В конце июля в Америке выходит книга писем британского мыслителя Исайи Берлина. Одно из писем, слегка опережая выход книги, опубликовал американский еженедельник New York Review of Books. В этом письме Исайя Берлин подробно рассказывает о визите в Оксфорд в 1958 году Дмитрия Шостаковича по случаю присуждения композитору почётной степени доктора.
Частное письмо Исайи Берлина, адресованное другу, читать мучительно с первой до последней строки. Вот Шостакович вылезает из машины. Первое впечатление Берлина: появился застенчивый, страшно нервный господин. "Никогда прежде, - пишет философ, на заре холодной войны работавший в британском посольстве в СССР и лично знавший Ахматову и Пастернака, - я не видел такого затравленного человека". Шостаковича сопровождают два советских чиновника. Композитор представляет их как "друзей, настоящих друзей". Вскоре "друзья" уезжают, но Шостакович не может взять себя в руки.
Упоминание в разговоре актуальных событий, имён современников буквально лишают его дара речи, лицо дёргается. Лишь однажды в ходе визита Шостакович преображается: за роялем он вдохновенен и свободен. Но после снова – дрожь в пальцах, нервный тик. На ужине после торжественной церемонии к Шостаковичу обращаются старые русские эмигранты, обращаются по-светски, как воспитанные дружелюбные люди. Шостакович замыкается, что-то мычит. Его спрашивают: "А какова судьба ваших второй, третьей и четвёртой симфоний?". Шостакович, вынужденный в тридцатые годы под нажимом сокрушительной критики снять эти симфонии из репертуара, как ни в чём не бывало отвечает: "Эти произведения не имели успеха".
Отъезд композитора - не менее мучителен. Он ждёт в Оксфорде звонка советских чиновников. Они не звонят, явно запаздывают, как впоследствии оказалось - заехали в книжный магазин купить путеводитель. Шостакович трижды безуспешно звонит им, в отчаянии ломает пальцы, в ужасе представляет, как ему придётся объясняться и оправдываться в посольстве. Сэр Исайя делает глубокомысленный вывод: "Как всё-таки глубоко впечатываются цензура и несвобода в гений художника: они ограничивают его, но при этом углубляют". В приложении к письму в New York Review of Books напечатана фотография новоиспечённых оксфордских докторов в мантиях и старинных шляпах. Они идут гуськом: тогдашний премьер-министр Гарольд Макмиллан, ныне полузабытые лейбористский политик Хью Гейтскелл, литератор Алан Херберт и русский гений Дмитрий Шостакович - человек на все времена.
Частное письмо Исайи Берлина, адресованное другу, читать мучительно с первой до последней строки. Вот Шостакович вылезает из машины. Первое впечатление Берлина: появился застенчивый, страшно нервный господин. "Никогда прежде, - пишет философ, на заре холодной войны работавший в британском посольстве в СССР и лично знавший Ахматову и Пастернака, - я не видел такого затравленного человека". Шостаковича сопровождают два советских чиновника. Композитор представляет их как "друзей, настоящих друзей". Вскоре "друзья" уезжают, но Шостакович не может взять себя в руки.
Лишь однажды в ходе визита Шостакович преображается: за роялем он вдохновенен и свободен
Упоминание в разговоре актуальных событий, имён современников буквально лишают его дара речи, лицо дёргается. Лишь однажды в ходе визита Шостакович преображается: за роялем он вдохновенен и свободен. Но после снова – дрожь в пальцах, нервный тик. На ужине после торжественной церемонии к Шостаковичу обращаются старые русские эмигранты, обращаются по-светски, как воспитанные дружелюбные люди. Шостакович замыкается, что-то мычит. Его спрашивают: "А какова судьба ваших второй, третьей и четвёртой симфоний?". Шостакович, вынужденный в тридцатые годы под нажимом сокрушительной критики снять эти симфонии из репертуара, как ни в чём не бывало отвечает: "Эти произведения не имели успеха".
Отъезд композитора - не менее мучителен. Он ждёт в Оксфорде звонка советских чиновников. Они не звонят, явно запаздывают, как впоследствии оказалось - заехали в книжный магазин купить путеводитель. Шостакович трижды безуспешно звонит им, в отчаянии ломает пальцы, в ужасе представляет, как ему придётся объясняться и оправдываться в посольстве. Сэр Исайя делает глубокомысленный вывод: "Как всё-таки глубоко впечатываются цензура и несвобода в гений художника: они ограничивают его, но при этом углубляют". В приложении к письму в New York Review of Books напечатана фотография новоиспечённых оксфордских докторов в мантиях и старинных шляпах. Они идут гуськом: тогдашний премьер-министр Гарольд Макмиллан, ныне полузабытые лейбористский политик Хью Гейтскелл, литератор Алан Херберт и русский гений Дмитрий Шостакович - человек на все времена.
