В Центре имени Мейерхольда петербургский Театр на Литейном показывает спектакль "Эдип-царь". Режиссер - Андрей Прикотенко. В трагедии Софокла - и за героев, и за хор - трое артистов: Ксения Раппопорт, Игорь Ботвин и Тарас Бибич.
На сцену, засыпанную песком, заваленную камнями и шинами, выскакивают трое красивых молодых людей. Ерничая и кривляясь, они беглой пантомимой иллюстрируют историю Эдипа. Хор состоит из обывателей, которые переводят все возвышенное то в фальшивые стенания, то и вовсе в сиртаки. Увлекшись формой плача и производимым впечатлением, люди часто забывают о том, что случилось на самом деле.
Поначалу такое радикальное решение ошарашивает, но режиссер и актеры не злоупотребляют модной иронией.
- В нашем спектакле звучит музыка, которая в какой-то момент делает эту древнюю, отдаленную от нас историю достаточно сегодняшней и современной, - говорит режиссер Андрей Прикотенко.
Эдип очень молод. Игорь Ботвин - атлетически сложенный красавец с длинными волнистыми волосами до плеч - играет трибуна, политика, отца народа. Возраст выдает разве что желание прихвастнуть, даже в самое неподходящее для этого время.
Креонта, прорицателя Тересия и пастуха играет Тарас Бибич. Вослед Тересию является пастух и вторит прорицателю: "Эдип - убийца отца Лая и муж матери Иокасты". В этой версии пьесы Софокла не в последнюю очередь из-за того, что Тересия, пастуха и Креонта играет один артист, и впрямь получается, будто Эдип не виновен, а пал жертвой заговора. Его утешает и поддерживает одна только прекрасная Иокаста. Женщину труднее сбить с толку.
Слишком туго сплетена интрига - и вот уже Иокаста не может противиться очередным свидетельствам очевидцев. В этот момент поп-музыка, на которую положены все выходы хора в спектакле, сменяется народным и вполне русским плачем, а зрители тянутся к носовым платкам.
"Эдип-царь" получился настоящей трагедией, не трагедией рока - человеческой трагедией. Впервые на моей памяти зрителям дали право сочувствовать Эдипу, отождествлять себя с молодым, здоровым и простым человеком, который в одночасье потерял все, что любил и чему служил: родных и приемных родителей, жену и детей, власть и трон, доверие и любовь своего народа. Народ - это хор. Поначалу он жалуется на тяготы жизни, затем клянется в верности Эдипу, легко предает того, кто был царем, оплакивает горестную Иокасту. Как стервятники, слетаются люди поглазеть на чужую беду. Строгий поначалу тон сбивается на хамский, развязный и фамильярный. Андрей Прикотенко, правда, кивает не на людей вообще, а на журналистов:
- Этот момент родился в абсолютно конкретный день – 11 сентября 2001 года. Мы смотрели выпуски новостей, и вдруг, знаете, стало возникать ощущение, что журналисты, которые передают о человеческой трагедии, - как коршуны какие-то, которые питаются этой бедой. Очень страшное сочетание. Нам хотелось этого ощущения в спектакле: когда человеческая трагедия в пересказе начинает звучать как какой-то действительно холодный и страшный фарс.
Как бы то ни было, голос хора становится все тише, будто сбита волна в радиоприемнике, и на ее место накатывают валы новой информации. И никому уже нет дела до слепого, бредущего к своей смерти Эдипа. Трагедия оборачивается фарсом не сама по себе, а по нашей милости.
На сцену, засыпанную песком, заваленную камнями и шинами, выскакивают трое красивых молодых людей. Ерничая и кривляясь, они беглой пантомимой иллюстрируют историю Эдипа. Хор состоит из обывателей, которые переводят все возвышенное то в фальшивые стенания, то и вовсе в сиртаки. Увлекшись формой плача и производимым впечатлением, люди часто забывают о том, что случилось на самом деле.
Поначалу такое радикальное решение ошарашивает, но режиссер и актеры не злоупотребляют модной иронией.
- В нашем спектакле звучит музыка, которая в какой-то момент делает эту древнюю, отдаленную от нас историю достаточно сегодняшней и современной, - говорит режиссер Андрей Прикотенко.
Эдип очень молод. Игорь Ботвин - атлетически сложенный красавец с длинными волнистыми волосами до плеч - играет трибуна, политика, отца народа. Возраст выдает разве что желание прихвастнуть, даже в самое неподходящее для этого время.
Креонта, прорицателя Тересия и пастуха играет Тарас Бибич. Вослед Тересию является пастух и вторит прорицателю: "Эдип - убийца отца Лая и муж матери Иокасты". В этой версии пьесы Софокла не в последнюю очередь из-за того, что Тересия, пастуха и Креонта играет один артист, и впрямь получается, будто Эдип не виновен, а пал жертвой заговора. Его утешает и поддерживает одна только прекрасная Иокаста. Женщину труднее сбить с толку.
Слишком туго сплетена интрига - и вот уже Иокаста не может противиться очередным свидетельствам очевидцев. В этот момент поп-музыка, на которую положены все выходы хора в спектакле, сменяется народным и вполне русским плачем, а зрители тянутся к носовым платкам.
И никому уже нет дела до слепого, бредущего к своей смерти Эдипа. Трагедия оборачивается фарсом не сама по себе, а по нашей милости
"Эдип-царь" получился настоящей трагедией, не трагедией рока - человеческой трагедией. Впервые на моей памяти зрителям дали право сочувствовать Эдипу, отождествлять себя с молодым, здоровым и простым человеком, который в одночасье потерял все, что любил и чему служил: родных и приемных родителей, жену и детей, власть и трон, доверие и любовь своего народа. Народ - это хор. Поначалу он жалуется на тяготы жизни, затем клянется в верности Эдипу, легко предает того, кто был царем, оплакивает горестную Иокасту. Как стервятники, слетаются люди поглазеть на чужую беду. Строгий поначалу тон сбивается на хамский, развязный и фамильярный. Андрей Прикотенко, правда, кивает не на людей вообще, а на журналистов:
- Этот момент родился в абсолютно конкретный день – 11 сентября 2001 года. Мы смотрели выпуски новостей, и вдруг, знаете, стало возникать ощущение, что журналисты, которые передают о человеческой трагедии, - как коршуны какие-то, которые питаются этой бедой. Очень страшное сочетание. Нам хотелось этого ощущения в спектакле: когда человеческая трагедия в пересказе начинает звучать как какой-то действительно холодный и страшный фарс.
Как бы то ни было, голос хора становится все тише, будто сбита волна в радиоприемнике, и на ее место накатывают валы новой информации. И никому уже нет дела до слепого, бредущего к своей смерти Эдипа. Трагедия оборачивается фарсом не сама по себе, а по нашей милости.