Владимир Тольц: Тема культа личности Сталина вот уже более полувека постоянно присутствует в советском и постсоветском интеллектуальном контексте и, так или иначе, не раз возникала и будет возникать в наших передачах. Помимо прочего, итогом этого многолетнего обсасывания и пережевывания ее является осознание исследователями, что мало кто "в народе" понимает, что такое "культ личности" и откуда взялось само это словосочетание. А кроме того, многолетняя мультипликация версий каким был Сталин, так сказать, "на самом деле", отнюдь не делает историческую фотокарточку этой личности более резкой.
И вот еще что: "о Сталине мудром, родном и любимом" (так о нем некогда пели) существует огромное количество воспоминаний. И здесь мы сталкиваемся с извечной проблемой: насколько можно верить мемуаристам? Есть тут и универсальный ответ: "все мемуаристы врут", - но резкости в наши "фотокарточки" вождя он не добавляет. Необходим более тонкий и конкретный инструментальный подход. И в этой связи, давайте поговорим сегодня о той категории мемуарных текстов, которые обычно исследователи отбрасывают, - о мемуарах заведомо недостоверных.
Ольга Эдельман: Воспоминания о великом вожде целенаправленно собирали. Особенно на местах, например, при музеях Сталина – в Вологде, в селе Курейка Туруханского края, там, где он жил в ссылке. В Закавказье, разумеется.
Вот два фрагмента из рассказов, записанных в городе Ачинске. Там Сталин пробыл совсем недолго – с конца 1916 года по Февральскую революцию. С Ачинским музеем случился смешной казус: его сначала открыли не в том доме. Просто позабыли, перепутали, где Сталин жил.
Владимир Тольц: Что неудивительно. Ведь ачинцы, как и жители Курейки, Вологды, знали какого-то ссыльного грузина, одного из череды многочисленных ссыльных, там побывавших. Особенного внимания на него тогда никто не обращал. Кто ж знал тогда, что этот чернявый тип окажется впоследствии "отцом народов", вождем, генералиссимусом и так далее?
"В 1917 году моей муж зашел в магазин купца Бронштейна [...] и купил там ботинки. Вышел на улицу и ругается, потому что ботинки оказались малы, а продавцы их не меняют. Здесь за дверями его встретил, как рассказывал муж, политссыльный и повел его обратно в магазин. Ботинки обменяли. Позднее муж узнал у Шатырской, что это был Сталин".
Ольга Эдельман: Эту историю записал директор музея Сталина в Ачинске в 1946 году. Думаю, никакого отношения к Сталину она не имеет. Просто человек сочинил задним числом. Вот еще одно воспоминание, тоже из Ачинска.
"У Шатырских я видела Сталина. Он сидел на стуле. Кума Устинья, когда вышел Сталин, мне говорит: "Кума, знаешь кто это?" - "Нет", - говорю. - "Это, - говорит, - Сталин, помощник Ленина". - "Что же ты, - говорю, - раньше не сказала? Я хотя бы рассмотрела его". С тех пор мне не довелось его видеть".
Владимир Тольц: Ну, ясно, в конце 1916 года в небольшом сибирском городке никто и не слыхивал ни о Ленине, ни о его помощнике Сталине. Это, конечно же, позднейший домысел.
Ольга Эдельман: Надо еще иметь в виду, что фоном этим воспоминаниям был поток писем "как я видел великого Сталина", написанных всевозможными рядовыми участниками торжественных собраний и заседаний, сидевшими в зале и млевшими от того, что они лицезрели вождя. Я подчеркиваю: это становилось предметом "воспоминаний".
Владимир Тольц: Что само по себе любопытное явление. В прозвучавших воспоминаниях ачинских старожилов заметно желание каким-то образом приобщить себя к великому человеку, даже если на самом деле его не видел автор и не помнит. Но не то же ли самое наблюдаем мы теперь – во множащихся мемуарах о Сахарове, Солженицыне, о встречах с Ельциным и тому подобное? Это извечное.
Ольга Эдельман: Встречались мне и случаи, когда рассказ сибирских старожилов о Сталине - это совершенно фольклорное повествование, нечто вроде сказов о Ленине, записанных Бажовым, автором собрания уральских сказок "Малахитовая шкатулка". Когда Сталин полностью превращается в сказочного героя, богатыря и мудреца с оттенком ведовства, и ничего общего с реальным историческим персонажем не имеет.
Владимир Тольц: А как насчет воспоминаний в стиле реализма?
Ольга Эдельман: Они есть, и не так уж мало. Часто культ личности сказывался только в том, что Сталин становился предметом мемуаров. И какая-нибудь пожилая жительница Вологды описывала, как подрабатывала, нося ему, ссыльному, молоко и моя полы. Ну, и рассказчик старался его описывать с положительной, как ему казалось, стороны, кое-что преувеличивая. Например, усиливая кинематографический драматизм противостояния Сталина царским жандармам.
Владимир Тольц: Кстати, о жандармах. Это же тоже – знакомые, Сталина. И, между прочим, мемуары одного из них существуют. Но этот человек был мелкой сошкой, такой мелкой, что мог при советской власти, в годы, так сказать, политического террора, гордиться своей причастностью к вождю: он его сторожил в Курейке. Это бывший полицейский стражник, который в крохотном станке Курейка был приставлен персонально к ссыльному Джугашвили. Других представителей власти вообще и полиции в частности в Курейке и вовсе не было.
Ольга Эдельман: Этот стражник – Михаил Александрович Мерзляков – к Джугашвили относился хорошо и дружески, нарушая все правила, отпускал его на долгие охоты и рыбалки, прикрывал его отлучки в соседние села к ссыльным товарищам.
Владимир Тольц: Давайте еще, Оля, расскажем, что местные партийные власти запросили о Мерзлякове самого Сталина. И он ответил запиской, что не знает, чем занимался Мерзляков при советской власти, но он, Сталин, ничего плохого о бывшем своем охраннике сказать не может.
Ольга Эдельман: А вспоминал Мерзляков разные бытовые подробности, больше всего – как охотились и рыбачили.
"Из воспоминаний Мерзлякова:
"Я ходил на охоту за дичью, узнал все озера и острова. [...] Однажды мне захотелось убить лебедя, это было весной, как раз в ту пору, когда Енисей заливал левый берег верст на 25 и больше, в некоторых местах видны были только вершины высоких деревьев. Вот я решил ехать на ветке, которую называют "душегубкой", к лебяжьему озеру. [...] Озера все слились в одно, и получилось море. [...] Наконец увидел громадный круг [...] окруженный мелким кустарником, настолько густым, что сквозь ветви трудно видеть, что делается на озере. Я подплыл очень близко и с трудом увидел – на другой стороне у кустов что-то белеет. Я решил, что это лебедь. Началась моя охота. Выбрал удобное место и прямо с ветки выстрелил, мой лебедь заковырялся на воде, и я поспешил к нему, через густую чащу подъехал к моей жертве. И к моему удивлению вижу тонущего зайца вместо лебедя. Положил я зайца в ветку, он еще жив, я ему нанес ранение в заднюю ногу. [...] Окончилась моя охота, и я отправился домой. Оказалось, я ездил очень долго. Мое семейство и курейские жители, в том числе и Иосиф Виссарионович, меня разыскивали. [...] Беру зайца в руки [...] и пошел по направлению к дому. [...] Мой заяц ревет как ребенок. [...] Пришел в квартиру, меня встретил народ, в числе их был и Иосиф Виссарионович и меня просил, чтобы я этого зайца отпустил – не на волю, а оставил бы его в помещении, узнать, сколько принесет щенков, так как это была матка и в положении. Живет моя зайчиха в помещении, ест хлеб, молоко. Иосиф навещал каждый день, перевязывал раненую ногу. Через две недели пропала зайчиха, так и не разрешилась".
Ольга Эдельман: Думаю, это вполне правдивая история – почему бы и нет? Меня она поразила парностью к другой известной истории про зайцев. Помните, Крупская писала, как в Минусинской ссылке Ленин также вот пошел охотиться в половодье (на том же, кстати, Енисее) и настрелял зайцев, спасавшихся на островке, и был весьма доволен. Дикая история, причем Крупская не видела в ней ничего компрометирующего.
Владимир Тольц: Ну да, с одной стороны, в случае Сталина доброе отношение к животным – можно сказать, "типовая слабость" многих тиранов и диктаторов, демонстрирующих свое нечеловеческое отношение к роду человеческому (вспомните хотя бы овчарку Блонди и и хозяина-рейхсканцлера). А с другой стороны, выходит, что Сталин не в пример добрее Ленина по отношению к зайчикам...
Ольга Эдельман: Лапку перевязывал.
Владимир Тольц: Однако, Оля, мы начали с вами говорить о воспоминаниях недостоверных, а вы приводите историю про зайцев, которую считаете правдивой. Вас что, увлекла именно эта параллель с ленинским жизнеописанием?
Ольга Эдельман: Да. И мне кажется, тут есть еще вот какой предмет для разговора. Помимо того, что бывают воспоминания правдивые и не очень, есть же еще следующий уровень: взаимодействие текстов между собой, осознанное и неосознанное. В каких-то случаях можно заподозрить, что мемуаристы лепили такой образ Сталина, который они уже в кино видели. Здесь, что касается зайцев, я уверена, что Мерзляков мемуаров Крупской не читал.
Владимир Тольц: Ну, их мог читать, кстати, записывавший рассказ Мерзлякова сотрудник музея в Курейке.
Ольга Эдельман: Мог, но мне трудно вообразить, чтобы он сознательно допустил такую опасную параллель между двумя вождями. Скорее, это доказательство того, что или не читал, или не увязал никак.
Владимир Тольц: Итак, вы говорите о том, как действительность в сознании рассказчика трансформируется в легенду, и как уже дальше, в головах читателей, тексты вступают в сложную игру. В нашей московской студии гость – профессор РГГУ, доктор филологии Олег Лекманов. И я прошу его сейчас прокомментировать эти образчики воспоминаний о вожде.
Олег Лекманов: Я бы хотел сказать две вещи, пожалуй. Во-первых, такой слой воспоминаний, недостоверных, существует практически о любом известном человеке. И когда этот человек становится звездой, когда он приобретает известность, то земляки или люди, находившиеся рядом, с ссылке, как вот в этом случае, - они немедленно вылезают со своими воспоминаниями и начинают рассказывать, причем часто совершенно несознательно выдвигая этого человека на передний план. Ну, очень много таких воспоминаний существует про маленького Есенина, который и стихи писал лучше всех, и на коньках катался лучше всех по льду, и частушки сочинял, которые все Константиново пело потом. Разумеется, этого ничего не было, скорее всего. Но это эффект, мне кажется, очень понятный: вот "наш" стал – и мы начинаем про него вспоминать. Это первое.
А второе, пожалуй, что бы я хотел сказать, что в случае со Сталиным и с воспоминаниями про Сталина, - и здесь, мне кажется, отличие от Ленина большое, - что историческая ситуация сама сложилась так, что этим воспоминаниям было довольно легко появиться. Кто был Ленин до 1917 года – более-менее известно. Были люди, которые его хорошо наблюдали, он публиковал свои статьи в разных газетах, и так далее. И вообще, Ленин был известным человеком до революции. Что делал до начала 20-х годов Сталин, кем он был, и вообще, кто этот человек, который стоит скромно сбоку, не очень было понятно. И поэтому у него, у его окружения была возможность, (уникальная, на самом деле) самим формировать тот корпус воспоминаний, тот корпус сведений о себе, который потом составил основу краткого курса ВКП(б). Известно, что Сталин сам внимательнейшим образом эту книгу читал, редактировал.
Вот те тексты, которые мы сегодня… они курьезны; ясно, что они не могли попасть никаким образом вот в этот корпус, но, на самом деле, этого было очень много. И это был тот материал, это была та руда, из которой потом составлялся миф, достаточно широко тиражировавшийся.
Ольга Эдельман: Читаем воспоминания о "великом Сталине", насчет достоверности которых мы не сомневаемся: они совершенно недостоверны.
"Письмо Гомона Георгия Николаевича Сталину, из Батуми, апрель 1940 года.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
В этот торжественный день, когда трудящиеся нашей великой социалистической родины отмечают шестидесятилетие со дня Вашего рождения, я шлю своему любимому вождю и учителю, отцу и другу всех трудящихся свой пламенный большевистский привет. (...) При этом я посылаю Вам свое повествование о Вас. Полагаю, что Вы, прочтя его, вспомните те факты, которые я описываю в прилагаемом при сем историческом документе. Ввиду этого я осмелился написать Вам, прося Вашего согласия поместить в печати, а именно: "Батумский Рабочий", "Сабчота Аджара", "Заря Востока" и "Правда".
Дорогой товарищ Сталин, я обращаюсь к Вам с великой просьбой. Не имея культурного угла, прошу Вас, если это возможно будет, предоставить мне маленькую усадьбу где-либо в Грузинской ССР с тем, дабы поселившись там, я имел бы возможность применить свои знания и усердие и быть активным стахановцем в организации птицеводческой фермы и колхозной пасеки".
Владимир Тольц: Смотрите, тут новый жанр: воспоминания, написанные с материально-корыстной целью.
Ольга Эдельман: Но какие воспоминания! Автор, этот самый Георгий Гомон, называет их "исторический документ" и рассказывает, что служил он ревизором поездов Закавказской железной дороги. Якобы 7 октября 1912 г. он приехал в Батуми с товарищем, тоже ревизором Джорбенадзе (все фамилии в тексте аккуратно названы), который просил "ознакомить его с достопримечательностями города Батуми". Они погуляли, потом пошли в столовую…
"В это время из-за перегородки вышел в залу молодой человек с привлекательным лицом. Подняв голову, и сбросив со лба черный локон волос, он взглянул на нас и быстро скрылся обратно за перегородку. Когда же вошел хозяин за перегородку, дабы подать меню, то этот молодой человек обратился к хозяину с тревогой, сказав ему: "Кто они такие, боюсь, чтобы меня не узнали"…"
Ольга Эдельман: Гомон решил развеять его опасения и спросил хозяина, кто это. Хозяин сказал, что молодой человек скрывается от полиции. Гомон заявил, что они сами революционеры и позвал молодого человека вместе пообедать.
"Хозяин, конечно, не замедлил передать ему нашу просьбу, и к нам вышел молодой человек с привлекательным лицом, который отрекомендовался нам, назвав свою фамилию, имя, отчество: Джугашвили Иосиф Виссарионович. Это был наш великий Сталин".
Ольга Эдельман: Я сразу хочу сделать ремарку. В октябре 1912 года Сталин в Закавказье не бывал. В сентябре он бежал из Нарымской ссылки и работал в Москве, Петербурге, ездил за границу к Ленину.
Владимир Тольц: Ну и, конечно, совершенно немыслимо, чтобы осторожный и опытный конспиратор так вот представился в столовой случайным знакомым. А дальнейшее, изложенное Гомоном, исключительно увлекательно. Давайте вернемся к тексту.
Ольга Эдельман: Дней через десять Гомон приехал снова с товарищем в Батуми и на углу улиц "усмотрел двух стоящих приставов, Ковалева и Каненберга, а также несколько человек городовых"…
"Подойдя к ним, я поздоровался с ними и при этом осведомился у них, о чем они советуются между собой. По всей вероятности, вы предполагаете пойти поужинать в ресторан. На этот вопрос мне пристав Каненберг ответил: "Какой там ужин, когда мы сейчас собираемся на облаву в местечко Ферие для поимки революционеров и ждем прихода жандармского полковника Юлинец и сотни казаков, чтобы совместно прибыть к 2 часам в местечко Ферие. Меня это сообщение очень заинтересовало, и я спросил его, кто именно из революционеров там скрывается. Он мне откровенно пересчитал, кто именно там находится: Сосо Джугашвили, Жордания Ной, Чхеидзе Карло, Рамишвили Исидор, Церетели, Гегечкори, Канделаки и многие другие, при этом добавил, что "захватив их всех, мы их расстреляем, дабы с ними больше не возиться". Пока я с ним беседовал, у меня родилась мысль как можно скорей дать знать товарищу Сталину о грозящей ему смертельной опасности".
Ольга Эдельман: Гомон "любезно попрощался с ними", пошел к сестре, оставил у нее свои вещи, вернулся на вокзал, разбудил спавшего товарища, они взяли фаэтон "у некого Купарадзе Виссариона" и помчались в Ферие. Но где там искать Джугашвили? Гомон вспомнил, что там живет Сильвестр Ломджария, разбудил его и спросил, где Сосо, тот указал…
"Нас обоих впустили в помещение и я прошел мимо находившихся там меньшевистских лидеров, а именно: Жордания, Чхеидзе Карло, Рамишвили Исидор, Гегечкори, Канделаки и другие, и подошел к товарищу Сталину. В этот решительный момент товарищ Сталин уже был в постели и сидя беседовал с меньшевиками.
Когда товарищ Сталин окончил беседу, то я, поздоровавшись с ним, сказал: "Здравствуйте Иосиф Виссарионович. Позвольте Вам сказать, что я прибыл уведомить Вас, что из уст самой полицейской власти мне стало известно, что она намерена совместно с жандармской властью и сотней казаков сейчас прибыть сюда и захватить врасплох всех находящихся здесь революционеров и расстрелять. Ввиду такого серьезного положения я убедительно прошу Вас оставить сие убежище и последовать за нами. У ворот стоит фаэтон, который доставит нас в более безопасное место. Товарищ Сталин спокойно выслушал мое сообщение и в то же время попросил меня немного повременить, чтобы окончить беседу, что я исполнил.
Товарищ Сталин стал вновь беседовать с меньшевистскими лидерами. В своей беседе товарищ Сталин спокойно и непоколебимо разоблачал руководителей меньшевиков, вскрывая их оппортунизм и предательство рабочего класса. Меньшевистские лидеры выдвигали свои меньшевистские тезисы и каждый раз по окончании речи товарища Сталина ругались и бесились. Стоя перед товарищем Сталиным, я достал из кармана часы и стал наблюдать за временем, дабы не попасть в руки царским кровопийцам. Товарищ Сталин сделал короткую паузу, и я воспользовался этим моментом, еще раз напомнил, что осталось мало времени, и мы можем все попасть в руки полиции. На это товарищ Сталин мне ответил: "Сейчас докончу, несколько слов и я к вашим услугам".
Когда же я беседовал с товарищем Сталиным, в это мгновение подошел ко мне тов. Рамишвили Исидор и, схватив меня за рукав, отдернул в свою сторону и гневно спросил меня: "Кто ты такой, что ты не даешь этому человеку свободно говорить!" Мне желательно было вывести из этого убежища товарища Сталина, но чтобы ускорить окончание совещания, я сообщил товарищу Рамишвили Исидору, что сейчас должны прибыть сюда жандармы, полиция и казаки, дабы всех присутствующих здесь захватить врасплох и расстрелять. Услышав такое сообщение, товарищ Рамишвили Исидор мгновенно бросился к своим товарищам-меньшевикам и рассказал им мое уведомление. Вдруг поднялась невообразимая суматоха. Меньшевистские лидеры стали быстро собирать свои вещи, чтобы скорей скрыться от захвата полиции.
Тем временем товарищ Сталин доканчивал свою речь, и я слышал его последние слова: "Если вы не принимаете моих предложений, то я прошу вас с сегодняшнего дня не считать меня своим товарищем". Меньшевистские лидеры ретировались с быстротой молнии. Тогда товарищ Сталин встал с постели и быстро оделся, а потом уже принялся укладывать свою постель, перевязал ее веревкой".
Ольга Эдельман: Они взяли постель и "маленький желтоватого цвета чемодан" Сталина и уехали на фаэтоне…
"В пути мы нагнали бегущих опрометью меньшевистских лидеров. Увидя нас, они все стали кричать: "Товарищ Сосо! Остановись, остановись!". Быстро они подбежали к фаэтону и стали просить товарища Сталина: "Товарищ Сосо, возьми нас с собой". "Спаси нас". Товарищ Сталин коротко им ответил: "Я сказал вам, что я больше не товарищ вам". Но они все-таки стали настаивать, чтобы их взяли с собой".
Ольга Эдельман: Однако их не взяли.
Владимир Тольц: Думаю, наши слушатели не очень нуждаются в пояснении, что все описанное Гомоном – совершеннейшая фантастика. Чтобы оценить по достоинству некоторые детали, видимо, нужно хорошо знать грузинский фольклор и этикет. Например, то, что Сталин разговаривает с лидерами меньшевиков, именно сидя в постели. Но это все детали. А главное, что Гомон отправил этот текст Сталину с пожеланием опубликовать его во всех ведущих местных и центральных газетах и еще и дачку просил за особые заслуги. То есть исходил из того, что Сталин эту историю "вспомнит", так сказать, и наградит героя. И такую трансформацию сознания, готовность не только самому поверить в собственную выдумку, но и Сталина вовлечь в эту фантазию, я хотел бы сейчас обсудить с нашим гостем Олегом Лекмановым.
Олег Лекманов: Ну, мы уже об этом говорили, что заражаемость людей фантазиями, тем, что они сами выдумывали… То есть я вполне допускаю, что в основе этой истории есть какое-то крохотное, маленькое зерно правды. Ну, наверное, Гомон видел Сталина когда-то. Дальше он начинает выдумывать для себя, возможно, для семьи, он начинает рассказывать историю. А потом дальше это как снежный ком начинает разворачиваться, обрастая все новыми и новыми подробностями, и вот он уже идет ва-банк и посылает уже самому Сталину эту историю, наверное, веря в нее. Я думаю, что, может быть, каждый из нас что-то подобное… Я вполне допускаю, что, отослав это письмо, Гомон мог покрыться холодным потом, медленно приходя в себя, думая, что за это ему будет, если Сталин, не дай бог, вдруг… Вот мы это очень часто не учитываем, когда изучаем эпоху. Степень загипнотизированности людей, желание людей поверить, что все было так, а не иначе, была очень сильной.
Ольга Эдельман: Мы наблюдаем здесь индивидуальные особенности рассказчиков или в их утопическом мышлении можно проследить связь с фольклором, а стало быть, с его региональными и национальными какими-то особенностями?
Олег Лекманов: Я не знаю, на самом деле. Я думаю, что, наверное, в каких-то случаях мы можем связывать это с фольклором. С другой стороны, встает вопрос: а что такое фольклор в это время? Как создаются фольклорные тексты этого времени? Ведь, на самом деле, по всей стране были сказители, так называемые народные поэты, типы Джамбула и Сулеймана Стальского, и так далее, которые как бы создавали вот этот самый новый фольклор. Известно, например, что для отрывных календарей был специальный человек, который сидел и писал эти народные мудрости, потом они туда вставлялись. Постоянно был вот этот круговорот этого псевдофольклора и фольклора. Сборники пословиц, которые начинались с далевских пословиц, а кончались советскими пословицами, уже где был Сталин. Ситуация, мне кажется, была настолько запутанной, что ответить на этот вопрос однозначно совершенно невозможно.
Владимир Тольц: Подводя итог нашей беседе, скажу то, о чем уже шла речь. Вот такие вот фантазийные "мемуары", такие фантастические тексты – это, на мой взгляд, интереснейший источник, помогающий многое понять и в складывании феномена культа личности Сталина, и в восприятии этой личности, мифологизированной в массовом сознании. А к культу мы еще будем возвращаться в наших передачах.
Вы слушали "Документы прошлого". В передаче участвовал профессор РГГУ Олег Лекманов. Звучали документы РГАСПИ.
