Дело отставного полковника ГРУ Владимира Квачкова и его подельников – одно из самых парадоксальных в нашей новейшей юриспруденции. Речь веду не только о его оправдании и о новом суде. Скорее, о личности и судьбе главного подозреваемого и о том, как он защищался, убедив присяжных в своей невиновности.
Это было нечто совершенно уникальное.
Вспомним два других процесса, отчасти напоминающих дело Квачкова. Суд над подозреваемыми в убийстве Анны Политковской и суд над группой Ульмана. В первом случае присяжные оправдали людей, весьма похожих на организаторов преступления. Во втором случае невиновными были признаны офицеры, не отрицавшие своей вины. Однако никто из них не утверждал, что погибшие были наказаны по справедливости.
Подозреваемые по делу Политковской даже обещали посвятить часть своей жизни поиску настоящих убийц. Капитан Ульман, руководивший расстрелом мирных жителей в Чечне, вину за это преступление возлагал на вышестоящее начальство, чей приказ он якобы не мог не исполнить.
Полковник Квачков вел себя иначе. Со дня ареста и до нынешнего дня он смело заявляет, что покушение на Анатолия Чубайса – это вовсе не преступление. Это, с его точки зрения, подвиг. В известном интервью газете "Завтра" он называл "акцию" на выезде из поселка Жаворонки "одной из форм национально-освободительной войны" против "оккупационной", "инородческой власти". А свое пребывание в СИЗО Квачков описывал словом "плен". Выглядело все это как плюрализм в одной голове – иными словами, шизофрения. Либо как издевательство – над судом, властью, здравым смыслом и жертвой покушения. Хотя на самом деле было хорошо продуманной, изощренной формой самозащиты без оружия.
Полковник в своей камере выстраивал эшелонированную оборону.
Легендарный диверсант отрицал факт личного участия в "национально-освободительной войне" против главы РАО "ЕЭС России". А на тот случай, если бы прокурорам удалось припереть его к стенке в качестве партизана-героя, он собирался поставить присяжных перед непростой дилеммой: готовы ли они покарать воина-освободителя?
Человеку мало сведущему в юриспруденции и в жизни могло показаться, что Квачков успешно топит себя. Если подсудимый так ненавидел Чубайса, при этом являлся профессиональным подрывником, а дома у него, как утверждали следователи, были найдены взрывоопасные улики, то само собой получалось, что он с подельниками и есть преступник. Однако юридическая логика заметно отличается от обычной, и обвинение обязано было предъявлять в суде более веские доказательства, нежели интервью Квачкова газете "Завтра". Не говоря уж о том, что образ Анатолия Борисовича демонизирован у нас до такой степени, что найти в России присяжных, не способных посочувствовать полковнику, оказалось невозможно.
Между тем посадить его очень хотели. Тем более что в нашумевшем интервью Квачков еще много чего наговорил – и про Путина, и про тогдашнего министра обороны Иванова, а в камере неожиданно подружился с Ходорковским. Да и вообще покушение на VIP-чиновника стало чудовищным ударом по нашей вертикальной системе. А последнее, что теряют чиновники в стране с давними террористическими традициями, это чувство самосохранения.
Поэтому Квачков на воле, с точки зрения начальства, до сих пор представляет опасность. Я даже думаю, что "где надо" знают, что он – преступник, но, уважая решение суда, развивать эту мысль не стану. Словом, год спустя после оправдания офицерам Квачкову, Яшину, Найденову и примкнувшему к ним историку Миронову предстоит новый процесс. Под надуманным, прямо скажем, предлогом, будто бы в оправдавшем их суде были зафиксированы процедурные нарушения.
И тут уникальное само по себе дело Квачкова соединяется с вопросами недосягаемой нравственной высоты. Можно ли, нарушая закон, второй раз судить человека, даже если он со своими подельниками очень похож на террориста? Можно ли, чего более всего боятся его адвокаты, судить Квачкова в соответствии с новым контртеррористическим законодательством, то есть без присяжных? Наконец, справедлив ли, с любой точки зрения, будет карательный приговор, вынесенный полковнику Владимиру Квачкову?
Я же говорю: уникальный процесс. Безнаказанность против беззакония. Авторитарный суд против советского партизана. ФСБ против ГРУ. Парадокс на парадоксе.
Это было нечто совершенно уникальное.
Вспомним два других процесса, отчасти напоминающих дело Квачкова. Суд над подозреваемыми в убийстве Анны Политковской и суд над группой Ульмана. В первом случае присяжные оправдали людей, весьма похожих на организаторов преступления. Во втором случае невиновными были признаны офицеры, не отрицавшие своей вины. Однако никто из них не утверждал, что погибшие были наказаны по справедливости.
Подозреваемые по делу Политковской даже обещали посвятить часть своей жизни поиску настоящих убийц. Капитан Ульман, руководивший расстрелом мирных жителей в Чечне, вину за это преступление возлагал на вышестоящее начальство, чей приказ он якобы не мог не исполнить.
Полковник Квачков вел себя иначе. Со дня ареста и до нынешнего дня он смело заявляет, что покушение на Анатолия Чубайса – это вовсе не преступление. Это, с его точки зрения, подвиг. В известном интервью газете "Завтра" он называл "акцию" на выезде из поселка Жаворонки "одной из форм национально-освободительной войны" против "оккупационной", "инородческой власти". А свое пребывание в СИЗО Квачков описывал словом "плен". Выглядело все это как плюрализм в одной голове – иными словами, шизофрения. Либо как издевательство – над судом, властью, здравым смыслом и жертвой покушения. Хотя на самом деле было хорошо продуманной, изощренной формой самозащиты без оружия.
Полковник в своей камере выстраивал эшелонированную оборону.
Легендарный диверсант отрицал факт личного участия в "национально-освободительной войне" против главы РАО "ЕЭС России". А на тот случай, если бы прокурорам удалось припереть его к стенке в качестве партизана-героя, он собирался поставить присяжных перед непростой дилеммой: готовы ли они покарать воина-освободителя?
Человеку мало сведущему в юриспруденции и в жизни могло показаться, что Квачков успешно топит себя. Если подсудимый так ненавидел Чубайса, при этом являлся профессиональным подрывником, а дома у него, как утверждали следователи, были найдены взрывоопасные улики, то само собой получалось, что он с подельниками и есть преступник. Однако юридическая логика заметно отличается от обычной, и обвинение обязано было предъявлять в суде более веские доказательства, нежели интервью Квачкова газете "Завтра". Не говоря уж о том, что образ Анатолия Борисовича демонизирован у нас до такой степени, что найти в России присяжных, не способных посочувствовать полковнику, оказалось невозможно.
Между тем посадить его очень хотели. Тем более что в нашумевшем интервью Квачков еще много чего наговорил – и про Путина, и про тогдашнего министра обороны Иванова, а в камере неожиданно подружился с Ходорковским. Да и вообще покушение на VIP-чиновника стало чудовищным ударом по нашей вертикальной системе. А последнее, что теряют чиновники в стране с давними террористическими традициями, это чувство самосохранения.
Поэтому Квачков на воле, с точки зрения начальства, до сих пор представляет опасность. Я даже думаю, что "где надо" знают, что он – преступник, но, уважая решение суда, развивать эту мысль не стану. Словом, год спустя после оправдания офицерам Квачкову, Яшину, Найденову и примкнувшему к ним историку Миронову предстоит новый процесс. Под надуманным, прямо скажем, предлогом, будто бы в оправдавшем их суде были зафиксированы процедурные нарушения.
И тут уникальное само по себе дело Квачкова соединяется с вопросами недосягаемой нравственной высоты. Можно ли, нарушая закон, второй раз судить человека, даже если он со своими подельниками очень похож на террориста? Можно ли, чего более всего боятся его адвокаты, судить Квачкова в соответствии с новым контртеррористическим законодательством, то есть без присяжных? Наконец, справедлив ли, с любой точки зрения, будет карательный приговор, вынесенный полковнику Владимиру Квачкову?
Я же говорю: уникальный процесс. Безнаказанность против беззакония. Авторитарный суд против советского партизана. ФСБ против ГРУ. Парадокс на парадоксе.
