Дмитрий Волчек: На прошлой неделе писатель Владимир Сорокин встречался с читателями в Праге, Братиславе и Жилине. Эту поездку, приуроченную к выходу переводов романа “День опричника” на чешский и словацкий языки, организовал славист Томаш Гланц.
Посетил Владимир Сорокин и пражскую штаб-квартиру Радио Свобода. Впервые писатель был у нас в гостях ровно 20 лет назад. Осенью 1989-го года он побывал в студиях радиостанции Свобода, тогда располагавшейся в Мюнхене.
С Владимиром Сорокиным мы говорили о его впечатлениях от встреч с читателями и обсуждали последние новости из Москвы.
Владимир, я могу только позавидовать чешским и словацким читателям вашего романа, потому что сейчас, когда кончается десятилетие, возникает ощущение, что “День опричника” - главная книга этого десятилетия, в том смысле, что она точнее всего описывает российскую реальность нулевых годов. Но я думаю, что чешским и словацким читателям довольно сложно будет понять эту книгу, хотя бы потому, что реалии наших миров, которые когда-то, 15-20 лет назад, были очень близки, сейчас радикально расходятся. И я думаю, что это непонимание того, что происходит в России, и эта тревога как-то проявились в вопросах, которые читатели задавали вам на этих встречах.
Дмитрий Волчек: Тогда спрошу о вашем понимании этого десятилетия. Понятно, что это веха условная, но есть ли у вас ощущение, что какая-то эпоха заканчивается сейчас, есть это чувство конца чего-то?
Владимир Сорокин: У меня как раз нет такого чувства. Может быть, у меня чувство, что она только начинается. Если сравнить с 90-ми, когда Россия, как такая громадная льдина, треснула, сдвинулась с места и медленно поплыла в сторону Европы, то сейчас ощущение, что мы поплыли назад и еще дальше. То есть я не чувствую конец этого дрейфа, скорее, наоборот, что он только начался.
Дмитрий Волчек: Для вас это десятилетие было временем двух больших проектов. Это «ледяная» трилогия и дилогия об опричнике. Второй проект завершен? Комяга умер, или вы думаете, что он может ожить еще каким-то образом?
Владимир Сорокин: У меня он уже точно не оживет, проект этот завершен, и про опричника я больше писать не буду. Я пишу новую книгу, которая будет, наверное, закончена под Новый год, и это книга, будем говорить, о метафизике места, в котором мы живем, наверное, об этом, но она совсем другая, чем “Опричник”.
Дмитрий Волчек: И есть еще кинематографический проект, которым занимается Александр Зельдович.
Владимир Сорокин: Да, он практически закончил уже фильм “Мишень”, к сценарию которого я приложил руку. Я надеюсь, что в следующем году мы его увидим, мне этого очень хочется, тем более что фильм делался долго, два года, и получился весьма достойный продукт. Во-первых, это фильм о проблеме вечной молодости, о границах человеческих желаний и, во-вторых, о том, что человек это существо во времени, и его невозможно оторвать ни от временного контекста, ни от естественной скорости течения этого времени. Это такая красивая трагедия. Действие происходит в недалеком будущем.
Дмитрий Волчек: Вы теперь пишете публицистические тексты для портала snob.ru. Это новый какой-то опыт. Увлекательный?
Владимир Сорокин: Да, новый опыт. Я попробовал впервые, я веду там некий блог и рассуждаю о том, что меня беспокоит. Мне интересно это делать и мне кажется, что и читателям тоже. Во всяком случае, у нас там возникают дискуссии и я доволен.
Дмитрий Волчек: Тогда спрошу, что вас беспокоит в последние дни, что занимает больше всего. Я догадываюсь: например, история, которая в какой-то степени повторяет ваш опыт 10-летней давности - когда-то “Идущие вместе” бросали ваши книги в унитаз, сейчас такие же люди стоят возле дома Александра Подрабинека. Думаю, вы следите за этими историями.
Владимир Сорокин: Ну да, это такая дурная бесконечность повторяется. Я думаю, что у него несколько пожестче все происходит, хотя ко мне тоже ломились в дверь под видом рабочих и показывали листок, где был заказ на установку на окна тюремных решеток. Это все омерзительно и лишний раз говорит о той атмосфере, которая сейчас в нашей стране и в Москве. Это все дурно пахнет, пахнет прошлым, совком и отчасти феодализмом, конечно, попахивает.
Дмитрий Волчек: Об этом вы пишете на портале «Сноб» в связи с письмом против вашего товарища Виктора Ерофеева.
Владимир Сорокин: Я теряюсь, как это назвать, когда филологи, коллеги Виктора по факультету, который он закончил, требуют расправы над ним за книгу “Энциклопедия русской души”. Мне кажется, что это замечательная книга, она продолжает традицию Розанова, она показывает все изломы, изгибы и все темные места загадочной русской души. Это такое нелицеприятное объяснение в любви к русской душе у Виктора, и надо быть идиотом, чтобы разглядеть в этом русофобию. Для какого-то отставного прапорщика это простительно, но для профессоров с филологическим образованием это непростительно, они себя навеки замарали, я считаю.
Дмитрий Волчек: Писатели на этой неделе встречались с главным персонажем этой эпохи - уходящей, или, как вы говорите, только начинающейся. У одних были любопытные вопросы, у других были вопросы по поводу дач в Переделкино или падения тиражей толстых журналов. У вас есть какие-то вопросы к власти?
Владимир Сорокин: К этой власти, в общем, нет, потому что мне все ясно с ней и ясен вектор ее развития и движения. И у меня одно лишь желание: держаться от нее подальше. А вопросов нет.
Дмитрий Волчек: Разговор продолжит литературовед Томаш Гланц. Я попросил его рассказать об отклике на произведения Сорокина в Чехии и Словакии.
Дмитрий Волчек: О чем спрашивают чаще всего?
Томаш Гланц: К сожалению, (Владимир, наверное, к этому привык, для меня это является разочарованием), вопросы достаточно стереотипные, они касаются всегда того же круга тем: насколько то, что описывается в романе “День опричника”, автор считает реальным сценарием для близкого будущего, что он думает об отношениях России с Китаем, и так далее, и тому подобное, как он смотрит на сегодняшнюю власть. Это естественно, нельзя людей презирать за то, что они ставят вопросы о том, что им интересно. Но, конечно, жаль, что мало вопросов касается того, в чем все-таки Сорокин сильнее, чем в политологии, а именно - литературы. Но такие вопросы были, в Чехии все-таки есть прослойка читателей, которые следят за тем, что в современной литературе происходит, но они могут строить некоторые связи с прошлым, с русским модернизмом, с неофициальной литературой, с классической литературой. Но таких вопросов меньшинство; люди, в основном, интересуются бытом и политикой.
Владимир Сорокин: Я бы добавил, вот у нас была презентация “Дня опричника” в Славянской библиотеке, и я очень доволен вечером. Это было очень бурно, эмоционально и я лишний раз убедился, что славянская душа все-таки несколько другая, чем, например, немецкая. И дискуссия была очень живой, и я думаю, что дело даже не в банальных вопросах, а в желании людей что-то понять и открывать какие-то новые литературные пространства. Вот это желание я остро почувствовал вчера. Это один из лучших моих вечеров был, я очень доволен.
Дмитрий Волчек: На вечере, о котором говорил Владимир Сорокин, побывала корреспондент Свободы Нелли Павласкова. Вот ее впечатления:
Нелли Павласкова: Интересно, что хотя Сорокин выглядит как не очень контактный человек, его взаимопонимание с чешской публикой было мгновенным. На встречу пришли чешские издатели, переводчики русской литературы, университетские русисты, литературоведы, бывший посол в России Добровский (он по образованию русист), пришел, конечно, и переводчик романа “День опричника” Либор Дворжак. Были там и десятка два живущих здесь молодых россиян - вероятно, студентов. Одна русская дама обрушилась на Сорокина со злыми упреками: “Зачем вы толкаете людей на то, чтобы они были еще хуже, почему не помогаете им быть лучше?!”. Сорокин моментально понял, из какой стаи эта критикесса, и смиренно ответил ей, что литература не призвана воспитывать человека. На встречу с Сорокиным приехал чешский поэт Иван Ироус по прозвищу Магор (Безумец) - самый яркий представитель чешского андеграунда и бывший политический заключенный. Его присутствие весьма оживило встречу, хотя бы потому, что он все время пытался общаться с Сорокиным по-русски, даже наизусть прочитал ему внутренний монолог Печорина и упорно называл при этом Лермонтова “Юрием Михайловичем”. Чешский актер Боживой Навратил прочитал начальные страницы “Дня опричника” в чешском переводе. Это было весьма театральное чтение - с завываниями и зловещим быстрым шепотом. Потом тот же отрывок прочитал Сорокин - спокойно, как бы отстраненно, без нажима - и зал был окончательно им покорен.
Дмитрий Волчек: О вечере в Славянской библиотеке в Праге рассказывала Нелли Павласкова. А мы продолжаем разговор с Владимиром Сорокиным и Томашем Гланцем. Мы говорили о переменах, которые произошли в России в первом десятилетии 21-го века, и я спросил Владимира Сорокина, что, на его взгляд, произошло за эти годы в русской литературе.
Владимир Сорокин: Я лишь могу сказать, что написаны достаточно интересные книги, появилось несколько хороших писателей. Я думаю, что хороших и не должно быть много. Вот появились Елизаров и Прилепин, это уже хорошо. Если говорить о тенденциях, то мне кажется, что в этом десятилетии литература стала больше пользовать другие жанры и языки, то есть она стала более пластичной. Она пускает в себя кино, театр, медийные языки, и этот процесс нарастет в хорошей литературе, небанальной литературе. Мне кажется, что вообще русская литература становится здоровее, она очищается от рутины, которой в ней много накопилось за 20-й век. Собственно, поэтому отвалились целые поколения советских писателей, которые были на слуху у всех, они ушли в небытие, остались в том времени, и мало кто выплыл и выжил. И мне кажется, что это абсолютно здоровый процесс, хороших писателей не должно быть много. Надеюсь, что что-то появится еще в ближайшее время.
Дмитрий Волчек: В этом процессе нет какой-то раздражающей тенденции? Потому что я, скажем, ее вижу, когда какие-то очень важные для меня и для восприятия русской литературы тексты Серебряного века не находят издателей, не находят читателей, остаются незамеченными. Дневники Кузмина, допустим, дневники Пришвина - вещь другого ряда, но невероятно важная для русской литературы, они издаются тиражом 500 экземпляров и погибают на складе. Есть ли для вас какие-то раздражающие тенденции в процессе вот этого размежевания, не выплескивается ли с водой и младенец?
Владимир Сорокин: Меня больше раздражали все-таки в этом смысле 90-е годы, когда тиражи трэш-литературы были запредельные. А сейчас ситуация более нормальная, и та элитарная литература, о которой вы говорите, она доступна. И мой приятель, кстати, купил дневники Кузмина. Это в пределах досягаемости, это не завалено ничем, как мне кажется. А я бы отметил более здоровую тенденцию. Сейчас, когда с нашим телевидением все ясно, любопытно, что многие молодые люди не смотрят телевизор, а много читают, и читают, кстати, и книги Серебряного века. И тиражи серьезной прозы они растут, и это обнадеживает. Вообще вот этот вал трэша, мне кажется, во многом сходит на нет.
Дмитрий Волчек: Томаш, на ваш сторонний взгляд, что произошло в этом десятилетии в русской литературе?
Томаш Гланц: На мой взгляд, русская литература действительно стала каким-то очень многообразным, но компактным полем. В 90-е годы речь шла о том, останется ли самиздатская литература неким андеграундом или, наоборот, станет новым каноном и займет место бывшего социалистического реализма. Постоянно обсуждалось, будет ли вообще существовать читатель серьезной литературы, не уничтожит ли беллетристику отечественный детектив. То есть было очень много абсолютно непохожих друг на друга понятий литературы. Все время обсуждалось, что с литературой русской эмиграции, что она вообще означает для современного процесса, как происходит ее ретроспективное включение в процесс. Это все для меня (может быть, в отличие от писателя Владимира Сорокина), было очень увлекательно, и меня это не раздражало, поскольку для меня, как филолога, это был какой-то рай на земле, это было очень увлекательно, в жизни филолога такая эра может произойти один раз, и это большое счастье. Немногим поколениям выпало такое огромное счастье наблюдать такой приключенческий процесс. Но все-таки, как любитель русской литературы, не только как филолог, я очень рад, что эта эпоха закончилась, что эти экзистенциальные для литературы вопросы сегодня гораздо менее актуальны, и что можно больше внимания уделять просто текстам и течениям. Я, конечно, знаю лишь небольшой фрагмент современной литературной продукции, но из того, что мне известно, получается, что по-прежнему с точки зрения как бы Центральной и Западной Европы, литературный процесс в России невероятно интенсивный, многообразный, живой и увлекательный.
