, грубо говоря.
Анна Качкаева: Сказка не предполагает, что это из вторсырья, у вас цитата на цитате, и постмодерн завернулся в собственный хвост. Вот почему сейчас и сказка?
Павел Бардин: Сказка как прототип, как первичный миф, на который наслаивается все остальное. Делать сказку в чистом виде сейчас очень сложно и неинтересно, наверное, для зрителя. Сказка – это еще и та форма, в которой скрывались от цензуры, пользуясь эзоповым языком. В нашем случае это, мне кажется, скорее юмор, потому что наши шутки всем очевидны. Поэтому сказка – жанр, выбранный с юмористическим прицелом.
Анна Качкаева: А то, что вам отец читает за кадром текст, - это ваше предложение или он вам посоветовал?
Павел Бардин: Это предложила жена, и замечательно попала. Я потом поняла, что никакого другого голоса там быть не может.
Анна Качкаева: И ваш саундтрек для меня явился украшением картины. Павел, Лозница снимал «Счастье мое», и вы видели этот фильм, и этот тоже срез социальной жизни, как и ваше кино. Для меня там метафора одна – дорог нет, одни направления. Настроения очень разные, потому что «Счастье мое» - это такой диагноз профессионала, и для меня он означает, что надежды нет в российской жизни. «Гоп-стоп» по-другому.
Павел Бардин: Надежда есть, да. Но надежда вовсе не в волшебнике в вертолете, это как раз ирония и стеб. Надежда в том, что люди все равно живут, и даже в этих обстоятельствах, несмотря на то, что мы живем так, и мне не нравится, что для того, чтобы добиться справедливости, надо писать кому-то письма или лететь на встречу в Пензу. Но мы живем, мы любим свою страну, и почему бы ни посмеяться и жить дальше, по-прежнему любить, надеяться и во что-то верить? И мне нужен иногда такой заряд позитива, чтобы руки не опускались.
Анна Качкаева: У вас нет ощущения, что это такая жалостливая любовь, по-русски или, поскольку в конце есть мотивы Шагала, и по-еврейски?
Павел Бардин: Ну, «Гоп-стоп» - это немножко и еврейская песня, если дослушать до финала. В русской тоске есть, наверное, какой-то отголосок скорби еврейского народа, но очень хотелось сделать именно русское кино, и мотив жалости, конечно, там в любви обязательно должен был присутствовать, из которого потом вырастают жены-декабристки.
Анна Качкаева: Федор из Петербурга, пожалуйста.
Слушатель: Здравствуйте! Да, тема сказок сегодня присутствует. Вот свадьба королевская в Англии. Но мой ключевой вопрос: когда мы будем воспринимать действительность объективно, избавимся от лжи?
Павел Бардин: Я тоже хотел бы знать когда. Хочется верить, что это будет и скоро. Вопрос и к власти, которая обманывает, и к тем, что «обманываться рад». Без движения навстречу ничего сделать невозможно. Пока мы в массовом порядке не выскажем свое недовольство тем, что на 9 мая распиливаются колоссальные деньги вместо того, чтобы обеспечивать ветеранов медицинской помощью, и тут много всяких больных вопросов… Не знаю.
Анна Качкаева: Александр нам пишет: «Ничего смешного в фильме нет. Чтобы не было приморских партизан, Путин должен вовремя спускаться на вертолете».
Павел Бардин: К сожалению, мы понимаем, что это невозможно, именно в этом и смысл. Для тех, кто над этим хочет подумать, в этом смысл финала. Во-первых, что герои все-таки умерли, а не только поженились, и второе, невозможно прилететь в каждый город, где есть проблемы.
Анна Качкаева: Роза спрашивает вас: «Группа «Война» преследуется, а вы обласканы властью, ваш фильм идет в прокате. Вы как сами думаете, почему?»
Павел Бардин: Особенно ласки я пока не заметил. В СИЗО не сижу, и иск был отложен по фильму «Россия 88». А в случае «Войны» - я внимательно слежу за их судьбой, мне очень нравится акция на Литейном, но прямое физическое действие чревато, нужно за свои поступки отвечать, прикрыться здесь акционизмом не получится, наверное.
Анна Качкаева: Александр из Москвы вас спрашивает: «Фильмам Бардина далеко до таких фильмов, как «Окраина»…»
Павел Бардин: Я с большим уважением к этому фильму отношусь.
Анна Качкаева: Это фильм 1998 года, когда там три мужика едут разбираться с олигархами.
Павел Бардин: Да. У нас немножко другое кино, но если при просмотре нашего кино то кино вспоминается, мне кажется, это только хорошо.
Анна Качкаева: Но за вашим фильмом зарева, как в том фильме, нет.
Павел Бардин: Зарева нет, потому что его очень не хочется. Я за всех не буду говорить, но затевать революцию ради того, чтобы изменить порядок вещей, я считаю, это ошибка. То есть можно считать про это кино, и я считаю, что «Окраина» очень правильное кино, ни кадра в нем менять нельзя, цензуре нельзя подвергать, но у нас другое кино.
Анна Качкаева: Вот вопрос, который пришел к нам на сайт: «Нет сомнений, что Павел Бардин, подобно своим персонажам, выступает против системы».
Павел Бардин: Ну, наверное, можно так сказать. Выступаю там, где чувствую, что меня что-то сильно раздражает или меня лично касается, что, к сожалению, тоже произошло, то есть коснулось. Не то что я какой-то антисистемщик, и я против революции, но совесть тоже надо иметь. И когда я смотрю телевизор, у меня ощущение, что жизнь все лучше и лучше, а когда общаюсь с простыми людьми, ощущение, что с 90-х не сильно все поменялось. И это какое-то мифотворчество о том, что у нас все очень хорошо. В отдельных регионах, и то не в каждом районе.
Анна Качкаева: У вас есть сейчас какие-то новые предложения после того, как фильм вышел в прокат? И понятно уже, он что-то собрал?
Павел Бардин: Наверное, что-то собрал, я узнаю во вторник первые цифры, но не думаю, что это много. Хотя хотелось бы побольше, потому что мы часть дохода передаем в четыре детских дома. Поэтому хочется не только кинотеатрам сделать хорошо, но и полезное дело, реальное что-то сделать. Предложений пока нет, но и очереди из инвесторов и продюсеров, которые желают дать денег на следующий проект, нет. Бывает, что мне предлагают что-то снимать, а моих идей не особенно ждут на рынке.
Анна Качкаева: Но ваши идеи сейчас связаны с той же темой социального кино или вы думаете о чем-то совершенно ином?
Павел Бардин: Везде получается, что есть какая-то социальная составляющая, наверное, потому что есть противодействие. И пока идеи простой мелодрамы о мужчине и женщине нет, хотя я бы с удовольствием снял бы такое кино. Может быть, позже.
Анна Качкаева: Как вы сейчас смотрите на телевизор? Вы все-таки выходец из этой шинельки, что вам все время вспоминает. Есть что-то, что вам хотелось бы сейчас смотреть на экране?
Павел Бардин: Я периодически с удовольствием смотрю НТВ. Но вот, пожалуй, чтобы я специально включал телевизор - такого нет. И достаточно часто, ну, раз в две недели какой-то бывает семейный вечер, и мы с женой смотрим, чтобы посмеяться, это прекрасный досуг, но тут - любой канал, любая программа, этого в избытке.
Анна Качкаева: Вы сейчас наверняка наблюдаете за тем, как развиваются технологии, что все в интернете. И сейчас встречаются не только с деятелями культуры, но и с истеблишментом интернет-сообщества. Как вам кажется, то, что связано с сетью, с этой, в общем, измененной природой изображения благодаря цифровым технологиям, уже влияет на вас или повлияет?
Павел Бардин: В работе - безусловно, 100-процентно. Я не представляю, как обратно вернуться... то есть я понимаю, как вернуться в аналоговый процесс, но время удлинится сразу на все процессы. Я понимаю, как снимать аналоговое кино, но я понимаю, насколько это более долгий и трудоемкий процесс. И конечно, коммуникации тоже, потому что какие-то вещи с помощью Фейсбука можно сейчас сделать, которые в доинтернетную эпоху вообще непонятно, как было сделать. Весь этот web влияет на всех.
Анна Качкаева: А вот дыхание кадры, темп, глубина - это все-таки пленка или уже можно говорить о том, что цифра заменит ее в результате?
Павел Бардин: Пленка уйдет, конечно, рано или поздно, потому что показ переходит в цифру. И часть той магии, о которой говорят ветераны кино, она уже сейчас теряется. Хотя в кино есть конечно, кайф кинопленки и звуков камеры. Мы недавно с одним оператором шутили, что надо встраивать в современные камеры такой специальный звуковой чип, имитирующий звучание пленочной камеры. Есть какая-то мягкость изображения, есть глубина, и главное, есть дисциплина, потому что ее конечное количество, тогда как цифру можно использовать сколько угодно. Наверное, это уйдет, это жалко, но будет что-то новое, и это неизбежно. Я думаю, что не уйдет дыхание, потому что ритм будет убыстряться, монтаж будет более рваным, но все равно если за актером интересно наблюдать, то склейку делать не захочется, и будет какое-то другое кино.
Анна Качкаева: А вот в "Гоп-стопе" много ощущения того, что это не совсем актеры. Ясно, что там есть главные герои, но есть ли там такая вот массовка, как у того же Лозницы в "Счастье мое", где есть рынок, улица и так далее?
Павел Бардин: Все актеры в репликами, по-моему, кроме основных, это профессионалы, то есть там на грани - то ли жизнь, то ли сказка, то ли пародия, то ли органичное существование. Мы делали кастинг в двух маленьких городках в Подмосковье, и жители города - они жители того города, это все настоящие жители. Мы просто не брали людей с какими-то врожденными дефектами, уродствами, мы брали обычные лица, в меру просто. Нормальные обаятельные люди, которые, кстати, очень дисциплинированно себя вели, очень рады были в съемках участвовать. Это такой отдельный приятный опыт был, начиная с кастинга и заканчивая их радостью по поводу участия в проекте.
Анна Качкаева: А они вас спрашивали, про что вы снимаете?
Павел Бардин: Было по-всякому, и прототипы были, которые понимали, что про них кино снимают, и те, которые не понимали, и самые разные. И жители из общаги, и мэры, и были даже Робин Гуды, которых спросили: "Не Робин Гуды ли вы?" - и они поняли, что, да, Робин Гуды.
Анна Качкаева: А специально потом в эти два городка вы не ездили с картиной, чтобы показать им?
Павел Бардин: Пока нет. Там есть ДК, где в пленке показывать нельзя.
Анна Качкаева: А что это за городки?
Павел Бардин: Это Лосино-Петровский и Старая Купавна, кастинг именно там проходил. Снимали мы еще где-то в пяти небольших городках поблизости. Пока не придумали, как показать, может быть, придумаем. Ближайший хороший кинотеатр находится в Щелково или в Балашихе, по-моему.
Анна Качкаева: Павел, вы сейчас работаете, вы служите в РИА "Новости", работаете колумнистом. Мне всегда было любопытно, как действующий режиссер может оценивать кинопроцесс? С коллегами не ругаетесь?
Павел Бардин: Я сейчас, вынужден покаяться, три колонки подряд не написал, были съемки телевизионного проекта, и когда съемки, я не могу, у меня просто отключается часть мозга, которая ответственная за написание колонок. Но когда писал, может быть, и ругался с кем-то, но я об этом не знаю. Поругаться я никогда не боялся, если есть повод, но стараюсь просто бессмысленно не говорить гадости. Я придумал себе такую штуку, что я пишу больше о социальных вещах, чем о художественных. Я вообще не пишу, понравилось, не понравилось, хороший или плохой монтаж.
Анна Качкаева: Да, вы пишите о контексте.
Павел Бардин: А в ближайшее время я, наоборот, собираюсь поссориться с коллегами активно, потому что я буквально неделю назад выяснил, что, оказывается, мне не принадлежат права на фильм "Россия 88".
Анна Качкаева: А как так получилось?
Павел Бардин: Должны были права перейти мне, мы подписали временный договор, иск отменили, мне должны были передать права. И потом год я ходил и говорил: ну, давайте теперь подпишем настоящий договор. Мне говорили: да, да, да... И выяснилось, что тот и был настоящий, а тот передает кинотеатральные права и на прокат на три года. Поэтому с коллегами ругаться иногда даже хочется. Еще одну историю узнал, например, про отца, и это я собираюсь писать в новой колонке. У отца, например, такая ситуация: его прокатал прокатчик, "Гадкого утенка", компания переименовалась, деньги не перечисляла, потом перечислила чуть-чуть, и на этом, кажется, собирается остановиться. При этом все всех знают, со всеми здороваются, вот в чем ужас. Поэтому, наверное, с коллегами ругаться надо начинать. И я таких примеров лично знаю миллион. И конечно, это в первую очередь касается даже не режиссеров, сценаристов и продюсеров, а самый незащищенные - это гримеры, костюмеры, помрежи. Абсолютно феодальная у нас индустрия.
Анна Качкаева: Недавно собирались - и Фонд кино, и Киносоюз. Вас эти все процессы не вдохновляют, похоже.
Павел Бардин: Меня звали на киносоюзовскую историю, я не смог из-за съемок приехать, и мне было интересно посмотреть, что это такое - дело или говорильня. Но вообще не очень верю в это во все, потому что с кем собираться? В том числе и с теми людьми, которые меня когда-то кинули, и мне теперь с ними вырабатывать общие правила для киноиндустрии? Я думаю, они все равно будут играть по своим, пока не дать по рукам.
Анна Качкаева: У меня такое ощущение, Павел, что после двух картин вы абсолютно созрели для игры в одиночку, вам нужен только инвестор и домашняя фабрика.
Павел Бардин: Ну, в общем, до этого я созрел до того, как эти две картины случились. Просто, к сожалению, не получается сделать этот процесс хотя бы окупаемым, чтобы можно было сделать следующие картины. Поэтому не получается заниматься кино как бизнесом, получается как хобби.
Анна Качкаева: Я желаю успеха вашему фильму в прокате! И возможных вам новых работ. Спасибо!
Павел Бардин с нами на связи по телефону.
Но сейчас многие обсуждают гибель террориста номер 1 бин Ладена. Когда убили Басаева, между прочим, в Москве никакого ликования не происходило. В Вашингтоне в эти дни проходила конференция, на которой российские и зарубежные журналисты обсуждают профессиональные проблемы в цифровую эпоху. Я связалась с нашей коллегой Натальей Геворкян и попросила поделиться впечатлениями, как в Америке отнеслись к сообщениям о гибели бин Ладена. Вот что она рассказала.
Наталья Геворкян: Надо начать с того, что когда говорят, что в половине одиннадцатого вечера в воскресенье будет специальное заявление президента Америки, то возникло ощущение тревожное. Мы сидели в ресторане, в 10 минутах от Белого дома, и мы все начали думать, что происходит. Первая мысль была – Армагеддон. Второе, если это теракт, но тогда бы это уже было в СМИ. Потом мы подумали, что кто-то умер. С нами сидел молодой человек, который здесь работает, он совершенно не журналист, и он единственные сказал – бин Ладен. Дальше происходило тоже невероятное. Потому что это выступление отложено на полчаса, у нас компьютер, настроенный на сайт Белого дома, и непонятно, что происходит. И уже потом, еще до выступления Обамы, появились в «Нью-Йорк Таймс» сообщения о том, что бин Ладен умер, израильские сайты дали это сообщение. И более-менее уже стало понятно, что происходит. Мы, не дожидаясь выступления Обамы, пошли к Белому дому. И еще на подходе мы услышали рев толпы, и стало понятно, что, видимо, это оно и было, видимо, это бин Ладен. Потом включили компьютеры, Интернет, и это подтвердилось.
Ощущение, конечно, очень странное. Меня потрясло, что люди рванулись к Белому дому, и ты можешь подойти туда, ты практически стоишь перед решеткой, совершенно рядом Белый дом. И люди прибежали к своему президенту, видимо, радоваться там все вместе. Я даже не понимаю, если нужно обрадоваться, куда мы должны прибежать в России. Нас на Красной площади отделает эта стена. А там горят окна, в Белом доме, и ты понимаешь, что… То есть у меня не было ощущения, что Обама выйдет к людям, и он не вышел, но ощущение, что они все вместе. И ты стоишь внутри этой толпы… Я впервые за долгое время стояла внутри толпы, что я не делаю. Я боюсь толпы, я с перестроечных времен идут по периферии, а тут я стояла в толпе и понимала, что мне совершенно не страшно, и это такая радость. И дальше у меня возникает стороннее ощущение, я все-таки сторонний наблюдатель, у меня с детства есть заповеди, и одна и них – не убий, и я не могу понять, мне радоваться тому, что я вижу, я должна этому огорчаться, все-таки смерть есть смерть. Потом я понимаю, что я оцениваю, что это, наверное, не имеет никакого значения. Я видела кадры ликующей толпы в мусульманских странах, и я должна сказать, что они не сильно отличаются от того, что я видела вчера. Проявление этой радости с этим жестом рукой, как обычно болельщики делают футбольные, и они говорят: «USA, USA, USA!» - и в этом столько же страсти. И я в каком-то момент просто растерялась, я не понимала. Вот если бы мне надо было вчера по горячим следам писать, я бы не стала. Я сегодня еще буду думать.
Анна Качкаева: От того, что в этой смерти много символики, как, вам кажется, Америка на это сегодня реагирует? Уже что-то проявляется в реакциях людей или еще пока нет?
Наталья Геворкян: Когда я уезжала от Белого дома, первое, что сказал мне шофер, он сказал: «Обама выиграл выборы». Я его спросила: «Вам это нравится или не нравится?» Он сказал: «Я далек от политики, это вне сферы моих интересов, но я думаю, что в данном случае это скорее позитивно». То есть у него связалось как позитивное гибель или убийство бин Ладена и будущее Обамы. И это я понять не могу. Очень тихий президент, такой сдержанный, совершенно не Буш, и как это произошло, что при нем, в его бытность президентом, по его приказу, как он говорит, террориста номер 1 уничтожили. Я не понимаю, как это отразится на очередном всплеске терроризма, я понимаю, что такой риск есть, но для американцев это личная история, они переживают это как личную историю, потому что у них было 11 сентября, и для них это возмездие. Мне кажется, что люди даже не задумывались о том, хорошо убивать или нет, но они чувствовали, что это было наказание. У людей очень искренняя реакция, но когда я смотрю на это со стороны, у меня возникает целый набор эмоций в связи с этим, и они противоречивые.
Анна Качкаева: Это была Наталья Геворкян, «Газета.ру». И вот следуют комментарии. Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, занимающийся Востоком, говорит, что это все понятно, что для него бин Ладен и «Аль-Каида» давно не существуют, а сейчас может все обостриться, будет месть. А Владимир Жириновский считает, что ликвидация бин Ладен может способствовать объединению России и США в борьбе с терроризмом.
А мы возвращаемся к заявленной теме. Павел, я вас поздравлю, что, наконец, фильм «Гоп-стоп» увидел большой экран, в отличие от «России 88». Мы сегодня будем говорить о фильме и его стилистике, о поколении и времени, которое фиксирует этот фильм. Коротко расскажут о сюжете фильме. Два провинциальных гопника маются дурью, мечтают о чем-то более высоком, безобразничают немножко. К одному возвращается отец, который был вором в законе, а потом находился в дурдоме. По его предводительством эти гопники уходят в леса, откуда начинают бороться с коррумпированной властной вертикалью в лице мэра, который к тому же отнял у них общую любовь – украинскую проститутку Мэри. Финал всех примиряет, гопники не успевают начать стрелять, просто с неба к ним спускается волшебник в образе Владимира Путина, и в финале такая общая пляска. Сказку за кадром читает Бардин-старший, такой как сказитель, в стилистике Ромовских детских сказок, и в фильме много цитат и перекличек.
Павел, фильм американца российского происхождения «Generation П» и ваш фильм одновременно вышли в прокат, и в креативщиках режима и в дураках, которые борются против режима, есть что-то общее, отражающее нынешнее странное расколотое время. Вам не показалось странным, что обе картины вышли одновременно?
Павел Бардин: Я какие-то более буквальные аналогии для себя проводил, что и то и то кино использует стилистику 90-х, но это про время сегодняшнее все равно.
Анна Качкаева: То есть стилистику эту нынешнее поколение уже не воспринимает или воспринимает как абсурд скорее.
Павел Бардин: Ну, во-первых, она присутствует в жизни, и ее воспринимают, просто, мне кажется, есть попытка сказать, что это ушло, и это больше никогда не вернется, но на самом деле это живо, и больше не в центре Москвы.
Анна Качкаева: Я помню, что интеллектуалы столичные испугались вашей «России 88». А «Generation П» не покажут в спальных районах, потому что ее не поймут. Ваш фильм лучше смотреть в провинции, чем в Москве, как вам кажется?
Павел Бардин: В провинции, насколько я понимаю, зритель вообще более благодарный. Но в провинции еще и в нашем фильме считывают эту реальность абсолютно документально. И над ней смеются вместе со всей жизнью, в которой мы живем. А в Москве я слышал, что это нереально, и у нас лубок не только в стилистике, но и в фактуре, а на самом деле это не так. И восприятие, конечно, меняется. Если не верить в предлагаемые обстоятельства совсем, то это совсем другая история получается. Но мы делали и для той, и для другой аудитории.
Анна Качкаева: Правильно ли я понимаю, что вас пытаются обвинить в цинизме и гражданской бессовестности, что вы сняли лубок на тему очень драматическую, вот про приморских партизан? Вы на это как-то реагируете всерьез?
Павел Бардин: Ну, сначала было придумано, а потом случилось, поэтому обвинять в том, что мы смеемся над тем, что произошло после того, как мы уже посмеялись, это странно. Я таких обвинений ждал, и я думал, что они создадут фильму правильную репутацию. Он не должен быть сладеньким, как карамелька, и всем нравится. Либералы должны были обвинить его в бессовестности и цинизме, а власти заподозрить в нелояльности. Тогда, значит, мы попали, у фильма есть свой голос, и ни на чью мельницу воду он не льет.
Анна Качкаева: Да, его трактуют по-разному в зависимости от того, где и кто его смотрит. Но, в отличие от «России 88», власти «Гоп-стопа» меньше испугались. Как вам кажется, это потому что смешно или потому что время поменялось?
Павел Бардин: Мне кажется, в последние три года стало чуть легче, хотя, может быть, это субъективное ощущение. И второе, всерьез воспринимать шутку и наказывать ее, когда она вполне невинна, она не задевает больно, это было бы смешно, и тогда превращение в фарс было бы закончено. Наша жизнь и так фарс. Я надеюсь, что хватило чувства стиля или это не задело сильно.
Анна Качкаева: Либеральные силы обвинили вас в подхалимстве из-за такого появления Путина. Может быть, власть так легко простила этот финал, потому что это не было воспринято как шутка?
Павел Бардин: Мне кажется, что тогда были бы бонусы. (смеются) Я как раз рассчитывал на то, что люди с ограниченным чувством юмора или не с тем чувством юмора, который мы заложили в картину, они воспримут это ровно наоборот, это очень веселит и радует. Это было прогнозируемо, и когда прогнозы сбываются, это было приятно.
Анна Качкаева: А как восприняла аудитория премьеру в Москве?
Павел Бардин: Я сам не видел, но мне мои товарищи сказали, что смеялись, и я видел отзывы, что смеялись много, было смешно и грустно, и это, конечно, рецензии, которые не могут не радовать. Страшно, когда делаешь комедию, что смеяться не будут. А в «Пионере» на дискуссии большинство реплик начиналось с благодарности за фильм.
Анна Качкаева: Без эстетского пижонства, как там иногда бывает?
Павел Бардин: Без него.
Анна Качкаева: Надо сказать, Павел, что за язык и метод вас и ругают, и хвалят. Вы не рискнули снимать по правде, как было в «России 88»…
Павел Бардин: Дело не в том, что не рискнул, а дело в том, что неинтересно оправдывать ожидания. У меня есть мои собственные приоритеты в том, что хочется делать в кино, и хотелось сделать другое кино. А после этого, может быть, другое. Если бы критики и зрители были соинвесторами, я понял бы разочарование, а так это территория свободного выбора. Мне кажется, в чем проблема постмодернизма, что он, собирая из пазлов нечто целое, не всегда в это целое превращается, и конструкция остается конструкцией. Очень хотелось так, чтобы это было цельное произведение, в нем была любовь, эмоции, и это было бы чем-то свежим, тем не менее, все это сделано из вторсырья, грубо говоря.
Анна Качкаева: Сказка не предполагает, что это из вторсырья, у вас цитата на цитате, и постмодерн завернулся в собственный хвост. Вот почему сейчас и сказка?
Павел Бардин: Сказка как прототип, как первичный миф, на который наслаивается все остальное. Делать сказку в чистом виде сейчас очень сложно и неинтересно, наверное, для зрителя. Сказка – это еще и та форма, в которой скрывались от цензуры, пользуясь эзоповым языком. В нашем случае это, мне кажется, скорее юмор, потому что наши шутки всем очевидны. Поэтому сказка – жанр, выбранный с юмористическим прицелом.
Анна Качкаева: А то, что вам отец читает за кадром текст, - это ваше предложение или он вам посоветовал?
Павел Бардин: Это предложила жена, и замечательно попала. Я потом поняла, что никакого другого голоса там быть не может.
Анна Качкаева: И ваш саундтрек для меня явился украшением картины. Павел, Лозница снимал «Счастье мое», и вы видели этот фильм, и этот тоже срез социальной жизни, как и ваше кино. Для меня там метафора одна – дорог нет, одни направления. Настроения очень разные, потому что «Счастье мое» - это такой диагноз профессионала, и для меня он означает, что надежды нет в российской жизни. «Гоп-стоп» по-другому.
Павел Бардин: Надежда есть, да. Но надежда вовсе не в волшебнике в вертолете, это как раз ирония и стеб. Надежда в том, что люди все равно живут, и даже в этих обстоятельствах, несмотря на то, что мы живем так, и мне не нравится, что для того, чтобы добиться справедливости, надо писать кому-то письма или лететь на встречу в Пензу. Но мы живем, мы любим свою страну, и почему бы ни посмеяться и жить дальше, по-прежнему любить, надеяться и во что-то верить? И мне нужен иногда такой заряд позитива, чтобы руки не опускались.
Анна Качкаева: У вас нет ощущения, что это такая жалостливая любовь, по-русски или, поскольку в конце есть мотивы Шагала, и по-еврейски?
Павел Бардин: Ну, «Гоп-стоп» - это немножко и еврейская песня, если дослушать до финала. В русской тоске есть, наверное, какой-то отголосок скорби еврейского народа, но очень хотелось сделать именно русское кино, и мотив жалости, конечно, там в любви обязательно должен был присутствовать, из которого потом вырастают жены-декабристки.
Анна Качкаева: Федор из Петербурга, пожалуйста.
Слушатель: Здравствуйте! Да, тема сказок сегодня присутствует. Вот свадьба королевская в Англии. Но мой ключевой вопрос: когда мы будем воспринимать действительность объективно, избавимся от лжи?
Павел Бардин: Я тоже хотел бы знать когда. Хочется верить, что это будет и скоро. Вопрос и к власти, которая обманывает, и к тем, что «обманываться рад». Без движения навстречу ничего сделать невозможно. Пока мы в массовом порядке не выскажем свое недовольство тем, что на 9 мая распиливаются колоссальные деньги вместо того, чтобы обеспечивать ветеранов медицинской помощью, и тут много всяких больных вопросов… Не знаю.
Анна Качкаева: Александр нам пишет: «Ничего смешного в фильме нет. Чтобы не было приморских партизан, Путин должен вовремя спускаться на вертолете».
Павел Бардин: К сожалению, мы понимаем, что это невозможно, именно в этом и смысл. Для тех, кто над этим хочет подумать, в этом смысл финала. Во-первых, что герои все-таки умерли, а не только поженились, и второе, невозможно прилететь в каждый город, где есть проблемы.
Анна Качкаева: Роза спрашивает вас: «Группа «Война» преследуется, а вы обласканы властью, ваш фильм идет в прокате. Вы как сами думаете, почему?»
Павел Бардин: Особенно ласки я пока не заметил. В СИЗО не сижу, и иск был отложен по фильму «Россия 88». А в случае «Войны» - я внимательно слежу за их судьбой, мне очень нравится акция на Литейном, но прямое физическое действие чревато, нужно за свои поступки отвечать, прикрыться здесь акционизмом не получится, наверное.
Анна Качкаева: Александр из Москвы вас спрашивает: «Фильмам Бардина далеко до таких фильмов, как «Окраина»…»
Павел Бардин: Я с большим уважением к этому фильму отношусь.
Анна Качкаева: Это фильм 1998 года, когда там три мужика едут разбираться с олигархами.
Павел Бардин: Да. У нас немножко другое кино, но если при просмотре нашего кино то кино вспоминается, мне кажется, это только хорошо.
Анна Качкаева: Но за вашим фильмом зарева, как в том фильме, нет.
Павел Бардин: Зарева нет, потому что его очень не хочется. Я за всех не буду говорить, но затевать революцию ради того, чтобы изменить порядок вещей, я считаю, это ошибка. То есть можно считать про это кино, и я считаю, что «Окраина» очень правильное кино, ни кадра в нем менять нельзя, цензуре нельзя подвергать, но у нас другое кино.
Анна Качкаева: Вот вопрос, который пришел к нам на сайт: «Нет сомнений, что Павел Бардин, подобно своим персонажам, выступает против системы».
Павел Бардин: Ну, наверное, можно так сказать. Выступаю там, где чувствую, что меня что-то сильно раздражает или меня лично касается, что, к сожалению, тоже произошло, то есть коснулось. Не то что я какой-то антисистемщик, и я против революции, но совесть тоже надо иметь. И когда я смотрю телевизор, у меня ощущение, что жизнь все лучше и лучше, а когда общаюсь с простыми людьми, ощущение, что с 90-х не сильно все поменялось. И это какое-то мифотворчество о том, что у нас все очень хорошо. В отдельных регионах, и то не в каждом районе.
Анна Качкаева: У вас есть сейчас какие-то новые предложения после того, как фильм вышел в прокат? И понятно уже, он что-то собрал?
Павел Бардин: Наверное, что-то собрал, я узнаю во вторник первые цифры, но не думаю, что это много. Хотя хотелось бы побольше, потому что мы часть дохода передаем в четыре детских дома. Поэтому хочется не только кинотеатрам сделать хорошо, но и полезное дело, реальное что-то сделать. Предложений пока нет, но и очереди из инвесторов и продюсеров, которые желают дать денег на следующий проект, нет. Бывает, что мне предлагают что-то снимать, а моих идей не особенно ждут на рынке.
Анна Качкаева: Но ваши идеи сейчас связаны с той же темой социального кино или вы думаете о чем-то совершенно ином?
Павел Бардин: Везде получается, что есть какая-то социальная составляющая, наверное, потому что есть противодействие. И пока идеи простой мелодрамы о мужчине и женщине нет, хотя я бы с удовольствием снял бы такое кино. Может быть, позже.
Анна Качкаева: Как вы сейчас смотрите на телевизор? Вы все-таки выходец из этой шинельки, что вам все время вспоминает. Есть что-то, что вам хотелось бы сейчас смотреть на экране?
Павел Бардин: Я периодически с удовольствием смотрю НТВ. Но вот, пожалуй, чтобы я специально включал телевизор - такого нет. И достаточно часто, ну, раз в две недели какой-то бывает семейный вечер, и мы с женой смотрим, чтобы посмеяться, это прекрасный досуг, но тут - любой канал, любая программа, этого в избытке.
Анна Качкаева: Вы сейчас наверняка наблюдаете за тем, как развиваются технологии, что все в интернете. И сейчас встречаются не только с деятелями культуры, но и с истеблишментом интернет-сообщества. Как вам кажется, то, что связано с сетью, с этой, в общем, измененной природой изображения благодаря цифровым технологиям, уже влияет на вас или повлияет?
Павел Бардин: В работе - безусловно, 100-процентно. Я не представляю, как обратно вернуться... то есть я понимаю, как вернуться в аналоговый процесс, но время удлинится сразу на все процессы. Я понимаю, как снимать аналоговое кино, но я понимаю, насколько это более долгий и трудоемкий процесс. И конечно, коммуникации тоже, потому что какие-то вещи с помощью Фейсбука можно сейчас сделать, которые в доинтернетную эпоху вообще непонятно, как было сделать. Весь этот web влияет на всех.
Анна Качкаева: А вот дыхание кадры, темп, глубина - это все-таки пленка или уже можно говорить о том, что цифра заменит ее в результате?
Павел Бардин: Пленка уйдет, конечно, рано или поздно, потому что показ переходит в цифру. И часть той магии, о которой говорят ветераны кино, она уже сейчас теряется. Хотя в кино есть конечно, кайф кинопленки и звуков камеры. Мы недавно с одним оператором шутили, что надо встраивать в современные камеры такой специальный звуковой чип, имитирующий звучание пленочной камеры. Есть какая-то мягкость изображения, есть глубина, и главное, есть дисциплина, потому что ее конечное количество, тогда как цифру можно использовать сколько угодно. Наверное, это уйдет, это жалко, но будет что-то новое, и это неизбежно. Я думаю, что не уйдет дыхание, потому что ритм будет убыстряться, монтаж будет более рваным, но все равно если за актером интересно наблюдать, то склейку делать не захочется, и будет какое-то другое кино.
Анна Качкаева: А вот в "Гоп-стопе" много ощущения того, что это не совсем актеры. Ясно, что там есть главные герои, но есть ли там такая вот массовка, как у того же Лозницы в "Счастье мое", где есть рынок, улица и так далее?
Павел Бардин: Все актеры в репликами, по-моему, кроме основных, это профессионалы, то есть там на грани - то ли жизнь, то ли сказка, то ли пародия, то ли органичное существование. Мы делали кастинг в двух маленьких городках в Подмосковье, и жители города - они жители того города, это все настоящие жители. Мы просто не брали людей с какими-то врожденными дефектами, уродствами, мы брали обычные лица, в меру просто. Нормальные обаятельные люди, которые, кстати, очень дисциплинированно себя вели, очень рады были в съемках участвовать. Это такой отдельный приятный опыт был, начиная с кастинга и заканчивая их радостью по поводу участия в проекте.
Анна Качкаева: А они вас спрашивали, про что вы снимаете?
Павел Бардин: Было по-всякому, и прототипы были, которые понимали, что про них кино снимают, и те, которые не понимали, и самые разные. И жители из общаги, и мэры, и были даже Робин Гуды, которых спросили: "Не Робин Гуды ли вы?" - и они поняли, что, да, Робин Гуды.
Анна Качкаева: А специально потом в эти два городка вы не ездили с картиной, чтобы показать им?
Павел Бардин: Пока нет. Там есть ДК, где в пленке показывать нельзя.
Анна Качкаева: А что это за городки?
Павел Бардин: Это Лосино-Петровский и Старая Купавна, кастинг именно там проходил. Снимали мы еще где-то в пяти небольших городках поблизости. Пока не придумали, как показать, может быть, придумаем. Ближайший хороший кинотеатр находится в Щелково или в Балашихе, по-моему.
Анна Качкаева: Павел, вы сейчас работаете, вы служите в РИА "Новости", работаете колумнистом. Мне всегда было любопытно, как действующий режиссер может оценивать кинопроцесс? С коллегами не ругаетесь?
Павел Бардин: Я сейчас, вынужден покаяться, три колонки подряд не написал, были съемки телевизионного проекта, и когда съемки, я не могу, у меня просто отключается часть мозга, которая ответственная за написание колонок. Но когда писал, может быть, и ругался с кем-то, но я об этом не знаю. Поругаться я никогда не боялся, если есть повод, но стараюсь просто бессмысленно не говорить гадости. Я придумал себе такую штуку, что я пишу больше о социальных вещах, чем о художественных. Я вообще не пишу, понравилось, не понравилось, хороший или плохой монтаж.
Анна Качкаева: Да, вы пишите о контексте.
Павел Бардин: А в ближайшее время я, наоборот, собираюсь поссориться с коллегами активно, потому что я буквально неделю назад выяснил, что, оказывается, мне не принадлежат права на фильм "Россия 88".
Анна Качкаева: А как так получилось?
Павел Бардин: Должны были права перейти мне, мы подписали временный договор, иск отменили, мне должны были передать права. И потом год я ходил и говорил: ну, давайте теперь подпишем настоящий договор. Мне говорили: да, да, да... И выяснилось, что тот и был настоящий, а тот передает кинотеатральные права и на прокат на три года. Поэтому с коллегами ругаться иногда даже хочется. Еще одну историю узнал, например, про отца, и это я собираюсь писать в новой колонке. У отца, например, такая ситуация: его прокатал прокатчик, "Гадкого утенка", компания переименовалась, деньги не перечисляла, потом перечислила чуть-чуть, и на этом, кажется, собирается остановиться. При этом все всех знают, со всеми здороваются, вот в чем ужас. Поэтому, наверное, с коллегами ругаться надо начинать. И я таких примеров лично знаю миллион. И конечно, это в первую очередь касается даже не режиссеров, сценаристов и продюсеров, а самый незащищенные - это гримеры, костюмеры, помрежи. Абсолютно феодальная у нас индустрия.
Анна Качкаева: Недавно собирались - и Фонд кино, и Киносоюз. Вас эти все процессы не вдохновляют, похоже.
Павел Бардин: Меня звали на киносоюзовскую историю, я не смог из-за съемок приехать, и мне было интересно посмотреть, что это такое - дело или говорильня. Но вообще не очень верю в это во все, потому что с кем собираться? В том числе и с теми людьми, которые меня когда-то кинули, и мне теперь с ними вырабатывать общие правила для киноиндустрии? Я думаю, они все равно будут играть по своим, пока не дать по рукам.
Анна Качкаева: У меня такое ощущение, Павел, что после двух картин вы абсолютно созрели для игры в одиночку, вам нужен только инвестор и домашняя фабрика.
Павел Бардин: Ну, в общем, до этого я созрел до того, как эти две картины случились. Просто, к сожалению, не получается сделать этот процесс хотя бы окупаемым, чтобы можно было сделать следующие картины. Поэтому не получается заниматься кино как бизнесом, получается как хобби.
Анна Качкаева: Я желаю успеха вашему фильму в прокате! И возможных вам новых работ. Спасибо!
