Владимир Тольц: В последнее время неожиданную остроту приобрела тема "Сталин и метро". А мы, как у нас заведено, черпая материалы из архивов, можем и в эту столь обсуждаемую теперь тему привнести нечто новое.
Ольге Эдельман: В одной из передач мы уже упоминали воспоминания о Сталине, которые писали люди, повидавшие вождя хотя бы однажды издали. Так вот, среди коллекции таких воспоминаний в бывшем Центральном Партийном архиве при Институте Маркса-Энгельса-Ленина, - теперь это Российский государственный архив социально-политической истории, - среди собранных там рассказов о великом Сталине мне попались и два текста, связанные с метро.
Владимир Тольц: И ладно бы это были мемуары больших начальников Метростроя – как они проектировали станции, как Сталин давал указания. Нет, допущенные к государственным делам высокого уровня советские начальники отлично знали заповедь "Не болтай!" А вот простые люди в простоте своей и от искренней любви к вождю создавали очень занятные произведения. Конечно, это не о Сталине, это, так сказать, рассказы о культе Сталина, созданные наивными иной раз обожателями вождя.
Ольга Эдельман: К сожалению, мы даже толком не знаем ничего про рассказчиков. Только то, что ясно из самого текста. Первый из рассказов принадлежит кассиру станции метро "Дзержинская".
Владимир Тольц: Для тех, кто успел забыть, давайте напомним – сейчас эта станция называется "Лубянка". Хотя изредка и раздаются голоса родителей славного прошлого, требующие вернуть станции историческое название.
Ольга Эдельман: Фамилия кассира-рассказчицы была Захарова, имя не указано, только инициал - А. Тут еще важно отметить, что оба рассказа были, по-видимому, обработаны тогда же профессиональными журналистами. На это указывает скромная помета, что рассказ Захаровой записал некто М. Фельдман. Ну, и стиль очень характерный для тогдашней журналистики или средней руки литературных поделок.
"В вагоне метро.
Как всегда в половине первого ночи я возвращалась после работы домой. Поезд метрополитена остановился на станции "Комсомольская". Было это 27 апреля 1938 года.
Только вышла я из вагона, смотрю - впереди меня на платформе стоят товарищи Ворошилов и Каганович. И тут же слышу вокруг меня голоса пассажиров: "Сталин", а затем крики "ура!" и аплодисменты.
Мы увидели Сталина. Он шел вместе с Молотовым.
Вот открылись двери поезда, стоявшего на противоположной стороне платформы, и близко около меня прошли в вагон товарищи Сталин, Молотов и Ворошилов. Они сели на скамейку против входа. Войти в вагон я не решилась. От сильного волнения у меня навернулись слезы. Я подняла руки, приветствуя великого вождя.
И вдруг товарищ Сталин приглашает меня войти в вагон. Он зовет меня!
Вошла. Остановилась у входа. Товарищ Сталин ласково посмотрел на меня, подал руку. Товарищ Ворошилов уступил мне место, и я села рядом с Иосифом Виссарионовичем.
Иосиф Виссарионович спросил, как меня зовут, где работаю. Я рассказала, что работаю на метрополитене кассиром станции "Дзержинская".
- А почему же вы стразу не вошли в вагон? - спросил товарищ Сталин.
- Не решилась, - призналась я.
Услышав, что я работаю на "Дзержинской", товарищ Сталин стал меня расспрашивать о работе станции, уменьшился ли поток пассажиров после пуска второй очереди метро. (...)
Мы ехали к Сокольникам. Иосиф Виссарионович попросил, чтобы я называла ему все станции и улицы, прилегающие к ним".
Ольга Эдельман: Знаете, я вот задумалась над последней фразой: просил называть улицы, прилегающие к станциям.
Владимир Тольц: Ну, не только в том дело, что метро новое - глава государства, понятное дело, не пользуется в повседневности метрополитеном, ни новым, ни хоть бы и старым. И привычки ориентироваться, как обычный горожанин, у него нет.
Ольга Эдельман: Я задумалась о том, что сейчас у меня, например, в голове план Москвы определяется схемой метро. Главные ориентиры – это станции. И уже сложно себе представить, как не только жилось в Москве без метро, но и как она без метро мыслилась.
"Вот и станция "Сокольники". Все вышли на платформу, чтобы подождать, пока поезд сделает оборот через тупик.
Товарищ Сталин достал папиросу, смял пустую коробку и стал искать глазами урну. Поблизости ее не оказалось. Кто-то сказал, что можно бросить на пол, так как все равно скоро будет уборка.
Товарищ Сталин недовольно поморщился, положил смятую коробку в карман.
Когда Иосиф Виссарионович чиркнул спичкой, я спохватилась:
- Иосиф Виссарионович!
Товарищ Сталин отозвался:
- Я!
- Иосиф Виссарионович, у нас в метро курить не разрешается.
- Разве? - спросил Сталин.
Я ответила:
- Об этом есть постановление Моссовета.
Товарищ Сталин спрятал папиросу и спички в карман и стал расспрашивать, не нарушается ли это постановление пассажирами, где курят работники станций - отведено ли для этого специальное помещение".
Владимир Тольц: Ну, не умилительно ли: Сталин отказывается бросать мусор мимо урны, а принципиальная кассирша метро запрещает ему курить. И он не курит. Сценка, достойная стать отдельным рекламным роликом в кампании против курения в общественных местах.
"Подошел поезд, и мы поехали к центру. По дороге товарищ Сталин расспрашивал, как живется мне, как работается, учусь ли. Я рассказала, что мой отец колхозник, была я раньше домашней работницей, а в 1936 году поступила на метро уборщицей. Здесь меня выдвинули сначала контролером, затем кассиром, а потом училась на курсах дежурных по станции.
- Вот молодец! - воскликнул товарищ Сталин. - Смотрите, как наши девушки растут. За два года уборщица стала кассиром и даже курсы дежурных по станции закончила!
Когда Иосиф Виссарионович осматривал "Площадь Революции", он спросил, нравится ли мне эта станция и что говорят о ней пассажиры. Эту станцию товарищ Сталин осматривал дольше других. Отсюда все поехали на "Курскую"…"
Владимир Тольц: О станции "Площадь Революции" у нас еще будет разговор попозже.
Ольга Эдельман: А смотрите, как они едут. От "Комсомольской" до "Сокольников", там поворотный круг, и оттуда попадают и на "Площадь Революции", и на "Курскую".
Владимир Тольц: Сейчас это разные линии, а тогда? Напомните, Оля, вы же наверняка посмотрели на старые схемы метро.
Ольга Эдельман: Тогда тоже были разные. Первая очередь метро шла от "Сокольников" до "Парка Культуры" с ответвлением от "Охотного ряда" (тогда именно "Охотный ряд", "Проспектом Маркса" эта станция стала позже, в 1962 году) до "Смоленской". В марте 1937 года введен в действие участок второй очереди от "Смоленской" до "Киевской", а в марте 1938-го, то есть совсем незадолго до описываемых событий, - участок от станции "Улица Коминтерна" (сейчас это "Александровский сад") до "Курской", и, соответственно, было организовано движение поездов по двум линиям - Сокольнической и Арбатско-Покровской.
Владимир Тольц: То есть неудивительно, что Сталин пошел кататься в метро - он смотрел новые станции, пущенные за месяц до того. Интересно, конечно, но по рассказу кассирши Захаровой неясно, ехали ли Сталин, Ворошилов и Молотов на специальном поезде, который провез их по обеим линиям, или они, осматривая станции, прошли, как обычные пассажиры, по переходу.
"Когда нас подняли эскалаторы наверх, товарищ Сталин спросил меня:
- Как же вы домой пойдете? Ведь уже так поздно?
- Иосиф Виссарионович, я теперь под собой ног не буду чувствовать! - воскликнула я. - Счастливей меня никого нет на метро! Видеть вас так близко! Мне даже не верится.
- Ну что вы, - сказал товарищ Сталин, - я ведь такой же человек, как и все.
Иосиф Виссарионович предложил, чтобы меня отвезли домой на машине. Он пожал мне руку и сказал:
- Ну, поезжайте. Счастливо!
В эту ночь я не спала. До утра рассказывала дома об этой замечательной встрече".
Владимир Тольц: Наш собеседник сегодня – сотрудник Берлинского института Макса Планка Ян Плампер, с которым мы говорим по телефону.
Ян, вот вы – автор книги про феномен культа Сталина, которая, кстати, скоро выйдет на русском языке. Вот давайте сейчас ненадолго отвлечемся от метро и поговорим вот о чем. Кассир Захарова, тогда молодая девушка, судя по тексту, переживала встречу со Сталиным интимно и вместе с тем приподнято до высшего регистра, как приобщение к великому человеку. Одновременно в рассказе подчеркнута простота Сталина, девушка говорит с ним как бы на равных, села с ним рядом в вагоне. Сам Сталин заявляет: "Я такой же человек, как и все". Получается, он описан как богочеловек - необыкновенный и простой разом. Такое отношение к вождю ведь не было свойственно одному только культу Сталина, то же самое, я думаю, можно сказать и о любом другом окруженном культом диктаторе, не так ли? И вот еще. В восторженном отношении девушки к Сталину есть элемент влюбленности, а это уже из сферы, граничащей с недозволенным, не декларируемым прямо, если угодно, ведь официальный советский дискурс, извините за этот ученый жаргон, эротику не приветствовал. Вопрос: сколь заметную роль, на ваш взгляд, в существовании культа Сталина играла невысказанная влюбленность в него идейных советских женщин? Вообще, исследована ли эротическая компонента в сталинском культе?
Ян Плампер: Она исследована, но она играла намного меньшую роль, чем, скажем, в культе Гитлера. Там эта эротика была намного более заметна. В культе Сталина ее меньше. Более того, здесь мы имеем дело именно с женщиной, это важно, потому что расстояние между вождем, как бы объектом, и человеком, который его любит, должно быть как можно длиннее. То есть лучше всего, чтобы это была бы кассирша еще из какой-нибудь среднеазиатской республики, тогда это было бы еще более типично для того времени. Это расстояние должно быть длинным для того, чтобы его преодолеть, чтобы скромность вождя стала еще более заметна. Истоки этой скромности несколько иные, я бы сказал, чем… они не присущи любому культу, они типичны для эры массовой политики. И главный толчок для этой эры была, конечно, Первая мировая война. И после нее, в принципе, все культы – и Бенито Муссолини, и Адольфа Гитлера, и Франко, и других – они представляли вождя в виде человека из масс, но выше масс, то есть человека как мы, но не как мы. Это типично для этого времени.
Ольга Эдельман: В конце апреля 1938 года Сталин осматривал новые станции московского метро.
Второй наш рассказчик – инженер метростроя Жуков, его имени в архивном деле также не сохранилось, только инициал – В. И помета, что рассказ его записал в 1940 году некто С. Зархий.
Владимир Тольц: Это другой журналист или литературный обработчик рассказа инженера, не тот, что записывал рассказ Захаровой. Мы обещали вернуться к станции "Площадь Революции", - ну, вот, слушайте…
"Конец апреля 1938 года. Станция метро "Площадь Революции" уже сдана в эксплуатацию, но отделочные работы еще не закончены.
Само историческое название площади, на которую выходит станция, вдохновило архитектора Душкина создать такое оформление центрального зала, которое в художественных образах раскрывало бы героику революционной борьбы. 80 фигур, исполненных скульптором Манизером, украсили арки центрального зала. Нам, строителям, очень нравилась особенность внутренней архитектуры станции, ее тематическая направленность. Но нашу радость омрачали рассуждения некоторые архитекторов, которые скептически утверждали, будто задача оформления станции разрешена неправильно. Общеизвестно, говорили они, что скульптура должна дополнять архитектуру, а у нас, мол, наоборот, статуи загромождают станцию".
Владимир Тольц: Вот сложно судить, действительно ли инженера Жукова так волновали споры архитекторов или этот мотив привнесен журналистом, причем в характерном для тех лет ключе: от язвительной критики "некоторых архитекторов" с их "скептическими утверждениями" до гибельных для этих скептиков оргвыводов было ведь рукой подать.
"Временно на станции были установлены гипсовые фигуры, и по ночам, когда прекращалось движение поездов, я со своей сменой рабочих производили замену этих фигур постоянными бронзовыми скульптурами. Зал станции был затемнен, и лишь в том углу, где мы работали, было светло. Однажды, часа в два ночи, когда мы заканчивали установку фигуры матери с ребенком, неожиданно прибыл поезд. Поворачиваюсь и глазам своим не верю.
Из вагона выходит товарищ Сталин в фуражке, шинели, в сапогах. За ним - товарищи Молотов, Ворошилов, Каганович, Андреев, Микоян, Буденный...
Я растерялся от неожиданности и не знаю, что делать. А товарищ Сталин спокойной, уверенной походкой проходит в зал.
Придя в себя, я приказываю монтеру:
- Дайте полный свет!
И вот полумрак сменился ярким электрическим сиянием. Блики света заиграли на полированном желтом и сером мраморе стен. Засверкала, переливаясь золотом, латунная оправа люстр, и их блеск смешался со множеством лучей, преломлявшихся в хрустальном стекле.
Из-под картуша с металлическим изображением пышных колосьев забили яркие снопы света. В центре колосьев зажглись огнями золотые серп и молот на розовом камне орлеца. А фонтаны лучей из незримого источника восходят вверх по своду все выше и дальше, восходят и рассеиваются в бесконечной дали.
Вот заискрились арки из красного мрамора шроша, и ожили бронзовые фигуры на черных монументальных пьедесталах.
И лишь тогда я, как будто впервые, увидел все великолепие центрального зала. Смотрю на товарища Сталина, и кажется мне, что наша станция ему понравилась...
Иосиф Виссарионович направляется к эскалатору и оттуда начинает осмотр скульптур. …Иосиф Вссарионович отходит на несколько шагов, вглядывается в образы борцов за советскую власть и говорит:
- Замечательно! Как живые..."
Ольга Эдельман: Я пыталась вспомнить, где же там картуш с колосьями, серпом и молотом на розовом орлеце. Сейчас этого нет на "Площади Революции". Первоначально станция имела только один выход наверх – тот что сейчас общий выход с "Театральной". А выход во втором торце, ведущий в Богоявленский переулок, был построен в 1947 году. На его месте, вероятно, и была описанная Жуковым декоративная композиция.
Владимир Тольц: Рассказ Жукова интересен подчеркнутой своей визуальной выразительностью. Он описывает картину, сцену, рассказ очень, так сказать, кинематографичен. Тем более что Жуков так внимателен к световым эффектам.
Ольга Эдельман: Как будто, правда, описывает нарочно выставленный театральный (или кинематографический) свет, а не зажженные лампы в метро. Кстати, станция-то на самом деле довольно сумеречно смотрится, из-за темных облицовки и статуй, и там нет этих потоков света.
Владимир Тольц: Ну, что ж, давайте разберем текст. Сначала Жуков с рабочими находятся в темном зале, с одним освещенным участком. Появляется Сталин, Жуков командует электрику дать полный свет. На станции, вы правы, висят люстры-тарелки, причем из матового стекла. Там нечему сверкать и переливаться.
Ольга Эдельман: А Жуков пишет про хрустальное стекло, в котором переливалось множество лучей. Блики на полированных стенах, сверкающая латунная оправа люстр - там тонкие гладкие ободы, и латунь, на самом деле, не самая блестящая вещь на свете. Бьют яркие снопы света из картуша – ладно, возможно, он был с подсветкой. Но дальше Жуков говорит о "фонтанах лучей из незримого источника", которые "рассеиваются в бесконечной дали" - это в метро-то. Это, объясните мне, что бы такое могло быть? Да еще и начинает у него искриться красный мрамор арок – он темно-красный, довольно угрюмого мясного цвета.
Владимир Тольц: Да любой мрамор, как и латунь, не очень-то блестящая поверхность. И посмотрите, Оля, что происходит в рассказе дальше. Дальше - статуи под этим светом неведомого источника оживают. И Сталин признает, что они "как живые". Так что упомянутые в начале скептики посрамлены.
Ольга Эдельман: Знаете, а ведь Жуков описывает настоящее подземное царство. Тридесятое царство. По авторитетному мнению Проппа, оно есть ни что иное как "тот свет". Спускается туда божество – и обнаруживаются в недрах земли бесконечные дали и неведомый свет, а изваяния оживают. И божество это одобряет. Зачем, интересно, мечтатели о коммунизме помещали свой рай в подземелье? Им что, на земле места было мало? А если посмотреть на эту станцию как она есть – с пресловутыми статуями, скорчившимися, прячущимися в тусклом свете под арками цвета запекшейся крови, осторожно выглядывающими оттуда с пистолетом наготове... Ну, ничего себе рай у коммунистов.
Владимир Тольц: Ну, Оля, у вас тоже фантазия разыгралась.
Я снова сейчас обращаюсь к профессору Яну Пламперу.
В вашей книге, если я не ошибаюсь, исследуется как раз визуальная сторона формирования и оформления культа Сталина. Прокомментируйте, пожалуйста, картину, описанную инженером Метростроя Жуковым, или, что более вероятно, на мой взгляд, обработавшим его рассказ журналистом.
Ян Плампер: Вы знаете, я думаю, что либо там какая-то недосказанность, либо этот документ не публиковался. Потому что, в принципе, Сталин был источником света. То есть, есть очень расхожий миф, мотив Сталина как солнца. Например, был такой сборник "Сталин в творчестве армянского народа", выпущен к 67-летию Сталина, и в нем было 151 обращение к вождю как "великому", 119 – как к "отцу", и 116 – как к "солнцу" (это один историк посчитал). Или казахский поэт-акын Джамбул Джабаев пел: "Сталин – солнце мое. Я понял в Москве: сердце мудрого Ленина бьется в тебе…" И так далее. И заканчивается: "За радостный отцовский прием в Кремле, Сталин, солнце мое, спасибо тебе". То есть этот мотив присутствует в этой эпохе почти везде в культе Сталина. И трудно представить, чтобы этот документ, который вы привели, соответствовал шаблонам. Потому что Сталин должен быть источником света, Сталин является солнцем. И тут есть длинная традиция вождя в качестве солнца, и о ней можно было бы поговорить.
Что меня еще привлекло в документе, это его слова в конце: "Замечательно! Как живые". Это мотив, который тоже имеет длинную традицию. Я могу привести два примера, которые я привожу в книге. Сталин, насколько мы знаем, побывал на двух выставках художников, он был на 10-ой выставке АХРа в 1928 году, и в июне 1933 года – на выставке "15 лет Красной армии". И там имеются записи разных художников, которые шли вслед за ним и другими вождями и записывали, что он говорил. И вот тут есть, например, дневниковая запись Евгения Александровича Кацмана, одного из придворных художников, который писал, цитирую: "В комнате Ленина, как мне говорили потом, Сталин про картину Бродского сказал: "Живые люди"…" – и так далее. Потом он пишет дальше: "Остановился Сталин около картины Тихова "Купание красноармейцев". "Хорошая картина, - сказал Сталин. И, обращаясь к Ворошилову, продолжал: "Почему хорошая – живое небо, живые люди, живая вода. Так нужно делать картины". То есть цитаты Сталина о "живых людях", они приводятся в это время почти всегда и везде.
Владимир Тольц: Спасибо, Ян, это очень интересно. Но вот вы, вероятно в курсе нынешней дискуссии по поводу московского метро и имени Сталина в нем. Что вы можете сказать на эту тему?
Ян Плампер: Я в курсе, я слежу за этим. Интуитивная реакция – мне очень близка позиция, например, Олега Орлова, который сказал, что это было бы то же самое, как восстановить немецкое метро, если бы оно в это время было, немецкие здания и туда поставить бюст Гитлера. Который, кстати, главный архитектор города Москвы хочет поставить в вестибюле, то есть дополнительно к словам "Нас вырастил Сталин на верность народу". Но, наверное, сложнее. Надо тут говорить о памяти исторической, о коллективной, о месте Сталина в этой памяти и так далее, и тогда будет немножко другая дискуссия.
Владимир Тольц: Ну, да, только я уточню все-таки: главный архитектор Москвы хотел бы поставить не бюст Гитлера, а бюст Сталина в московском метро. Понятно. Знаете, вот, я думаю, в сущности, когда при Хрущеве все упоминания о Сталине, его портреты, его статуи, само имя отовсюду убирали и стирали, - в том числе, кстати, и из метро, - в этом, помимо естественного желания избавиться от назойливого присутствия диктатора, было что-то и от суеверия. Как будто бы и Сталин, и дела его таким образом переставали существовать, что тогда как бы носилось как главное умонастроение. Но мы-то знаем теперь, что все ведь не так просто. Будет ли или нет имя Сталина написано в лепнине станции "Курская" или любой другой, избавиться от наследия сталинизма простым вычеркиванием имени диктатора не удастся.
Вы слушали "Документы прошлого". В передаче участвовал сотрудник берлинского "Макс Планк институт" Ян Плампер. Звучали документы РГАСПИ.
