Марина Тимашева: Этим летом в Москве в очередной раз проходила летняя школа танца “Цех”, в классах которой преподавали как российские, так и зарубежные хореографы. C педагогами Летней школы беседует Тамара Ляленкова.
Тамара Ляленкова: Современная хореография расширила свои возможности почти до бесконечности. Танец, в первую очередь, это движение и, даже, отсутствие такового. Теперь танцор это не просто исполнитель, а личность, телесным способом обдумывающая образ. Поэтому и от зрителя, если таковой имеется, требуется иная мера восприятия - такая, к которой российский зритель еще не привык. Так считает хореограф Олег Сулименко, работающий главным образом в Вене.
Олег Сулименко: Мне кажется, у нас засилье традиции - как театральной традиции, так и балетной классической традиции, поэтому зритель, в основном, не привык анализировать, он привык какие-то сказки, какие-то истории видеть на сцене, ему нравится, когда его уводят от реальности жизни, поскольку здесь, мне кажется, реальность достаточно сложная. Вот как я вижу тенденции в Западной Европе - наоборот, человек не уходит от реальности жизни, он приходит в театр проанализировать, подумать о том мире, в котором он живет. Здесь все-таки, мне кажется, искусство, даже если это экспериментальное развлечение, человека уводит в какие-то другие миры. Традиции в Европе танцевальные достаточно долгие. Здесь, может быть, просто нам еще нужно время и финансовая поддержка, чтобы танцоры могли больше экспериментировать и пробовать разные формы.
Тамара Ляленкова: Я знаю, что вы ставите в Вене, в Австрии. У вас есть сложности?
Олег Сулименко: Нет, сложностей нет.
Тамара Ляленкова: Качество юмора другое?
Олег Сулименко: Там юмор определенный, потому что Австрия достаточно маленькая страна, она была большой империей, сейчас она стала очень маленькой страной, они как бы закомплексованы, и недаром там Фрейд появился. Они любят ковырять свою болячку, ее рассматривать и кайфовать от этого. Поэтому появился, мне кажется, соответствующий юмор у них, и люди там очень закрытые, как правило. То есть, ты здесь идешь по улице и видишь, что на тебя человек смотрит, он, может быть, бандит и тебя сейчас пырнет ножом, но он тебя все равно видит, как человека. Там тебя никто ножом не пырнет, но там тебя не видят как человека, там люди очень закрытые. Иногда думаешь, что лучше - чтобы тебя не пырнули ножом, но тебя не замечают, или, наоборот, все-таки открытая ситуация.
Тамара Ляленкова: Это же относится и к языку. Потому что все-таки тоже есть какая-то разница.
Олег Сулименко: Есть определенная, но я думаю, что сейчас сложно говорить об этой специфике, потому что в Европе сейчас нет уже очень сильного национального явления, так же как в Австрии и Германии, когда там с 30-х годов был выразительный танец, который у нас тоже был в 30-х годах или 20-х. Может быть, сталинский режим его как-то прикрыл и выбрал более массовые соцреалистические действия, но и там тоже в связи с фашистским режимом этот экспрессивный танец куда-то ушел. Потом, в 50-е - 60-е годы он был . Когда я туда приехал в 90-е, там еще было очень много групп, которые достаточно специфические, видно, что с юмором работают, с телом, но сейчас в Австрии ситуация сильно изменилась, поскольку в последнее время там были очень крупные танцевальные институции, которые приглашали очень много художников, хореографов и танцоров из других стран Европы. Поэтому все очень перемешано, наверное. Очень много идей приходит. Я знаю, что в Австрии очень много хореографов, которые не австрийские, которые просто там базируются - очень много французов, очень много немцев. Ситуация там достаточно интересная в смысле реализации своих творческих интересов. Сейчас буду делать проект с 12-ю танцорами интернациональными в Зальцбурге, которые обучаются в профессиональной танцевальной школе
Тамара Ляленкова: Я немного видела, но мне показалось, что есть уже некий, даже в экспериментальном танце, определенный язык, то есть набор техник.
Олег Сулименко: Сложно ответить. Я думаю, что у восточноевропейских танцоров очень большие возможности, как у танцоров, но если говорить в области хореографов, то здесь, может быть, еще достаточно сложно и, конечно, происходит очень сильное копирование, того, что происходит в Западной Европе. И пока своего языка хореографического я не вижу.
Тамара Ляленкова: Это было мнение хореографа Олега Сулименко. Действительно, для переосмысления танца, движения, потребовался новый язык, новые техники. И они появились. Я попросила Татьяну Гордееву, которая формировала программу Летней школы танцев, рассказать об одной из них - технике Мерса Каннингема.
Татьяна Гордеева: Он бывший балетный танцовщик, и он был один из первых, кто преломил всю эту систему балета, как бы в другую сторону посмотрел. Этим он знаменит. Сейчас это уже широко распространено, особенно в учебных заведениях в Европе и в Америке, техника такая базовая, то есть это очень определенный набор движений, построение урока, определенные диалоги, практически имеющие основу такого, может быть, даже балетного урока. Но идеи, конечно, там связаны с гравитацией, с инерцией, с падениями. Все то, что присуще современному танцу, то, что его отделяет от балетного или даже от джаз-танца. Из-за того, что у меня такое сильное балетное прошлое, я этих техник избежала в своем образовании, то есть я сразу переключилась на техники телесного осознавания, потому что это нужно всем, это нужно людям, которые занимаются бальными танцами, характерными танцами - балетными, джазовыми. Это то, что учит понимать и воспринимать тело и себя каким-то образом в пространстве. Например, ляйн техника. Это очень глубокая работа, определенная связь, которую выстраивают между пятками и седалищными костями (основная опора это пятки и седалищные кости) и свободными позвоночником и тазом. Довольно жесткое растяжение происходит. И очень, очень медленно происходит, то есть, зачастую, за полтора часа - четыре упражнения могут происходить в очень медленном темпе.
Тамара Ляленкова: Это все очень интересно, это все имеет отношение к человеческому телу, но какое отношение это имеет к танцу?
Татьяна Гордеева: Из этого рождается движение, хореография.
Тамара Ляленкова: Таня, насколько я понимаю, у вас классическое образование. Трудно было как-то себя перестраивать?
Татьяна Гордеева: Наверное, десять лет ушло на то, чтобы от меня уже ничего не осталось. Иначе невозможно было. Это - чистый лист бумаги. Балетные танцовщики не могут танцевать в современной хореографии, у них другой опыт работы с телом, какие-то другие принципы. Этим принципам нельзя переучить, нужно только с чистого листа вытроить все заново. То есть с чем работают очень часто вот эти все подходы и практики современного танца - они моторику изменяют. У нас есть определенные привычки, что мы именно так поднимаем руку, и если говорят: нет, ты так не поднимай, ты здесь вот подожми, туда опусти, - то человек поджимает, опускает, у него куча всего искривилось, он как-то поднял руку, но все остальное уже провалилось. А научить поднять руку так, чтобы ничего другое не поднималось, в результате, оказывается очень сложно. Очень сложно это все сконцентрировать, какие-то вещи найти, какую-то свободу, и научиться к ней прислушиваться, ее понимать, осознавать. Почему большая разница между балетом? Балет - это результат: вышел, махнул, взлетел, все зааплодировали - блеск! Наше дело - в процессе, мы настолько устремлены в этот процесс, что результат уже не имеет смысла. Это гигантский плюс для нас, потому что в этом свобода и в этом, собственно, и есть успех.
Тамара Ляленкова: Яна Гордеева девять лет работала солисткой в театре балета Государственного Кремлевского Дворца. Теперь она преподает, выступает с независимыми работами во Франции, Англии, Германии, Америке и иногда в России.
