Владимир Тольц: В Москве в рамках 17 международной конференции «Некрополь-2009», на которой помимо прочего было устроено дефиле исторических траурных костюмов, мусульманских и христианских, прошла необычная научная конференция «Смерть и смертные люди». В ней приняли участие не только представители академической науки, независимые исследователи, сотрудники похоронных организаций и крематориев, но и писатели и журналисты. Об этой конференции рассказывает Тамара Ляленкова.
Тамара Ляленкова: Наличие так называемых вечных ценностей позволяет человеку укрепиться, укорениться во времени. Отеческие могилы - привязка не только к месту, но и к роду, идущему от Адама. Благодаря погребальной культуре люди получают знания о прошлом, потому что отношение к смерти отражает отношение к жизни. Правда, в современном мире об этом предпочитают не думать. Рассказывает философ, писатель Сергей Роганов.
Сергей Роганов: В современном мире тема смерти трансформировалась в осмысление вообще, что такое смертный человек, конечный. Почему вообще человек не умирает, заметьте, а почему человек стареет. Вот это радикальный сдвиг в цивилизованной культуре по отношению к смерти. Человек боится стареть, он не хочет даже думать о смерти, он не хочет сталкиваться ни с какими знаками смерти, ни с какими символами действительной смерти, которая может иметь к нему отношение, все это вытесняется. Но антиэйджинговая индустрия, борьба с любыми признаками старения, постиндустриальное бессмертие человека. Если до войны вожди, фюреры стремились увековечить себя, стремились к бессмертию, вы знаете работы сталинских лабораторий по достижению бессмертия. Кстати, из одной такой лаборатории, созданной молодым Владимиром Неговским, родился институт реаниматологии, родилась реаниматология как наука. В 61 году она была признана во всем мире как целая отрасль медицины. Именно благодаря академику Неговскому, который, кстати, умер совсем недавно, и появились такие понятия, как кома, коллапс, клиническая смерть, биологическая смерть. Благодаря им стало возможным появление критерия в той же, кстати, Америке в 68 году, критерия смерть мозга. А благодаря вот этому критерию стала возможна большая трансплантология.
Здесь вообще есть изумительный вопрос, который обсуждается, дебатируется самым жестоким образом во всем мире на протяжении 40-45 лет и который совершенно неизвестен в России. В настоящее время наука, я имею в виду медицину, биологию, по поводу смерти говорят следующим образом, что сейчас настолько размыты параметры, когда можно поставить точку и сказать: все, человек мертв. Сейчас даже говорят о смерти, как о синдроме. То есть синдром такой кластер всевозможных признаков. Так вот наиболее радиальные ученые, я предупреждаю - это не суеверие, говорят о том, что смерть – это точка, поставленная произвольно на линии жизни руками технологий. То есть сейчас мы поставили точку, а может быть через год, через два появится технология, которая эту точку, этот конец могла бы преобразовать, и человек мог бы просуществовать, он не исчез бы бесповоротно.
Дело в том, что в течение тысячелетий главным критерием смерти для всех была остановка дыхания, остановка сердцебиения. Мы все смотрим детективы и знаем, как полицейский сразу пульс, дышит, не дышит. Благодаря работам Неговского, благодаря науке, технологиям биомедицинским, критерием смерти человека стала гибель мозга. В результате аварии, это такая запредельная кома. Но самое интересное, что если в традиционном смысле, который мы определяем как биологическая смерть, перед нами труп, то в случае констатации смерти мозга перед нами тело, которое дышит, сердце бьется, температура как у живого организма. И это называется смерть мозга. Эти два критерия равноценны в мировой практике сейчас. Это я назвал только критерий смерть мозга. А дальше возникает потрясающая проблема. Например, если мы говорим смерть мозга, значит критерием смерти человека впервые за всю историю развития культуры и человечества становится не критерий телесный, а смерть сознания. То, что в нашей христианской, постхристианской культуре смерть сознания это смерть человека - это в принципе невозможно.
Тамара Ляленкова:Был критерий не телесности, а духа. Потому что дух и дыхание, они связаны в традиционной культуре.
Сергей Роганов: Если вы откроете философию, особенно 20 века, которая открыла, собственно говоря, культурному сообществу Европы проблемы человека перед лицом смерти, я имею в виду Фрейд, Хайдеггер, экзистенционалисты, вообще сознание для философа бессмертно. Вообще самые главные борцы за бессмертие - это все философы. Такие работы, как Филипп Арьес, «Человек перед лицом смерти», Жак Берида, Бодрияр, они все появляются в европейской культуре, они появляются параллельно с появлением критерия смерть мозга, смерть сознания, с дебатами врачей. Никто из этих философов даже не упоминает об этой проблематике. Правда, медицина и наука отвечают тем же, они на дух не переваривают философов, и биоэтики вообще говорят в Америке, что смерть - это чисто биологическое научное определение, философии с их стряпней делать нечего. Это просто параллельные миры.
И вот что самое парадоксальное: мы не знаем, как с нашими стариками говорить о смерти. Когда, скажем, 80-85-летний человек, моя бабушка покойная говорила: на кладбище хорошо, соловьи поют. Наша реакция: о, да ладно, мы твое столетие будем отмечать, ты засобиралась. А у стариков работа белье и платье для похорон, тапочки, у них все отложено. Мы не знаем, стоит говорить или не стоит, мы не знаем, как говорить, не говоря о том, что погребальная культура, современная погребальная культура, она напрочь отсутствует.
Тамара Ляленкова:Тему траурного ритуала продолжит президент музея мировой погребальной культуры Сергей Якушин.
Сергей Якушин: Простой пример: Пугачева приходит на похороны своего любимого композитора в рыжих распущенных волосах, без шляпы, без платка, в высоченных сапогах выше колен, в короткой юбке, без перчаток и в кожаной куртке. Все перечисленные атрибуты одежды немыслимы, невозможны по протоколу 19 века и 18, и 17 века. Как вы знаете, аналогично можно сказать про другие похороны. Например, любимая всеми вами и мною Тамара Синявская, похороны Муслима Магомаева, она сидела без головного убора, у нее был не соответствующая обувь, у нее не было перчаток и у нее не было носового платка, она вытирала рукой пальцем слезы. Единственный пример, который достоин похвалы - это пример похорон нашего первого президента Бориса Ельцина, когда воцерквленная семья, Наина Ельцина пришла вместе со своими дочерьми, одетые в черное строго, у них были носовые платки, у них были маленькие сумочки для носовых платков. Но ошибку, которую они совершили, мы увидели в храме Христа Спасителя, когда они сидели в храме в черном одеянии, головы были покрыты черными платками. Но в храме совершалось отпевание, а если отпевание, значит мужчины должны быть в белых рубашках, а головы женщин должны быть покрыты белыми платками или шарфами.
Основополагающим элементом в символике похоронной одежды, безусловно, является цвет. В мире существуют два похоронных цвета – белый и черный. Белый – буддисты, это три миллиарда населения на земле, черный - весь остальной мир. В Европе всегда было два цвета одновременно, черный цвет - это основополагающий цвет траура и белый цвет – это цвет женского одеяния или мужского костюма сюртука в случае похорон ребенка или незамужней девицы.
Откуда к нам пришел черный цвет в Россию? Это случилось более трех веков назад и фактически родоначальником похоронной униформы стал наш первый император Петр Первый. Из Голландии он привез черное облачение для своих собственных похорон. Он издал указ о своих собственных похоронах. Это первый документ, который регламентировал одежду на похоронах. Он приказал всем одеться в черное в день его похорон и носить траур до тех пор, пока не будет погребено его тело. Этот документ вызвал катастрофу протестов, особенно со стороны священнослужителей, потому что похороны совпадали с праздниками православной церкви и по законам православной церкви они должны быть одеты в свой цвет. Десятки километров черной ткани, бязи, крепа были привезены в Россию, все парадные, все подъезды были задрапированы в черный цвет, окна были закрыты черным цветом, и все люди, все живущие в Петербурге должны были одеты быть в черное. Вот такое шествие Петр Первый описал, по каким улицам его провезти, и приказал звонить в колокола, как только похоронная процессия приближалась к очередному храму. В этот день гремели колокола в Петербурге, когда хоронили Петра - это было запоминающееся театральное зрелище. Оно произвело такое колоссальное впечатление на простой народ и на элиту общества, что естественным способом черный цвет перешел в цвет обычного одеяния в день похорон.
Более того, этот указ Петра сказался на нарядах во время похорон у простого населения, у простого люда. Как вы знаете, в деревнях не было никогда в России траурной одежды, но у них были праздничные одежды, которые было принято одевать на похороны. И поскольку люди никогда не знали, когда придет смерть, то они в своем праздничном одеянии закладывали несколько цветов, и всегда в праздничном одеянии присутствовал черный цвет, черная полоска, либо кайма, либо просто лента. И одевали они эту ленту со времен Петра Великого. Они добавляли в эти платья черную ленту на всякий случай. Но эти случаи случались часто, была чума, была холера, были войны, служили в армии по 28 лет. Сегодня у нас статистика: 7-8 раз в течение жизни человек хоронит близкого человека. Для этих 7-8 раз мы обязаны в своем гардеробе иметь черное одеяние.
Но в то время были такие моменты, когда женщина находилась в трауре по 25 лет подряд, не имела возможности снять траурное одеяние. И когда ей удавалось месяц, она знала, что отец на смертном одре, в этот месяц она пошивала шикарное платье, самое модное по парижским меркам, когда умирал отец, она бежала в красильню, повсюду в России были красильни, где красили любую ткань в черный цвет, для этого использовалась шелуха грецкого ореха. Поскольку это было шикарное бальное платье, оно превращалось в черное, но не менее шикарное платье. И соответственно, возникал протокол. Самый пик, жесткий пик протокола – это, конечно, переходный период 18-19 век. В середине 19 века общество было вынуждено протестовать против траурного цвета, против траурной символики, потому что траур был в каждой семье, люди не могли ходить в гости друг к другу, люди не могли играть в карты, люди не могли петь, танцевать. Траур сковывал людей. И тогда стали послабление: вместо гагата, который не блестел, стали использовать агат блестящий, полированный, стеклярус стали разрешать носить, веера, одевать перья на шляпах. Словом, траурная одежда во второй половине 19 века превратилась в некий модный тренд. И как свидетельствуют источники, модельеры этому были очень рады. Потому что именно траурная одежда стала платформой предъявления всего нового, что модельеры могли предложить обществу. Это парадокс, но это так.
Потому что человек в трауре, как мы знаем, имеет право находиться три месяца, в психологическом трауре. Шесть месяцев - это пограничное состояние. Если после шести месяцев с человеком происходит то же самое, что в первые дни похорон, то, безусловно, ему нужно обратиться к психотерапевту. Так утверждают современные психологи. И модельеры 19 века это тоже хорошо понимали, они говорили: но он же в трауре, он может себе позволить что-то. И получилось так, что именно траурная одежда стала выбрасывать в общество все новые тренды.
Тамара Ляленкова: Наличие так называемых вечных ценностей позволяет человеку укрепиться, укорениться во времени. Отеческие могилы - привязка не только к месту, но и к роду, идущему от Адама. Благодаря погребальной культуре люди получают знания о прошлом, потому что отношение к смерти отражает отношение к жизни. Правда, в современном мире об этом предпочитают не думать. Рассказывает философ, писатель Сергей Роганов.
Сергей Роганов: В современном мире тема смерти трансформировалась в осмысление вообще, что такое смертный человек, конечный. Почему вообще человек не умирает, заметьте, а почему человек стареет. Вот это радикальный сдвиг в цивилизованной культуре по отношению к смерти. Человек боится стареть, он не хочет даже думать о смерти, он не хочет сталкиваться ни с какими знаками смерти, ни с какими символами действительной смерти, которая может иметь к нему отношение, все это вытесняется. Но антиэйджинговая индустрия, борьба с любыми признаками старения, постиндустриальное бессмертие человека. Если до войны вожди, фюреры стремились увековечить себя, стремились к бессмертию, вы знаете работы сталинских лабораторий по достижению бессмертия. Кстати, из одной такой лаборатории, созданной молодым Владимиром Неговским, родился институт реаниматологии, родилась реаниматология как наука. В 61 году она была признана во всем мире как целая отрасль медицины. Именно благодаря академику Неговскому, который, кстати, умер совсем недавно, и появились такие понятия, как кома, коллапс, клиническая смерть, биологическая смерть. Благодаря им стало возможным появление критерия в той же, кстати, Америке в 68 году, критерия смерть мозга. А благодаря вот этому критерию стала возможна большая трансплантология.
Здесь вообще есть изумительный вопрос, который обсуждается, дебатируется самым жестоким образом во всем мире на протяжении 40-45 лет и который совершенно неизвестен в России. В настоящее время наука, я имею в виду медицину, биологию, по поводу смерти говорят следующим образом, что сейчас настолько размыты параметры, когда можно поставить точку и сказать: все, человек мертв. Сейчас даже говорят о смерти, как о синдроме. То есть синдром такой кластер всевозможных признаков. Так вот наиболее радиальные ученые, я предупреждаю - это не суеверие, говорят о том, что смерть – это точка, поставленная произвольно на линии жизни руками технологий. То есть сейчас мы поставили точку, а может быть через год, через два появится технология, которая эту точку, этот конец могла бы преобразовать, и человек мог бы просуществовать, он не исчез бы бесповоротно.
Дело в том, что в течение тысячелетий главным критерием смерти для всех была остановка дыхания, остановка сердцебиения. Мы все смотрим детективы и знаем, как полицейский сразу пульс, дышит, не дышит. Благодаря работам Неговского, благодаря науке, технологиям биомедицинским, критерием смерти человека стала гибель мозга. В результате аварии, это такая запредельная кома. Но самое интересное, что если в традиционном смысле, который мы определяем как биологическая смерть, перед нами труп, то в случае констатации смерти мозга перед нами тело, которое дышит, сердце бьется, температура как у живого организма. И это называется смерть мозга. Эти два критерия равноценны в мировой практике сейчас. Это я назвал только критерий смерть мозга. А дальше возникает потрясающая проблема. Например, если мы говорим смерть мозга, значит критерием смерти человека впервые за всю историю развития культуры и человечества становится не критерий телесный, а смерть сознания. То, что в нашей христианской, постхристианской культуре смерть сознания это смерть человека - это в принципе невозможно.
Тамара Ляленкова:Был критерий не телесности, а духа. Потому что дух и дыхание, они связаны в традиционной культуре.
Сергей Роганов: Если вы откроете философию, особенно 20 века, которая открыла, собственно говоря, культурному сообществу Европы проблемы человека перед лицом смерти, я имею в виду Фрейд, Хайдеггер, экзистенционалисты, вообще сознание для философа бессмертно. Вообще самые главные борцы за бессмертие - это все философы. Такие работы, как Филипп Арьес, «Человек перед лицом смерти», Жак Берида, Бодрияр, они все появляются в европейской культуре, они появляются параллельно с появлением критерия смерть мозга, смерть сознания, с дебатами врачей. Никто из этих философов даже не упоминает об этой проблематике. Правда, медицина и наука отвечают тем же, они на дух не переваривают философов, и биоэтики вообще говорят в Америке, что смерть - это чисто биологическое научное определение, философии с их стряпней делать нечего. Это просто параллельные миры.
И вот что самое парадоксальное: мы не знаем, как с нашими стариками говорить о смерти. Когда, скажем, 80-85-летний человек, моя бабушка покойная говорила: на кладбище хорошо, соловьи поют. Наша реакция: о, да ладно, мы твое столетие будем отмечать, ты засобиралась. А у стариков работа белье и платье для похорон, тапочки, у них все отложено. Мы не знаем, стоит говорить или не стоит, мы не знаем, как говорить, не говоря о том, что погребальная культура, современная погребальная культура, она напрочь отсутствует.
Тамара Ляленкова:Тему траурного ритуала продолжит президент музея мировой погребальной культуры Сергей Якушин.
Сергей Якушин: Простой пример: Пугачева приходит на похороны своего любимого композитора в рыжих распущенных волосах, без шляпы, без платка, в высоченных сапогах выше колен, в короткой юбке, без перчаток и в кожаной куртке. Все перечисленные атрибуты одежды немыслимы, невозможны по протоколу 19 века и 18, и 17 века. Как вы знаете, аналогично можно сказать про другие похороны. Например, любимая всеми вами и мною Тамара Синявская, похороны Муслима Магомаева, она сидела без головного убора, у нее был не соответствующая обувь, у нее не было перчаток и у нее не было носового платка, она вытирала рукой пальцем слезы. Единственный пример, который достоин похвалы - это пример похорон нашего первого президента Бориса Ельцина, когда воцерквленная семья, Наина Ельцина пришла вместе со своими дочерьми, одетые в черное строго, у них были носовые платки, у них были маленькие сумочки для носовых платков. Но ошибку, которую они совершили, мы увидели в храме Христа Спасителя, когда они сидели в храме в черном одеянии, головы были покрыты черными платками. Но в храме совершалось отпевание, а если отпевание, значит мужчины должны быть в белых рубашках, а головы женщин должны быть покрыты белыми платками или шарфами.
Основополагающим элементом в символике похоронной одежды, безусловно, является цвет. В мире существуют два похоронных цвета – белый и черный. Белый – буддисты, это три миллиарда населения на земле, черный - весь остальной мир. В Европе всегда было два цвета одновременно, черный цвет - это основополагающий цвет траура и белый цвет – это цвет женского одеяния или мужского костюма сюртука в случае похорон ребенка или незамужней девицы.
Откуда к нам пришел черный цвет в Россию? Это случилось более трех веков назад и фактически родоначальником похоронной униформы стал наш первый император Петр Первый. Из Голландии он привез черное облачение для своих собственных похорон. Он издал указ о своих собственных похоронах. Это первый документ, который регламентировал одежду на похоронах. Он приказал всем одеться в черное в день его похорон и носить траур до тех пор, пока не будет погребено его тело. Этот документ вызвал катастрофу протестов, особенно со стороны священнослужителей, потому что похороны совпадали с праздниками православной церкви и по законам православной церкви они должны быть одеты в свой цвет. Десятки километров черной ткани, бязи, крепа были привезены в Россию, все парадные, все подъезды были задрапированы в черный цвет, окна были закрыты черным цветом, и все люди, все живущие в Петербурге должны были одеты быть в черное. Вот такое шествие Петр Первый описал, по каким улицам его провезти, и приказал звонить в колокола, как только похоронная процессия приближалась к очередному храму. В этот день гремели колокола в Петербурге, когда хоронили Петра - это было запоминающееся театральное зрелище. Оно произвело такое колоссальное впечатление на простой народ и на элиту общества, что естественным способом черный цвет перешел в цвет обычного одеяния в день похорон.
Более того, этот указ Петра сказался на нарядах во время похорон у простого населения, у простого люда. Как вы знаете, в деревнях не было никогда в России траурной одежды, но у них были праздничные одежды, которые было принято одевать на похороны. И поскольку люди никогда не знали, когда придет смерть, то они в своем праздничном одеянии закладывали несколько цветов, и всегда в праздничном одеянии присутствовал черный цвет, черная полоска, либо кайма, либо просто лента. И одевали они эту ленту со времен Петра Великого. Они добавляли в эти платья черную ленту на всякий случай. Но эти случаи случались часто, была чума, была холера, были войны, служили в армии по 28 лет. Сегодня у нас статистика: 7-8 раз в течение жизни человек хоронит близкого человека. Для этих 7-8 раз мы обязаны в своем гардеробе иметь черное одеяние.
Но в то время были такие моменты, когда женщина находилась в трауре по 25 лет подряд, не имела возможности снять траурное одеяние. И когда ей удавалось месяц, она знала, что отец на смертном одре, в этот месяц она пошивала шикарное платье, самое модное по парижским меркам, когда умирал отец, она бежала в красильню, повсюду в России были красильни, где красили любую ткань в черный цвет, для этого использовалась шелуха грецкого ореха. Поскольку это было шикарное бальное платье, оно превращалось в черное, но не менее шикарное платье. И соответственно, возникал протокол. Самый пик, жесткий пик протокола – это, конечно, переходный период 18-19 век. В середине 19 века общество было вынуждено протестовать против траурного цвета, против траурной символики, потому что траур был в каждой семье, люди не могли ходить в гости друг к другу, люди не могли играть в карты, люди не могли петь, танцевать. Траур сковывал людей. И тогда стали послабление: вместо гагата, который не блестел, стали использовать агат блестящий, полированный, стеклярус стали разрешать носить, веера, одевать перья на шляпах. Словом, траурная одежда во второй половине 19 века превратилась в некий модный тренд. И как свидетельствуют источники, модельеры этому были очень рады. Потому что именно траурная одежда стала платформой предъявления всего нового, что модельеры могли предложить обществу. Это парадокс, но это так.
Потому что человек в трауре, как мы знаем, имеет право находиться три месяца, в психологическом трауре. Шесть месяцев - это пограничное состояние. Если после шести месяцев с человеком происходит то же самое, что в первые дни похорон, то, безусловно, ему нужно обратиться к психотерапевту. Так утверждают современные психологи. И модельеры 19 века это тоже хорошо понимали, они говорили: но он же в трауре, он может себе позволить что-то. И получилось так, что именно траурная одежда стала выбрасывать в общество все новые тренды.
