Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. Мой собеседник в московской студии - Андрей Гаврилов. О культуре на два голоса.

Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: Сегодня в программе:

“А был ли мальчик?” – эссе Бориса Парамонова, который недавно перечитывал Владимира Набокова
Александр Пятигорский у микрофона Свободы – окончание пражского интервью
Культурная панорама и новые музыкальные записи, а вот какие – я прошу Вас, Андрей, сказать нам.


Андрей Гаврилов: На этот раз мы действительно слушаем новые музыкальные записи, мы будем слушать фрагменты только что вышедшего в Питере компакт-диска Давида Голощекина с незамысловатым названием “2009”.


Иван Толстой: В Петербурге в культурном обрамлении свершилось небольшое, но существенное городское мероприятие социального характера. Наконец-то, кажется, решена транспортная проблема на “перекрестке смерти”: открыт тоннель на повороте с Пулковского шоссе на Царское Село, на город Пушкин. Ситуация там следующая: когда вы едете из Петербурга, вам нужно повернуть налево, чтобы попасть в Царское Село, но навстречу вам по встречной полосе мчатся машины с Пулковских высот. Там такой совершенно слепой поворот, засажено все деревьями, они мчатся, конечно же, нарушая скорость, превышая ее, как минимум, в два раза - тяжелые грузовики, автобусы, легковые автомобили. И из вас делается лепешка, если вы хотя бы чуть-чуть зазевались. Я помню с детства: на машине мы ездили в город Пушкин с папой, и каждый раз папа, со всякими возможными допустимыми в детском присутствии проклятиями, проезжал этот перекресток и крестился, когда все заканчивалось хорошо. Так вот, теперь, кажется, после построенного тоннеля “перекресток смерти” потеряет свое зловещее городское народное название. На торжественном мероприятии присутствовало все городское руководство, и вот как корреспондент сайта Фонтанка.ру описал этот хэппенинг.

“После небольшого экскурса по стендам с фотографиями строительства и схемами, прозвучало короткое приветствие губернатора и спикера. Вероятно, из-за очень холодной погоды, а может быть, из-за плотного графика, собравшиеся оперативно переместились к красной ленточке. Перерезали её одновременно Валентина Матвиенко, Вадим Тюльпанов и Игорь Букаты. Тут же прогремел фейерверк, а высокие гости углубились в общение между собой”.

Тут я перехожу к тому, с чего я начал, то есть к культурному обрамлению:

“Их беседу прервал голос ведущего и многократно усиленный колонками цокот копыт. По задумке режиссёра, портал тоннеля должно было заволочь дымом, а из него, как из воронки времени, и появился бы сам Александр Сергеевич Пушкин. Но сильный сквозняк загнал весь дым под потолок, а лошади, судя по всему, испугались громкого эха фонограммы копыт из усилителей и толпы, собравшейся у выезда из тоннеля. С пятой попытки их, наконец, удалось подвести к гостям, из экипажа выпрыгнул Пушкин с букетом цветов и преподнёс губернатору Матвиенко”.

Есть ли что-нибудь подобное у вас алаверды, Андрей?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, нет, я немножечко в ошеломлении слушал ваше сообщение, Иван, я жалею только о том, что я не присутствовал при этом действе. Я так представляю себе, что это было нечто сильное. Я даже не знаю, чем можно вам ответить. Наверное, похожие чувства, хотя, в общем, к сожалению, без уличного их воплощения, я испытал недавно, когда прочел сообщение о том, что Саратовское издательство "Научная книга" выпустило в свет стихотворный сборник Ирины Конновой "Путинята". В аннотации написано, что это полноцветное издание, содержащее 21 стихотворения автора, предназначено "для чтения взрослыми детям".
Я избавлю вас от чтения главного произведения, а именно самого стихотворения “Путинята”, прочту вам только последнюю строфу:

Много их… (их имеется в виду детей, которые, по словам автора, появились в нашей стране “вдруг”) Они красивы.
Как цветочки, там и тут.
Малышей теперь в России
ПУТИНЯТАМИ зовут!


Я бы, честно говоря, не стал акцентироваться на очередном клиническом случае, мало ли в России нездоровых людей, если бы не ощущение, что где-то что-то подобное уже когда-то было. Я полез на книжную полку. Да, я оказался прав, я теперь позволю себе прочесть вам маленький фрагмент из книги, которая была издана за 84 года до “Путинят”. Рабочее издательство “Прибой”. Ленинград, проспект 25 октября, д. № 52. “Пионеры, октябрята, вы приобрели эту книжку? Р.Волженин. “Пионер”. Повесть в стихах, со многими рисунками”.

И дальше – краткое изложение этой повести в стихах:

“Ванюшка из деревни попал в город и вступил в пионеры. Он сумел найти ребят и попасть в отряд юных пионеров. И теперь мечтает:

Ванюшка просто бредит,
Как в деревню он поедет
Разводить среди ребят
Деревенских ленинят”…


42 страницы, более 30 рисунков. История повторяется.

Иван Толстой: Готовясь к сегодняшней программе, я, как всегда лазал по интернету в поиске каких-то интересных сюжетов для комментирования и обдумывания, но надо сказать, что исторические сюжеты привлекли мое внимание гораздо сильнее, и вот я решил позабавить наших слушателей некоторыми историями, которые случились в наборе много, много лет тому назад. Вот смотрите:

2 ноября 1704 года английский писатель Даниель Дефо, автор “Робинзона Крузо”, в письме спикеру палаты общин Роберту Харли предложил проект организации всеобъемлющей шпионской сети. На 23 страницах Дефо рекомендовал создать сеть как внутри Англии, для борьбы с врагами правительства, так и за её пределами. Кроме того, по мнению Дефо, эта секретная служба должна была вести также слежку за врагами Харли в самом правительстве и сделать его полновластным главой министерства. Харли, будущий граф Оксфордский, умный и беспринципный политик оценил проект Дефо и назначил его организатором секретной службы, которую писатель возглавлял около 10 лет. За границей центрами сбора информации стали Париж, Дюнкерк, Брест и Тулон. Даниель Дефо как обещал, создал такую разведку, “которой ещё никогда не знала Англия”.

Если скакнуть в 20-й век, примерно в те годы, когда была создана книжечка о “ленинятах”, то 3 ноября 1929 года за связь с опальным Львом Троцким по приказу Сталина был расстрелян сотрудник ОГПУ Яков Блюмкин. Ему был 31 год. Вначале левый эсер, Блюмкин более всего он известен как убийца германского посла в Москве графа Мирбаха. Эта акция должна была послужить сигналом для восстания эсеров против большевиков. Мятеж большевики, как известно, подавили, Блюмкина арестовали, но приговор был мягким и через полтора года Блюмкин с ответственным поручением от большевиков оказался в Персии. С 23 года он стал исполнителем “особых заданий” - террористом Иностранного отдела ОГПУ: налаживал подрывную деятельность ОГПУ на Среднем Востоке, подавлял восстание в Грузии, в Монголии. Блюмкину большевики доверили уничтожение первого советского перебежчика – секретаря Сталина Бориса Бажанова, обосновавшегося в Париже. И хотя выполнить поручение чекист не сумел, его коллеги распространили слух, что Блюмкин покончил с Бажановым, по-видимому, для острастки тех, кто также желал бежать за границу. Карьера Блюмкина рухнула, когда его уличили в доставке Троцкому, находившемуся в изгнании в Турции, секретного послания из Советской России, написанного его сторонниками.

И последняя историческая забавная новость.

5 ноября 1484 года папа римский Иннокентий VIII издал буллу против ведьм, называемую по её первым словам - “Summis Desiderantes”, что в переводе с латыни значит “С величайшим рвением…” Булла положила начало практике ведовских процессов, захлестнувших Европу в 16-го - начале 17-го веков. В булле утверждалось, что “многие лица обоего пола…впали в плотский грех с демонами… и своим колдовством, чарами, заклинаниями…наводят порчу на мужчин, женщин, домашних и других животных, а также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания”. От подозреваемых инквизиторы добивались признания пытками, “виновных” - сжигали.
Число жертв было огромным. Вот несколько примеров. В епархии Комо в 16-м веке ежегодно сжигалось более сотни женщин. В княжестве Нейссе с 1640 по 1651 год было осуждено около 1 тысячи ведьм. В Люцерне в 1659 году сожгли семилетнюю и четырёхлетнюю “ведьму”.


Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, это страшно интересно, единственное, я бы позволил себе дополнить ваше сообщение о Блюмкине тем, что он попал не только в историю, он попал во всемирную литературу. Николай Гумилев в своем стихотворении “Мои читатели” пишет следующее: “Человек, среди толпы народа застреливший императорского посла, подошел пожать мне руку, поблагодарить за мои стихи”. Это как раз имеется в виду Блюмкин.
Вы знаете, Иван, раз вы заговорили об охоте на ведьм и как-то мы от легкого “ленинятизма” переходим к более серьезным вещам, я хочу сказать о том, что произошло в Москве 29-30 октября этого года и что уже который год, по-моему, третий, на меня производит огромное впечатление. Как известно, 30 октября - это День памяти жертв политических репрессий в СССР. В России происходят различные мероприятия, более или менее официальные, искренние, обязательные и самые разные, но за день до этого, 29 октября, уже третий, по-моему, год, московский “Мемориал” проводит, с моей точки зрения, совершенно фантастическую акцию. А именно, у Соловецкого камня люди, пришедшие добровольно в этот день в это место, зачитывают списки расстрелянных, и более ничего. Каждый, кто приходит, получает у организаторов листок, зачитывает в маленький микрофон, не очень мощный, достаточный для этой маленький площадки, где находится Соловецкий камень, фамилии тех, кто был во время охоты на ведьм 30-х годов уничтожен, иногда некоторые добавляют фамилии своих родственников, кто родителей, кто братьев, кто каких-то других, которые также были уничтожены в это время. Почему-то это производит, хотя, наверное, “почему-то” это неправильно, но, почему-то, тем не менее, вроде бы мы все читали, все знаем, но это производит абсолютно потрясающее впечатление. Простой перечень фамилий, простой список имен, которые возвращаются в этот день. Я не мистик, вы знаете, Иван, что я даже не религиозный человек, но, тем не менее, возникает какое-то непреодолимое ощущение, что это то, что надо сделать, потому что эти имена, раз они произнесены, то хотя бы какое-то время они не будут забыты, и все, что привело к их гибели не будет забыто.
Честно говоря, в этом году мне впервые в голову пришла одна дурацкая мысль: как, наверное, было бы хорошо, если бы известные деятели культуры, наверняка многие из них приходят в этот день к Соловецкому камню, то, что я их не видел, наверное, объясняется только тем, что мы попадем в разное время, а эта акция проходит с 10 утра до 10 вечера. Но как было бы здорово, если бы люди с узнаваемыми голосами, например, певцы, или с узнаваемой внешностью, например, актеры или, может быть, даже с не очень узнаваемыми голосами или внешностью, но известные, как писатели или художники, если бы они тоже приняли участие в чтении имен невинно убитых людей. Да, это бесплатно, да, это холодно и на улице, в отличие, например, от торжественного концерта в честь Дня чекиста, который проходит и в помещении, и за деньги, и, конечно, гораздо туда прийти, наверняка, намного приятнее и проще, и выгоднее, но как было бы здорово, если бы те кумиры культуры, о которых иногда мы с вами говорим, Иван, которые популярны в стране, если бы они тоже своими голосами участвовали в этом действе. Я попросил у организаторов дать мне один листок с собой для того, чтобы те, кто не был 29 числа у Соловецкого камня, те, кто там не был ни разу, поняли или, по крайней мере, попытались представить себе, что такое это чтение имен. Я попрошу минутку внимания у вас наших слушателей. Листок выглядит следующим образом:

Мартов (он же Ван-Фу-Мей, Ван-Сю-Жен)
30 лет
Переводчик в Научно-исследовательском институте по колониальным проблемам
Расстрелян 10 августа 1938 года.

Мартыненко Иван Ильич
41 год
Начальник грузовой службы Управления Южной железной дороги
Расстрелян 21 июля 1942 года

Мартынов Иван Мартынович
49 лет
Старший мастер 3-го механо-заготовительного цеха завода имени Кирова
Расстрелян 7 апреля 1938 года

Мартынов Павел Илларионович
44 года
Комендант РЖСКТ имени Ухтомского
Расстрелян 23 сентября 1937 года

Мартынович-Малишич Иван Павлович
37 лет
Находился в распоряжении отдела кадров Коминтерна
Расстрелян 19 апреля 1939 года

Мартьянов Леонид Дмитриевич
38 лет
Помощник секретаря Ярославского обкома ВКП (б)
Расстрелян 15 сентября 1937 года

Мартынов Василий Семенович
36 лет
Ломовой извозчик в Садовническом конном парке
Расстрелян 25 ноября 1937 года

Повторяю, это был случайный листок из той пачки, которая прозвучала у Соловецкого камня 29 октября этого года.

Иван Толстой: Андрей, на меня это произвело колоссальное впечатление, я очень благодарен вам, что вы придумали такой ход, принесли этот листок в студию и прочли в нашей программе. Я думаю, что это самый лучший урок истории, с которого может начаться занятие в любой школе, в любом классе, в любом институте и в нашей стране, и в любой другой стране, объясняющий, что такое была эпоха Большого террора, что такое была советская власть, что такое бола жизнь под большевиками. По-моему, здесь почти ничего не нужно комментировать, ну, может быть, для тех, кто услышит это совсем юным, в детском возрасте, в первый раз. Это потрясающее сочетание работников обкома, комминтерновцев и ломового извозчика как раз и показываете масштаб, всю лютость, всю бесчеловечность того, что произошло. Я останавливаюсь, чтобы больше не комментировать, потому что боюсь прейти в полную банальность.

Продолжаем культурную панораму.
Британские археологи нашли в центре Оксфорда захоронение, относящееся к бронзовому веку. Находка была сделана на территории, где находится здание бывшей больницы "Редклифф", закрытой в 2007 году. Во время раскопок были найдены три могильника. Найденные археологами артефакты и прочие признаки указывают на то, что, скорее всего, захоронения принадлежат знатным людям. В районе раскопок на территории бывшей больницы, как рассказал представитель музея, были также найдены следы саксонского поселения VI века нашей эры. На территории современной Великобритании археологи довольно часто находят следы деятельности саксонцев в местах доисторических стоянок.

Андрей, а ваши новости?

Андрей Гаврилов: Мое внимание на прошлой неделе привлекло сообщение о том, что Филипп Рот, замечательный американский писатель, абсолютный классик послевоенной американской литературы, сделал мрачное предсказание касательно судьбы романа, как жанра. Филипп Рот полагает, что в течение ближайших 25 лет романы станут культом для восторженного меньшинства, а большинство читателей перестанет интересоваться романами, полностью переключившись на экраны кинотеатров, телевизоров и компьютеров. По мнению Филиппа Рота, проблемой становится сам объект, то есть, книга, требующая высокой концентрации внимания, сосредоточенности, ну и, собственно, любви к чтению. Людей, обладающих такими качествами, становится, по мнению американского писателя, все меньше и меньше. Кстати, Филипп Рот сделал эти предсказания накануне выхода своего 30 романа.

Вышла в свет уникальная видеоантология "Еврейское кино Украины". Она содержит восемь лент, снятых на Киевской, Одесской и Ялтинской киностудиях в 1910-1936
годах. Открывает подборку картина “Дело Бейлиса”, снятая в 1913 году по материалам печально знаменитого судебного процесса по делу Менделя Бейлиса в Киеве.
Ленты “Пять невест” и “Горе Сары” рассказывают о трагических страницах истории еврейских общин Украины в период гражданской войны 1918-1920 годов. Экранизации
произведений классика еврейской литературы Шолом-Алейхема представлены фильмами “Лехаим”, “Сквозь слезы” и “Еврейское счастье”.
До перестройки, начиная с послевоенного времени, еврейское кино вообще, и еврейское кино Украины были абсолютно закрытой темой, хотя в этих фильмах играли такие знаменитые актеры как Мозжухин, Михоэлс, Бучма
и другие. Они имеют огромное значение не только для истории, но и для искусства. То, что мы их раньше не видели, их никто практически раньше не видел, это, кончено, была большая потеря. Но теперь этот альбом, который издан при финансовой поддержке Еврейского форума Украины и посольства Королевства Норвегия в Украине, распространяться будет бесплатно. В частности, его должны получить библиотеки Украины и других странах СНГ.

Иван Толстой: Наш нью-йоркский автор Борис Парамонов перечитывал Владимира Набокова и прислал нам эссе, названное “А был ли мальчик?”.


Борис Парамонов: У Виктора Шкловского в книге “Zoo”, дающей картины русского, то есть эмигрантского, Берлина начала 20-х годов, есть глава об Эренбурге, в которой говорится, что специальность Эренбурга – сидеть в кафе, курить трубку и писать “Хулио Хуренито”; последний по времени Хуренито называется “Трест Д.Е.”. Точно так же можно сказать о Набокове, что его специальность, помимо бабочек, - писать “Лолиту”. Ибо все его книги, хоть русские, хоть английские – одна сплошная Лолита.
На это не раз обращали внимание, но, кажется, подобное наблюдение проведено не по всему корпусу набоковских сочинений. Все, конечно, заметили девочку Эммочку из “Приглашения на казнь”, развлекающую арестанта свои ярким мячом и исподом гладких ляжек. Но таких девочек (и таких, добавим, арестантов) можно у Набокова обнаружить где угодно, ну хоть в романе “Камера Обскура”, героиня которой – не совсем совершеннолетняя проститутка Магда, заменяющая в подтексте романа Кречмару его умершую дочь. Да где угодно этот мотив наблюдается – хоть в “Подлинной жизни Себастьяна Найта”, рассказчик которого мимоходом жалеет, что не завел знакомства с девчонкой, нагло улыбнувшейся ему в лесу. Это фирменный знак Набокова – вроде того, как кинорежиссер Хичкок непременно появлялся в своих фильмах хоть на секунду, но собственной персоной. Лолита, так сказать, во плоти является и в мемуарной книге “Другие берега” как крестьянская девочка Поленька – нечто среднее между француженкой Колетт и первой якобы любовью автора Тамарой.
Я хочу предложить вниманию на этот предмет еще одно сочинение Набокова, в котором тема Лолиты звучит, можно сказать, во весь голос – и даже в некоем широком морально-психологическом и едва ли не культурфилософском развороте. Это второй английский роман Набокова “Бенд Синистер” - вещь, мало обратившая на себя внимание. По видимости, это сатира на тоталитарное общество. Пришедшая к власти диктатура желает заручиться лояльностью и сотрудничеством знаменитого философа Круга, всячески фрондирующего. Он недавно овдовел, на руках у него остался сын Давид – единственное, что привязывает его к повседневной жизни. Режим долго не может понять, как сломить Круга, пробует разные варианты – пока не догадывается, что можно забрать от него любимого сына. Тогда Круг действительно ломается, но по недоразумению Давид погибает в каком-то исправительном заведении, а Круг сходит с ума, и тут его спасает спускающийся с повествовательных высот автор.
В предисловии к одному из американских изданий романа Набоков писал о нем:

Диктор: “Мало есть на свете занятий более скучных, чем обсуждение общих идей, привносимых в роман автором или читателем (…) влияние моей эпохи на эту книгу столь же пренебрежительно мало, сколь и влияние моих книг или по крайней мере этой моей книги на мою эпоху. Нет сомнения, в стекле различимы кое-какие отражения, непосредственно созданные идиотическими и жалкими режимами, которые всем нам известны и которые лезли мне под ноги всю мою жизнь: мирами терзательств и тирании, фашистов и большевиков, мыслителей-обывателей и бабуинов в ботфортах (…) На самом деле рассказ ведется не о жизни и смерти в гротескном полицейском государстве (…) Главной темой “Бенд Синистер” является биение любящего сердца Круга, мука напряженной нежности, терзающая его, - и именно ради страниц, посвященных Давиду и его отцу, была написана эта книга, ради них и стоит ее прочитать”.

Борис Парамонов: Можно согласиться с автором: действительно, книга его не о том, не о безумиях тоталитарного режима. Это не более чем декорация, не лишенная, конечно, некоего глубинного символизма, о чем мы еще скажем. Но главное в книге другое: преступная любовь взрослого человека к ребенку – главная, можно сказать, тема Набокова. Своеобразие “Бенд Синистер” в том, что эта тема здесь подвергнута многослойной зашифровке: ребенок оказывается не девочкой, а мальчиком, родным сыном героя, чувства к которому отнюдь не выходят за пределы самой благопристойной нормы, разве что окрашиваются, в целях той же маскировки, вот этой самой «напряженной нежностью», мотивированной, скажем, сиротством ребенка, утратой им матери (внимание читателей “Лолиты”!); и главное, мальчик в решающей момент подменивается девочкой – или, скажем, так, почти девочкой, вроде Магды из романа “Камера Обскура”.
Когда Круга, уже попавшего под давление властей, покидают все окружающие, включая прислугу, вдруг объявляется некая тинэйджерка Мариэтта, согласившаяся стать у него домработницей, бывшая раньше в том же доме натурщицей у некоего художника (мотив Магды), притом что была там и жена (мотив Лолиты и Шарлотты). Мариэтта постоянно болтается в комнате Давида, когда он в школе, и читает его детские книжки, причем совсем по-лолитиному постоянно теряет шлепанцы и носки.

Диктор: “Ей было присуще раздражающее обыкновение исполнять обязанности по дому, не надевая ничего, что скрыло бы ее бедное юное тело, - кроме тусклой ночной рубашки, обтрепанная кромка которой едва достигала ее колен (…) Надо найти кого-то другого, думал он, шагая по улице, кого-то совсем другого, пожилого и полностью одетого. Насколько я понимаю, это у нее просто такая привычка, результат постоянного позирования нагишом чернобородому живописцу из 30-й квартиры. Фактически, летом, рассказывала она, никто из них ничего внутри квартиры не надевал, - ни он, ни она, ни жена художника”.

Борис Парамонов: Потом Круг видит ее голой в ванной. Потом -

Диктор: “Ночью двенадцатого ему приснилось, что он украдкой ублажался Мариэттой, покамест она сидела, слегка содрогаясь, у него на коленях во время репетиции пьесы, в которой она играла роль его дочери”.

Борис Парамонов: Это уже почти Лолита – и пьеса (мотив Куилти и Лолитиных театральных увлечений), и сама Лолита, играющая роль дочери Гумберта.
Понятное дело, что совокупление, в конце концов, происходит, но не доводится до конца, так как являются пиковые валеты и забирают Давида в заложники. При этом Мариэтта оказывается, как и следовало ожидать, подсадной уткой – агентом тамошней гебухи, следившей за Кругом.
Вот это очень важная деталь, выводящая роман за рамки обычных набоковских комплексов, придающая им сверхличный смысл. Тоталитарный режим возникает как наказание за грехи, в результате всеобщей причастности злу. Это тема Достоевского и, если угодно, Солженицына. Диктатор Падук – проекция Круга вовне, разоблачение его, Круга, тайных пороков. Конечно, в таком повороте всякий разговор о социальных корнях или классовой борьбе буржуазии и пролетариата становится бессмысленным. Это всё внешние явления, феномены, а Набоков, как и положено ученику Достоевского, пишет о ноуменах. Был у него такой грех – зависимость от Достоевского.
Но мальчиков у него, действительно, не было.
Впрочем, всё это хоть интересно, но по существу не важно. Важно другое. Помянутый нами Шкловский говорил, что искусство не терпит прямоговорения, художественный текст не может быть написан в лоб, идти вдоль темы, он нуждается в шифровке. Бенд Синистер, как мы видели, и есть зашифровка темы Набокова. И тут мы сталкиваемся с парадоксом: “Лолита” написана в лоб, прямоговорением. Не отсюда ли и успех? Успех ведь всегда не без дешевки. Есть люди, и очень уважаемые, готовые считать “Лолиту” дешевкой, я мог бы назвать ряд имен, но делать этого не буду. Важно то, что Набоков выиграл, победил, победителей не судят. В том-то и мастерство сказалось, что из дешевки был сделан дорогостоящий продукт. Искусство дышит, где хочет.

По просьбам наших слушателей и читателей, мы предлагаем еще один фрагмент из интервью Александра Пятигорского, записанного в Праге. Тема – русская интеллигенция. В нашем эфире интервью впервые прозвучало 2 июня 1999 года.

Иван Толстой: Как Вы относитесь к словосочетанию «орден русской интеллигенции»?

Александр Пятигорский: Вы знаете, у меня это слово окрашено знакомством, а потом очень интересной и, к сожалению, короткой дружбой с человеком, который это слово ввел в обиход. Это покойный Николай Михайлович Зёрнов, совершенно необыкновенный человек. И когда мы с ним обсуждали это, то есть, не мы с ним, я вообще был мальчишка по сравнению с ним, да и остаюсь, в каком-то смысле, по сравнению с этим человеком, которого просто я обожал, и когда я прочел в его книжке об “ордене интеллигенции”, я подумал и ему сказал об этом, что когда он ее писал, а писал он ее где-нибудь в 50-х годах, может быть, в начале 60-х, я подумал, что для того времени и для того мировосприятия это было очень правильное слово.
Говоря о себе и своих коллегах (я, прежде всего, могу говорить только о себе), я думаю, что орденский свой смысл русская интеллигенция стала терять очень быстро после революции. Он имел в виду начало революции. То есть, тогда, когда эпоха изменилась настолько, что нужно было быть гением, а не интеллигентом, чтобы понять, что на новой ступени ордена нет. Но он продолжался в сердцах людей, он продолжался в их лексике, он продолжался в их манерах, но, если хотите, опять же, задним числом осмысляя свой отъезд, я в себе очень четко чувствовал какую-то глубокую неприязнь ко всему этому. Я не хочу быть членом ордена. Я думаю, что это было одним из факторов, разлагающих орден, то есть первым фактором была слепая приверженность к ордену тех, того большинства, которое не заметило, что наступило совсем другое время. А вторым фактором, я бы сказал, была моя анархическая реакция: не хочу никаких орденов, ну не надо никаких орденов. Хочу один ходить по улицам.
И когда я ему это сказал, он долго смеялся. Он сказал: “Да, в общем, да”. Пожалуй, эта историческая категория, как всякая историческая категория, она подтверждена истории, у нее есть начало, продолжение и конец. Мы всегда, говоря об истории, забываем, что говорим об исторических фактах, которые не могут быть вечными, если они хотят быть историческими. А если они не хотят, тогда мы говорим о теологии и о метафизике, но никак не об истории.

Иван Толстой: Но русская интеллигенция как раз предпочитала бы, чтобы это были метафизические понятия, не стареющие.

Александр Пятигорский: Но она не может отменить свое собственное историческое состояние, она сама не метафизика, а исторически возникшая, продолжавшаяся и, безусловно, когда-нибудь полностью подверженная исчезновению часть населения. Я думаю, что упразднение в нас самих мании величия - это и есть, задним числом, осознание упразднение ордена.

Иван Толстой: А интеллигентское самосознание - это есть проявление мании величия?


Александр Пятигорский: В его крайних случаях – безусловно. Это чувствуется и в русских философах, это чувствуется на улице, это чувствуется в библиотеке, это чувствуется в научно-исследовательском институте. И так должно было быть.

Иван Толстой: А как англичанин смотрит на психологию русского интеллигента?


Александр Пятигорский: Во-первых, англичанин ее не знает, так что он на нее никак не смотрит. Когда он с ней знакомится, это вызывает у него наивное удивление. Потому что, вообще говоря, как меня уверял сын моего соседа, слесаря-водопроводчика, все-таки не имеет смысла работать в университете. Потому что речь идет даже не о деньгах, потому что в университете вы включены в очень четкую структуру, как в Советском Союзе, как в дореволюционной России, так и в современной Англии. В университете быть независимым гораздо труднее, чем в гараже на окраине Лондона. Это понятно, да? И вот речь идет, когда говорят, что там люди предпочитают высокие зарплаты квалифицированных техников, банковских служащих, я уже не говорю о дельцах, низким зарплатам университетских профессоров, я говорю, что это не самое главное. Самое главное, что университетский профессор включается в рутину, он не волен, он ее должен принять, и потом он будет подвержен всем перипетиям всех революционных механизмов. В то время как случай водопроводчика, который ходит по заказам, у него тоже есть рутина, но она гораздо свободнее, он гораздо развязнее в своей жизни, поэтому то, что мы называем интеллигенцией, в Англии никогда не пользовалась престижем, особенным престижем.

Иван Толстой: Андрей, а теперь наступило время вашей персональной рубрики. Мы надеемся, что вы расскажете о музыке во всех мыслимых подробностях.

Андрей Гаврилов: Во всех мыслимых подробностях о своей музыке пускай говорит сам Давид Голощекин своими записями. Я лишь напомню, что родился он в 1944 году в Москве, но своей родиной считает Петербург, потому что именно здесь он и стал музыкантом. Его первый инструмент - скрипка. Он окончил школу-десятилетку при Ленинградской консерватории и, в общем, можно сказать, что ему очень повезло, потому что его интерес к джазу совпал с активной деятельностью ленинградских джаз клубов. Сначала он играл на контрабасе в квартете Вихарева, потом стал пианистом в октете Петренко. Вообще Голощекин, наверное, единственный или, по крайней мере, самый знаменитый советский и российский джазовый мультиинструменталист. Известна история о том, когда во время джема с Дюком Эллингтоном, во время приезда знаменитого американского музыканта в СССР, это 72 год, Голощекин поразил маэстро тем, что играл то на скрипке, то на флюгергорне, то на трубе, то на пианино. Как сказал сам Эллингтон: “Парень, тебе нельзя приезжать к нам - ты оставишь без работы весь оркестр”. Самое удивительное, что это не музыкальное фокусничанье, действительно, Давид Голощекин замечательно играет на всех тех инструментах, с которыми его можно видеть на концертной сцене. Сегодня мы слушали фрагмент его последнего альбома, который только что вышел, он называется “2009”, и там Давид Голощекин предстал, прежде всего, как виброфонист. Давайте послушаем, как этот знаменитый виброфонист играет знаменитую тему знаменитого Гершвина.