Когда проходят парадом или вспоминают по телевизору старики, увешанные орденами, я часто думаю: вы, понятно, добыли всё в боях. А где же были мои?
Мои – это члены моей семьи. Все мужчины моей семьи, без единого исключения, были мобилизованы в 41-м, только один – в 42-м. Воевали, как могли, а орденов на всех выпало не густо. Один дядька, муж маминой сестры, профессиональный летчик, погиб в первые недели войны. Было тогда не до наград. Отец редактировал "дивизионку", погиб в начале 42-го под Ростовом. Была бы хоть медаль – написал бы. Старший брат отца, сельский учитель, почти сразу после призыва попал в плен. Из плена – опять рядовым в Красной Армии. После войны служил корректором в провинциальной газете, вел себя ниже травы и до конца своих дней боялся, что ему еще припомнят плен. Главные его военные воспоминания – страшный голод, перемежавшийся кровавыми поносами и жуткими запорами, которых боялись пуще поносов. Младший брат отца, по-шоферски оборотистый, вернулся с медалью "За победу". Про войну рассказывать не любил. Только упившись круто, начинал мычать, скрипеть зубами, выдавливая из себя всегда одно и то же: "Какие ребята были! Вы все говно! Это были такие ребята!" Из моей воевавшей родни дядя Витя был главным говоруном.
Больше всех наград пришлось на маминого брата. Учитель математики, он стал артиллеристом и дослужился до капитана, командира батареи каких-то очень больших пушек. У него был орден и две медали. И две нашивки: красная и желтая, ранение и контузия. Для описания трех с половиною лет войны у него была одна-единственная фраза: "Всем было нелегко". Свою "Красную Звезду" он носил, пока в трамваях орденоносцы ездили бесплатно. Потом эту льготу отменили. Еще позже, уже при Хрущеве, упразднили и мизерную доплату (по 30-50 "сталинских" рублей) за ордена. И носить их перестали вовсе.
Надо еще упомянуть и двоюродного брата, который был на 11 лет старше меня. Их, три теплушки комсомольцев-добровольцев, вывезли в конце ноября куда-то под Солнечногорск и оставили в чистом поле, без оружия и еды. К утру в живых осталось несколько самых упорных, брат среди них. Ему ампутировали по две фаланги пальцев на обмороженных руках и ногах. После госпиталя он легко поступил в институт, никогда не рассказывал про самую страшную ночь в своей жизни, но зато весело приговаривал: "Не понимаю, зачем человеку такие длинные пальцы?" Его война кончилась быстро и без наград.
Из деревни, где я сейчас живу, на фронт забрали 46 мужиков. Сколько было, столько и взяли. Вернулись шесть. Трое умерли в первый месяц. Их жизненных сил хватило только для того, чтобы доползти до родного порога. Через полтора года умер последний из фронтовиков. Согласно сельским преданиям, у каждого из них было по медали. Про остальных и гадать нечего. Не было у нас таких обычаев, чтобы передавать награды семье павшего героя. Не было – да и нет.
В первых изданиях "Василия Теркина" на рисунке – только медаль "За отвагу". Я спросил об этом у львовского журналиста Василия Глотова. Был слух, что именно с него срисовали портрет его тезки, пожалуй, самого популярного литературного героя времен Войны. Глотов засмеялся: "Так и у меня была всего одна медаль". Но дело, конечно, не в прототипе. Слишком много блеска на груди у простого солдата или офицера вызвало бы кривые ухмылки на лицах фронтовиков. Их тогда были миллионы. Да и художника не соблазнила бы эта фальшь.
Откуда же взялась потом эта туча сверкающих наград? Совершенно точно известно, когда на уцелевших фронтовиков пролился благостный ливень. Л. И. Брежнев наверстывал упущенное Золотыми Звездами в Кремле, его же щедротами питались всенародные компании массовых наградных церемоний. Орден Отечественной войны стало получить легче, чем значок ГТО. Награды находили героев в самых неожиданных местах – в обкомах партии, прокуратурах, руководящих торговых органах. Советы ветеранов стали распределяющими и контролирующими инстанциями. Они распределяли, куда, кому и когда идти с боевыми воспоминаниями. Клеймили писак. Учили историков, что надо и чего не надо. Они определяли, какие мемуары "правдивые", а какие – "лживые".
Образовался омерзительный набор штампов, которые положено было произносить человеку в орденах. Впрочем, для самих ветеранов не было секретом, что они уже давно состоят в почетном карауле у проныр, нанюхавшихся в этой жизни всего, кроме пороха. Кстати, очереди на квартиры, машины, путевки, ширпотреб и пайки тоже распределяли проныры.
И все же главной задачей этой якобы самодеятельности оказалась великая мистерия, известная под вывеской Никто Не Забыт. Цементные памятнички в пыльных скверах, желтый, так называемый "вечный огонь" в наспех газифицированных – не в счет. Страна запускала пропагандистские спутники, пускалась в заморские военные авантюры, щедро боролась за мир и лишь к шестьдесят какой-то годовщине дала бывшим фронтовикам по дрянному автомобильчику и пообещала через пять лет никого не оставить без квартир. Страна создавала министерства тяжелого машиностроения, легкого машиностроения, среднего машиностроения, транспортного машиностроения, еще каких-то машиностроений и приборостроений, но никогда, при всех реорганизациях и перестройках, - министерства по делам ветеранов.
Они вернулись с войны и, вплоть до спутников, донашивали гимнастерки. Они болели в очередях и млели от счастья, получая вместо своих старых ног новый "Запорожец". Время оставило от огромных армий сводный нестроевой батальон. И все равно, единственное, чем их снабдили и готовы снабжать в изобилии – это ордена. Но надо жить и жить – иначе награда так и не догонит героя.
Мои – это члены моей семьи. Все мужчины моей семьи, без единого исключения, были мобилизованы в 41-м, только один – в 42-м. Воевали, как могли, а орденов на всех выпало не густо. Один дядька, муж маминой сестры, профессиональный летчик, погиб в первые недели войны. Было тогда не до наград. Отец редактировал "дивизионку", погиб в начале 42-го под Ростовом. Была бы хоть медаль – написал бы. Старший брат отца, сельский учитель, почти сразу после призыва попал в плен. Из плена – опять рядовым в Красной Армии. После войны служил корректором в провинциальной газете, вел себя ниже травы и до конца своих дней боялся, что ему еще припомнят плен. Главные его военные воспоминания – страшный голод, перемежавшийся кровавыми поносами и жуткими запорами, которых боялись пуще поносов. Младший брат отца, по-шоферски оборотистый, вернулся с медалью "За победу". Про войну рассказывать не любил. Только упившись круто, начинал мычать, скрипеть зубами, выдавливая из себя всегда одно и то же: "Какие ребята были! Вы все говно! Это были такие ребята!" Из моей воевавшей родни дядя Витя был главным говоруном.
Больше всех наград пришлось на маминого брата. Учитель математики, он стал артиллеристом и дослужился до капитана, командира батареи каких-то очень больших пушек. У него был орден и две медали. И две нашивки: красная и желтая, ранение и контузия. Для описания трех с половиною лет войны у него была одна-единственная фраза: "Всем было нелегко". Свою "Красную Звезду" он носил, пока в трамваях орденоносцы ездили бесплатно. Потом эту льготу отменили. Еще позже, уже при Хрущеве, упразднили и мизерную доплату (по 30-50 "сталинских" рублей) за ордена. И носить их перестали вовсе.
Надо еще упомянуть и двоюродного брата, который был на 11 лет старше меня. Их, три теплушки комсомольцев-добровольцев, вывезли в конце ноября куда-то под Солнечногорск и оставили в чистом поле, без оружия и еды. К утру в живых осталось несколько самых упорных, брат среди них. Ему ампутировали по две фаланги пальцев на обмороженных руках и ногах. После госпиталя он легко поступил в институт, никогда не рассказывал про самую страшную ночь в своей жизни, но зато весело приговаривал: "Не понимаю, зачем человеку такие длинные пальцы?" Его война кончилась быстро и без наград.
Из деревни, где я сейчас живу, на фронт забрали 46 мужиков. Сколько было, столько и взяли. Вернулись шесть. Трое умерли в первый месяц. Их жизненных сил хватило только для того, чтобы доползти до родного порога. Через полтора года умер последний из фронтовиков. Согласно сельским преданиям, у каждого из них было по медали. Про остальных и гадать нечего. Не было у нас таких обычаев, чтобы передавать награды семье павшего героя. Не было – да и нет.
В первых изданиях "Василия Теркина" на рисунке – только медаль "За отвагу". Я спросил об этом у львовского журналиста Василия Глотова. Был слух, что именно с него срисовали портрет его тезки, пожалуй, самого популярного литературного героя времен Войны. Глотов засмеялся: "Так и у меня была всего одна медаль". Но дело, конечно, не в прототипе. Слишком много блеска на груди у простого солдата или офицера вызвало бы кривые ухмылки на лицах фронтовиков. Их тогда были миллионы. Да и художника не соблазнила бы эта фальшь.
Откуда же взялась потом эта туча сверкающих наград? Совершенно точно известно, когда на уцелевших фронтовиков пролился благостный ливень. Л. И. Брежнев наверстывал упущенное Золотыми Звездами в Кремле, его же щедротами питались всенародные компании массовых наградных церемоний. Орден Отечественной войны стало получить легче, чем значок ГТО. Награды находили героев в самых неожиданных местах – в обкомах партии, прокуратурах, руководящих торговых органах. Советы ветеранов стали распределяющими и контролирующими инстанциями. Они распределяли, куда, кому и когда идти с боевыми воспоминаниями. Клеймили писак. Учили историков, что надо и чего не надо. Они определяли, какие мемуары "правдивые", а какие – "лживые".
Образовался омерзительный набор штампов, которые положено было произносить человеку в орденах. Впрочем, для самих ветеранов не было секретом, что они уже давно состоят в почетном карауле у проныр, нанюхавшихся в этой жизни всего, кроме пороха. Кстати, очереди на квартиры, машины, путевки, ширпотреб и пайки тоже распределяли проныры.
И все же главной задачей этой якобы самодеятельности оказалась великая мистерия, известная под вывеской Никто Не Забыт. Цементные памятнички в пыльных скверах, желтый, так называемый "вечный огонь" в наспех газифицированных – не в счет. Страна запускала пропагандистские спутники, пускалась в заморские военные авантюры, щедро боролась за мир и лишь к шестьдесят какой-то годовщине дала бывшим фронтовикам по дрянному автомобильчику и пообещала через пять лет никого не оставить без квартир. Страна создавала министерства тяжелого машиностроения, легкого машиностроения, среднего машиностроения, транспортного машиностроения, еще каких-то машиностроений и приборостроений, но никогда, при всех реорганизациях и перестройках, - министерства по делам ветеранов.
Они вернулись с войны и, вплоть до спутников, донашивали гимнастерки. Они болели в очередях и млели от счастья, получая вместо своих старых ног новый "Запорожец". Время оставило от огромных армий сводный нестроевой батальон. И все равно, единственное, чем их снабдили и готовы снабжать в изобилии – это ордена. Но надо жить и жить – иначе награда так и не догонит героя.
