Марина Тимашева: Первую часть обзора конкурсной программы фестиваля “Кинотавр” в прошлом выпуске программы я закончила на фильме “Волчок”. В основном конкурсе фестиваля было еще три картины. Действие фильма “Европа-Азия” Ивана Дыховичного происходит возле Екатеринбурга. Сценарий модных братьев Пресняковых распадается на серию скетчей, претендует на гордое звание комедии абсурда, но оборачивается буффонадой. Фильм, несомненно, сделает кассовые сборы: в нем много лиц из телевизора. Первый канал уже начал рекламную кампанию. Фильм “Непрощенные” о горькой участи обаятельных бандитов снял дебютант Клим Шипенко, он закончил американскую киношколу, и это отразилось на изобразительном ряде картины, прокатчики запросили аж 200 копий. Скорее всего, по телевидению все смогут посмотреть новый фильм Веры Сторожевой “Скоро весна” - сладковатую мелодраму о богатом человеке, который разыскивает любимую женщину, посвятившую жизнь Богу. В главных ролях - Сергей Пускепалис и Ксения Кутепова, на них, что бы там ни было, приятно смотреть.
А теперь - о тенденциях. Первая связана с персоналиями. В кино все больше режиссеров - пришельцев из театра. Тут и Кирилл Серебренников, и Иван Вырыпаев, и Василий Сигарев… Год за годом они отбирают фестивальные награды у людей с профессиональным образованием.
Раньше сценарии писали одни люди, а экранизировали их другие. В нынешнем конкурсе семь сценариев написано самими режиссерами, еще один – в соавторстве.
Вторая тенденция связана с персонажами фильмов. Почти во всех картинах этого года действуют милиционеры и, за редчайшим исключением, образы их неприглядны. Судя по всему, режиссеры от милиции натерпелись.
Вторым врагом оказались журналисты. Им досталось и в фильме Ларисы Садиловой “Сынок”, где они уподоблены “черным копателям”, и в картине “Я” Игоря Волошина. Кинокритики узнали себя в образе главврача психиатрической клиники (отличная роль Анны Михалковой), которая пристает к пациенту с вопросами: “А почему вы видите мир в мрачных тонах? Вас что, били в детстве?”.
Теперь – о темах, которые объединяют многие фильмы конкурса. Здесь мы встречаемся с очень специальным представлением о свободе, не ограниченной никакими нравственными нормами. Свобода – кислород, желание жить, как хочется. В фильме Вырыпаева человек рвется к новой любви, яркой, страстной насыщенной жизни, преступая при этом все законы божеские и человеческие. В картине “Я” то же самое происходит с компанией наркоманов. В погоне за легкой и веселой жизнью мать из фильма “Волчок” уничтожает свое единственное дитя. В “Миннесоте”, пытаясь вырваться из родимой серости, брат жертвует самым дорогим, что у него было. В “Сумасшедшей помощи” герой Сергея Дрейдена пробуя освободить человека из дома-тюрьмы, едва не взрывает сам дом. “Я молодая, я жить хочу” - кричит мать своему ребенку в “Волчке”. В картине Ларисы Садиловой молодая героиня формулирует: “нужно делать только то, что хочешь ты, лучше умереть, чем сидеть на одном месте и чего-то ждать”.
Герои рвутся к свободе, но их действия оказываются, в лучшем случае, саморазрушительными, в худшем – ведут к погибели других. При этом, многие режиссеры, как персонажи их фильмов рвутся к свободе творчества, не ведая преград. И на каждом шагу к месту и не к месту поминают имя Господа Бога.
Ни одно слово не звучало на пресс-конференциях так часто, как слово Бог. К христианской атрибутике и библейским мотивам режиссеры обращаются и в фильмах. В картине “Я” распинают на кресте наркомана, уподобляя его Иисусу Христу. В ленте Сторожевой – православие это чистый елей, одна сплошная благость. А в “Бубен, барабан” - всего-навсего зажигалка, на ней написано “Б.О.Г” с точками после каждой буквы, что значит “был осужден государством”. Вроде как, не лыком шиты создатели фильмов, и не о пустом с нами говорят, а о вечном. И все практически – православные, а какой мат льется с экранов… И какие выяснились подробности работы режиссеров с детьми на съемочных площадках, и как один победитель поднимается на сцену за наградой в таком состоянии, в каком прежде забирали в вытрезвитель, а другие лауреаты на пляже выясняют отношения с уборщицей посредством мордобоя - лучше даже не вспоминать. Короче, выходит что-то вроде: Бог есть, и все дозволено.
Хоть сколько-нибудь серьезно на религиозные темы пытается говорить один человек - это Иван Вырыпаев.
Иван Вырыпаев: Есть заповедь “не убий”. Разве у этой заповеди есть какие-нибудь “но”? Не убий, но… На самом деле, я так думаю, что у заповеди нет “но”. Не убий просто. Но, все-таки, согласитесь, что у нас очень много “но”. Не убий, но, если на нас будут нападать, то мы, конечно, убьем. Я сам не знаю ответа, нужно это “но” или не нужно, потому что мне все объясняют: ну, понимаешь, а как ты выживешь, надо обороняться. И получается что герои, которые говорят про совесть, рассматривают те или иные заповеди в контексте мира, в котором они живут. А мир, в котором они живут, такой: и наркотики, и алкоголь, и простая любовь, и ночной клуб. Если вдруг так задуматься про это, мы же прикрываемся Богом, это же мысль, которая сегодня самая главная. Мы же во имя Бога сегодня как бы все делаем. Мы же говорим “во имя Аллаха”, “во имя спасения Израиля”... Мы же этим прикрываемся.
Марина Тимашева: Принимает извращенную форму любовь к Богу, любовь к брату, любовь к соседу, любовь к детям. Извращения любви страшнее ненависти. Многие фильмы нынешнего “Кинотавра” не просто безысходны, они беспощадны – к милиционерам и врачам, к библиотекарям и актерам, к городским и деревенским, ко взрослым и, самое страшное, к детям. Мальчик в “Похороните меня за плинтусом” выведен типом патологическим, девочка из “Волчка” - волчонком, детдомовец из “Сказки про темноту” - тупицей-матерщинником, ребенок в картине “Я” - верным учеником старших товарищей-наркоманов. Если у нас такие дети, то нет будущего. Если у нас все заповеди с “но”, у нас нет заповедей. Если у нас так понимают свободу, ее не будет. Если у нас такая провинция, то Россия обречена. Второй вопрос: насколько репрезентативна конкурсная программа. А то ведь можно сказать: если у нас режиссеры с таким мировоззрением, если они обращаются с нами, как герои их фильмов со своими детьми, то мы не станем смотреть их фильмы. Послушаем главу отборочной комиссии “Кинотавра” Ситору Алиеву.
Ситора Алиева: Я регулярно, последние 19 лет бываю на всех фестивалях в Европе, которые имеют национальный фокус. Последние 10 лет я была пять раз на национальном кинофестивале в городе Гдыне, и вот на последнем фестивале я решила броситься в Балтийское море. Я вышла, мне было так плохо после 35 просмотренных кинофильмов, я вдруг поняла, что мы абсолютно в европейском контексте и ничем не отличаемся по степени депрессивности от поляков, немцев, венгров или англичан. Я посмотрела ключевые английские картины, которые не отбираются в конкурсы больших фестивалей, я не увидела ничего, я увидела одну сплошную провинциальную депрессию Великобритании. Когда я посмотрела последнюю программу Пусана, это было два года назад, это фестиваль, который объединяет лучшее кино Азии, в конкурсе было 12 картин, из них только одна была комедия. В данном случае, мы есть абсолютно мировое зеркало общей ситуации.
Александр Роднянский: Слава богу, Ситора не выбросилась в Балтийское море и имела возможность отобрать депрессивное российское кино в программу Кинотавра. Но вот другой интересный вопрос: что владеет умами молодых кинематографистов, почему они делают такое кино? В этом очень любопытно разобраться. Я очень люблю и некорректное кино, и жесткое, и депрессивное, и разное. Меня волнует одно: это по-настоящему жесткое, искреннее, мужское, протестное кино или это такая бизнес-модель, за которой нет настоящей страсти. Вот это меня смущает, когда нет страсти. Потому что тут есть картины, где она есть, подлинная, а есть - где нет. Я не люблю игру в протест.
Марина Тимашева: Второй голос принадлежал Председателю попечительского совета фестиваля Александру Роднянскому. Существует и еще одна версия: такова не картина мира, а субкультура, если понимать под этим словом нерушимый союз продюсеров, отборщиков фестивалей, чутких к их заказу авторов и, ото всего зависимой, прессы.
Люди спорили из-за каждого отдельного фильма, но общую тональность оценивали, как депрессивную. Послушаем сначала критиков.
Александр Шпагин: Оказывается, время остановилось и вернулось на круги своя, и даже укусило свой собственный хвост. Но укусило немножко на ином уровне. Конечно, я попал в свою юность золотую, молодую, прекрасную, потому что я увидел в чистом виде чернуху. Но чернуху художественно преображенную. Конечно, фильмы беспросветные, провинциальная жизнь, и обязательно героя в конце надо прихлопнуть для того, чтобы чем-то заканчивать. Но не хочется так цинично и издевательски говорить об этих картинах, потому что все они очень были художественно интересны, во всех было художественное сознание, в отличие от простых, реалистически сделанных чернушных фильмов, лидером которых была “Маленькая Вера”, а остальные и вспоминаются с трудом. Это был конец 80-х, с этого начиналось перестроечное кино, к этому оно на сегодняшний день вернулось. Сегодня так же снимают в Каннах. Да снимают давно и в Каннах, и в Венеции, и в Берлине, мы этого добра увидим выше крыши, и все оно будет и художественное, и интересное, и яркое, и оригинальное. Другое дело, что за всем этим стоит одна единственная проблема - сытость. Поэтому, конечно, вместо провинциальной жизни мы видим миф о ней, тот же самый, который был в чернухе, или трагический, мрачный, беспросветный, или развеселый, как в фильме “Европа-Азия” (привет тут Лунгину и фильму “Свадьба”, да и той же “Копейке” Дыховичного). Опять все пройденный этап, опять остановленное время.
Леонид Павлючик: Программа многих, в том числе и меня, ошарашила, может быть, ошеломила, поскольку фильмы, по сути, все били в одну точку, все фильмы были об одном, и все фильмы были о больном. Если под один какой-то эпиграф подвести все картины, я бы назвал, что это сказки про темноту, про мрак и темень нашей российской жизни. Русская глубинка, русская провинция, ободранная, нищая, где оборваны человеческие связи, где народ влачит достаточно жалкое существование. Программа, повторю, страшная, но сильная, поскольку фильмы, в общем, на достаточно высоком профессиональном уровне. И здесь для меня только один вопрос возникает: это действительно такой крик гражданской боли, это наша режиссура повернулась лицом к современным реалиям жизни, к ее тяжелым и мрачным сторонам или используются все эти мотивы для того, чтобы попасть в некую новую фестивальную конъюнктуру, поспекулировать, что называется, на этой проблематике - это другое дело. Мне кажется, что в программе были фильмы и того, и другого направления.
Вероника Хлебникова: Мне бы очень не хотелось, чтобы в кинематограф приходили злые дети, так же, как не хотелось бы, чтобы они приходили к управлению страной, чтобы они были врачами, водителями, милиционерами и так далее.
Алена Солнцева: Программа конкурсная этого года на редкость сильная, яркая и очень серьезная. Мы имеем дело с выходом новой генерации, предлагающей новый язык и новый уровень кино. Они пытаются создать некое пространство, которое, с одной стороны, реально отражает то пространство жизни, которое существует в нашей действительности, они ее видят, они чувствуют ее болевые точки, они создают какой-то образ этого мира. При этом он не документальный. Это люди, которые пытались услышать живую речь, увидеть реальность в ее таких крайних выражениях. И их иногда беспощадное, резкое, жесткое видение этой жизни, оно, конечно, могло шокировать, но теперь уже, мне кажется, не шокирует никого. Но зато сегодня и для самих авторов оно является почвой для рефлексии, и то, что они в каждом из этих фильмов немножко выдвигают реальность в какое-то другое пространство, то есть, выводят его из такого документального, обычного, повседневного ряда в мир художественного преувеличения, художественных гипербол, метафор, мне кажется, что это очень интересно.
Алла Гербер: Знаете, действительно очень много хороших картин, но все они для меня картины из поселка рядом с городом, название которого девочка из фильма “Волчок” не знала. Вот они все из этого поселка, и за границу этого поселка, за пределы этого поселка они не выходят. ЧП районного масштаба. Но это уже, конечно, другой глаз, другая камера, это новый язык в прямом и косвенном смысле слова - такого количества мата я за всю свою жизнь не слышала (может быть, я не совсем нормально живу). Это может быть просто поселочек, может быть улица, может быть что угодно очень маленькое, даже квартира одна, но у меня нет ощущения, что они живут в сегодняшнем мире, что они живут в сегодняшнем, 21-м, веке.
Ольга Шумяцкая: Если бы у нас был очень сильный конкурс, то мы бы с вами из зала выходили с другими лицами. Вот мне показалось, что в этом году у нас абсолютно патологический конкурс - будь то проявление патологической любви или не любви. И мне это не интересно, потому что это вопрос изучения врачей, а не вопрос изучения киноискусства.
Марина Тимашева: Только что вы слышали мнения кинокритиков. Практики куда более единодушны.
Борис Грачевский: Хочется после этого фестиваля выйти и повеситься. Искренне обидно, что это депрессия сплошная - убил, съел, съел, убил, разбился, повесился, и так далее. Если фестиваль, то должно быть черное и страшное. Ведь слово “фестиваль” - это праздник. Праздник не может быть на могиле, а у нас сплошные могилы. Фестиваль этот, “Кинотавр”, зарождался не как артхаус, а просто как кино, как разное кино, и столько было ярких картин, и здесь же победила картина “Особенности национальной охоты” - добрая, реалистическая, смешная картина.
Алексей Макаров, актер: Как мне кажется, кино нашему очень остро и сильно не хватает такой элементарной вещи, как нормальная, жизнерадостная, жизнеутверждающая, лиричная музыкальная кинокомедия. То количество… (хотел выразиться, но не буду для Радио Свобода выражаться), грязи, которое в этом конкурсе я посмотрел, я не знаю, может, это тенденция такая, может, мировые настроения таковы у кинематографистов, может быть, новое российское поколение кинематографистов чересчур все в мрачном свете видит. Просто очень много чернухи. Такое ощущение, что мы вернулись, если вы помните, было у нас такое постперестроечное кино, когда мы каялись перед всем миром, разрывали у себя на груди рубаху и показывали, какие мы плохие. Очень много мрачных тонов, очень много Босха. А хотелось бы Ренуара, хотелось бы цветочков, солнца и зелени. «Макаров, ты смотришь поверхностно, ты уходишь в какую-то ерунду». Возможно. Но очень хочется уйти в ерунду.
Владимир Ханумян, экс-директор “СТС-медиа”: Достаточно талантливые и яркие режиссеры, которые сегодня представлены на “Кинотавре”, не ищут пути к сердцу нашего зрителя.
Игорь Мишин, продюсер: Очень тяжелое впечатление от конкурсной программы, реально мало светлого, доброго, вечного. Складывается такая тенденция, и не очень понятно, то ли это вкус отборочной комиссии, то ли это некий тренд на рынке, что называется, и не из чего выбирать. Но очень четко закрепилось мнение, что авторское кино это кино о безысходности, безнадежности, без любви. И, мне кажется, это на самом деле такая игра, потому что сделать светлое, доброе кино, которое по своему драматургическому накалу может держать зрителя полтора-два часа, все-таки, труднее.
Марина Тимашева: И еще сотрудники “Газпрома”, которые вот уже 15 лет приезжают в Сочи ради “Кинотавра”, смотрят все фильмы, а заодно посещают все пресс-конференции.
Сотрудница “Газпрома”: Подбор фильмов, не то, что негативное впечатление, а странная подборка - только пара фильмов вызвала какие-то светлые эмоции. А вопросы - которые мы уже задавали: почему русский язык таким образом представлен на “Кинотавре”? Что это? И что будет с этими фильмами, как они будут смотреться на экране?
Сотрудница “Газпрома”: На мой взгляд, надо было повторить прецедент, я уже не помню какого года, когда жюри отказалось присуждать Гран-при. Присуждались только ролевые премии. Надо было отказаться о Гран-при демонстративно.
Сотрудник “Газпрома”: Этот “региональный депресняк”, как его уже назвали, это печально. Я все-таки думаю, что это проблема выбора. Я не верю. Говорить, что плохо, а будет еще хуже, а теперь поговорим о погоде - это не есть правильно.
Сотрудник “Газпрома”: У меня создалось впечатление, что снимают те, кто может, а не те, кто хочет. Почему такое мягкое отношение к подбору фильмов в сценарном плане? Почему ни одного вопроса не задано по слабости драматургии? А вообще, видимо, тенденция к некому спаду морального духа продолжается.
Владимир Меньшов: Весь объем фестивальных фильмов приводит к очень грустным размышлениям. Это хроника деградирующей страны, деградирующей нации. Значит, либо такие отбираются люди в кино, чтобы снимать такой фильм, либо такие отбирает фильмы отборочная комиссия. Во всяком случае, просто не понимаю, вот этот мат с экрана. Прагматично если подходить к делу: это не выйдет на экраны, это не будет показано по телевизору, значит, художник этим не озабочен совершенно. Ему важно шокировать нас один раз, и этого достаточно? Или пустить на фестивали, как большинство из них думает, где это весь этот изощренный мат будет переводиться словом “fuck” и там “bastard”, и станет сразу политкорректным. Я не понимаю, почему государство, поскольку каждая картина снабжена титром “при участии Министерства кинематографии”, дает деньги?
Марина Тимашева: Соглашаясь с общими выводами моих собеседников, я фиксирую контраргументы с той стороны, где грязь и тупая матерщина. Ее производители говорят, что такова реальная жизнь населения России. А кому не нравится, тот ханжа. И оторвался от народа. Но искусство – отражение действительности в художественных образах, а не в иллюстрациях к судебно-психиатрической экспертизе. И претензии не к тому, ЧТО нам показывают (слава богу, русская классика была свободна в выборе материала, вплоть до самого социального дна), а к тому, КАК это делают. “Иван Лапшин” Германа очень жесток, но в нем есть авторская позиция, и никому из зрителей не придет в голову идентифицировать себя с тем социальным дном, которое в этом фильме именно что реалистически показано. В новом так называемом “авторском кино” авторское сознание ограничено рамками изображаемой среды.
Несколько лет назад журнал “Театр” опубликовал статью Марии Кондратовой “Детская литература”. Речь шла как раз о драматургии Василия Сигарева, цитирую: “Предельное обличение оборачивается здесь своей противоположностью: пассивным согласием с существующим порядком вещей. Таким образом, искусство молодого уральского драматурга из рабочей (как он сам о себе говорит) семьи, хочет он этого или нет, льет воду на мельницу того самого порядка, при котором… мальчики из бедных семей обречены на наркоманию и зону. А ведь это очень важно: убедить низы, что выхода у них всё равно нет”.
Мария Кондратова Детская литература http://scepsis.ru/library/id_131.html
И наконец, те самые простые люди, которые действительно плохо живут и тяжело работают совсем за другие деньги - не те, которые вертятся в кино- и шоу-бизнесе (в Сочи медсестре платят 5 тысяч рублей в месяц) – так вот, они почему-то не хотят признавать “реальную жизнь” фестивальных киноэкранов своей. Они предпочитают другое кино. Такое, в котором есть внятная история, человеческие чувства, ясная позиция, и герои, которым можно сопереживать.
Аудитория “Властелина колец” во много раз больше, чем у всего “артхауса”, вместе взятого. И в этом зрительском выборе – наша общая надежда на то, что в большой “артхаус” не превратится реальная жизнь на планете Земля.
