Владимир Кара-Мурза: Сегодня ушел из жизни наш друг и коллега Петр Вайль. Он родился в Риге в 49 году. Окончил Московский полиграфический институт и в 77 году эмигрировал в США. Там он начал сотрудничать с многочисленными русскими эмигрантскими изданиями, в том числе с газетой "Новый американец", редактором которой был Сергей Довлатов. Там же писатель познакомился с поэтом Иосифом Бродским. Позднее Вайль стал одним из составителей сборников его стихов. История сотрудничества Вайля с Радио Свобода началась в 88 году с работы в нью-йоркском радиостанции. Впоследствии он возглавил русскую службу. До этого в 95 году он переехал в Прагу, где сначала работал заместителем директора русской службы радиостанции по информационным, а позднее по тематическим программам. В день ухода из жизни Петра Вайля, писателя, общественного деятеля и нашего коллегу мы вспоминаем с Соломоном Волковым, музыковедом, музыкальным журналистом, писателем, Сергеем Гандлевским, поэтом, прозаиком и эссеистом и Сергеем Пархоменко, главным редактором издательства "Вокруг света". Напомните нашим радиослушателям, как вы познакомились с Петром.
Сергей Гандлевский: Радиослушатели не обязаны знать подробности моей частной жизни. Я знаю, что впервые Вайль, который был тогда уже знаменитым человеком, приятно меня удивил, когда они с Александром Генисом пришли на мое выступление во время моего первого приезда в Соединенные Штаты. Мы совершенно мельком увиделись, просто познакомились. И потом я был немало удивлен, когда уже в Москве я получил от него очень приязненное и добродушное письмо, ответил ему, и мы стали дружны и дружили, давайте считать, получается почти 20 лет.
Владимир Кара-Мурза: Расскажите вашу историю знакомства с Петром.
Соломон Волков: Я с Вайлем, наверное, знаком больше 30 лет был. Мы с ним существовали в двух экзотических мирах, совместно, я имею в виду. В Риге в 60 - начале 70 годов и затем в русском Нью-Йорке 70-80 годов. Каждый из этих миров уже исчез на сегодняшний момент. И поэтому особенно остро воспринимается ощущение совместного пребывания на этих исчезнувших уже планетах. Потому что Рига 60-х - это была особая приграничная зона, с особым воздухом, с особой атмосферой, это была та же лаборатория в известном смысле, колба такая, точнее, всех тех проблем, которые вспыхнули в конце 80 - начале 90 годов, а мы как бы при всем этом присутствовали. Поэтому для нас, и для меня, и для Вайля распад Советского Союза не был таким сюрпризом. Потому что мы хорошо знали, как национальные интеллигенции чувствуют себя в республиках, мы там были и с ними общались, и были частью этого общего процесса. Потом, конечно, Нью-Йорк, который до начала 90 годов, русский Нью-Йорк я имею в виду, был особым местом, замкнутой колонией с одной стороны, а с другой стороны, конечно, мы ощущали себя по этому известному выражению "не в изгнании, а в послании", и тоже чувствовали на своих плечах такую особую, если высокопарно выразиться, миссию. И это совместное пребывание, конечно, нас с Вайлем очень сблизило.
Владимир Кара-Мурза: Расскажите, пожалуйста, историю вашего знакомства и сотрудничества с Петром Вайлем.
Сергей Пархоменко: У меня такое впечатление, что я познакомился с Вайлем дома у Сергея Гандлевского. Я не помню точно, но так по времени это должно получиться. Я тогда был главным редактором "Еженедельного журнала" - это журнал, который получился после разгрома журнала "Итоги", и после того, как вся его команда была выгнана новыми владельцами на улицу по политическим мотивам. Вот появился этот журнал "Еженедельный журнал". И довольно быстро после его начала я познакомился с Вайлем, а он почти сразу предложил в этот новый журнал писать. Это была, конечно, огромная для нас честь и неожиданность, потому что нам приходилось бороться за создание репутации этого нового издания. Предложил несколько очерков под общим названием "Границы империи". Надо сказать, что потом из этих очерков получилась книжка, которая называлась "Карта родины". И уже через несколько лет в бытность книжным издателем мне довелось ее впервые издать. И вот тогда я как-то сразу познакомился с Вайлем и с человеком, и с автором. Надо сказать, что это знакомство было очень счастливым, потому что это абсолютное авторское счастье иметь рядом автора, который так пишет и так понимает, что он пишет, и создает так, походя, между делом в качестве журнальных материалов работы такого класса, такого литературного уровня.
Владимир Кара-Мурза: Александр Генис, друг Петра Вайля, его многолетний соавтор, пронес дружбу через всю жизнь.
Александр Генис: Познакомились мы с Петей, потому что наши старшие братья были вместе в армии, и мы познакомились, подружились с Петей, когда я был школьником, а он только что закончил школу. Поэтому были совсем молодыми. Нам было очень весело и интересно вместе, потому что у нас была замечательная и очень веселая компания. И это, пожалуй, осталось главным на всю жизнь, потому что в наших отношениях главную роль играл юмор, если не считать водки, конечно. Поэтому, я думаю, что мы оба любили все смешное, все вкусное, все интересное и все несерьезное. Этого достаточно, чтобы объединить людей, особенно, когда они так молоды.
Владимир Кара-Мурза: Какую ипостась Петра Вайля вы считаете главной в его образе?
Сергей Гандлевский: Вы знаете, ну и вопросы вы задаете. Мне главной ипостасью кажется тот образ, в который Вайль вжился и который мастерски навязал окружающим. Мне кажется, что вообще-то он был человек печальный, элегический и драматический. Я думаю, что многие из тех, кто более-менее поверхностно его знают, вскинут брови, услышав эти мои слова. Я бы сказал, понемножку я добрался до главного его качества – это завидное самообладание. Мы с ним за эти долгие годы тесной дружбы, вообще не знал человека скрытнее в том смысле, что он страшно не то, что не любил, я от него никогда не слышал слов жалобы о своих, скажем, невзгодах, настроениях. Он считался окружающими и мной до поры, до времени человеком одного ровного раблезианского состояния духа. Это было далеко не так. Это, конечно, большая заслуга человека никак не обременить окружающих при том, что он был чрезвычайно заботливый человек. Я думаю, что если я сейчас начну перечислять все эти замечательные путешествия, которые мы с ним вдвоем или с женами вчетвером проделывали, у меня займет немало времени. Все те знаки внимания, все материальные и нематериальные подарки, которые его друзья и я в том числе от него получали. Он навещал меня в больнице, где впервые рассказал о своем диагнозе, вообще чудовищном. Это только для того, чтобы я в эгоизме болезни не решил, что я самый несчастный на свете. Нет, он был человек огромного такта.
Владимир Кара-Мурза: Какими человеческими качествами отличался Петр Вайль?
Соломон Волков: Вы знаете, то, о чем говорил Сергей Гандлевский - это очень точный и глубокий анализ Вайля. Действительно Вайль был на самом деле очень печальным и скрытным человеком. Он себя постоянно сдерживал, ты ощущал психологические обручи, психологический корсет, в который он сам себя заковывал и, как точно абсолютно Гандлевский заметил, он создавал маску весельчака, такого гурмана, действительно смоделированного по Гаргантюа. И даже внешне он был крупным человеком. И думаю, что эта маска выбиралась сознательно, и Гандлевский правильно сказал, он над ней много работал. Но более скрытого человека, чем Вайль, я в своей жизни не знал. Он был абсолютно застегнут на все возможные и невозможные пуговицы, и тексты, которые рождались под пером Вайля, они очень мало соответствовали его сокровенному наполнению.
Он как бы поделил себя на две части. Одна была в таком подполье, и там был только он и может быть самые близкие к нему люди, а другая уходила на создание текстов, читая которые люди наслаждаются. Мне вспоминаются слова Довлатова, он когда-то сказал о Вайле и Генисе, он их сравнил с Зикмунтом и Ганзелкой, если может быть помнят наши слушатели, это были очень знаменитые в свое время чешские путешественники, которые объездили весь мир и описали путешествия, книги были очень популярны, в том числе в Советском Союзе. И вот Вайль и создал такой образ, условно можно перевести, как искушенный путешественник. Книги Вайля "Гений места", "Карта Родины", которые Сергей Пархоменко упомянул, они создают образ искушенного путешественника, и в этом своем качестве они будут читаться очень долго. А как человек внутренний, как человек приватный, Вайль, как мне кажется, так никогда не позволил себе открыться.
Сергей Гандлевский: Многоуважаемый Соломон, я пустил в обиход может быть не очень удачное слово, не скрытность, а благородная сдержанность. Наверное то, что отличало Чехова.
Владимир Кара-Мурза: Какими чертами характера вам запомнится Петр?
Сергей Пархоменко: Вы знаете, я может быть не настолько проницателен, как два наших собеседника, я, признаться, не замечал особой скрытности в Вайле. Сказал бы, что он иногда вдруг мгновенно грустнел - это с ним бывало, при том, что он действительно был человек чрезвычайно веселый, бурный, такой пузырящийся, очень яркий в общении. Как-то невозможно было не хохотать, разговаривая с ним, почти непрерывно или даже переписываясь, на самом деле я сегодня не удержался и посмотрел нашу с ним переписку по существу деловую. Мы сделали вместе, я издавал несколько его книжек, и переписка была совершенно деловая о каких-то деталях композиции, о каких-то тонкостях взаимоотношений с редактором, о размере гонорара, о подробностях договора и так далее. Но она безумно смешная. Во-первых, она наполовину матом, потому что Вайль, по всей видимости, в какой-то мере стеснялся обсуждать деловые вещи, например, финансовые, и он от такого стеснения переходил наоборот на такой чрезвычайно театрально-агрессивный тон, он начинал изображать из себя такого наезжающего бандита, до такой степени не вязалось с его образом, что это было ужасно смешно. И собственно на этот самый комический эффект это было рассчитано, он как бы непрерывно угрожал работодателю.
Вот это как-то на фоне всего ужасно смешного, что Вайль из себя источал, он вдруг в какие-то моменты в одну секунду закрывался и грустнел, и начинало казаться, что в голове у него за вот этой внешней веселостью происходит что-то на самом деле печальное, тяжелое, что может быть он не так счастлив и доволен всем, что с ним происходит в жизни, а все время обдумывает какие-то достаточно сложные и глубокие для него вещи. Вот это я замечал.
Но я должен сказать, что меня, пожалуй, действительно поражало на всем протяжении общения с Вайлем, которое продолжалось теперь уже, наверное, более-менее 10 с того момента, как мы познакомились, это необыкновенная глубина того, что он делал. Она не вязалась, я бы сказал, с его относительным легкомысленным внешним обликом человека, который, казалось бы, насчет выпить и закусить или насчет куда-нибудь съездить и посмотреть что-нибудь интересное и вообще как-то порадоваться жизни. А потом ты получаешь от него текст и обнаруживаешь в нем какие-то поразительные не только глубины мысли, но и просто объемы знаний. Он необыкновенно много знал по поводу того, о чем писал. Я думаю, что он должен был быть человеком, я никогда этого не видел, но я просто как-то заключаю, что, наверное, он невероятно быстро читал. Потому что объемы того, что должно быть прочитано для того, чтобы таким образом знать предмет, который он пишет, должны быть совершенно колоссальными.
Я раскрою один небольшой секрет, мало кто об этом знает, собственно незадолго до того ужасного момента, когда больше года тому назад с ним случилось несчастье, и он очень тяжело заболел, он задумывал новую книгу. Книгу, посвященную итальянскому искусству, городам искусства в Италии, художникам, связанным с теми или иными итальянскими городами. Он вообще безумно любил Италию, много времени там проводил. И как-то очень серьезно Италией занимался и увлекался ею. Однажды он мне написал большое письмо, в котором описывал замысел книги в целом. Я, разумеется, немедленно ответил, что да, мне это интересно, я с удовольствием в издании такой книги буду принимать участие. И буквально через несколько дней после этого я получил подробнейшую экспликацию с точностью до одного дня, в какой город нужно поехать и в каком музее нужно побывать, чтобы увидеть эту картину этого художника, которая сыграет в этой главе вот такую роль. Это был подробнейший в мельчайших деталях написанный сценарий и за ним была огромная работа. Что бы я сказал, что совершенно невозможно было за Вайлем подозревать эту огромную работу и этот объем знаний. Он не походил на академического ученого, а знал невероятно много и невероятно глубоко разбирался в тех предметах, которым посвящал свое время.
Владимир Кара-Мурза: Юрий Гендлер, бывший директор русской службы Радио Свобода, скорбит о потере младшего друга.
Юрий Гендлер: Я не встречал более талантливого газетчика, журналиста, чем Петя Вайль. Он журналист милостью божьей. Во всем, что Петя делал, не было никакого следа каких-либо идеологий. Любая идеология затуманивает предмет - это просто шоры, которыми закрыты ваши глаза, и вы чего-то не видите и чего-то упускаете, потому что у вас есть идеология. И вот в этом смысле мне Петя представляется как человек, который пытался все увидеть простым человеческим глазом. Исключительно жалко, чувствую жуткую потерю. И самое ужасное то, что чувство, что чего-то не спросил, о чем-то не побеседовали, хотя было время, чего-то недоговорено, и понимаешь, что все - поезд ушел, ничего никогда не может быть договорено.
Владимир Кара-Мурза: Заговорили о литературном даре Петра, в чем была его уникальность литературная?
Сергей Гандлевский: Я сперва все-таки подхвачу слова удивления Сергея Пархоменко и скажу, что это очень хороший тон, когда человек не задается, в застолье не важничает, не говорит, насколько он занят, насколько он серьезен, а все это остается под спудом и выливается в дела. Это где-то у Битова написано, что все классики прошлого столетия, оставившие после себя 20-30 и больше томов, были светскими людьми, охотниками и так далее. И немыслимо было бы представить, что к кому-нибудь из них кто-нибудь заходит, а он говорит: извините, я занят. Хотя совершенно спокойно можно представить какую-нибудь посредственность 60-70 и позже годов, который весь в своих делах. Я целиком разделяю это удивление восторженное Пархоменко - это очень добрый знак. И тут же то же по поводу этой книжки, что написано было Петром три главы, которую как раз Сергей Пархоменко и Варвара Горностаева любезно уступили журналу "Иностранная литература", в котором одна уже глава была напечатана и поставлена в план следующая глава.
Владимир Кара-Мурза: Мария Клайн, бывший директор русской службы Радио Свобода, потеряла близкого человека.
Мария Клайн: Вот эти годы, когда мы с Петей работали очень близко и практически каждый день по несколько раз в день обсуждали какие-то проблемы. Помню, что могла ворваться в его кабинет, совершенно не обращая внимания, что он в этот момент что-то пишет, чем-то занят. И он выслушивал мои проблемы, мы вместе начинали их решать, мы вместе приходили к каким-то выводам, к каким-то интересным решениям. И эти годы для меня были очень важными и творческими именно благодаря тому, что я очень близко работала с Петей Вайлем. Думаю, что я никогда не забуду этого. Я уж не говорю о многом, что говорят его друзья, те, кто его знал, о его замечательном таланте, о его улыбке. Но для меня именно творческая работа с Петром Вайлем всегда останется в памяти.
Владимир Кара-Мурза: Мы заговорили о Петре Вайле как писателе, в чем была уникальность его литературного дарования?
Соломон Волков: Вы знаете, я перед тем, как о литераторе Вайле поговорить, о ценности его таланта, я хотел бы продолжить тему, тоже связанную с литераторским ремеслом, которую затронул до меня Сергей Пархоменко. Он абсолютно прав, говоря о том, что Вайля финансовые проблемы не волновали. Я должен сказать, что может быть в своей жизни я не видел человека, который бы обладал таким редким некорыстолюбием. Его денежные вопросы, связанные с писательской профессией, можно было подумать, что они его не волнуют. Может быть про себя он как-то об этом волновался, но внешне это были абсолютно две разные вещи - деньги и творческая работа. И качество особенно в наши дни такое редкое, что когда думаешь об этом, то отношение Вайля ко всей этой проблеме совершенно особое.
И второе, о чем Юрий Гендлер сказал, что у него была фантастическая незашоренность идеологическая. Это как раз напрямую связано с его литературной работой. Причем мне как раз в этом смысле повезло, я наблюдал, как эта идеологическая незашоренность, качество очень редкое, а уж особенно редкое в 70-80 годы, это качество формировалось на моих глазах здесь, в Нью-Йорке, под грандиозным влиянием Сергея Довлатова. Сергей Довлатов в этом смысле был удивительно последовательный человек, он приехал в Нью-Йорк из Ленинграда идеологически раскованным человеком. И от него исходил такой сильный импульс. Его даже в Нью-Йорке старые эмигранты обвиняли в сотрудничестве с КГБ, как весь коллектив "Нового американца", этого уникального издания, которое Довлатов затеял и который он осуществлял фактически вместе с Вайлем и Генисом.
И как раз Вайль был человек такой, в каком-то смысле он был как губка, то есть он, правильно совершенно об этом говорили и Пархоменко, и Гандлевский, он очень легко вбирал и он так же легко отдавал. Он впитывал информацию необычайно быстро и делился ею щедро. Например, от него я в первый раз услышал о Сорокине и о Гандлевском, именно от Вайля. Но так же принимал информацию очень легко и благодарно. Мы здесь часами в Нью-Йорке разговаривали о музыке. И скажем, Иосиф Бродский, которого он обожал, не любил композитора Мусоргского и композитора Шостаковича. Почему - это длинная история, но это было так. А мне удалось убедить Вайля в том, что два великих автора, и он принял это. На моих глазах он стал величайшим поклонником Верди - это уже влияние жены Вайля Эллы, которая очень хорошо разбирается в итальянской опере. То есть он всю эту информацию из внешнего мира впитывал как губка и выплескивал ее, так же отдавал в своих книгах. За это, мне кажется, должны быть благодарны, читая его книги "Гений места", "Карта Родины" и "Стихи про меня".
Владимир Кара-Мурза: Заговорили о разносторонности интересов Петра, о широком диапазоне его литературных пристрастий. Какие вам книги его удалось издать?
Сергей Пархоменко: В издательстве, в котором мне довелось работать, были изданы собственно все его последние книги и переизданы некоторые книги 80-90 годов, написанные главным образом вместе с Александром Генисом. В издательстве "Колибри" мы издавали и "Гений места", и "Карту Родины", и "Стихи про меня", и переиздавали ранее изданные "Родную речь", готовили к изданию "60-е. Мир советского человека". И собственно готовили последнюю его книжку. У нас была договоренность, что он пишет эту книжку для нас. И у нас даже при помощи одной хорошей коммерческой компании сумели профинансировать его поездки по Италии, потому что проект был достаточно сложный, многодельный и кропотливый. Там нужно было объехать огромное количество итальянских городов буквально по несколько часов в каждом для, чтобы… Кстати, интересный вопрос – для чего? Для того, чтобы еще раз пересмотреть эти картины и перечувствовать эти ощущения.
Вайлю было очень важно писать книжку, о чем он знал очень хорошо, о чем явно огромное количество всего прочел и в чем действительно сделался блистательным специалистом, хотя, насколько я понимаю, его образование было с этим не связано, он сам осваивал все эти сложнейшие материи, историю искусства, историю эстетики и так далее. Ему важно было еще раз все это пересмотреть, освежить ощущения, чтобы не по каким-то давним воспоминаниям, а по сегодняшним, очень свежим впечатлениям это писать. Это было тоже вполне поразительное качество. Он категорически этого добивался, ему было это очень важно. Не потому, что ему надо было прокатиться по Италии, это были довольно изматывающие поездки, потому что это была такая журналистская работа.
Я, кстати, среди книжек, которые я упомянул, не назвал самую знаменитую на самом деле, не "Гений места", его лучшая книжка является самой знаменитой, а книга "Русская кухня в изгнании" - несомненный лидер тиражей и по количеству поклонников, которые у нее есть. Тоже книжка, сделанная вместе с Александром Генисом, книжка совершенно блистательная и очень веселая, чрезвычайно по делу, в том числе и по гастрономическому делу с большим пониманием написанная. Так вот, я хотел бы сказать вот что, что литература Вайля, писательский дар Вайля все-таки происходит из журналистской профессии. Журналисту приходится постоянно бороться, во всяком случае, сопротивляться неверности, легкомысленности читателя, который готов в любую секунду бросить его текст, в любую секунду перевернуть газетную или журнальную страницу, в любую секунду перейти на другую радиоволну. Поэтому для журналиста, о чем бы он ни писал, колоссальную роль играет фактор увлекательности, просто интересности того, что он делает. Так вот, все, что писал Вайль по самым серьезным поводам, на самые серьезные темы, было чрезвычайно интересно, от этого невозможно было оторваться, даже когда он писал о классической живописи, или о поэзии, или о политике, или о каких-то провинциальных местах, которые он посещал, когда писал книжку "Карта Родины", он находил невероятно интересные вещи во всем, что его окружало.
Так, например, случилось, что я очень плохо понимал в поэзии, я никогда не любил стихов, не знал их наизусть. И вообще я человек довольно дремучий и поверхностный по этой части. Но я должен сказать, что за долгие годы моего издательского труда я не читал книжки более увлекательной, чем "Стихи про меня" Петра Вайля. Это совершенно невозможно оторваться. Я должен сказать, что у меня в машине на протяжении нескольких последних месяцев стоит постоянно в приемнике диск. Дело в том, что Петр Вайль успел начитать эту книжку, сделал ее в виде аудиокниги. Это совершенно фантастическое произведение на самом деле, отдельно от всей литературы, как он это сделал. У меня стоит этот диск, и я слушаю его нон-стоп, он заканчивается, я начинаю его с начала. Это совершенно невозможно оторваться. Я бы сказал, что это редчайший совершенно дар. И хороших писателей, слава богу, сколько бы ни говорили про кризис литературы в России, и пишущих на русском языке, всегда есть. А писателей, от которых становится до такой степени интересно, по-моему, всегда мало, а иногда нет вовсе. И по-моему, этот дар Вайля остается совершенно непревзойденным.
Владимир Кара-Мурза: Борис Дубин, переводчик зарубежной прозы и поэзии, оплакивает утрату коллеги.
Борис Дубин: Мы испытывали друг к другу взаимную приязнь. Борхес нас сблизил. Потом мы встречались в Москве, встречались в Праге, где он был очень радушным хозяином этого города и очень рад был нас с женой в нем принимать. Петр был человеком удивительного вкуса к жизни, который сейчас нечасто встретишь. Но я так часто замечал у него в глубине глаз какую-то странную необыкновенную грусть. С чем она была связана, что она предвещала, не знаю, но всегда это чувство было. И такая двойственность его облика, марксовский череп, раблезианская любовь к жизни и при этом грусть в самой глубине глаз, что-то о нем говорит и может быть как-то говорит о его судьбе, о его жизни. Он был замечательный человек, никогда не забуду.
Владимир Кара-Мурза: Вспомнили Сергея Довлатова, Иосифа Бродского. Какую роль в мировоззрении Петра Вайля занимала память об этих его друзьях?
Сергей Гандлевский: Это очень просто. Он так и говорил, что в человеческом смысле он больше всего обязан знакомству с Бродским, в стилистическом Довлатову. Так что здесь можно, не руководствуясь своими домыслами, просто его процитировать. И говорил это не раз. Но вот в ходе этого разговора я вот что хочу сказать. Во-первых, самый верный показатель в нашем ремесле – это зависть. И я испытал очень большую зависть, когда увидел эту книжку "Стихи про меня", зависть простоте. Это же так просто описать собственную жизнь, если ты бредешь по вехам стихов, если ты любишь стихи, живописи, если ты любишь картины, всего, чего угодно. Почему мне это не пришло в голову первому, а сейчас уже никогда не напишешь. Это я ему и в глаза сказал. И потом здесь было много сказано, Дубиным только что, вот эта двойственность его натуры, что он стеснялся своей тонкости, а был чрезвычайно тонким человеком. Это тоже как лирик я испытал на собственной шкуре. Лирики чрезвычайно чувствительны к замечаниям и правке. И в общем-то они правы – это настолько личное дело, что почти никогда правка со стороны не бывает кстати. Пожалуй, он единственный человек, который мне исправил раз и навсегда строки две-три - это много, уверяю вас. И сейчас я читаю эти стихи в его редакции. Причем он исправил их очень тонко, он исправил в интонационном смысле, поменял слова местами, сказал, что вот это скребет, и был прав.
Владимир Кара-Мурза: Заговорили о Сергее Довлатове, Иосифе Бродском. Какую роль они сыграли в формировании Петра Вайля как человека, как творческой личности?
Соломон Волков: Вы знаете, в этом смысле как раз Вайль не был исключением, если я скажу, что Довлатов и Бродский, они сформировали не только Вайля, они сформировали всех нас, русских американцев, живших в ту эпоху в Нью-Йорке, имевших счастье с этими двумя личностями общаться. Причем вообще-то более контрастных людей, более контрастные фигуры себе трудно вообразить, чем Довлатов и Бродский. И в каком-то смысле трудно и не нужно сопоставлять как творческие фигуры, они просто как яблоко и апельсин в разных плоскостях существуют. Но энергетика, обаяние, которое исходило от этих людей, и вот такое властное поле, которое вокруг них возникало, оно, если ты имел счастье поблизости находиться, оно тебя просто как осьминог, который тебя хватает своими щупальцами и ты отправляешься туда, куда он хочет. И точно так вели себя эти два человека.
Как я уже сказал, я имел возможность наблюдать за Вайлем, как формировало его, как и других, всех нас общение с Довлатовым, а затем общение с Бродским. Я совершенно согласен с тем, что Гандлевский сказал о том, что стилистически влияние Довлатова было огромным, а личностное влияние было неизгладимое Бродского. И то благоговение, та какая-то абсолютно неисчерпаемая и удивительная любовь, которую Вайль испытывал к Бродскому, в этом смысле, я думаю, всех может быть нас обошел. Потому что для него действительно Бродский стал в каком-то смысле нечто вроде фигуры отца. Потому что эмоциональная реакция Вайля и его мировоззрение в значительной степени сформированы Бродским. Гены буквально на глазах вайлевские менялись, вся его суть. Причем он был к этому готов и это очень важно, потому что можно, в конце концов, встречаться и дружить с человеком и просто не воспринимать его. Но Вайль оказался к этому готов, и это было для него, я считаю, огромным везением и счастьем, и он понимал, что это для него везение и счастье.
Владимир Кара-Мурза: Как вы ощущали воздействие Сергея Довлатова и Иосифа Бродского на личность и творчество Петра?
Сергей Пархоменко: Вы знаете, я сижу в редакции "Вокруг света" разговариваю с вами по телефону, а Варя Горностаева, главный редактор нашего издательства, дома слушает нашу программу и тоже в ней участвует эсэмесками, которые мне присылает, чтобы я не забыл сказать то и это. Потому что действительно для нас обоих история наших взаимоотношений с Вайлем и книги Вайля, которые мы действительно были счастливы издавать - это что-то чрезвычайно важное и что-то, что с нами останется, видимо, навсегда. И вот она мне только что написала: все равно "Стихи" главное. Но она права, конечно, последняя книжка Вайля, последняя изданная книжка Вайля "Стихи про меня" - это поразительная автобиография и поразительная исповедь человека, который прожил свою жизнь последовательно, принимая себе на разные роли, действительно иногда в отцы, иногда в друзья, иногда в соперники, иногда в спаринг-партнеры, иногда в наставники разных поэтов и разные стихи. Мне кажется, что это совершенно блистательный труд, блистательная журналистская работа, потому что от этого нельзя оторваться, блистательная литературоведческая работа, потому что это на этом простом приеме, действительно очень простом, тут Гандлевский прав, возникает реальная живая картина русской поэзии за целый век. Глядя на то, как человек это сделал, можно попытаться представить, как много для него это значило. И действительно, какую роль стихи играли в его жизни. Это удивительно для современного человека, у которого столько забот, столько соблазнов, столько всяких занятий, столько всяких раздражителей, а вдруг оказывается что все это держится на стихах, держится на рифмах, на размерах, на поэтических строчках. И человек так проживает всю свою большую жизнь.
Вот мне кажется, что именно для этого человека, можно вообразить, что такое было для него знакомство с Бродским. Он не очень много мне про это рассказывал, я не очень часто присутствовал, хотя было несколько историй, которые я от него слышал и про Бродского и про Довлатова, но прежде всего про Бродского. Мне кажется, что действительно была для него важнейшая встреча именно потому, что для него стихи значили что-то огромное. И когда однажды эти стихи вдруг воплотились в живого человека, с которым можно разговаривать, с которым можно курить или выпивать, или которого можно чем-то угостить, или с которым можно пройти прогуляться, или с которым можно о чем-то повздорить, или с которым можно быть в чем-то несогласным - это было для него поразительным потрясением. И эти стихи вошли в него особенно глубоко, потому что их нес живой человек. Я думаю, что это было главное переживание в его жизни, хотя видеть красоту и видеть сильное он очень умел и доказал книжкой "Гений места", и должен был еще раз доказать вот этой недописанной книжкой про Италию и ее живопись, но, видимо, самое сильное впечатление его жизни - это был Бродский.
Владимир Кара-Мурза: Виктор Шендерович, писатель и журналист, сохранил светлую память об уникальной личности Петра Вайля.
Виктор Шендерович: С самого начала с Вайлем было легко и светло, он не давил своей невероятной эрудицией, своей невероятной биографией, своими невероятными великими друзьями. Рядом с ним было как-то тепло и уютно, он был очень просторный, добросердечный, очень демократичный, дистанции не чувствовалось. Он был вообще гений общения, не подавлял, хотя имел основания подавлять. Друг Довлатова и Бродского, человек уникальной эрудиции. Еак сказано у Ахматовой: когда человек умирает, изменяются его портреты. Сосем по-другому уже читается книжка "Стихи про меня", в какой-то лирический Вайль. Кто бы мог думать, что это его последняя книжка, но там такие итоги подведены, такой отбор стихов и такой лирический анализ, такое воспоминание о жизни. Его русский язык - это удовольствие и счастье. И когда ты читал его книжку, ты сам себе казался умным.
Владимир Кара-Мурза: Петр был таким человеком Вселенной, гражданином мира. Какие все-таки черты его безошибочно причисляют к русской культуре?
Сергей Гандлевский: Язык прежде всего, а что же еще, и взгляд. Разумеется, очень русский взгляд на вещи, но обогащенный его замечательным космополитизмом. Он на дух не выносил такой русской местечковости, и это, конечно, ему на пользу пошло, такая постоянная поправка, что можно еще смотреть и со стороны мира.
Соломон Волкова: Я бы сказал, что он так же, как Чехов не нетипичная фигура для русской литературы, так же Вайль совершенно нетипичная фигура для современной русской литературы. Он западный абсолютно был человек в итоге, западный писатель. И эта идеологическая незашоренность, о которой мы тут говорили - это тоже очень нетипичное качество. Довольно на низком уровне современная российская нон-фикшн, то, что сделал Вайль, очень выделяется. Потому что подобных книг как "Гений места" или "Карта Родины" или "Стихи про меня", как правильно замечали и Пархоменко, и Гандлевский, никто больше не напишет, не написал бы и не напишет, для этого нужна неположность Вайля к мейнстримной русской литературе, которая у него имелась. В этом смысле он был, думаю, аутсайдером. Но в итоге конечно русская литература абсорбирует и примет так же, как итоге приняла и Чехова.
Владимир Кара-Мурза: Пришло ли время издать полное собрание сочинений Петра, чтобы оценить его место в отечественной культуре?
Сергей Пархоменко: Я не думаю, что его книги должны быть изданы в виде собрания сочинений. Мне кажется, что его книги живут и очень хорошо живут по отдельности и будут жить дальше по отдельности. Потому что огромное количество людей найдут среди его книг свою. И универсальность Вайля, и широта его во всех смыслах этого слова, они являются очень важными для него качествами. Я думаю, что есть люди, которым хватит на всю жизнь "Русской кухни в изгнании", они будут жить с этой книжкой много лет, а другие с "Гением места", а третьи, и таких будет особенно много, со "Стихами про меня". И этой одной книжки им хватит, потому что это их книжка. Вайль очень разный в разных книжках, хотя и узнаваемый, несомненно. Потому что у него был очень ясный стиль, язык простой и в то же время богатый и чистый. Действительно, там не то, что править было нечего, там нельзя было оторваться от рукописи, потому что она слишком быстро кончалась, выяснялось, что ты сел ее редактировать, а просто прочел ее, на этом собственно вся работа кончилась и хочется начать с начала. Так что, нет, не надо издавать собрание сочинений Вайля.
