Дмитрий Волчек: 50 лет назад, в ноябре 1959 года, в Гамбурге умер писатель Ханс Хенни Янн. Гости радиожурнала “Поверх барьеров” - московский литературовед и переводчик Татьяна Баскакова и сотрудник Цюрихского университета Александр Маркин, которые готовят к публикации в России собрание произведений Яна. Пока на русском изданы лишь небольшие фрагменты, так что работа предстоит огромная. О том, почему книги одного из важнейших писателей прошлого века неизвестны широкой публике, мы поговорим чуть позже, скажу только, что Татьяна Баскакова только что завершила работу над переводом последнего романа Янна “Это настигнет каждого”. Татьяна, давайте начнем разговор не с этой книги, а с его первого юношеского романа “Угрино и Инграбания”. Он ведь тоже был опубликован, как и “Это настигнет каждого”, в 60-е годы, после смерти Янна. Угрино и Инграбания - это два острова, которые посещает герой.

Татьяна Баскакова: Дело в том, что с очень раннего возраста он мечтал об утопической общине художников. Сначала он эти свои взгляды изложил в романе “Угрино и Инграбания”. Герой этого романа - человек, который забывает каждый вечер, как он прожил день. Он попадает на эти острова. Это мир фантазии, где хранится человеческая память. И он вдруг понимает, что встречают его там как мастера, что-то от него ждут. Интересно, что потом Янн попытался в жизни воплотить свою мечту, создать сообщество художников и музыкантов, которое просуществовало около 6 лет.


Дмитрий Волчек: Это сообщество “Угрино”, которое Янн и его друзья основали в 1920 году. Александр, какие задачи были у этого объединения, как оно существовало?


Александр Маркин: Важен контекст существования этого религиозного сообщества, как они его называли. Дело в том, что оно было создано в первые послевоенные годы, и нужно помнить том, что европейская культура была Первой мировой войной совершенно разрушена, и такие сообщества появлялись во многих германских городах. Главной задачей было строительство новой жизни, нового общества, которое смогло бы избавиться от ошибок, совершенных предыдущими поколениями и приведшими к Первой мировой войне.

Дмитрий Волчек: То есть это своего рода секта?

Александр Маркин: Да, это была секта, религиозная секта. Нужно сказать, что большое влияние оказали гамбургские пиетисты, с которыми были знакомы Янн и его друг, вместе с которым он основал общество, по фамилии Хармс.

Дмитрий Волчек: Но секта с музыкальным уклоном, которая занималась поиском неизвестных или забытых музыкальных произведений барочного периода.

Александр Маркин: Да, было основано и издательство музыкальное, которое, по-моему, существует и сейчас, оно называется “Угрино”. Друг Янна Хармс был музыковедом и он занимался тем, что находил старые манускрипты с музыкой… Например, этому издательству принадлежит заслуга открытия Букстехуде для немецкой публики.

Татьяна Баскакова: Я хотела сказать, что Янн приписывал огромную роль искусству, чуть ли не религиозную роль, поэтому в этом обществе “Угрино” читали отрывки из произведений, там был канон неких произведений литературы и живописи, в частности, Леонардо да Винчи там считался каноническим художником. Это интересно, что они собирались и читали вслух отрывки из литературных произведений.

Дмитрий Волчек: Читатели узнали Янна ведь не как романиста сначала, а как драматурга. Его первые пьесы вызвали дискуссию, даже, можно сказать, скандал?

Александр Маркин: Да, одной из главных задач “Угрино” было, как сказала Таня, сохранение памяти, причем это была не только культурная память, но и память о предках, память о мертвых. И одной из идей, которые Янн был одержим, это сохранение тел мертвых вместе с телами живых. И как раз пьеса «Пастор Эфраим Магнус», там главный герой собирает мертвых у себя дома. И постановка, которую осуществил Бертольд Брехт в Берлине в 1923 году, вызвала огромный скандал, потому что даже для достаточно передового театра экспрессионизма такие вещи были все еще непредставимы на сцене.

Дмитрий Волчек: Тут, я думаю, важно сказать об эволюции отношения Янна к христианству. В детстве он был ведь очень набожным, но потом стал воспринимать церковь как инструмент подавления всего живого в человеке и как инструмент разрушения связи человека с природой, и подавления сексуальности, «самого невинного», по его словам, из всех человеческих побуждений.

Татьяна Баскакова: Это правда, но ощущение у меня такое, что это очень верующий человек, только все время не принимающий доктрину официальной церкви и пытающийся выразить то, что он чувствует. В частности, в последнем его романе, который я переводила, идет речь об ангелах, которых, следом за Сведенборгом, Янн представляет себе как бывших людей, умерших, которые продолжают существовать.

Дмитрий Волчек: Здесь интересно поговорить о его занятиях биологией, он ведь ставил эксперименты с гормонами. Что известно об этих экспериментах, Александр?

Александр Маркин: Для Янна была очень важна идея нерасчленимости мужского и женского, что все живое на земле, независимо от пола и вида, образуется в некое единство, и он пытался найти подтверждение этой идее, экспериментируя с гормонами в годы Второй мировой войны, когда он уехал в Данию и купил себе там ферму. На этой ферме он как раз и занимался вот этими экспериментами с вытяжками из различных организмов.

Дмитрий Волчек: Янн говорил, что не может поклоняться богу, который дал миру Гитлера - человекоподобному богу, который так небрежно выполняет свою работу. Как он пережил времена нацизма, как ему удалось избежать призыва или, даже, ареста, ведь его считали бунтарем, смутьяном, коммунистом?

Александр Маркин: Янн занял достаточно нейтральную позицию по отношению к нацизму, он ушел как бы во внутреннюю эмиграцию, он уехал на остров Борнхольм, где купил себе ферму, где как раз занимался этими экспериментами. И, нужно сказать, что он практически публично не выступал, он написал несколько статей, которые были опубликованы в нейтральных изданиях во время Второй мировой войны. Но, надо сказать, что его книга “Река без берегов” - первая часть дилогии “Деревянный корабль” - прошла нацистскую цензуру и была разрешена к печати, но сам Янн не позволил этот роман публиковать, и он увидел свет только в конце войны, в 1945 году.

Дмитрий Волчек: Давайте вернемся к его первому большому роману “Перрудья”. В этом году поклонники Янна отмечали юбилей - 80-летие со дня выхода этой книги. Таня, расскажите о ней, пожалуйста.

Татьяна Баскакова: Это совершенно волшебная книга, потому что в этой книге переплетаются реальность и сказки. По моему мнению, эта книга представляет сбой вариацию “Книги Иова”. То есть там есть какие-то сверхъестественные существа, которые испытывают главного героя, испытывают его на способность прожить жизнь не героически, а как частного человека. То есть он строит себе дом, заводит себе животных, влюбляется, женится, у него получаются очень сложные отношения с этой женой, и так далее. И это роман незакончен, как незакончены все романы Янна. Янн написал его, закончил, после этого прочел роман “Улисс” Джойса и переписал все заново. Там очень необычный язык, совершенно необычные метафоры, построения, с вкраплениями многих рассказов, сказок, которые сочиняет герой этого романа.

Дмитрий Волчек: Тут надо отметить важность 1929 года, когда был написан “Перрудья”, для немецкой литературы - ведь в этом году вышел роман Дёблина “Берлин, Александрплатц“. Александр, вы подготовили его юбилейное издание для серии “Литературные памятники” издательства “Наука”. Есть какие-то пересечения у Янна с Дёблиным?

Александр Маркин: Пересечений достаточно много, в первую очередь они касаются стиля и разнообразных эстетических пластов, которые мы видим и у Дёблина, и которые мы видим у Янна. Притом что, конечно, сюжетно роман Янна совершенно не такой, как роман Дёблина. Таня сказала про язык, которым он написан, этот язык очень сложный как раз потому, что он апеллирует к каким-то архаическим пластам языка, и он очень труден для перевода. Я думаю, что этот роман будет самым последним из всех, которые когда-нибудь переведут на русский язык

Дмитрий Волчек: Ну, что касается апелляции к архаическим языкам, исследователи пишут об увлеченности Янна “Эпосом о Гильгамеше”, о том, что он повторял его мотивы в пьесах и в романах, в частности, в этом романе. Вы обратили внимание, Татьяна, конечно, на эти параллели?

Татьяна Баскакова: “Эпос о Гильгамеше” - центральный мотив, который, начиная с ранних романов Янна, проходит через его творчество, потому что “Эпос о Гильгамеше” - это роман о смерти, о дружбе, о любви, как ее толкует Янн, между двумя героями-мужчинами. И, благодаря этой дружбе, они преодолевают страх смерти и горе. После того, как один из них умирает, второй пытается бороться с этим своим чувством. Я занималась в свое время древневосточной литературой, и “Эпос Гильгамеша” - для меня самое сильное произведение древневосточной литературы. И в “Перрудье” еще не упоминается “Эпос о Гильгамеше”, но там включен музыкальный кусок, написанный самим Яном на текст последней части “Эпоса о Гильгамеше”, когда человек вызывает своего умершего друга из Царства мертвых.

Дмитрий Волчек: Герта Йордан - исследователь и переводчик Янна на английский язык - пишет, что его произведения неизвестны широкой аудитории не потому, что его трудно читать, а потому, что он не считает существенными социальные нормы. Татьяна, вы согласитесь с этим?

Татьяна Баскакова: Мне кажется, что Янн пишет вопреки тем правилам, которые получили очень широкое распространение после Второй мировой войны, когда люди хотели писать очень просто, по-деловому, такие простые истории. “Группа 47” и так далее. Янн пишет вопреки всему этому. Мне кажется, что этим он и интересен.

Дмитрий Волчек: Я процитирую известного германиста Нину Павлову, которая писала, что “Янн всегда отдавал предпочтение крайности, и крайность уже в безбрежности его книг, которую при иных требованиях к литературному творчеству можно принять за бесформенность”. И известен устный отзыв Томаса Манна о Янне: “Если бы он написал роман в четыреста, а не в тысячу страниц, или пьесу, которая бы длилась три часа вместо шести, он был бы, возможно, неоспоримо крупнейшим из всех ныне живущих писателей”. Вероятно, Томас Манн имел в виду главное произведение Янна, незавершенную трилогию “Река без берегов”, которую Александр уже упоминал. Татьяна, вы начали переводить эту книгу и, собственно говоря, единственное, что пока опубликовано на русском языке, это фрагменты из первого романа трилогии.

Татьяна Баскакова: Янн сначала написал как бы новеллу, которая называется “Деревянный корабль”, потом решил написать ее продолжение, и это продолжение выросло в незаконченный роман в четырех томах, там больше тысячи страниц. Это роман поразительный по своему сюжету. На корабле происходит убийство невесты главного персонажа, и в определенный момент один из моряков признается ему, что это он убил эту женщину. И вдруг главный персонаж видит в том убийце запутавшегося человека и понимает, что он как-то должен ему помочь, он ждет какой-то помощи. Начинается процесс сближения этих двух людей, они становятся друзьями, становятся любовниками потом, они проживают всю жизнь, о чем и повествует “Река без берегов”. Один из них становится композитором, другой - художником-самоучкой. И смысл этого романа, его идея в том, какой труд - сближение двух людей, что этот процесс сближения может занять всю жизнь. И Янн придает очень большое значение чувствам, ему кажется, что современный человек разучился испытывать сильные чувства. Во всех его романах идет речь о любви, о любви между мужчинами, прежде всего. Именно эта любовь становится тем, что порождает творчество и, кроме того, и творчество, и любовь, все это возможно для Янна только рядом с природой. Он считает, что извращены отношения человека с природой, и очень много страниц в “Реке без берегов” посвящено описанию сельской Норвегии, где живут эти герои. И природа - это существо огромное, которое живет с этими персонажами. Там описывается год фактически, все, что происходит на протяжении этого года. И написан этот роман по большей части в форме дневника. Аниас Хорн, его персонаж, уже после смерти своего друга пытается восстановить то, что он о нем помнит, чтобы это не пропало, чтобы человек не ушел бесследно. И там изображен вот этот огромный, неподъемный труд восстановления памяти о человеке.

Дмитрий Волчек: Любопытно, что Янн пытался адаптировать свои романы для читателей, выпустил сборник рассказов, которыми стали фрагменты романа - довольно необычный для литературы эксперимент. Александр, вы как раз переводите на русский этот сборник, расскажите, пожалуйста, о своей работе.

Александр Маркин: Этот сборник называется “13 неприятных историй”, он состоят из наиболее показательных для различных периодов творчества писателя рассказов. Таня уже говорила о том, что в “Перрудье”, в этом огромном, безбрежном романе, есть скопление историй, которые пишет главный герой. И вот именно эти рассказы сам Янн выделяет из своего текста и выбирает для этой книги. Эти рассказы достаточно легко читать, но, кроме того, они очень показательны по идее, по содержанию для Янна. Он, издавая эту книгу, безуспешно пытался привлечь читателей послевоенной Германии, где ситуация на книжном рынке была достаточно тяжелой. Притом, что сама эта книга очень красива по языку. Это квинтэссенция его творчества.

Дмитрий Волчек: Я упомянул в начале нашего разговора последнюю работу Янна, незавершенный роман “Это настигнет каждого”. Татьяна, эта книга в вашем переводе готовится к печати, выйдет через несколько месяцев, расскажите о ней, пожалуйста.

Татьяна Баскакова: “Это настигнет каждого” - тоже книга о дружбе двух мужчин, которая началась в детстве. Один из этих мальчиков, негр, спасает другого. В этой книге затрагиваются социальные проблемы, потому что этот негр спасает этого мальчика, которого собираются убить дети моряков, погибших, как они считают, по вине его отца. И отношение к этой социальной проблеме в этой книге очень показательно для Янна. Он много об этом пишет, но для него все это второстепенно, для него всё главное, что может происходить, может происходить с конкретным человеком или между двумя конкретными людьми. И он описывает историю дружбы этих двух мужчин, они все время говорят друг с другом и со своими ангелами. И Янн изобретает новую форму, потому что вот этот ангел для него - это лучшее в человеке. И разговор с ангелом получается разговором с собой, как бы отчетом перед собой лучшим. По-моему, это уникальный сюжет, уникальная форма, как это сделано. Мне было это очень интересно переводить. Она состоит из фрагментов, это незаконченная книга, но Янн написал ее финал и написал сценарий фильма, который так никогда и не был снят, в котором рассказывается весь сюжет этой книги. Финал - это представление Янна о том, что происходит после смерти с людьми.

Дмитрий Волчек: Ханс Хенни Янн незадолго до смерти посетил Советский Союз и оставил записки о своих московских впечатлениях. Александр, что его заинтересовало в хрущевской Москве?

Александр Маркин: Он принимал участие в Международном слете писателей. Его, конечно же, потряс дух советского народа в послевоенные годы, вот эта новая Москва, которая была показана зарубежным писателям. Он был в Москве очень недолго, всего несколько дней и, в основном, занимался тем, что боролся за мир. Он зачитал в Москве свои тезисы о борьбе с атомным вооружением.

Дмитрий Волчек: Выпуск радиожурнала Поверх барьеров завершит фрагмент из романа Ханса Хенни Янна “Река без берегов”. Писатель включил его в сборник “13 неприятных историй” под называнием “Часовщик”. Перевод Александра Маркина.

ЧАСОВЩИК

Я поднимаюсь по каменным ступеням, толкаю дверь и оказываюсь в лавке.
“Отец”, – говорю я, дрожа, и он, шаркая туфлями, выходит ко мне. Его силуэт возникает у окон: двенадцать узких оконных ниш, разделенных двойными колоннами и двумя столбяными опорами, соединенные длинным каменным подоконником – причудливая стена из света и тени.
“Отец, – говорю я, – покажи мне часы”.
Он подводит меня к витринам. Я слышу мелодичное тикание часов ¬– словно биение множества сердец. Он достает несколько самых драгоценных экземпляров, высоко поднимает их, несет на подоконник. Его пальцы двигают стрелку на одном из циферблатов, и в начале каждого часа, стремительно наступающего с оборотом стрелки, потайной механизм заливается песенкой. Заливается нежно, как птичка, но размеренно, так, что на мелодию можно положить слова. Думая об этом, я замечаю в корпусе крохотного золотого дрозда: он машет крыльями, открывает клюв; музыка заканчивается, он упархивает в глубину корпуса, дверца закрывается.
“Еще раз, все двенадцать часов”, – прошу я.
Отец качает головой. Подносит к моему уху сферические часы с репетиром. Заводит пружину, и небольшое рукотворное чудо нежным колокольчиком отсчитывает часы и минуты точного времени. Вдруг начинает нарастать гул, в нем можно расслышать звон колокольчиков, гременье бубенцов, голоса зверей, барабанную дробь, свист. Сотни оживших часовых механизмов приветствуют новый час, на мгновенье комнату наполняет благодать, будто по ней проходит черный ангел смерти. Постепеннно время растворяется в молчании мерного тиканья. У меня перехватывает дыхание.
“Возвышенное, – говорит отец, – в том, что каждый час имеет свою ценность; ему поют хвалу, когда он заканчивается. Сколько гимнов во славу прошедших часов я уже слышал!”
Я с робким изумлением смотрю на большие напольные часы с тяжелыми гирями из свинца и меди, висящими на веревках из скрученных кишок, их маятник, медленно раскачиваясь, отсчитывает секунды. Звук их колокольчиков был таким звонким и чистым, что я чувствую благоговейную усталость в коленях.
“Покажи мне свои самые красивые часы”, – прошу я.
“Позже. – Отвечает он. – Когда день подойдет к концу”. Он кладет передо мной плоский ящичек. “Скажи, который час”, – просит он меня.
“Это же просто ящичек”, – отвечаю я и пытаюсь его открыть. У меня не получается. Ящичек закрыт со всех сторон. Отец смеется. Пальцем дотрагивается до одной из стенок, самой блестящей; и на ней появляются, словно проступающие изнутри, цифры, которые тотчас же исчезают.
“Как такое возможно?” – изумляюсь я.
“Многое возможно, – спокойно отвечает отец, – но лишь немногие возможности невинны. Часы невинны, хотя они соприкасаются с чудесным. Большинство машин причиняют вред, но не часы”.
Мы быстро проходим мимо витрин, в которых стоят часовые механизмы в красивых корпусах. Сверкающая желтая бронза обвивает циферблаты. На мраморном цоколе пара – Амур и Психея, они держат золотой диск, на нем римские цифры, обрамленные букетами незабудок; кобальтовая синева эмали напоминает губы любимой девушки на смертном ложе... Уже в забытьи от этой ослепительной красоты, я спрашиваю, все еще не насытившись:
“И это все?”
Нет, не все. Он выкатывает на тележке ажурный глобус. Медные обручи – это орбиты планет; шары, выточенные из прозрачного, как вода, кварца изображают небесные тела. В центре вселенной сидит госпожа Венера, она держит на коленях медово-желтый сияющий камень – солнце. Ловкой рукой отец осторожно отсоединяет баланс, отсчитывающий секунды; искусная машина теряет счет времени, планеты приходят в движение, бегут по своим орбитам, луна убывает и прибывает. Проходит месяц, проходит год, кольцо Зодиака с появляющимися на небосводе животными, выгравированными черным по блестящему металлу, покачиваясь, поворачивается передо мной, отсчитывая триста шестьдесят пять дней. У меня кружится голова. Снова нарастает гул. Начинается гимн прошедшему часу. Обрывается.
“Теперь эти часы целый год должны простоять, – говорит отец, – я сделал это для тебя”.
Он о чем-то задумывается. Прилаживает обратно секундный регулятор. Вселенная мертвой лежит на его тележке. Я едва не плачу. Он сделал что-то для меня! Для матери он никогда ничего не делал. Она не знает часов. Она их боится.
Я слышу, как отец говорит: “Ты здесь уже долго. Мы позабыли про время”.
К нам спешит отцовский помощник. Он несет два толстых фолианта, в них – пространные расчеты, искусные чертежи сцепляющихся шестерен.
“Сядь на подоконник, – говорит мне отец, – и постарайся не двигаться! День подходит к концу. Часы готовятся ко сну”.
Помощник быстро запирает фолианты в шкаф. Я вижу, как отец закрывает дверь в лавку и торопится к заднику. Помощник бежит за ним. Я вижу, как они исчезают на узкой винтовой лестнице. Последнее, что я вижу – ноги помощника. Тут вновь нарастает гул, пронзительней, чем раньше, почти гибельный. Серебряный звук напольных часов затухает; замолкают, едва начав, флейты; голоса зверей переходят в недолгий тревожный рев и замирают, тонкая кожа барабанов лопается. Из глубины, словно землетрясение, вырывается звучный рокот церковного колокола. Большая витрина передо мной приходит в движение. Выгнувшись, будто парус под напором ветра, она отступает назад. Шкаф, в котором помощник запер фолианты, погружается в пол. И вот уже стена проглатывает большую витрину. Напольные часы отворачивают свое лицо со стрелками и скрываются в тени. Комната пустеет. Лишь мое сердце еще бьется; я сижу, затаив дыханье. Все рушится, сначала летит пыль, потом со стен отваливаются куски, пол разверзается. Колокольный звон, связка изломанных молний, доносится из расселины, похожей на могилу, с которой сдвинули плиту, чтобы из нее мог восстать ужасный неупокоившийся мертвец. А там, внизу, что-то шевелится. Шевелится на стене. Шорохи, тихий хруст; выдвигаются хоры. Я могу разглядеть ангелов телесного цвета, окруженных ветвями лавра, акантом, петрушкой и самшитом. Над парапетом хоров высится небольшой барочный орган. Причудливые арки, украшенные разноцветной резьбой, появляются у стен. Из могилы поднимаются низенькие молитвенные скамейки. Я вижу: между ними ходят человеческие фигуры. Я не знаю, живые ли это люди, мертвецы ли, шестеренки, наряженные куклами? Нежно слетают стрекочущие звуки труб органа – коралла, нота за нотой пробегающего все гармонии. Я чувствую, в первый раз, что механическое чудо сотворяется на моих глазах. Я слышу тиканье часов за стенами. Кулачковый вал двигает задвижки перед ротиками труб. День подошел к концу... Часовой механизм возводит ему маленький храм, чтобы он не сошел бесславно в могилу ночи... Позже, когда день подойдет к концу, – сказал отец, – ты увидишь мое самое красивое создание.
И вот снова по всей комнате раздается треск. Начинаются превращения. Могилы стен разверзаются и проглатывают видение. Комната пуста. Я все еще сижу на подоконнике. Замечаю винтовую лестницу на другом конце комнаты. Взбегаю наверх. Бегу по мастерской, где на столах лежат детали несобранных часов, каркасы их до блеска отполированного желтого металла, на которых будут держаться хрупкие организмы. Сверкающие оси баланса и несметные тысячи зубчиков точно выточенных шестерней. В нише перед окном, выходящим на улицу, сидит отец со своим помощником, пьет вино, ломает хлеб, они едят маслины...
“Что скажешь о часах на всю лавку?” – спрашивает меня отец. Вместо меня отвечает помощник:
“Вы делали и получше, господин”.
“С этим можно и поспорить”, – сердится отец. Он пододвигает мне свой стакан, протягивает хлеб и маслины. Я спрашиваю его:
“Почему ты никогда не обедаешь со мной и матерью?”
“Часы будут грустить, если я от них уйду”.
“Мы тоже грустим”, – решительно отвечаю я.
“Они остановятся, и никогда больше не заведутся. А сердце не остановится, его не сломать...”