Михаил Соколов: Сегодня я беседую в Праге с инженером Владимиром Гавриневым, автором книги «Хранители веры православной» о протоирее Николае Рыжкове и епископе Сергии Пражском и фундаментального исследования «Да не придадим забвенью» о русском некрополе на Ольшанском кладбище в Праге.
Владимир Алексеевич, могли бы вы сначала немножечко о себе рассказать, как ваша семья здесь оказалась в Праге?
Владимир Гавринев: Мне уже 81 год. Я родился в эмигрантской семье в 26 году. Отец попал в Прагу в 20 году. Он пошел добровольцем в 14 году в русскую армию, так как тогда брали 20-летних, ему только 19, так ему изменили год рождения. Отец окончил гимназию, учился в Туле, сам он из Удоево, под Тулой город.
Когда во время Первой мировой войны началось так называемое брюссельское наступление, тогда гвардейские полки потерпели там большие потери. И надо было как-то эти потери возобновить, тогда начали принимать выпускников вузов и средних школ. Так отец попал в лейб-гвардию, служил в Царском селе. Дослужился до подпоручика. После 17 года был демобилизован, вернулся в Тулу. Его вновь мобилизовали в так называемый рабочий ударный антоновский полк, и как бывшего офицера назначили к Ворошилову адъютантом.
Был девиз тогда: все старое уничтожим, мы новый мир построим. Даже премии выписывали за то, что бывших буржуев или священников уничтожать, убивать. Отец внутреннее с этим не согласился. И счастье ему помогло, он заболел тифом, попал в госпиталь и там, не вылечившись, бежал, перебрался на территорию, где была добровольческая армия, поступил в добровольческую армию и с ней всю войну прошел.
Они отступали через Украину, через Киев. В Киеве он заболел возвратным тифом, попал в больницу. А когда одно время поляки заняли Киев, его забрали и попал в лагерь военнопленных. Там отцу помогло одно: в лагерь ходили евреи, скупали от русских офицеров обмундирование, все ценности, часы, золотые вещи. Отец в детстве, когда жил в Туле, рядом была улица Первая и Вторая миллионная, где жили евреи. Отец, когда с детьми играл, научился разговорному еврейскому языку, идиш, так что с евреями договорился, и они ему помогли. Во-первых, снабжали пищей, принесли ему кафтан и затем котелок. Вывели его из лагеря.
Он перебрался в Чехословакию. Тогда на границе в Карпатах, когда переходил границу, там оказался на поляне, где кустарником была заросшая поляна, а с ругой стороны видно, что там кто-то спрятан. Думали, что это может быть пограничники. Полдня там лежали, затем через полдня начали кричать, оказалось, что тоже беженцы русские и оказался двоюродный брат там. И вместе пошли на чешскую сторону.
Первое время он работал на лесоповалах в Подкарпатской бывшей Руси. В то время было такое стремление - переход униатов, греко-католиков в православие. Священников не было. Был архимандрит, отец с ним знаком, и по Белой армии был знаком с Андреем Коломацким. Встретились, отец помогал как дьякон, потому что учился сперва, сначала в приходской школе, все это прекрасно знал. Но после, когда началась «русская акция» президента Масарика, перебрался в Прагу.
Тогда представилась возможность дальше продолжать образование в высшем учебном заведении. Но отец не хотел жить на государственное иждивение, решил заняться работой профессиональной. И в то время женился. Их трое, с двоюродным братом еще одного встретили в Праге, все женились на трех сестрах в Праге. Отец сперва сдал университетский экзамен по чешскому языку, чешской истории, чешской культуре. Удалось познакомиться с такими видными чешскими культурными деятелями, как профессор Курз, это был директор консерватории, с канцлером президента Масарика доктором Шамалом и еще литературным критиком Эфикшелдом. Он не только познакомился, но и подружились.
Они ему дали рекомендации, которые после помогли попасть в разные чехословацкие учреждения. Но отец в то время решил, что возраст не такой, чтобы учиться, семья появилась, надо заниматься работой. Сперва поступил в учение к лучшему чешскому переплетчику, художественный переплетчик называли. Выучился переплетному делу, реставрированию старых рукописей. Взял соответствующее испытание мастерское. В то время здесь появилось несколько его земляков безработных, отец решил создать переплетный русский кооператив. В артель с начала поступило 7 человек. Отец нанял на окраине Праги пустующую усадьбу старую с 15 века, называется Перникажка, там когда-то пекли пряники, и поэтому название чешское «перник» – это пряник. Частично отреставрировал, устроил квартиры для членов артели.
Михаил Соколов: Деловой человек был.
Владимир Гавринев: Отец был из Тулы, так ведь Тула когда-то была известна тем, что это родовое гнездо русских мастеров. И начали работать. Правда, сначала не было оснастки, ничего. Но, главное, знакомые отца получали хорошие заказы, даже работали для личной библиотеки президента Масарика, потому что у Масарика было много русских рукописей.
22 год. Работа пошла хорошо, все ладно получалось. И заработки были прилично, поэтому это позволило всем вести нормальную жизнь. Но, к сожалению, эта артель просуществовала недолго, потому что одна женщина вышла вскоре замуж, тогда было принято, муж потребовал, чтобы она занялась семейными делами. Второй влюбился в одну русскую, которая требовала, чтобы он перебрался в Париж, потому что там тогда жизнь била ключом эмигрантская. Основной удар нанесло артели такое обращение бывшего русского авиаконструктора Игоря Сикорского, который обосновался в Соединенных Штатах Америки и там организовал новый авиастроительный завод. Он тогда обратился с таким воззванием к русским, чтобы поступили к нему на завод, обещал им заплатить приезд в Соединенные Штаты Америки, высокую зарплату, гораздо выше, чем в Европе, и одновременно немедленно обеспечить жильем. Трое уехали, остались вдвоем с отцом.
Последний остался отец мой и Евгений Диковский был. И тот через некоторое время решил с своей женой Надеждой Иосифовной и сыном Васей тоже перебраться в Америку. Так что отец остался один и решил основать собственную фирму вместо кооператива. Но для этого нужен был «живностенский лист», чтобы мог частное предприятие открыть, разрешение. Тогда соответствующее прошение в местное городское управление, все эти рекомендации от этих высокопоставленных лиц. Но ему отказали. Отец удивился: как же так? По-чешски прекрасно университетские экзамены, рекомендации. Оказалось, заместитель старосты был католический священник, который считал православных раскольниками. Но так пришлось ему внушить, втолковать как следует, что Чехословакия не старая Австро-Венгрия с ее стремлением подчинить души славян. После отец получил. Когда ему этот «живностенский лист» передавали, этот священник не отказал в такой ехидности, сказал, что в знак благодарности должна ваша супруга с малолетним сыном еженедельно по воскресным дням и церковным праздникам посещать католические в моем приходе. Она была два или три раза, этим и закончилось.
Но после, когда в 39 открывалась новая русская гимназия, построили новое прекрасное здание, причем это здание считалось лучшей школой, современной тогда в Европе. Отец там открыл магазин писчебумажный и переплетную мастерскую. Одновременно отец работал делопроизводителем в обществе по строительству и содержанию русских школ в Чехословакии. Оказался волею судеб последним, потому что после 45 года русская гимназия была закрыта. Директором тогда в школе был известный русский Савицкий Петр Николаевич, евразиец.
Я в 39 поступил в русскую гимназию, до этого я учился в чешской школе, после поступил в русскую гимназию.
Михаил Соколов: Как вы помните конец 30 годов, кого-то из известных русских?
Владимир Гавринев: Я, например, с 9 лет, когда здесь организовалась чешская православная церковь, прислуживал владыке в Кафедральном храме. Там я почти до 42 года, почти до закрытия. Когда я в чешской школе начальной учился, то там у меня преподавателями закона Божьего были священники все те, которых учили, отец Владимир Петрек, а в гимназии у нас священник был отец Исакий Виноградов, которого увезли в 45 году в Советский Союз. Прислуживал владыке Сергию, пел в церковном хоре в Николаевском храме, потом на Ольшанах в Успенском храме пел.
Михаил Соколов: Говорят, владыка Сергий был очень добрый, душевный человек.
Владимир Гавринев: Я, может быть вы читали книжку «Хранители веры православной», я там описываю две встречи с владыкой Сергием. Владыке Сергию ничего не нужно говорить, он знал жизнь русских эмигрантов, особенно людей любил бедных, больных. Как он узнавал - не знаю. Вдруг он появился, пришел, во время войны всегда с сумкой ходил, принес картошку, покушать, причем еще самовар с собой носил. Поставил на стол, варенье свое. Участвовал во всех, не только свадьбы, день ангела или во всех торжества эмигрантских. Всегда вспомнил, я не знаю, как он узнавал, как успевал, если у него свои обязанности были.
И меня чудесным образом вылечил. Я тогда во время войны, потому что мы жили в полуподвальной квартире сырой, страдал от ревматизма суставов. В больнице пролежал около трех месяцев и меня пустили домой, что это неизлечимая болезнь, хроническая. Тогда антибиотики не применяли, лечили меня салицином. Но я лежал дома, у нас квартира была, окна выходили во двор, там маленький палисадник был, немного, на полметра углубленная в землю. Я лежу под окном, родители на работу вышли, а брат на занятиях в школе. Смотрю: что-то спрыгнуло вниз черное. Не мог поверить глазам – владыка Сергий. Стучит мне в окно, говорит: «Открой окно». Я говорю: « Я не могу, я двигаться не могу». «А ты попробуй, приложи силу». Я действительно как будто во сне поднялся, открыл окно. Он посмотрел, а у меня над кроватью мандолина висела на стене, я учился на мандолине: «А может быть сыграешь мне?». «Я пальцами двигать не могу, руками». «Попробуй». Я взял мандолину, начал играть похабную песенку гимназическую, наподобие на мелодию «Во саду ли, в огороде». Владыка рассмеялся: «Вот видишь. Выздоровеешь, приходи, вместе помолимся». И с тех пор у меня все прошло, с тех пор ревматизм не появился.
Затем я еще раз с ним встретился в городе Противин, там захоронен русский генерал, бывший комендантом Царского села, генерал Скалон. Там в 41 году служил владыка Сергий и отец Исаакий панихиду. Там стоял почетный караул «Витязей» - это были русские скауты. А «Витязей» лагерь был в километрах трех за Противиным в деревне Милиновицы. После панихиды владыке Сергию и отцу Исаакию предложили, что их отвезут, они не хотели, говорят - мы пойдем пешком. Меня попросили, чтобы я проводил. Мы шли пешком, по опушке леса протекает река Бланица. Владыка, хотя 12 диоптрий у него было, полуслепой, но как он это замечал – не знаю, всегда посохом показал: «Володя, подними этот бугорочек». Оказались белые грибы. Пока мы дошли до лагеря, собрал полную сумку белых грибов без единого червячка. Когда мы пришли, он поварихам передал грибы, чтобы на следующий день, это было под праздник святого Владимира, в эмиграции всегда, не знаю, почему-то теперь не празднуют, это один из крупнейших праздников был праздник святого Владимира, 28 июля по старому стилю, 15 июля по новому. Посоветовал, как сделать из грибов начинку для пирогов. На следующий день подавали пироги, владыка съел.
Михаил Соколов: А как вам запомнился конец войны, когда было пражское восстание?
Владимир Гавринев: Пражское восстание. Мы собственно пять раз в течение одной недели оказались на разных сторонах воюющих.
Михаил Соколов: А вы где жили?
Владимир Гавринев: На Панкраце вблизи русской гимназии. Сперва под немцами. Началось восстание, мы строили баррикады у нашего дома. Причем освободили из тюрьмы панкрацкой русских военнопленных, а чехи боялись. Дело в том, что мы жили в доме, где до войны почти все были евреи. После прихода немцев в начале протектората евреев увезли в концлагеря, а туда поселились немцы из панкрацкой тюрьмы. Во время восстания эти немцы пропали, остались только жены с детьми. Мы в подвале закрыли, дали матрацы, с детьми там сидели. Никто их не трогал.
На второй день после восстания вдруг появились власовцы, заняли, как раз дошли до русской гимназии, до Панкраца дошли. После немцы опомнились от шока, начали наступления. У нас на улице была баррикада и в баррикаде был один вагон трамвая. Их заполонили булыжниками, а немцы обстреливали пушками, попали в столб освещения. И там была проводка газа. Загорелось пламя, 20 метров высотой, горело несколько дней, освещало всю баррикаду. Нужно было стянуться с баррикады.
Немцы ворвались к нам в дом, сначала трое человек эсэсовцев, а напротив была чешская жандармия, которая обстреливала наш дом. Лестница у нас застекленная была, во время, когда стреляли, все было разбито. Немцы не могли по лестнице подняться, на лифте поднимутся. Но когда между этажами, мы выключили лифт. Сперва кричали, стучали, потом успокоились.
Михаил Соколов: Попали в плен.
Владимир Гавринев: Пришли дальше немцы: все, которые у нас в доме были мужчины, будут расстреляны. Нас вывели во двор. И нас спасли немки, которые с детьми были. Вышли из подвала и сказали: нас не трогали, хорошо к нам относились. Встали перед нами: стреляйте в нас. Нас оставили, отвели нас в сборный пункт в казармы Зеленая Лишка на Панкраце, на кладбище. Когда мы туда приходили, нам приказали, чтобы мы белый флаг привязали, идти с разных сторон.
Ну а там нас спас мой брат. Когда немцы нас везли на кладбище, а немец эсэсовец спрашивал: кто вы такие? Брат по-немецки, потому что немцы с востока бежали в Германию. Брат сказал: «Мы немцы из моравской Остравы». «Что вы здесь делаете? Там вас расстреляют». Нас посадили в грузовики и отвезли в казармы СС под Бенешовым. Из города нас увезли. А там было много казарм СС.
Еще в доме у нас был спрятан немец, наполовину поляк, наполовину немец. Отец немец был, мать полька из моравской Остравы. Его послали сначала на восточный фронт, а после, когда вернулся в отпуск, скрывался, работал кочегаром в доме, мы его скрывали. Когда в лагерь нас отвезли, как раз приехал какой-то автобус немецкий, а шофер оставил шинель, свою каску оставил в машине. Немец был с нами этот, говорит: «Залезайте задним входом». Тогда в автобусе и спереди был вход, и сзади. «Ложитесь на пол». Влезли туда, наша семья и еще несколько человек из нашего дома. Он надел шинель, каску надел, сел за руль и поехал. Честь отдали, открыли шлагбаум, пустили. Он нас отвез пару километров в лес и говорит: «Убирайтесь, куда кто хочет».
7 мая ночью добрались до Бенешева, голодные, грязные. Там в каком-то ресторане, видно, что там мелькает какое-то, постучали в окно. Потушили свет, побоялись: кто вы такие? Вышел мужчина с автоматом, оказалось - партизаны. Меня с братом сразу зачислили в группу, которая занималась казармами немецкими. 8 мая мы перед вступлением советской армии брали в плен немецкий гарнизон. Между прочим там был Шерднер, оттуда он уехал на курорт. Нас там появилась человек 10, у меня винтовка венгерская была и 5 патронов всего. Но они сдавались. Между прочим, там был СС из Галиции, из Эстонии были. Думали, что они не немецкие, может быть с ними по-другому будут обращаться. Мы их отвели, взяли оружие, согласились, что оставят личное оружие, пистолеты можно было, и что их пропустим, офицеров на запад. Советские после отрезали, так что по лесам добирались. У Шерднера была сабля. Я говорю: «Отдайте». Он мне ее отдал действительно. Причем сабля оказалась надпись рунами немецкими, от Гитлера получил.
Михаил Соколов: Куда дели саблю?
Владимир Гавринев: Когда пришли первые советские отряды, я показал, конечно, у меня забрали, говорят, она теперь находится в Москве в музее.
Михаил Соколов: А в Прагу когда вернулись?
Владимир Гавринев: В Прагу вернулись сразу на броневике, поехали в Прагу. Родители остались там, а мы с братом поехали. Тогда такое движение: мы по правой стороне ехали в Прагу, по левой против нас немцы обратно. Перед Бенешовым забили дорогу немцы, а наши взяли сперва танком круто повернули и свернули немецкий грузовик, сбросили в овраг. Но остальные немцы сами съезжали в овраг и бежали и освободили дорогу. Ну и там я первый раз видел: советские воины идут и вдруг упадут - заснули. Несколько дней не спали, настолько устали, засыпали прямо.
Михаил Соколов: А как в Праге было?
Владимир Гавринев: В Праге еще несколько дней некоторые заставали кое-где немецких снайперов. Советские почистили город.
Михаил Соколов: Говорят, что были такие расправы.
Владимир Гавринев: Были такие. Меня взяли переводчиком сразу в штаб генерала Гусева. Я помню, мы тогда отвели группу немцев - это были старики и женщины, в Панкрацкую тюрьму. Двое были рядовых солдат советских и я. Группа сто человек. И вдруг чехи набросились на них, начали женщин таскать за волосы. Ехал на машине какой-то капитан советский, вытащил пистолет, начал стрелять в воздух, чехи разбежались. И этих двоих под военный суд за то, что разрешили, чтобы с ними так обращались. Меня как добровольца простили.
Михаил Соколов: Красная армия с 12 с 15 мая начали русских эмигрантов арестовывать.
Владимир Гавринев: Моего отца забрали в СМЕРШ. Отцу там помогло может быть то, что он был переводчиком. А затем жена первого посла советского, по-видимому, работала в НКВД, присутствовала на допросе отца. Оказалось, что она жила на той же улице в Туле, где и отец. После отца выпустили.
Михаил Соколов: Долго он отсидел?
Владимир Гавринев: Нет, пару дней. Но после должен был переплетать секретную документацию, которую посылали в Москву. Всегда сидел, я помню, в мастерской по ночам, дней 14 работал, домой его не пускали. Рядом сидел один с наганом, чтобы отец не смотрел, что переплетает. После того, как это закончилось, нам принесли полный мешок сахара, весь дом угощали, потому что после войны - сахар. Консервы принесли. Повезло ему.
Но после, когда начались дальнейшие после 48, после коммунистического путча пострадали все, много пострадало. Часть, некоторые из наших одноклассников ушла на Запад. В 45 году в марте, в апреле можно было уйти. Потому что много народу переселилось из востока, которые перед фронтом отступали, можно было примазаться. Попали в лагеря DP, посидели пару лет. Но большинство оказалось в Соединенных Штатах.
Михаил Соколов: Кто-то попал и в ГУЛАГ.
Владимир Гавринев: Я вам рассказывал про «Витязей». У нас там «Витязей», конечно, воспитывали в духе церковном - за Русь, за веру. Самые старшие - это были более 20 лет, которые помнили революцию, которые родились в России. Видели собственными глазами, как убивают их родителей. Так они дали тогда обет, что они до конца жизни будут мстить большевикам. И они после тяготились этим. Отец Исаакий старался снять с них эту клятву. Но некоторые из них сдержали ее, пошли с немцами в качестве переводчиков. И затем их назначали в некоторых городах в оккупированных частях Советским Союзом старостами. Был такой Олег Лопуховский. Когда он видел, как обращаются немцы с русскими, он сам пришел к партизанам, там и погиб.
Когда пришли советы, смершевцы, искали всех, кто попал им в руки. Конечно, они знали списки все это попало. Забирали их, увезли в Будапешт, тогда уже оккупированный, а оттуда в ГУЛАГ выслали. Никто не вернулся из них.
Михаил Соколов: Из этой группы?
Владимир Гавринев: Да, из старших. А остальные, там, собственно, большинство тех, которые остались, считали невозможным сотрудничать с немцами. Несмотря на то, что были против коммунизма, считали, что после того, как появилось обращение Деникина к русской эмиграции, что немцы - вековой наш враг, мы должны всеми средствами помогать Советскому Союзу, его борьбе. Несогласие с советским строем отложить, потому что это наше внутренне дело, сперва нужно с внешним врагом России справиться.
Михаил Соколов: А кто-то пошел к Власову?
Владимир Гавринев: Когда был в гимназии Петр Николаевич Савицкий директором, тогда немцы в конце 44 или начале 45 года пришли и хотели набор сделать к власовцам. Тогда были вспомогательные отряды, которые у зенитной артиллерии. Петр Николаевич Савицкий не разрешил, говорил: «Делайте набор не в гимназии, в гимназии я не разрешу». Так его посадили. После прихода советов его вновь взяли, в лагере сидел в Мордовии 10 лет, вернулся из Мордовии, а в то время в Париже издали его книгу, стихи, которые он написал в лагере. Чехи подумали, что это под коммунистической властью, что без разрешения издано и так далее, вновь его посадили на 5 лет.
Михаил Соколов: История, когда пригласили ребят вступить в армию, а кто-то пошел?
Владимир Гавринев: У нас там были, насколько я знаю, двое, которые пошли. Это были люди не из эмигрантов, а которые пришли сюда из оккупированных областей Советского Союза. Причем там один странный был, не буду называть фамилию, очень способный блондин, типичный как будто немец, причем странно, что у него мать была грузинка, отец чех. Между прочим, его отец стал во время войны организатором Лиги против большевизма. Даже в парке была выставка по-чешски, плакат был такой с рукой красной, из которой кровь течет. А мать-грузинка выпустила книгу во время войны «Я разговаривала со Сталиным». А он записался. Причем его приняли в СС, был начальником какого-то концлагеря, где были заключенные советские женщины. Он организовал побег, сам бежал с ними, перешли фронт, и он очутился в Советском Союзе. Сразу 9 мая вернулся в Прагу.
Я помню, на Летной, где стадион «Спарта», напротив были немецкие бараки деревянные, после войны советское НКВД организовало сборный пункт для переселенцев, которых немцы вывезли из Советского Союза и которые возвращались обратно. Надпись была: «Добро пожаловать». В форме энкэвэдиста сидел наш одноклассник. После он оказался в Дейвицах, где был профессорский дом, он ликвидировал русских профессоров, арестовывал, всех выселял оттуда. Комитет, который проверял всех, кто благонадежный. Темная такая личность, и на той, и на другой стороны. Одно время он здесь издавал книги как диссидент против Советского Союза, против советской власти.
Одного я помню, одноклассник, он из Белоруссии был. Родители его увезли, а он поступил к нам в класс, после жил в интернате в русской гимназии. Под конец войны, помню, во время занятий за ним гестаповцы пришли. Как раз у нас урок географии был, пришли двое. Тогда я думал, что нас всех ликвидируют, потому что он встал и начал петь «Последний нынешний денечек провожу с вами я, друзья». И весь класс подхватил и начали петь. Его арестовали, увезли, не знаю, какая судьба была дальше его.
Были люди, которые совсем ни в чем неповинные, но вдруг попали в поле зрение смершевцев или энкавэдистов или гестаповцев. Вот, например, в 45 на Ольшанах на многих могилах, на крестах, особенно, которые были военные и в Белой армии служили, там были георгиевские кресты или терновый венец. Родственники старались убрать это все. Там следили, там были смершевцы, фотографировали сразу, при выходе из кладбища сразу забирали. Люди даже боялись посещать как положено могилы.
Я в свое время старался разобраться: по договору с Советским Союзом имели право смершевцы и НКВД действовать во время боев или во время, когда фронт придвигался, через два месяца должны передать чешским властям. Не выполняли. А когда забирали, когда русские родственники обращались к чешским властям, те беспомощно разводили руками. Многие были гражданами чешскими. Просто они по законам советским, все, которые были до 17 года русскими гражданами, так они считали их своими.
Русские ругают бывшего чешского разведчика, Моравец был такой, чешский эмигрант, который в Лондоне был, после убежал. Он написал книгу «Шпион». Он собственно СМЕРШу передал список из здешнего Министерства внутренних дел всех эмигрантских организаций и адреса всех эмигрантов, которые здесь жили, по приказу Бенеша. Когда они заключили договор с Советским Союзом, когда считали, что все эмигрантские организации являются вражескими Советскому Союзу, он передал список. Немногие, которые возвратились из ГУЛАГа, рассказывали, что это на основании его документов, документов, которые он передал. Заключили договор, как по-чешски говорится: рубашка ближе, чем пальто. Но не помогло. Единственное, кто старался помогать русским эмигрантам, особенно тем, которых вывезли, Ян Масарик, министр иностранный дел. Он действительно помогал, старался. Но не всегда ему удавалось. В некоторых случаях помог, всегда жаловался, что отзыва с советской стороны нет.
Михаил Соколов: Но потом его убили.
Владимир Гавринев: Кто убил - это неизвестно, пока не установлено.
Михаил Соколов: Но выпал из окна очень вовремя.
Владимир Гавринев: Многие выпали из окна. Бем выпал из окна, Рафальский. Сами прыгали или нет? Кто его знает. Может быть до такого состояния, что сами выскочили из окна. Например, забрали русских священников, которые были некоторые, рукоположены за границей, все равно забирали.
Михаил Соколов: Скажите, с отцом Коломацким вы знакомы были?
Владимир Гавринев: Лично был знаком, он к нам ходил. Отец Коломацкий особенный человек был. Я помню, когда у меня умерла мать, так он ездил утешать нас. Во время войны, когда чешская православная церковь была запрещена, он тайно служил на квартирах, служил литургии. Издавал самиздат, жизнеописание святых и как себя надо вести. Я помню один такой случай. Он у нас два дня, кажется, проводил дома, я его после провожал на вокзал. Сели на трамвай. Он глухой был и почти слепой, громко рассказывал, как он сперва служил в стародружинниках, русские легионеры были в Чехии. Как большевиков и начал в трамвае рассказывать. Все держались подальше от него, а он громко: мы били и гнали их. И начал рассказывать, что надо молиться, пропаганда не действует на людей. Люди постепенно, когда видели, что ничего не делается, подсаживались поближе, слушали его. Кондуктору странно было, потому что никто не выходил из трамвая, только входили и все слушали. Мы вышли на Водичковой улицы у Вацлавской площади, сошли с трамвая, а весь трамвай аплодировал ему.
Он был в Закарпатье, в Подкарпатской Руси. Много пишу про него здесь. Я описал тех священников-эмигрантов, которые здесь служили. Но его, потому что заслуженный был, он единственный, который из русских остался. Его назначили в 45 году настоятелем храма на Ольшанах. После его скоро убрали, послали за Румбурк подальше. Чехи дали ему дом полуразрушенный после немцев. Он не только восстановил этот дом, еще надстроил один этаж, сделал молитвенный дом. А управление по церковным делам, когда он достроил дом, у него отобрали, что им нужен этот дом. Выселили его за город, там была часовня старая католическая. Там когда выселяли немцев отсюда, там был концлагерь для немцев и эту часовню как отхожее место применяли. Все это он расчистил, восстановил, роспись сделал новую. Сам близорукий, почти ничего не видел.
Михаил Соколов: Он построил же несколько десятков храмов.
Владимир Гавринев: Ежегодно строил храмы. Он сперва начал строить в Закарпатье. Он всегда рассказывал мне, что за каждый храм, который большевики уничтожили, я должен построить новый. Так и строил. В Словакии построил много храмов, здесь. Он не только строил, но он и расписал. Облачение для священников шил, все делал. Он во время войны Первой мировой тоже записался добровольцем. Его тогда в русскую армию не приняли, потому что он близорукий был. Когда в Киеве организовали чешскую дружину из чехов, которые жили в России, он записался, его приняли, взяли его знаменосцем. И причем, если найдете старые легионерские книги или, скажем, в военно-историческом музее на Жижкове можно найти фотографии, когда присягу сдавала чешская дружина, он стоит с чешским писателем Гайдуком.
Про него рассказывали, не знаю, насколько это правда, когда были первые маневры чехословацкой армии, Чехословакия после Первой мировой войны заключила с Румынией и Югославией так называемый «малую» Антанту. И первые маневры общие были в Подкарпатской Руси, там участвовал отец Коломацкий в чине капитана. Были синие, у них только повязки были белые. У него была белая повязка, и он был назначен начальником какого-то разведывательного караула. Приехали и наткнулись на пост вражеский. Те не заметили, что у него белая повязка, его знали хорошо: господин капитан. А он спрашивал: «Где штаб?». Рассказали: в какой-то корчме еврейскоц в каком-то селе находится штаб. Он поехал туда со своим отрядом, взял штаб в плен. Через несколько часов маневры кончились.
Михаил Соколов: Не тронули его советские?
Владимир Гавринев: Советские его не тронули, потому что за него генерал Свобода, он сам православный, между прочим, был. Все равно его в пограничье выслали.
Михаил Соколов: В вашем списке, вот эта таблица людей, которые похоронены на Ольшанке, есть Альфред Людвигович Бем. А собственно, все, даже его родственники не знают, где он похоронен, что случилось в мае. Известно только, что пришли за ним, его арестовали.
Владимир Гавринев: Я раньше, когда еще в чешской школе учился, у нас в профессорском доме для русских детей, которые учились в чешских школах, была воскресная школа. Там учили Закон Божий, русскому языку, пению, русской истории. Он там иногда преподавал. Он знаток был, литературовед. Я даже встретился с его родственниками, которые приехали из заграницы. По некоторым данным, он скончался в Праге на Панкраце в тюрьме, бросился в окно во время допроса.
Но я икал могилу, нашел некоторые данные, что он захоронен 19 участке на Ольшанах рядом по правую сторону от церкви. У меня была тетрадь с заметками отца Михаила Васнецова. Фамилия была и захоронен на 19 участке. У меня одно болит: раньше до 45 года, даже после 45 года после вступления советской армии, русских до войны носили на руках, любили всюду. После 48 года все советское и русское в мнении чехов объединилось, ассоциировалось и теперь все русские коммунисты, преступники, мафианы.
Михаил Соколов: 68-й добавил.
Владимир Гавринев: И это добавил. Конечно, со временем все придет на свое место, но это будет продолжаться долго. Причем, молодежь ничего не знает и не интересуется. Я, например, был экскурсоводом в храме, где парашютисты скрывались. Пришло около сорока человек, преподаватели истории чешской. Из них только одна, причем она русская была, знала, остальные ничего не знали. Преподаватели-историки, потому что при коммунистах про это не учили, это было не коммунистическое сопротивление.
Михаил Соколов: Что православные священники прятали английских парашютистов, тоже никто не хотел говорить.
Владимир Гавринев: Если теперь взять выступление представителей коммунистической партии, можно полностью согласиться, но когда посмотрите, какие там люди, как они обращались раньше, сразу отойдешь от них, плюнуть только нужно. В 45 году я в 7 классе был. А закончить нам уже не разрешали после войны. Здесь обращался, когда здание получили обратно, как представитель куратория, тогда к министру просвещения, отец с ним до войны сотрудничал, был лично знаком, потому что тогда было общество по сотрудничеству с народами Востока. И профессор Нейрли там работал. После войны отец обратился к нему, чтобы разрешили вновь гимназию открыть. Но тот его даже не принял. Через секретаря ему передал: как он осмеливается, русский эмигрант, к нему как к коммунисту обращаться.
Дело в том, что тогда в 45 году в соответствии с договором, который заключил президент Бенеш тогда со Сталиным, там было секретное приложение, что все эмигрантские организации, включительно церковные, считаются вражескими Советскому Союзу и будут ликвидированы. Выпускникам русской гимназии после войны не разрешалось поступать на государственную службу или в высшие учебные заведения на основании этого договора.
Михаил Соколов: Как-то это обойти можно было?
Владимир Гавринев: Можно обойти так, что, скажем, поступили в чешскую школу, сдали экзамен зрелости. Или, как мой брат, поехал в Словакию, а там эти законы не действовали, и можно учиться. Брат там закончил и затем преподавал в восточной Словакии в гимназии русской.
Михаил Соколов: А вы?
Владимир Гавринев: Я поступил в высшее коммерческое училище, экономический вуз со специализацией на внешнюю торговлю и дипломатическую службу. Окончил я в 50 году, в 48 году получил приглашение в Оксфордский университет на один курс. Но там нужно было фрак купить, на лошадях верхом ездили, нужно было сапоги высокие. Дело в том, что некоторые поехали, я не поехал тогда. Те, которые вернулись, после их зачислили в так называемые штрафные батальоны, были такие трудовые армии, или некоторые там остались, или отправили в шахты, как подозрительных, потому что работали на капиталистическое.
Мне не удавалось здесь найти работу. Сначала переводчиком работал, переводил с русского, английского, испанского языков. Я поехал в Словакию. Там меня зачислили в организацию хозяйственных экономических советников. Я тогда организовал в восточной Словакии национальное предприятие. А после постепенно я перебрался в Чехию, работал в районе Карловых Вар на машинотракторных станциях. Постепенно в Прагу перебрался. Затем поступил в научно-исследовательский институт, когда основали СЭВ, Совет экономической взаимопомощи, нужно было людей с высшим образованием, которые владеют русским языком, я работал в нескольких секциях СЭВа. Затем меня по просьбе министра путей сообщения перевели в Министерство путей сообщения или Министерство транспорта, как тогда называлось, по международным организациям работал. Но в 68 году, когда вступили так называемые союзные войска в Чехословакию, начались проверки, меня, как человека эмигрантского происхождения, затем верующего еще. Наш бывший министр транспорта стал в 68 году первым секретарем партии.
Михаил Соколов: Это кто был?
Владимир Гавринев: Индра. До этого я был у него, как советник работал. И он мне дал такое задание, чтобы я пришел в центральный комитет партии, что ему нужен русский секретарь. Я сказал: я верующий, политикой заниматься не хочу. После он мне еще раз такое предложение сделал. После меня немедленно уволили как неблагонадежного. И после я 20 лет работал на более подчиненных работах, хотя у меня семья была, получал почти одну пятую того жалования, которое получал раньше. Выжил. Когда меня реабилитировал в 89 году, спрашивали: хотите вознаграждение денежное? Но одно время апеллировали, что Чехословакия находится в таком финансовом положении. Так я махнул рукой: черт с вами, выжил 20 лет и теперь выживу. К сожалению, когда мне пенсию посчитали из этого низкого заработка, так и живу до сих пор.
Михаил Соколов: Владимир Алексеевич, сколько лет вы занимались этой книгой?
Владимир Гавринев: Около десяти лет. Я хотел издать здесь ее. Многие интересовались от философического факультета Карлова университета, хотели на чешский перевести. Издание обошлось бы около миллиона крон. Где их взять? У церкви денег нет, у меня тоже. Я взял маленький буклетик на Ольшанах, краткую историю написал. Ко мне обращаются все время из Вашингтона и московского университета приезжают студенты, которые пишут дипломы о русской эмиграции. Я писал историю кладбища, но получилось так, что история русской диаспоры пражской и не только пражской, потому что я про Карловы Вары пишу, мне удалось много документов собрать. Теперь, когда 110-летие было храма основания, так я эти документы передал настоятелю храма, они использовали это в этом сборнике, который издали.
Михаил Соколов: О ком интереснее всего было писать?
Владимир Гавринев: Владыка Сергий, отец Исаакий, отец Михаил Васнецов, священники. Я собственно писал по заказу церкви. Я вам сказал, я прислуживал в церкви, в кафедральном храме был, одно время работал членом приходского совета, затем епархиального совета и в митрополитном совете более 10 лет работал. Я многих знал. Но мне удалось обнаружить, потому что все эти документы русского прихода были вывезены в Советский Союз и находились в специальном отделении библиотеки имени Ленина закрытые. И по этим спискам часть документов удалось сохранить. Я нашел многие документы. Не знаю, издадут или нет, но многие интересуются. И в России те, кто изучает в фонде, списывают все и публикуют под своими фамилиями. Но это другое дело. Здесь была в 92 году конференция о русской эмиграции в Праге, и здесь был из Парижа Струве. Я ему показывал документы, и он мне все устроил, мне говорил, что все передаст бесплатно.
