Модели миров Филиппа Гранрийе
Дмитрий Волчек: В одном из выпусков радиожурнала Поверх Барьеров я рассказывал о новом фильме Филиппа Гранрийе “Озеро”. Гранрийе – один из лучших, а, может быть, и самый значительный режиссер нового французского кино, и, конечно, важной известием для российских синефилов стало решение режиссера предложить главные роли в своем новом фильме Дмитрию Кубасову и Алексею Солончеву. В июне Гранрийе привез свой фильм в Москву. На московском кинофестивале с режиссером встретился кинокритик Борис Нелепо.
Борис Нелепо: Мне так нравится “Озеро”, потому что в нем – как мне кажется – получили развитие идеи и мотивы из ваших прошлых картин. В “Новой жизни” уже была определенная доля абстракции – так, в центре повествования там находились герой Марка Барбе и главный герой,
отношения между которыми были многозначными и неопределенными. А “Озеро” – ещё более абстрактный фильм. Но если к прошлым вашим картинам мне проще подыскать какие-то ключи – например, Данте для “Новой жизни”, то “Озеро” мне очень трудно с чем-либо сопоставить. Может, к нему тоже есть какой-то ключ?
Филипп Гранрийе: Каждый фильм возникает по-своему. Когда я снимал “Озеро”, я хотел сделать фильм с очень простой фабулой, с очень простым миром, в котором находились бы персонажи – отец, мать, брат, сестра, ребенок и незнакомец – скорее, это модель мира. Меня вдохновила японская документальная лента “Алексей и источник”. Это снятая рядом с Чернобылем картина о жизни очень красивого и сильного героя – тридцатилетнего мужчины, ухаживающего за стариками, живущими в деревне, которую все остальные покинули. И вот этот образ сильного, честного и чистого человека помог создать моего героя - Алекси. Кроме того, в прошлом году я прочитал несколько романов норвежского писателя Тарьея Весоса, и его книги тоже повлияли на судьбу моих персонажей. Ну и, как я уже говорил, очень важным было желание сделать фильм максимально простым. Вот так мы начали снимать.
Борис Нелепо: А зачем вы дали героям имена и содержат ли они в себе какую-нибудь отсылку к Франции и Германии?
Филипп Гранрийе: Вообще-то я хотел дать героям имена, не имеющие конкретного происхождения, но отсылающие к северной эстетике. Хеге – это норвежское имя, Юрген – немецкое. За всем этим можно представить множество других историй, но отсылки к происхождению имен и их психологическая подоплека меня не очень интересуют. Я хотел, чтобы получилась строгая модель. То есть фильм действительно сконструирован с помощью этой семьи, озера, леса, снега, высоких гор, тумана, лошади – таковы элементы, определяющие творение этого мира. Мира, созданного фильмом, мира, в котором живет зритель. И само озеро для меня гораздо важнее, чем психология персонажей, их прошлое, их тайны, которые меня мало интересуют.
Борис Нелепо: Есть ещё фигура отца – зачем он нужен, когда он появляется во второй половине фильма?
Филипп Гранрийе: Есть несколько способов трактовать эту фигуру. Сразу хочу сказать, что я не хотел бы вступать в отношения с психоанализом, вся эта часть редуцирована в моем фильме. Однако, так или иначе, фигура отца воплощает некий образ закона. Отец принимает своего сына, встречает его. На создание этого образа повлияла картина Рембрандта “Возвращение блудного сына” В моем фильме отец появляется после постельной сцены Хеге и Юргена - это фигура, олицетворяющая закон и разрешающая разделить героев и отстранить их от сердца матери и сердца озера. В первоначальном сценарии незнакомец приходил с определенной целью – убить отца. Он мстил за что-то прежнее, за всем этим была целая история. Я снял эти сцены, но во время монтажа решил их вырезать, потому что они придавали психологизм как фигуре Юргена, так и фигуре отца, а я хотел очистить своих героев от психологизма, создать архитипические образы. Появление незнакомца, преследующего определенную цель, создавало бы бессмысленную интригу. И все же напряжение осталось. Мне было интересно работать со скрытыми течениями, неясными, неназванными сюжетными линиями, секретами, связывающими персонажей и придающими всему фильму напряжение.
Борис Нелепо: В ваших фильмах меня всегда поражает музыка. Признаться, одно из моих самых сильных потрясений в кино – эта одна из финальных сцен фильма “Темный”, когда на звуковой дорожке неожиданно включается Бах. А в “Озере” очень мягко подкладывается Шуман, почему именно этот композитор?
Филипп Гранрийе: Тут лучше говорить о звуке в целом, потому что именно звук важен в моих фильмах. Музыка - только часть звука. Так, например, в “Темном для меня было важно существование источника мощного звука, но на протяжении всего фильма мы как будто находимся очень далеко от этого источника. Точно так же и со светом – сам источник очень сильный, однако мы снимаем там, где этого света почти нет, там, где он исчезает во тьме. И музыка Баха появляется в момент вспышки, озарения, просветления, когда возникает ощущение, что звук притупляется, прячется, теряет свою силу.
Сначала я хотел, чтобы в “Озере” не было вообще никакой музыки, кроме песни, которую поет Хеге. Но, когда я закончил сценарий, мне захотелось, чтобы весь фильм был наполнен музыкой. Поэтому я начал работать с одним французским композитором, попросил его создать звукоряд, но за несколько дней до записи все остановил и вернулся к идее о том, что в фильме должна быть только песня Хеге. Я долго искал и, в конце концов, решил, что это будет великолепное стихотворение Йозефа фон Эйхендорфа “Лунная ночь”. И в какой-то момент стало очевидно, что тут должна звучать музыка Шумана.
В каком-то смысле фильм аккумулирует все, что в него вложено, в том числе и этот акт обеззвучивания, который был реализован всего за 2-3 дня до официальной регистрации картины. Так вот все эти действия и трудности (такие же трудности у меня были с поиском озера, я искал его в Норвегии, Швеции, Финляндии) были ключом для приближения к фильму. Приближения изнутри, а не через чтение сценария и размышления о постановки мизансцен. Потому что просто так снять кино не получится, фильмом нужно заразиться изнутри, и потом уже сцены станут результатом этой внутренней работы.
Борис Нелепо: А что случилось с дуэтом “Étant Donnés” – про них как-то не очень слышно последнее время?
Филипп Гранрийе: Я работал с ними на фильме “Новая жизнь”. Это тоже был целый путь. После работы над фильмом “Темный”, я встретил “Étant Donnés”, это два брата – Марк и Эрик Юртадо. Мне очень хотелось с ними работать, потому что я слышал их песни. Вообще у нас много общего, много каких-то смешных совпадений – например, они сотрудничали с Аланом Вегой, с которым мы работали над “Темным” и им очень нравится Георг Тракль, австрийский поэт. Ну вот, я дал им сценарий, они стали создавать звуковой план, и я уже начинал снимать фильм с этими звуками. Потом, когда я монтировал, они были в соседней комнате, и мы занимались монтажом параллельно. То есть это было такое совместное погружение, проникновение одного в другое, и звуковая масса создавала сильное напряжение, проникавшее в кадр. Я иногда встречаю Марка Юртадо: он основал новую группу “Sol Ixent”, они иногда выступают с Аланом Вегой.
Борис Нелепо: Ну и заканчивая разговор о музыке – какую музыку вы слушаете сейчас?
Филипп Гранрийе: О, я много всякого слушаю - от Баха и Дебюсси до всякого трэша. Главное, чтобы музыка трогала – это может быть и кантата Баха, и какая-нибудь экспериментальная группа. У меня нет никаких музыкальных предубеждений, просто ощущения, которым я доверяю. Часто я просто случайно нахожу какую-то музыку.
Борис Нелепо: Я сейчас читаю книгу Мартины Бёне – “Кино и чувственный опыт. Французское кино и искусство трансгрессии”. Там рядом с вашими фильмами упоминаются работы Клер Дени, Николя Клотца, Брюно Дюмона, Арно Де Пальера… Есть ли вообще такие современные французские – или возможно мировые – режиссеры, творчество которых было бы близко вам и тому, что вы сами делаете в кино?
Филипп Гранрийе: По-настоящему близким в творческом плане – нет, только если в плане дружбы. Вот, простите меня. Я чувствую себя довольно одиноким.
Борис Нелепо: Я знаю, что вы очень высоко цените Жана Эпштейна, есть ли какая-то кинематографическая традиция, к которой вы чувствуете свою принадлежность? Ваши фильмы иногда сравнивают с работами Стэна Брекиджа – как вы к этому относитесь?
Филипп Гранрийе: Есть некоторые вещи в кино, которые трогают меня больше, чем другие, в частности это немое кино и самое начало звукового кино. Один из самых важных переходных фильмов для меня - это “Восход солнца” и вообще все фильмы Мурнау, даже “Табу”. “Вампир” Дрейера – фильм с совершенно невероятным звуком. Американский андерграунд мне очень нравится – и Брекидж тоже. Ну, потом есть кинематографисты, которые просто стоят отдельно, например, Фассбиндер, Кассаветис.
Но при этом мне не близка французская кинематографическая традиция, традиция “Новой волны”. Мне гораздо ближе импульсивный кинематограф начала прошлого века или андерграундная манера.
Ну и к тому же, вы понимаете, что кино основывается не только на кино. Оно приходит из живописи, из поэзии, из философских текстов, которые я читаю – Делеза, например. Тексты Делеза имеют четкую концепцию, в общем, не относящуюся к кино, но меня интересуют вопросы, связанные с энергией, с темным фоном, с монадами Лейбница – все это наполняет и подпитывает меня. Еще один философ, которого я хотел бы упомянуть – это Спиноза, также мне довольно близки стоики.
Борис Нелепо: Наверное, ещё Жорж Батай?
Филипп Гранрийе: Батай – да, но это было уже довольно давно. Когда читаешь Батая в первый раз, испытываешь сильный шок. Его книги дают возможность понять различные отношения: сердечные, эротические, от этого тоже можно получить очень много энергии – негативной, конечно. Это очень важное впечатление.
Борис Нелепо: Когда я смотрел “Новую жизнь”, я всё время ещё чувствовал какую-то связь с текстами Пьера Гийота, какие-то неявные пересечения…
Филипп Гранрийе: Да, вы правы, однако я не могу сказать, что в моих фильмах есть прямые отсылки к нему. Но мне нравятся романы Гийота “Эдем, Эдем, Эдем” и “Могила для пятисот тысяч солдат”, а также одна из его последних книг – “Кома”. Не знаю, читали ли вы ее, она вышла около года назад, это очень красивый автобиографический роман… Забавно, но мы с Гийота происходим из одного региона во Франции, из Верхней Луары, рядом с Сент-Этьеном, в лесах. Да, Гийота - это человек, который довольно агрессивно работал с языком, творил его изнутри, очень энергично.
Борис Нелепо: А вы сами хотели ли когда-нибудь попробовать снять фильм по какой-нибудь книге?
Филипп Гранрийе: Не знаю. Есть книги, которые трогают меня, которые меня волнуют, но я не могу выбрать одну. Это ведь вопрос адаптации книги к фильму. Сейчас я начинаю работу над одним из проектов, который отталкивался от книги, но пока еще рано говорить об этом. На самом деле меня мало интересует нарратив, то есть, конечно, интересует история, но не сюжетные перипетии, не сцены, которые шаг за шагом открывают нам глаза на что-то. За это я очень люблю русских, Тарковского, “Зеркало”, например. Мне кажется, что это восхитительное кино. История появляется изнутри времени, время все время убывает, но при этом нет флешбеков, это просто какие-то моменты прошедшего времени, которые мы можем ощутить.
Борис Нелепо: На сайте издательства “Metronome Press” достаточно давно анонсирована книга ваших бесед с Борисом Гобийем. Она выйдет в обозримом будущем?
Филипп Гранрийе: Да, эта книга еще не вышла. Мы с Борисом регулярно встречались и разговаривали, но, конечно, не только о кино. Мы пытались создавать дискурс на основе тех или иных тем, предметов, обсуждая природу их возникновения. Все это было похоже на Делеза, таким разветвлением и попыткой понять, как одни вещи связаны с другими. Ну вот, теперь еще предстоит целая работа по изданию этой книги, но я надеюсь, что в следующем году она появится.
Борис Нелепо: Вы уже занимаетесь сейчас каким-нибудь новым проектом?
Филипп Гранрийе: Всегда очень трудно говорить заранее, не оттого, что это какой-то секрет, а просто потому, что я сам еще внутри этой работы, сам ее еще не вижу. Я пытаюсь вступить в отношения с фильмом, над которым работаю, поддаться ему, но все это длительный процесс, длинный путь. Нужно, чтобы фильм был впереди меня, то есть я могу придумать очень четкую структуру, но это не даст мне доступа к фильму. Процесс создания фильма – такой особенный акселератор – нужно вначале пустить электричество, чтобы привести в движение какие-то элементы, катушки, зарядить все это чем-то – немного Делезом, немного Спинозой, немного Траклем, греками, страницей Пруста, а дальше – это уже все не в голове, это все в сердце. И вообще, когда создается фильм, он находится в моем сердце, если он не в сердце – я не могу его сделать. Поэтому мне очень трудно говорить о своем новом проекте, ведь сейчас я только пытаюсь привести этот акселератор в движение.
Борис Нелепо: Мне так нравится “Озеро”, потому что в нем – как мне кажется – получили развитие идеи и мотивы из ваших прошлых картин. В “Новой жизни” уже была определенная доля абстракции – так, в центре повествования там находились герой Марка Барбе и главный герой,
отношения между которыми были многозначными и неопределенными. А “Озеро” – ещё более абстрактный фильм. Но если к прошлым вашим картинам мне проще подыскать какие-то ключи – например, Данте для “Новой жизни”, то “Озеро” мне очень трудно с чем-либо сопоставить. Может, к нему тоже есть какой-то ключ?
Филипп Гранрийе: Каждый фильм возникает по-своему. Когда я снимал “Озеро”, я хотел сделать фильм с очень простой фабулой, с очень простым миром, в котором находились бы персонажи – отец, мать, брат, сестра, ребенок и незнакомец – скорее, это модель мира. Меня вдохновила японская документальная лента “Алексей и источник”. Это снятая рядом с Чернобылем картина о жизни очень красивого и сильного героя – тридцатилетнего мужчины, ухаживающего за стариками, живущими в деревне, которую все остальные покинули. И вот этот образ сильного, честного и чистого человека помог создать моего героя - Алекси. Кроме того, в прошлом году я прочитал несколько романов норвежского писателя Тарьея Весоса, и его книги тоже повлияли на судьбу моих персонажей. Ну и, как я уже говорил, очень важным было желание сделать фильм максимально простым. Вот так мы начали снимать.
Борис Нелепо: А зачем вы дали героям имена и содержат ли они в себе какую-нибудь отсылку к Франции и Германии?
Филипп Гранрийе: Вообще-то я хотел дать героям имена, не имеющие конкретного происхождения, но отсылающие к северной эстетике. Хеге – это норвежское имя, Юрген – немецкое. За всем этим можно представить множество других историй, но отсылки к происхождению имен и их психологическая подоплека меня не очень интересуют. Я хотел, чтобы получилась строгая модель. То есть фильм действительно сконструирован с помощью этой семьи, озера, леса, снега, высоких гор, тумана, лошади – таковы элементы, определяющие творение этого мира. Мира, созданного фильмом, мира, в котором живет зритель. И само озеро для меня гораздо важнее, чем психология персонажей, их прошлое, их тайны, которые меня мало интересуют.
Борис Нелепо: Есть ещё фигура отца – зачем он нужен, когда он появляется во второй половине фильма?
Филипп Гранрийе: Есть несколько способов трактовать эту фигуру. Сразу хочу сказать, что я не хотел бы вступать в отношения с психоанализом, вся эта часть редуцирована в моем фильме. Однако, так или иначе, фигура отца воплощает некий образ закона. Отец принимает своего сына, встречает его. На создание этого образа повлияла картина Рембрандта “Возвращение блудного сына” В моем фильме отец появляется после постельной сцены Хеге и Юргена - это фигура, олицетворяющая закон и разрешающая разделить героев и отстранить их от сердца матери и сердца озера. В первоначальном сценарии незнакомец приходил с определенной целью – убить отца. Он мстил за что-то прежнее, за всем этим была целая история. Я снял эти сцены, но во время монтажа решил их вырезать, потому что они придавали психологизм как фигуре Юргена, так и фигуре отца, а я хотел очистить своих героев от психологизма, создать архитипические образы. Появление незнакомца, преследующего определенную цель, создавало бы бессмысленную интригу. И все же напряжение осталось. Мне было интересно работать со скрытыми течениями, неясными, неназванными сюжетными линиями, секретами, связывающими персонажей и придающими всему фильму напряжение.
Борис Нелепо: В ваших фильмах меня всегда поражает музыка. Признаться, одно из моих самых сильных потрясений в кино – эта одна из финальных сцен фильма “Темный”, когда на звуковой дорожке неожиданно включается Бах. А в “Озере” очень мягко подкладывается Шуман, почему именно этот композитор?
Филипп Гранрийе: Тут лучше говорить о звуке в целом, потому что именно звук важен в моих фильмах. Музыка - только часть звука. Так, например, в “Темном для меня было важно существование источника мощного звука, но на протяжении всего фильма мы как будто находимся очень далеко от этого источника. Точно так же и со светом – сам источник очень сильный, однако мы снимаем там, где этого света почти нет, там, где он исчезает во тьме. И музыка Баха появляется в момент вспышки, озарения, просветления, когда возникает ощущение, что звук притупляется, прячется, теряет свою силу.
Сначала я хотел, чтобы в “Озере” не было вообще никакой музыки, кроме песни, которую поет Хеге. Но, когда я закончил сценарий, мне захотелось, чтобы весь фильм был наполнен музыкой. Поэтому я начал работать с одним французским композитором, попросил его создать звукоряд, но за несколько дней до записи все остановил и вернулся к идее о том, что в фильме должна быть только песня Хеге. Я долго искал и, в конце концов, решил, что это будет великолепное стихотворение Йозефа фон Эйхендорфа “Лунная ночь”. И в какой-то момент стало очевидно, что тут должна звучать музыка Шумана.
В каком-то смысле фильм аккумулирует все, что в него вложено, в том числе и этот акт обеззвучивания, который был реализован всего за 2-3 дня до официальной регистрации картины. Так вот все эти действия и трудности (такие же трудности у меня были с поиском озера, я искал его в Норвегии, Швеции, Финляндии) были ключом для приближения к фильму. Приближения изнутри, а не через чтение сценария и размышления о постановки мизансцен. Потому что просто так снять кино не получится, фильмом нужно заразиться изнутри, и потом уже сцены станут результатом этой внутренней работы.
Борис Нелепо: А что случилось с дуэтом “Étant Donnés” – про них как-то не очень слышно последнее время?
Филипп Гранрийе: Я работал с ними на фильме “Новая жизнь”. Это тоже был целый путь. После работы над фильмом “Темный”, я встретил “Étant Donnés”, это два брата – Марк и Эрик Юртадо. Мне очень хотелось с ними работать, потому что я слышал их песни. Вообще у нас много общего, много каких-то смешных совпадений – например, они сотрудничали с Аланом Вегой, с которым мы работали над “Темным” и им очень нравится Георг Тракль, австрийский поэт. Ну вот, я дал им сценарий, они стали создавать звуковой план, и я уже начинал снимать фильм с этими звуками. Потом, когда я монтировал, они были в соседней комнате, и мы занимались монтажом параллельно. То есть это было такое совместное погружение, проникновение одного в другое, и звуковая масса создавала сильное напряжение, проникавшее в кадр. Я иногда встречаю Марка Юртадо: он основал новую группу “Sol Ixent”, они иногда выступают с Аланом Вегой.
Борис Нелепо: Ну и заканчивая разговор о музыке – какую музыку вы слушаете сейчас?
Филипп Гранрийе: О, я много всякого слушаю - от Баха и Дебюсси до всякого трэша. Главное, чтобы музыка трогала – это может быть и кантата Баха, и какая-нибудь экспериментальная группа. У меня нет никаких музыкальных предубеждений, просто ощущения, которым я доверяю. Часто я просто случайно нахожу какую-то музыку.
Борис Нелепо: Я сейчас читаю книгу Мартины Бёне – “Кино и чувственный опыт. Французское кино и искусство трансгрессии”. Там рядом с вашими фильмами упоминаются работы Клер Дени, Николя Клотца, Брюно Дюмона, Арно Де Пальера… Есть ли вообще такие современные французские – или возможно мировые – режиссеры, творчество которых было бы близко вам и тому, что вы сами делаете в кино?
Филипп Гранрийе: По-настоящему близким в творческом плане – нет, только если в плане дружбы. Вот, простите меня. Я чувствую себя довольно одиноким.
Борис Нелепо: Я знаю, что вы очень высоко цените Жана Эпштейна, есть ли какая-то кинематографическая традиция, к которой вы чувствуете свою принадлежность? Ваши фильмы иногда сравнивают с работами Стэна Брекиджа – как вы к этому относитесь?
Филипп Гранрийе: Есть некоторые вещи в кино, которые трогают меня больше, чем другие, в частности это немое кино и самое начало звукового кино. Один из самых важных переходных фильмов для меня - это “Восход солнца” и вообще все фильмы Мурнау, даже “Табу”. “Вампир” Дрейера – фильм с совершенно невероятным звуком. Американский андерграунд мне очень нравится – и Брекидж тоже. Ну, потом есть кинематографисты, которые просто стоят отдельно, например, Фассбиндер, Кассаветис.
Но при этом мне не близка французская кинематографическая традиция, традиция “Новой волны”. Мне гораздо ближе импульсивный кинематограф начала прошлого века или андерграундная манера.
Ну и к тому же, вы понимаете, что кино основывается не только на кино. Оно приходит из живописи, из поэзии, из философских текстов, которые я читаю – Делеза, например. Тексты Делеза имеют четкую концепцию, в общем, не относящуюся к кино, но меня интересуют вопросы, связанные с энергией, с темным фоном, с монадами Лейбница – все это наполняет и подпитывает меня. Еще один философ, которого я хотел бы упомянуть – это Спиноза, также мне довольно близки стоики.
Борис Нелепо: Наверное, ещё Жорж Батай?
Филипп Гранрийе: Батай – да, но это было уже довольно давно. Когда читаешь Батая в первый раз, испытываешь сильный шок. Его книги дают возможность понять различные отношения: сердечные, эротические, от этого тоже можно получить очень много энергии – негативной, конечно. Это очень важное впечатление.
Борис Нелепо: Когда я смотрел “Новую жизнь”, я всё время ещё чувствовал какую-то связь с текстами Пьера Гийота, какие-то неявные пересечения…
Филипп Гранрийе: Да, вы правы, однако я не могу сказать, что в моих фильмах есть прямые отсылки к нему. Но мне нравятся романы Гийота “Эдем, Эдем, Эдем” и “Могила для пятисот тысяч солдат”, а также одна из его последних книг – “Кома”. Не знаю, читали ли вы ее, она вышла около года назад, это очень красивый автобиографический роман… Забавно, но мы с Гийота происходим из одного региона во Франции, из Верхней Луары, рядом с Сент-Этьеном, в лесах. Да, Гийота - это человек, который довольно агрессивно работал с языком, творил его изнутри, очень энергично.
Борис Нелепо: А вы сами хотели ли когда-нибудь попробовать снять фильм по какой-нибудь книге?
Филипп Гранрийе: Не знаю. Есть книги, которые трогают меня, которые меня волнуют, но я не могу выбрать одну. Это ведь вопрос адаптации книги к фильму. Сейчас я начинаю работу над одним из проектов, который отталкивался от книги, но пока еще рано говорить об этом. На самом деле меня мало интересует нарратив, то есть, конечно, интересует история, но не сюжетные перипетии, не сцены, которые шаг за шагом открывают нам глаза на что-то. За это я очень люблю русских, Тарковского, “Зеркало”, например. Мне кажется, что это восхитительное кино. История появляется изнутри времени, время все время убывает, но при этом нет флешбеков, это просто какие-то моменты прошедшего времени, которые мы можем ощутить.
Борис Нелепо: На сайте издательства “Metronome Press” достаточно давно анонсирована книга ваших бесед с Борисом Гобийем. Она выйдет в обозримом будущем?
Филипп Гранрийе: Да, эта книга еще не вышла. Мы с Борисом регулярно встречались и разговаривали, но, конечно, не только о кино. Мы пытались создавать дискурс на основе тех или иных тем, предметов, обсуждая природу их возникновения. Все это было похоже на Делеза, таким разветвлением и попыткой понять, как одни вещи связаны с другими. Ну вот, теперь еще предстоит целая работа по изданию этой книги, но я надеюсь, что в следующем году она появится.
Борис Нелепо: Вы уже занимаетесь сейчас каким-нибудь новым проектом?
Филипп Гранрийе: Всегда очень трудно говорить заранее, не оттого, что это какой-то секрет, а просто потому, что я сам еще внутри этой работы, сам ее еще не вижу. Я пытаюсь вступить в отношения с фильмом, над которым работаю, поддаться ему, но все это длительный процесс, длинный путь. Нужно, чтобы фильм был впереди меня, то есть я могу придумать очень четкую структуру, но это не даст мне доступа к фильму. Процесс создания фильма – такой особенный акселератор – нужно вначале пустить электричество, чтобы привести в движение какие-то элементы, катушки, зарядить все это чем-то – немного Делезом, немного Спинозой, немного Траклем, греками, страницей Пруста, а дальше – это уже все не в голове, это все в сердце. И вообще, когда создается фильм, он находится в моем сердце, если он не в сердце – я не могу его сделать. Поэтому мне очень трудно говорить о своем новом проекте, ведь сейчас я только пытаюсь привести этот акселератор в движение.
