В Праге завершилась 15-ая Международная книжная ярмарка и литературный фестиваль "Мир книги". Чехия председательствует в этом году в ЕС, потому и был выбран девиз ярмарки: "Европа в литературе – литература в Европе". Правда, главным гостем фестиваля стала страна, в Европейский союз не входящая – Россия.
Фестивалю и ярмарке предшествовала "Ночь литературы". На двенадцати необычных площадках Праги (например, в полицейском отделении, синагоге и в подземном бункере под гостиницей "Ялта", где коммунистические лидеры устроили себе тайное убежище на случай атомной войны) известные пражские актеры читали отрывки из новых произведений участников фестиваля и ярмарки.
Главным гостем фестиваля в этом году была Россия: в ее павильоне представили свою продукцию крупные издательства, а темой дискуссий стала новая российская литература, российско-чешские литературные связи и новые исследования истории русской эмиграции в Чехословакии между двумя войнами.
Программа российской делегации, в которую входили Андрей Битов, Наталья Иванова, Сергей Чупринин, Евгений Попов, Марина Москвина, Евгения Доброва, была весьма насыщена. Вместе с ними за круглым столом сидел и профессор Карлова университета Томаш Гланц, работающий сейчас в Бремене, в Восточноевропейском институте. В интервью Радио Свобода Томаш Гланц объяснил, какое практическое значение имеют подобные встречи для "диалога литератур":
– Очень важно, что люди могут увидеть писателей, услышать их голос, задать им вопросы. Конечно, можно найти и другим образом информацию о том, что и где публикуется, сколько напечатано, что кого интересует, но лучше услышать это в рамках живого разговора конкретных людей. И это на пражской ярмарке получилось в полной мере.
– На одной из встреч кто-то жаловался, что после бархатной революции в Чехии выходит очень мало переводов российских книг. Но вы назвали удивившее меня число: за последние несколько лет в Чехии вышло более трехсот книг.
– Эта цифра за несколько лет, и она включает в себя абсолютно все – многочисленные коммерческие проекты, ту литературу, которая с беллетристикой не имеет ничего общего. Так что надо на это смотреть реалистически. Тогда станет понятно, что кое-что из современной литературы действительно выходит, и слава богу. Но сейчас очень неудовлетворительная ситуация, например, в области поэзии. У чешского читателя практически нет представления о том, что происходит в области современной русской поэзии.
На российской выставке были книги официозные, посвященные русским царям и нынешним руководителям, разоблачающие преступления Сталина и большевиков, были представлены ранние произведения Солженицына, особые издания классики, так называемые уникальные книги и книжные иллюстрации, обильно был представлен жанр фэнтези. Много внимания было уделено книгам российских эмигрантов, живших в Чехии в двадцатые и тридцатые годы прошлого века, в первую очередь, талантливому литературоведу Альфреду Бему, ставшему в 1945 году жертвой советского НКВД, (правда, об этой трагедии ничего на выставке не сказано). Была представлена увеличенная "Анкетно-регистрационная карточка" Марины Цветаевой, которую она должна была заполнить в русской общине по прибытии в Чехию из Германии 4 августа 1922 года. Там указано, что паспорт был выдан ей Московским комиссариатом по иностранным делам 25 октября 1921 года. Свою фамилию она записала как Эфрон-Цветаева, на вопрос о семейном положении сначала ответила "разведенная", потом перечеркнула и ответила – "замужем". Дохода постоянного – "нет". "Нуждается ли в работе?" – сначала ответила "нет", потом перечеркнуто и написано "да". В графе "образование" написано: "грамотна", потом: образование среднее. Какое знает ремесло? – "Литературное". И подпись Цветаевой – каллиграфический почерк с легким наклоном влево. Вопросы в анкете написаны по-старому, с ятем. Сама Цветаева пишет уже "по-новому".
Регистрационная карточка Марины Цветаевой
Также на стендах исследовательские работы последнего десятилетия. Многие экземпляры эмигрантских книг были предоставлены Славянской библиотекой, входящей в Национальную библиотеку Чешской республики.
Что нового о литературе русских эмигрантов, живших в Чехословакии, принесли эти исследования? Томаш Гланц, автор книг о Романе Якобсоне и о русских структуралистах – основателях Пражского лингвистического кружка, объяснил: "Мне кажется, эта выставка обратила внимание на два важных момента, связанных с эмиграцией. Это, с одной стороны, действительно гигантские лакуны, которые есть в области архивных исторических исследований. Мы до сих пор знаем, и много, и мало об эмиграции в 1920-30-е годы в Чехословакию. Это связано с тем, что был действительно большой перерыв, были десятилетия, когда невозможно было работать в архивах и когда это, как в Чехословакии, так и, тем более, в Советском Союзе, была абсолютно табуированная тема. Сейчас выяснилось, что произошло многое, и многие исследователи находят новые даты, новые события и новые связи между ними, открывают даже новых людей, про которых практически не было известно, и которые очень важны для истории. Но интерес к Альфреду Бему, которого вы упомянули, это, само собой, тема неисчерпаемая, поскольку это был самый важный литературный критик, живший на территории Чехословакии".
Альфред Бем
Альфреда Бема, погибшего в застенках НКВД, сами эмигранты часто критиковали за то, что он не отвергал литературу, возникавшую в СССР. Вот что, например, что он написал о Маяковском в статье "Спор о Маяковском":
"Маяковский оказался во враждебном нам лагере. Он был с большевиками, этого мы забыть никак не можем и не имеем права. Да и сам он был слишком страстным и чуждым сентиментальности борцом, чтобы ждать от нас патетического себе прощения. Русская революция – не бунт рабов, а страшная социальная катастрофа. Искупил ли Маяковский смертью свое заблуждение? Неужели для Маяковского, кроме жгучей ненависти, ничего в сердце своем мы не найдем? Я зову не к прощению и забвению, а призываю к бесстрастию и беспристрастию. Прав совершенно Якобсон, когда, прежде всего, определил Маяковского, как лирика. За буйным ухающим криком Маяковского можно уловить стон измученного и тоскующего человека".
А вот что писал Бем о Марине Цветаевой в статье "Башня в плюще. Правда прошлого":
"Редко кому дан талант рассказать свое детство. Цветаевой этот дар передачи своего прошлого присущ в высшей мере. Не потому ли, что Цветаева в высшей мере, по существу, романтик, влюбленный в прошлое. Она пишет: "Как хорошо сидеть спиной к лошадям, когда прощаешься! Вместо лошадей, которые непоправимо везут в неизбежность, доставят нас туда, куда не хочется, в глазах то, откуда не хочется, те, от кого..." и закончим за Цветаеву: "уезжать не хочется". Сама Цветаева мне представляется такой – всегда сидящей спиной к лошадям, смотрящей в прошлое, им очарованной и в него влюбленной. И именно потому, что она в нашей литературе поздний романтик, она так не ко двору пришлась нашей неромантической современности".
В выступлениях участников круглого стола, посвященных эмиграции, звучали разные мнения. Одни говорили, что теперь при ближайшем ознакомлении выясняется, что эмиграция не была собранием таких звезд, как Набоков, Цветаева, Бем, Слоним, но как целое – это был феномен, потому что каждый творческий человек, недобровольно оказавшийся на чужбине, пусть даже в гостеприимной Чехословакии президента Масарика, был живой драмой, в отличие от литераторов, оставшихся в СССР. С этим не согласился Евгений Попов, считающий, что оставшиеся в СССР писатели переживали не меньшую драму, среди них тоже нет счастливых судеб. В отличие от Чехословакии, где жизнь эмигрантов до 1945 года не подвергалась опасности, "выживать в советской России было делом кровавым", сказал Попов. Цветаева страдала в эмиграции от одиночества, но повесилась она в Елабуге.
Фестивалю и ярмарке предшествовала "Ночь литературы". На двенадцати необычных площадках Праги (например, в полицейском отделении, синагоге и в подземном бункере под гостиницей "Ялта", где коммунистические лидеры устроили себе тайное убежище на случай атомной войны) известные пражские актеры читали отрывки из новых произведений участников фестиваля и ярмарки.
Главным гостем фестиваля в этом году была Россия: в ее павильоне представили свою продукцию крупные издательства, а темой дискуссий стала новая российская литература, российско-чешские литературные связи и новые исследования истории русской эмиграции в Чехословакии между двумя войнами.
Программа российской делегации, в которую входили Андрей Битов, Наталья Иванова, Сергей Чупринин, Евгений Попов, Марина Москвина, Евгения Доброва, была весьма насыщена. Вместе с ними за круглым столом сидел и профессор Карлова университета Томаш Гланц, работающий сейчас в Бремене, в Восточноевропейском институте. В интервью Радио Свобода Томаш Гланц объяснил, какое практическое значение имеют подобные встречи для "диалога литератур":
– Очень важно, что люди могут увидеть писателей, услышать их голос, задать им вопросы. Конечно, можно найти и другим образом информацию о том, что и где публикуется, сколько напечатано, что кого интересует, но лучше услышать это в рамках живого разговора конкретных людей. И это на пражской ярмарке получилось в полной мере.
– На одной из встреч кто-то жаловался, что после бархатной революции в Чехии выходит очень мало переводов российских книг. Но вы назвали удивившее меня число: за последние несколько лет в Чехии вышло более трехсот книг.
– Эта цифра за несколько лет, и она включает в себя абсолютно все – многочисленные коммерческие проекты, ту литературу, которая с беллетристикой не имеет ничего общего. Так что надо на это смотреть реалистически. Тогда станет понятно, что кое-что из современной литературы действительно выходит, и слава богу. Но сейчас очень неудовлетворительная ситуация, например, в области поэзии. У чешского читателя практически нет представления о том, что происходит в области современной русской поэзии.
На российской выставке были книги официозные, посвященные русским царям и нынешним руководителям, разоблачающие преступления Сталина и большевиков, были представлены ранние произведения Солженицына, особые издания классики, так называемые уникальные книги и книжные иллюстрации, обильно был представлен жанр фэнтези. Много внимания было уделено книгам российских эмигрантов, живших в Чехии в двадцатые и тридцатые годы прошлого века, в первую очередь, талантливому литературоведу Альфреду Бему, ставшему в 1945 году жертвой советского НКВД, (правда, об этой трагедии ничего на выставке не сказано). Была представлена увеличенная "Анкетно-регистрационная карточка" Марины Цветаевой, которую она должна была заполнить в русской общине по прибытии в Чехию из Германии 4 августа 1922 года. Там указано, что паспорт был выдан ей Московским комиссариатом по иностранным делам 25 октября 1921 года. Свою фамилию она записала как Эфрон-Цветаева, на вопрос о семейном положении сначала ответила "разведенная", потом перечеркнула и ответила – "замужем". Дохода постоянного – "нет". "Нуждается ли в работе?" – сначала ответила "нет", потом перечеркнуто и написано "да". В графе "образование" написано: "грамотна", потом: образование среднее. Какое знает ремесло? – "Литературное". И подпись Цветаевой – каллиграфический почерк с легким наклоном влево. Вопросы в анкете написаны по-старому, с ятем. Сама Цветаева пишет уже "по-новому".
Также на стендах исследовательские работы последнего десятилетия. Многие экземпляры эмигрантских книг были предоставлены Славянской библиотекой, входящей в Национальную библиотеку Чешской республики.
Что нового о литературе русских эмигрантов, живших в Чехословакии, принесли эти исследования? Томаш Гланц, автор книг о Романе Якобсоне и о русских структуралистах – основателях Пражского лингвистического кружка, объяснил: "Мне кажется, эта выставка обратила внимание на два важных момента, связанных с эмиграцией. Это, с одной стороны, действительно гигантские лакуны, которые есть в области архивных исторических исследований. Мы до сих пор знаем, и много, и мало об эмиграции в 1920-30-е годы в Чехословакию. Это связано с тем, что был действительно большой перерыв, были десятилетия, когда невозможно было работать в архивах и когда это, как в Чехословакии, так и, тем более, в Советском Союзе, была абсолютно табуированная тема. Сейчас выяснилось, что произошло многое, и многие исследователи находят новые даты, новые события и новые связи между ними, открывают даже новых людей, про которых практически не было известно, и которые очень важны для истории. Но интерес к Альфреду Бему, которого вы упомянули, это, само собой, тема неисчерпаемая, поскольку это был самый важный литературный критик, живший на территории Чехословакии".
Альфреда Бема, погибшего в застенках НКВД, сами эмигранты часто критиковали за то, что он не отвергал литературу, возникавшую в СССР. Вот что, например, что он написал о Маяковском в статье "Спор о Маяковском":
"Маяковский оказался во враждебном нам лагере. Он был с большевиками, этого мы забыть никак не можем и не имеем права. Да и сам он был слишком страстным и чуждым сентиментальности борцом, чтобы ждать от нас патетического себе прощения. Русская революция – не бунт рабов, а страшная социальная катастрофа. Искупил ли Маяковский смертью свое заблуждение? Неужели для Маяковского, кроме жгучей ненависти, ничего в сердце своем мы не найдем? Я зову не к прощению и забвению, а призываю к бесстрастию и беспристрастию. Прав совершенно Якобсон, когда, прежде всего, определил Маяковского, как лирика. За буйным ухающим криком Маяковского можно уловить стон измученного и тоскующего человека".
А вот что писал Бем о Марине Цветаевой в статье "Башня в плюще. Правда прошлого":
"Редко кому дан талант рассказать свое детство. Цветаевой этот дар передачи своего прошлого присущ в высшей мере. Не потому ли, что Цветаева в высшей мере, по существу, романтик, влюбленный в прошлое. Она пишет: "Как хорошо сидеть спиной к лошадям, когда прощаешься! Вместо лошадей, которые непоправимо везут в неизбежность, доставят нас туда, куда не хочется, в глазах то, откуда не хочется, те, от кого..." и закончим за Цветаеву: "уезжать не хочется". Сама Цветаева мне представляется такой – всегда сидящей спиной к лошадям, смотрящей в прошлое, им очарованной и в него влюбленной. И именно потому, что она в нашей литературе поздний романтик, она так не ко двору пришлась нашей неромантической современности".
В выступлениях участников круглого стола, посвященных эмиграции, звучали разные мнения. Одни говорили, что теперь при ближайшем ознакомлении выясняется, что эмиграция не была собранием таких звезд, как Набоков, Цветаева, Бем, Слоним, но как целое – это был феномен, потому что каждый творческий человек, недобровольно оказавшийся на чужбине, пусть даже в гостеприимной Чехословакии президента Масарика, был живой драмой, в отличие от литераторов, оставшихся в СССР. С этим не согласился Евгений Попов, считающий, что оставшиеся в СССР писатели переживали не меньшую драму, среди них тоже нет счастливых судеб. В отличие от Чехословакии, где жизнь эмигрантов до 1945 года не подвергалась опасности, "выживать в советской России было делом кровавым", сказал Попов. Цветаева страдала в эмиграции от одиночества, но повесилась она в Елабуге.
