В июле-августе этого года американский еженедельник New York Review of Books опубликовал отрывки из дневников лауреата Нобелевской премии южноафриканского писателя Джона Кутзее. Речь в дневниках идёт о семидесятых годах прошлого века. Джон Кутзее жил тогда в Кейптауне.
Дневники южноафриканского писателя, ныне австралийца Джона Кутзее, вызывают изжогу. Это особая фантомная изжога. Их читаешь, словно они написаны не по-английски, а по-русски, и словно речь в них идёт не о ЮАР, а о другой аббревиатуре, уже выпавшей в исторический осадок. Воздух кейптаунских дневников – землистый, тухлый, крупнозернистый. Маленькие форточки для белой интеллигенции – иностранные фильмы. Для Кутзее – это ранние ленты Куросавы. Он пересказывает картину "Жить", герой которой, чиновник, узнаёт, что он болен раком. Чиновник в отчаянии хватает за руку секретаршу и кричит: " Я хочу быть таким, как ты!". Писатель задаётся вопросом: "А что бы ответил этот чиновник, если бы его больной отец так цеплялся за его руку?". Советские интеллектуалы примерно в то же время смотрели другой фильм Куросавы – "Расёмон", фасеточную притчу о насилии, и читали в самиздате роман "Раковый корпус". Джон Кутзее рассказывает в своих дневниках историю приезда в ЮАР в 1973 году писателя-диссидента Брайтена Брайтенбаха. С 1960 года Брайтенбах жил в Париже. На родину ему не позволяли вернуться, потому что он женился на расово грязной вьетнамке. Супругам дали въездную визу на месяц, чтобы Брайтенбах смог посетить престарелых родителей. Причём, в течение месяца власти обязались относиться к "так называемой" миссис Брайтенбах как к "временно белой", "почётной белой".
Миссис Брайтенбах оказалась прелестной женщиной. Джон Кутзее замечает в дневнике: "проанализировать зависть, которую испытали белые южноафриканцы к Брайтенбаху, его свободе путешествовать по всему миру и неограниченному доступу к прелестному экзотическому партнёру по сексу". Что-то это напоминает. Я даже не могу сказать, что именно. Но всё это знакомо: писатель-диссидент из Нью-Йорка, читающий по радио автобиографическую книгу о лагере в Мордовии, уловки бюрократов, сделавших исключение именитой французской актрисе из Парижа, мечта об импортной эротике, ну, и жжение в груди, в горле – хроническая, невыносимая, неизлечимая изжога.
Дневники южноафриканского писателя, ныне австралийца Джона Кутзее, вызывают изжогу. Это особая фантомная изжога. Их читаешь, словно они написаны не по-английски, а по-русски, и словно речь в них идёт не о ЮАР, а о другой аббревиатуре, уже выпавшей в исторический осадок. Воздух кейптаунских дневников – землистый, тухлый, крупнозернистый. Маленькие форточки для белой интеллигенции – иностранные фильмы. Для Кутзее – это ранние ленты Куросавы. Он пересказывает картину "Жить", герой которой, чиновник, узнаёт, что он болен раком. Чиновник в отчаянии хватает за руку секретаршу и кричит: " Я хочу быть таким, как ты!". Писатель задаётся вопросом: "А что бы ответил этот чиновник, если бы его больной отец так цеплялся за его руку?". Советские интеллектуалы примерно в то же время смотрели другой фильм Куросавы – "Расёмон", фасеточную притчу о насилии, и читали в самиздате роман "Раковый корпус". Джон Кутзее рассказывает в своих дневниках историю приезда в ЮАР в 1973 году писателя-диссидента Брайтена Брайтенбаха. С 1960 года Брайтенбах жил в Париже. На родину ему не позволяли вернуться, потому что он женился на расово грязной вьетнамке. Супругам дали въездную визу на месяц, чтобы Брайтенбах смог посетить престарелых родителей. Причём, в течение месяца власти обязались относиться к "так называемой" миссис Брайтенбах как к "временно белой", "почётной белой".
Миссис Брайтенбах оказалась прелестной женщиной. Джон Кутзее замечает в дневнике: "проанализировать зависть, которую испытали белые южноафриканцы к Брайтенбаху, его свободе путешествовать по всему миру и неограниченному доступу к прелестному экзотическому партнёру по сексу". Что-то это напоминает. Я даже не могу сказать, что именно. Но всё это знакомо: писатель-диссидент из Нью-Йорка, читающий по радио автобиографическую книгу о лагере в Мордовии, уловки бюрократов, сделавших исключение именитой французской актрисе из Парижа, мечта об импортной эротике, ну, и жжение в груди, в горле – хроническая, невыносимая, неизлечимая изжога.
