Юбилей у мужчин ансамбля “Березка”
Марина Тимашева: 25 декабря в зале имени Чайковского хореографический ансамбль “Березка” большим концертом отметит 50-летие мужской группы ансамбля и оркестра. А вы и не знали, что в “Березке” танцуют мужчины? То-то. Послушаем руководителя и главного балетмейстера ансамбля, профессора и лауреата всех мыслимых премий Миру Кольцову и все поймем.
Мира Михайловна, с точки зрения обычного человека, “Березка” - символ русской женственности. Но вы празднуете 50-летие создания мужской группы. И я для себя сама называю их “подберезовиками”.
Мира Кольцова: Очень трудно было Надеждиной пойти на этот шаг, так как было много противников. Ведь начинался коллектив в 1948 году с женского хоровода “Березка”, который открывает все наши программы. И 10 лет ансамбль существовал, как чисто женский. Вы сами знаете, что постоянный хоровод утомляет зрителя, это становится мюзик-холлом и, кроме того, мы (я уже присутствовала в то время в коллективе), когда была только женская группа, делали такие в танцах быстрые движения, которые имитировали почти мужские движения - подсечки, еще что-то такое. Представьте себе, что раньше мы могли танцевать только предтечу любви, ожидание - это ни жанровых сцен, ни каких-то сюжетных номеров, очень ограничены рамки. И Надеждина приглашает некоторое количество мужчин. И в труднейший танец “Тройка” (с прелестными актрисами - Ирмочка Камчалова, Клава Романова, нет ныне ее, к сожалению, я его тоже танцевала - Женщиной в центре была я, потом много лет танцевала Милочка Барашкова, прелестная актриса) она поставила двух мужчин. Потом “Карусель”. Вошли мужчины и в готовые, и в новые постановки. Если публика уходит вдохновенная, улыбающаяся, то это заслуга нашего создателя, который огромную ставку делал на артистизм, музыкальность, не только на технические совершенства, арсенал технический. Ну и мужчины наши - тоже “березкинские”. Как хотите назовите – “дубочки”, “подберезовики” - это красавцы удалые, мужчины, которые могут рассказать об удали, о любви состоявшейся, я сделала дуэты, которых раньше не было, дуэты любви. Это юмор, задор, гротеск, это эпос, это сказы, это былины – все, что хотите. Надеждина создала совершенно новый жанр. Один хореограф переносит номера других стран и народов, хорошо танцуют, но это все-таки страны другие, уже готовая сюжетная канва. Кто-то открывает сценический танец, как Устинова, например, тоже величайший хореограф. А Надеждина суммирует все: она берет основу русского народного танца, историю хореографии российской, историю в целом России, создает новое произведение. И для этого нужны не только красавицы-барышни - эмоциональные, но и мужчины. Их отличает внешняя стать не только на сцене, но и в жизни. Они - другие, они не говорят как сегодняшняя молодежь, они не позволяют себе лишних “типа”, “как бы” и многого другого. Скажу откровенно, мы за этим следим и я, в частности, потому что страдаю жутко от того, что теряется русский язык, его мелодика, его поэтичность. И, находясь за рубежом, очень часто ходила слушать эмигрантов, выходцев тех, старинных времен, певучесть и мелодика. Наверное, поэтому у нас такие великие композиторы рождались, как Чайковский, Римский-Корсаков, Глинка и многие другие.
Марина Тимашева: Мира Михайловна, теперь женщины играют на всех инструментах, вы знаете не хуже меня, что в классах консерватории, будь то саксофон или, кажется, уже туба, ударные и кларнет - полно девочек. И педагоги консерваторские теперь уже привычно говорят о том, что у них едва ли не больше девочек обучается, чем мальчиков. Тогда была другая ситуация. Но, все-таки, почему понадобилась еще и мужская группа оркестра?
Мира Кольцова: Это не называется “мужская группа оркестра”. Аккомпанировали вначале четыре баяниста, один из них там был великий композитор Евгений Дмитриевич Кузнецов, соавтор Надеждиной. Величайшая хореографическая музыка его. Там был Корнев, затем Темнов, Галкин, и так далее. Сегодня уже и мой сыночек Филипп Кольцов пишет музыку. Это - композиторы. А потом рамки стали тесны - нет звучания домры, нет звучания балалайки. Потом представьте себе - два часа концерта только баянного исполнения. Потом мы знаем, сколько произведений классических - Иванов-Крамской, Пудашкин, впоследствии Холминов - пишут для народных инструментов. Надеждина приглашает оркестр. Сейчас оркестр наш состоит из пятнадцати человек, в его составе две прелестные вокалистки - Леночка Минина и Таня Решетникова, мальчик Андрей Толстяков. И каждый артист оркестра это солист высочайшего класса. И, вы знаете, мне лично завидовали такие хореографы и великие люди, царствие им небесное, как Игорь Александрович Моисеев и Татьяна Алексеевна Устинова. Они говорили: “Мира, какой потрясающий оркестр!”. Он аккомпанирует танцу, он именно танцевальный, он не просто себя показывает, он подчеркивает состояние танца, сюжет его. Дирижер наш, мой супруг, в прошлом он танцевал с баяном у Надежды Сергеевны и он - лучший критик всех моих постановок. Так что у нас дома такой вечный диспут. Сегодня оркестр это грандиозная часть успеха нашего коллектива.
Марина Тимашева: Значит ли это, что вы всегда выступаете с живым оркестром?
Мира Кольцова: Я солгу, если скажу, что всегда, к великому для меня сожалению. Все московские концерты - как правило, конечно. Но бывают концерты сборные, когда некуда посадить оркестр, и у нас есть очень неплохая фонограмма. И с перестройкой тоже многое рухнуло, к сожалению, билеты безумно на поезд стали дорогие, залы практически разваливались в то время. Теперь-то все возвращается на круги своя. Но, тем не менее, иногда приходится ездить с фонограммой, к сожалению. Скажу вам откровенно, как бывшая танцовщица, которая мечтала быть дирижером ( сама я хорошо владею инструментом и нотной грамотой), это огромная разница, но что же делать.
Марина Тимашева: Часто, поехав куда-то отдыхать, я смотрю, как танцуют греки, турки или итальянцы свои народные танцы, и думаю, что очень многое танец может рассказать о культуре и характере народа. А на ваш взгляд, какие свойства человеческой натуры, русского характера отражаются в танце ансамбля “Березка”?
Мира Кольцова: Танец и русская хореография вообще делятся на много аспектов – это чистый фольклор, это сценическая обработка фольклора, это народные коллективы, их много очень, есть областные особенности. Так вот ансамбль “Березка” - абсолютно другой. Надеждина ссылалась на Глинку. "Знать тему народную, видеть ее глазами художника и создать собственную". Так вот, невозможно в ансамбле “Березка” сделать движение, которое не было бы подчинено раскрытию танца, который мы сегодня исполняем. Их у нас, допустим, в концерте пятнадцать, они абсолютно разные, среди них есть шесть хороводов, они совершенно разные. Вот хоровод “Березка” поплыл по миру, русские мадонны заворожили - Марьи, Дарьи, Акулины - весь земной шар, и всем кажется, что плывет он, как девушка в красном сарафане, плывет небо голубое, в руках у нее платок зеленый, лес образовался зеленый… Это первый хоровод. Другой хоровод, допустим, “Балалайка” или “Узоры ” – они лирические, в первом случае девушки выходят и ожидают своего любимого, и мужчины появляются на сцене. Это один из номеров, который был поставлен, еще когда я танцевала. А “Балалайка” уже мой номер. Идет девушка, поет, что она ждет, вот и Ванечка придет. И появляются Ванюшки, десять Ванюшек, они танцуют. И если вначале поется в песне:
“Ой, балалаечка, балалайка,
Ой, помоги в любви… “
То в конце уже в пару поют:
“Балалаечка, ой, балалаечка,
Балалайка помогла в любви”.
Если это плясовая, то это удаль и задор. Сюжет - это авторские рассказы, пятнадцать рассказов в одном концерте, объединенном любовью к России. Но в этом гениальность Надеждиной - она открыла новый жанр, который мы стараемся и сохранить, и развить.
Марина Тимашева: Сколько сейчас танцоров в коллективе? И, в основном, какие школы вам дают своих выпускников, кого вы, по преимуществу, берете?
Мира Кольцова: Мы предполагаем открыть свою школу, как раз действующую с малых ногтей, с детских лет. А вообще к нам приходят из всех училищ, из классических училищ, из народных, иногородние хорошие училища - Воронеж, Владимир - прекрасный город, Саратов. Иногда бывают просто очень одаренные люди. У нас есть общежитие (надеждинская бывшая квартира), в котором живут одаренные из одаренных. Но приходят каждый день, скажу вам откровенно. У нас все свое абсолютно, начиная от входа, от вешалки, от поведения до сценической культуры. У нас совсем другие руки, совсем другой взгляд, осанка, повадка, спина, постановка корпуса… И приходится переучивать. И каждый день просьбы: “Примите, посмотрите…”.
Марина Тимашева: Сколько дисциплин у вас преподается?
Мира Кольцова: Первая и главная дисциплина (наверное, это для всех) - уметь держать себя. Тот, кто появляется на сцене, от конферансье, ведущего, до музыкантов, чтобы они не напоминали тех, которые едут на гастроли, ненавидя Бетховена. Все, кто появляются на сцене, обязаны иметь особую осанку. А в нашем искусстве хореографическом, что бы мы ни делали, что бы ни танцевали - классический урок со станком. Это - каждодневно. Урок вокала существует. Можно не обладать голосом Барсовой, но абсолютно четко интонировать, чистенько петь. А это я скажу родителям: дорогие родители, нет «безслухих» детей, просто надо с ними заниматься. Надо нажать ноточку “до” и заставить пропеть, потом “до”, “ми”, “соль”, и так далее, трезвучие… Это так же, как и подъем, и шаг, и все остальное, это нужно вырабатывать. Конечно, существуют дикие просто “гудошники”, как их называют - люди, которые не могут петь, зато слышно их хорошо. И урок ритмики очень важен. Далее существует экзерсис, шаги хороводные разнообразные - шаг березки, переменный шаг… А ведь представьте себе, во всех хороводах практически разные шаги. Казалось бы - раз, два, три, каблучок, но в разных хороводах – разные характеры, в "Цепочке", например, стать тяжелая, от времен Ивана Грозного, Марфы Посадницы. И все это мы проходим. У нас же мужчины такие делают трюки головокружительные, что мало не покажется.
Марина Тимашева: А "актерского мастерства" нет?
Мира Кольцова: Знаете, это не то слово, как есть! Это каждодневная, ежесекундная работа, начиная от разговора с актрисой моей или с актером. Мы не говорим: “Мама, кушать дай, соку дай!” - помните, реклама такая была? Я ее все время привожу в пример. В нашем русском народе должен быть всегда, сейчас говорят “менталитет” - нет, образ, нрав особый, певучесть. Честное слово, мы лучше заживем, пусть нечего кушать, допустим, все равно - улыбнись.
Марина Тимашева: А вы и в речи и и в танцах избегаете разговора о недостатках русского народа. Скажем, у того же Игоря Моисеева были жанровые номера. Он не издевался, конечно, не глумился, но иронизировал над некоторыми особенностями нашего поведения и нрава.
Мира Кольцова: У нас есть номера, которые откровенно подчеркивают исторические события, в частности, “Петрушка”. Наш Петрушка говорит все, что угодно – батюшке-царю, городовому…. И вот сделали сценарий: на площади много народа, к ним выходит с райком Сказитель, выходит Петрушка с разными сценами: пародирует городового пузатого, он ему грозит, он выбирает невесту, он умирает, он монетку кидает, то есть у нас есть шутливые номера. Но так много дурного, что когда я вижу на сцене пьяных русских людей, мне это неприятно. И иностранцам не надо этого видеть, мы и так наелись этого досыта. Хотя, повторяю, номер с юмором это адская работа - чтобы не пережать, не уйти в развесистую клюкву, чтобы не жаргонизировать, не обидеть народ и его историю.
Марина Тимашева: Сколько сейчас входит в репертуар номеров, которые постоянно исполняются, и сколько было сделано с того времени, как ушла из жизни Надеждина?
Мира Кольцова: Три-четыре программы Надеждиной мы набираем спокойно, и столько же моих. Дело в том, что мне пришлось после ее ухода реанимировать многие ее номера. То есть все номера ее практически сохранены. Вообще с наследием надо работать в белых перчатках, не выпячивая себя ни под каким видом, не “якая”, видеть так, как бы видела сегодня Надеждина - она была очень требовательна к себе. И, одновременно, ставила я постановки свои - это и хороводы, и жанровые сцены, балет “Московский двор”, это хоровод “Кружевницы”, это последние работы Резченко, “Осенний хоровод” - огромное количество. Много программ, кончено, но всегда, я думаю, мы будем открывать концерты хороводом “Березка”.
Марина Тимашева: Учителя в школах и педагоги в университетах жалуются, что очень поменялись люди, которые приходят к ним учиться. Дети или студенты приходят, совершенно не зная элементарных, очевидных вещей. А то, что касается танцоров, которые к вам приходят, вы чувствуете разницу в отношении к делу?
Мира Кольцова: Мы сами виноваты, у нас середины не бывает. Если мы что-то рушим, то мы рушим бесконечно, если мы проверяем, то проверяем по живому. Вот так обошлись не только с хореографией, но и с музыкой, с вокалом, со всем. Два поколения потеряны просто. Но, что касается нас, приходят сюда фанаты. Сюда просто так не придешь, это труд величайший, это отказать себе иногда в семейном уюте, в хорошем обеде. А ведь долгое время вообще мизерные зарплаты были, но люди не уходили. Потом, мы помогаем всем учиться обязательно, потому что 20 лет балетного стажа это очень мало - 36 лет, и ты пенсионер. Куда ты пойдешь, если ты ничем не занимался? Вот у нас есть Университет искусств, где открыта кафедра Надежды Сергеевны, я там профессор нашей кафедры - “Березки”.
И там очень многие нам помогают - экономисты, юристы. Многим специальностям обучают. Идем на все тяжкие - заменяем, отпускаем, лишь бы человек рос. Конечно, родители заняты разными проблемами, иногда они недодают детям, и школа иногда недодает, потому что просто не успевает справиться с таким жутким потоком телевизионного кошмара подчас. Ведь совершенно забыто народное искусство в средствах массовой информации! Посмотрите, как раньше молодежь училась. Я лично была в Доме культуры железнодорожников, я к ним не имела никакого отношения, просто была девочка, более или менее способная. И я пела в опере главную роль, по радио “У дороги чибис”, танцевала. Пришла комиссия из Большого театра, сказали: “Держи экзамен, попробуй”. И я поступила в школу Большого Театра, 9 лет классического обучения. Нет сегодня клубов по интересам, вот мы и пожинаем.
Марина Тимашева: Мира Михайловна, вообще мне кажется, что у вас настроение неплохое. Мы вот, перед тем, как начать запись, разговаривали о том, что ансамбль переживал очень сложные времена, мыкался по всяким домам культуры. Я, в общем, знаю, как это бывает, как под лестницами переодеваются танцоры, и девочки, и мальчики, потому что у них нет ни гримуборных, раздевалок, ничего. А теперь все есть.
Мира Кольцова: Нижайший поклон! Президентом будучи, Владимир Владимирович Путин откликнулся на наш зов. 20 лет никто его не слышал, с тех пор, как мы ушли из Петровского монастыря. Все отвечали: “Любим “Березку - символ России”, и все. А он нас видел в Китае, видел выступление наше на ШОС. Ему потом говорили, что если есть такое искусство в России, то Россия не погибнет. В самое трудное время он вызвал нас, и вот мы получили такое прекрасное здание. Это не просто красное словцо, я не снимаю шляпы перед сильными мира сего, но ведь представьте себе, что мы не могли даже костюм померить, а носить длинный костюм надо уметь. Я всегда привожу в пример “Инфанту”, трехлетняя девочка, в Музее Прадо - страшненькая, но в костюме длинном. А, поди научи, костюм носить. Когда учить, если его надо привезти в какой-то клуб через Москву, да по пробкам. А сейчас все рядом. Мы соединили и оркестр, и танцоров, все мы вместе. Это серьезная работа, у нас уникальные костюмы, бесценные, и французы писали: “если хотите хороший тон костюма, идите на концерт “Березки”.
Марина Тимашева: Собирались мы с Мирой Кольцовой поговорить о юбилее мужской группы “Березки”, но поговорили о жизни ансамбля вообще. А здание, в котором он теперь располагается – роскошное, старинное, в самом центре, с прекрасными помещениями и большим репетиционным залом.
Икона для элиты
Марина Тимашева: В начале декабря одна из ценнейших икон русского музея – образ Торопецкой Божьей матери - была передана на временное хранение в новый храм элитного подмосковного поселка “Княжье озеро”. Многие сотрудники музея считают передачу незаконной и возмущены давлением, оказанным на них Министерством Культуры. С ведущим научным сотрудником отдела древнерусского искусства Русского музея Ириной Шалиной беседует Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Неуютной была наша встреча с Ириной Шалиной. Мы встретились возле музейного кафе, а на мой вопрос, нельзя ли нам поговорить в ее кабинете, а перед этим пройти в музейные фонды, она грустно улыбнулась, заметив, что после того, как она многократно протестовала против передачи иконы в храм, у нее нет возможности поговорить с журналистом в спокойном месте, а пропуск в фонды с легкостью получают лишь меценаты. Поэтому нам пришлось ютиться в подсобной комнатке с гудящей вентиляцией, где я и спросила Ирину, чем уникален этот памятник, из-за которого разгорелось столько споров.
Ирина Шалина: В 1921 году, буквально на своих руках, эту икону в крайне аварийном состоянии, в крайне тяжелом состоянии сохранности вынес из Корсунского Богородского собора города Торопца замечательный человек - Федор Михайлович Морозов, с именем которого связано спасение многих памятников культуры и, особенно, икон. Человек глубоко набожный, связанный с культурным и музейным фондом сразу после революции. Именно благодаря деятельности этого человека были перенесены и сохранены в музеях десятки, а, может быть, даже сотни памятников древнерусской культуры. Специалисты-реставраторы видели, что торопецкие музейщики не могли взять на себя смелость даже в сохранении, в консервации этого памятника, что требует тоже очень высокого профессионализма. Поэтому уже в 1936 году икону было решено передать в Государственный Русский музей. Икона была постепенно раскрыта от поздних слоев. Уже тогда стало понятно, что какие бы достижения нашей реставрационной науки не были, окончательно вернуть памятнику его былую сохранность мы не можем. Единственное, что возможно сделать, это удержать памятник от дальнейшего разрушения.
Татьяна Вольтская: Ирина Александровна, вот я встречала в прессе такие удивившие меня высказывания, что, если икона в плохом состоянии, так это вина сотрудников и нечего теперь говорить, что ее нельзя перевозить.
Ирина Шалина: Я думаю, что в 18-м – 19-м веке икона уже тогда находилась в тяжелом состоянии сохранности, и именно это заставляло каждое последующее столетие обновлять иконы. Что такое обновление иконы? Это покрытие древней живописи новым красочным слоем. Все те многочисленные слои, очень часто непрофессионально нанесенные, уничтожают нижележащие слои. И это как раз тот самый процесс, который в древности решался другими способами. Все очень хорошо знают, что древняя живопись это живопись темперой, и каждый живописный слой покрывался толстым слоем олифы. Представьте себе, как Богоматерь Торопецкую использовали в богослужениях в 18-м- 19-м веке. Это была уже икона, под многочленными слоями которой скрывали и оберегали древнюю живопись. Никогда не было понятно, что же за первоначальный образ скрывается на этой доске. В музеях с этих икон снимают все поздние записи. Это очень длительный процесс, очень сложный. Право на реставрацию дается только реставраторам высшей квалификации, памятников такого вида и такого образа сохранилось очень мало. Перед нами псковский памятник конца 13-го, но, скорее всего, 14-го века.
Татьяна Вольтская: Почему ее называют “домонгольской”?
Ирина Шалина: Дело в том, что когда она уже была в Торопце, вокруг нее уже возникают всякие легенды и предания. Это икона была двусторонней, выносной, такие памятники на длинной рукояти выносили во время процессий и крестных ходов, но чаще всего, и это очень важный момент для сегодняшней ситуации, эта икона литургического использования стояла за алтарем. С этой иконой можно связать одну очень важную историю. Дело в том, что в середине 12-го века Полоцкая княжна Ефросинья, очень рано постригшаяся в монахини, уехала в паломничество в Святую землю и, узнав о том, что в этой земле находятся три образа письма евангелиста Луки, попросила один из этих образов, а именно тот, который хранился в городе Эфесе, привезти к себе в Полоцк. Согласно ее Житию (а текст этот весьма историчен и уже многие исследователи давно заметили, что это один из самых достоверных древнерусских источников), по просьбе Ефросиньи Полоцкой этот образ в середине 12-го века был привезен в Полоцк. Ни одна страна христианская никогда не передавала в дар икону, которая является почитаемой святыней у себя на родине. Ефросинья Полоцкая получила копию той самой иконы, которая была почитаемой и очень известной в византийском мире в то время. С этой копией она приезжает в Полоцк и устанавливает с иконой интересный обряд - каждый вторник икону носили по всем церквам. Специально для этой иконы строится собор, а в течение многих десятилетий и столетий после этого эта икона становится почитаемой святыней. Икона становится инициатором духовной глубокой жизни древнего города. Дальше судьба иконы теряется очень надолго - видимо, татаро-монгольское нашествие. Скорее всего, во время бед уничтожается памятник. Это и является объяснением того, что тот памятник, который мы знаем, относится уже к началу 14-го века. Заказывается новая копия, скорее всего, повторяющая тот самый образ, который Ефросинья когда-то привезла к себе уже в качестве копии. Этим можно объяснить необычайность этого образа, не только его иконографию, редчайшую для 14-го века, не только его особый художественный образ, явно ориентированный на какой-то древний образец. Икона уличного использования, она выносилась под снег, под дождь.
Татьяна Вольтская: Вернемся уже к этому печальному событию. Как вообще вот это все выглядело, как отнеслись музейные работники, почему не смогли защитить или у нас нет таких законов, как это было?
Ирина Шалина: Кажется, еще несколько месяцев назад мы просто не могли себе представить, что такая ситуация вообще будет когда-либо возможна. Некий бизнесмен захотел привезти эту икону в свой храм, приезжал, смотрел иконы заранее. Ему объясняли, что сохранность памятника довольно сложная, что памятник древний и уникальный. Чрезвычайная ситуация нашей трагической истории - уникальным образом, божественным промыслом сохранялась эта икона. И сохранилась она не только для нас, нам хочется, чтобы она сохранялась на века, а сделать это возможно только одним путем - создать такому памятнику стабильные, постоянные условия его хранения, не травмировать его никакими переездами, никакими передачами, даже нашими глубокими и серьезными исследовательскими амбициями. Очень многим хотелось, чтобы эта икона участвовала на многих выставках в Москве и за рубежом, но, прежде всего, мы всегда думали о том, что наша задача - ее сохранить. Этим объясняется, что икона участвовала за все время только на одной выставке, которая проходила в стенах Государственного Русского музея. Реставраторы и технологи дали реставрационное описание памятника перед моментом переговоров об ее отправке. Любой человек, который прочитает историю этой сохранности - вот грунт очень хрупкий, соединение грунта и красочного слоя очень ненадежное, очень хрупкое, поволока отстает от основы, доски расходятся, трещина видна - любому понятно, что невозможна никакая транспортировка иконы. А во имя чего мы рискуем, для чего, что изменится в духовном состоянии нашего общества от того, что икона будет находиться в его церкви? Может быть, было бы лучше, если бы этот бизнесмен подарил нам ту замечательную кассету, которую он сделал для хранения этой иконы на шесть месяцев в своем новом храме в коттеджном поселке, в Государственный русский музей, и мы в этой кассете выставляли бы икону на все оставшиеся времена в нашей экспозиции Русского музея, где, в отличие от церкви коттеджного поселка, проходят миллионы людей, причем, как верующих, так и неверующих.
Татьяна Вольтская: Тяжело было ее провожать?
Ирина Шалина: Просто хотелось плакать!
“Этюды об истории науки”
Марина Тимашева: В этом году исполняется 130 лет со дня рождения Михаила Езучевского. К этой дате в Дарвиновском музее открылась выставка “Этюды об истории науки”. Рассказывает Ольга Орлова.
Ольга Орлова: “Человек, как социальное явление в истории естествознания - такова проблема, тщетно ждавшая достойного себе художника-отобразителя, и он явился, наконец”, - так писал о Езучевском основатель Дарвиновского музея Александр Коц. Именно он пригласил для сотрудничества с музеем в 1919 году офицера Езучевского. В детстве они занимались в студии знаменитого московского педагога Николая Мартынова, где вместе изучали естествознание, ботанику, зоологический рисунок. Михаил Езучевский рос в дворянской семье. Его отец, Дмитрий Езучевский, был основателям “Русского фотографического общества”, он изобрел первый переносной фотоаппарат для военной разведки, за что бы отмечен медалью на Всемирной выставке в Париже. Мать художника, Анна Бергнгард, училась в Московском Институте благородных девиц. Мишу решили отдать в Кадетское училище, однако сын по окончании решает стать художником и едет в парижскую Академию Искусств. Но уже в 1912 году, известно, он выставлялся в Москве в галереях вместе с Врубелем и Васнецовым. Первая мировая прервала его художественную карьеру, Езучевский ушел на фронт, там попал в плен, а, вернувшись на родину, застал другую страну. Рассказывает автор выставки Вера Удальцова.
Вера Удальцова: А в 1919 году уже Александр Федорович, основатель нашего музея, приглашает его на работу в музей. Только ему можно поручить изображение ученых и этюдов об истории науки. Все остальные наши художники блестящие - Василий Алексеевич Ватагин, Комаров, Флеров - они очень известны как анималисты, а не анималистом из его окружения был только Михаил Дмитриевич, и ему поручается написание серий картин. Он работал в пастели и был живописцем. Это такие серии.
Ольга Орлова: Из серии “Биография естественнонаучной мысли” на выставке представлено всего несколько работ, но за каждой из них – переломный момент в истории науки. Первая картина – “Отречение Бюффона”. На ней гротескно ухмыляется французский естествоиспытатель-энциклопедист эпохи Просвещения, ученик Исаака Ньютона.
Вера Удальцова: Сорбонна выясняет с ним отношения, постановила сжечь его работы, потому что ей они кажутся крамольными. На самом деле он действительно высказывает идеи, противоречащие Библии, о сотворении мира, о происхождении земли. Вот как раз сейчас запечатлен момент отречения Бюффона. Он делал это неоднократно и цинично, и опять возвращался к своим идеям. Это была некая маленькая хитрость.
Ольга Орлова: Рядом - триптих, посвященный Иоганну Гёте. Сейчас уже немногие помнят, что создатель Фауста и сам не чурался научных опытов.
Вера Удальцова: Гёте - за открытие межчелюстной кости человека, это было научное открытие. А вот здесь - более философское изыскание: Гёте держит в руках цветок, он ищет некое прарастение. Тогда все болели идеей о едином плане строения, в том числе и у растений. И Гёте, в общем-то, был и метафизиком, и эмпириком, и его мысли не были какими-то крамольными, но, тем не менее, он подразумевал единство нашего с животными происхождения. Об этом, конечно, не говорил.
Ольга Орлова: Следом за Гёте – Ламарк, создатель первой Теории эволюции живого мира. На картине старик сидит рядом с дочерью Корнелией - когда ученый ослеп, девушка стала помогать отцу в научной работе. Из семитомной “Истории беспозвоночных” почти два тома были записаны Корнелией. На эту же тему в экспозиции есть любопытная фотография. На ней уже Ватагин трудится над тем же скульптурным сюжетом, а позируют ему коллеги: сам Михаил Езучевский и жена директора музея Надежда Лодыгина-Коц. То есть сразу несколько художников трудились над одним и тем же эпизодом. Но сама идея отразить в картинах разные этапы развития науки вынуждала обращаться к разным эпохам - от античности до нового времени. О художественной манере, в которой работал Езучевский, рассказывает дизайнер выставки Наталья Семахина.
Наталья Семахина: Это - классический модерн, время очень декоративное, можно подвязать Дягилевские сезоны и Баха сюда. Эти художник графичный, достаточно пластичный, даже масляные его работы - графины.
Ольга Орлова: Из второй серии - “Гений научной мысли” - выставлено всего 8 из 27-и работ - Аристотель, Бруно, Галилей, Коперник, Кеплер, Ньютон. Неожиданно среди них - картина по мотивам трагедий Софокла: Эдип разгадывает загадку Сфинкса. По стилистике эта картина отличается от других в этой же серии. Наталья Семахина объясняет, почему.
Наталья Семахина: Здесь художник оставляет очень много места для фантазии, она немножечко не дописана, что так и задумывалось, и это дает возможность человеку самому дорисовать ее. Технически она решена абсолютно грамотно и хорошо. Прописанные руки, прописанное лицо, все остальное - как вуаль, тонкая, легкая и непрописанная. Это - миф, поэтому картина решена в легких тонах, гораздо легче, чем остальные картины из этой галереи, она решена большими мазками, что тоже чисто импрессионистический ход. Она отражает мир: это было, этого не было, это рождение тайны… Поэтому она легкая, прозрачная, это тайна и Сфинкс, и художник прекрасно это отразил.
Ольга Орлова: Первоначально, как рассказывала автор выставки Вера Удальцова, серия “Гении научной мысли” задумывались иначе.
Вера Удальцова: Если быть исторически верным, то серия “Гении научной мысли” изначально называлась “Борьба церкви с наукой, науки с церковью”. Сейчас мы так ее называем - ну, не хочется нам возвращаться к этим печальным, хотя бы в названии, фактам: все, что случилось у католической церкви с наукой, выяснение, какое было жестокое отношение. Мы называем просто “Наука и религия”, а все остальные уже будут понимать так, как им это хочется.
Ольга Орлова: Сегодня у историков нет точных сведений о религиозных убеждениях самого художника, и вряд ли на этот вопрос существует простой ответ.
Вера Удальцова: Михаил Дмитриевич был, конечно, на стыке рожденной эпохи, это было очень сложное время и, конечно, атеистами они не были, бесспорно, но науку они любили и, наверное, это присутствует у всех у нас, вы понимаете. Я вам хочу сказать одно, что Чарльз Дарвин был поначалу глубоко верующим человеком. А стал ли он атеистом впоследствии? Я думаю, так и не стал он атеистом, а просто стал честным ученым, который не смог молчать, и не то, чтобы вступил в спор с Всевышним, а просто высказал свое мнение, и как замечательно. Вот здесь есть портрет Фрэнсиса Бэкона, этот политик и философ английский был очень мудрый ученый, он сказал так: “Я изучил вопрос и понял одно: что Господь Бог подарил человеку жажду знания”. Жажду жизни, знаний, познания. Такой его был спор с богословами, что никто не запретил человеку познавать окружающий мир.
Ольга Орлова: Действительно, далеко, не за каждым портретом на выставке судьба ученого, искалеченного борьбой с религиозным миром. Примирительную формулировку “пока ты честно ищешь истину, ты не можешь быть противником Бога”, находила не только жена Дарвина, но и некоторые отцы церкви. Михаил Езучевский умер в 1928 году, в эпоху, когда ученому честно искать истину мешали религии новых дней. Главная научная трагедия 20-го века - уничтожение лучшей в мире по тем временам немецкой науки, репрессии советских ученых - все это было впереди. И кто знает, может быть, и Эйзенштейн, Кольцов, Вавилов вскоре тоже дождутся своего Езучевского.
“Древний Египет. Почва цивилизации”
Марина Тимашева: Вот очередная историческая книга – Дмитрия Прусакова, “Древний Египет, почва цивилизации” - и, как я понимаю, египетская почва вскопана на такую глубину, где еще нет ни иероглифов, ни статуй, ни цивилизации как таковой, только почва для ее формирования. Что же можно рассказать об эпохе, когда, чего ни хватишься, ничего нет? Какая здесь может быть история? На этот вопрос с книгой в руках пытается ответить Илья Смирнов.
Илья Смирнов: До недавнего времени многие ученые именно так рассуждали. И придумали даже специальный термин “доистория” - всё, что было до изобретения письменности. А другие им возражали: нет, история человечества начинается с появлением человека, а письменные источники – важные, но не единственные.
И оказались совершенно правы.
Прогресс ведь характерен не только для естественных наук. Яркое свидетельство прогресса в науках о человеке – как с помощью новых методов, взятых на вооружение археологами и лингвистами, удается помаленьку извлекать из мифологического тумана дописьменного прошлое. Книга “Древний Египет, почва цивилизации” имеет подзаголовок “Этюд о неолитической революции”. Что за жанр “этюд”, мы уточним чуть позже, а неолитическая революция, если кто уже запамятовал столь древние события, переход от присвоения готовых продуктов природы охотниками и собирателями к производящему хозяйству земледельцев и скотоводов. Казалось бы, в развитии любого региона должна наблюдаться какая-то последовательность и преемственность, и если Египет - древнейшее централизованное государство на планете, это не с бухты – барахты, “страна на такой величайшей реке, как Нил, имела шансы или даже должна была первенствовать в процессе перехода человечества к производству продуктов питания” (2). К оседлости. К ремеслу. Ко всякого рода архитектурно-эстетическим излишествам. Это казалось само собою разумеющимся, об этом говорили студентам и школьникам, не углубляясь в детали, потому что были уверены: со временем раскопки подтвердят. А раскопки-то показывали совсем другую картину. “Несмотря на все вообразимые преимущества огромного водосбора и регулярного оросительного режима Реки, “в Палестине, Малой Азии и на западных склонах Иранского нагорья хлеб сеяли уже между Х и У111 тысячелетиями до н.э.”, тогда как в Египте… не раньше, а то и позже У1 тысячелетия” (5). “В отличие от древнейших земледельческо-скотоводческих сообществ ближневосточного “плодородного полумесяца”, их значительно более поздние неолитические принильские “аналоги” как в Нубии, так и в Египте не обнаруживают архитектурных (стены и др.), производственных (ремесленные “центры”) и прочих явных признаков опоры на “протогорода”, а ограничиваются “полупостоянными” и сезонными поселениями” (99).
Собственно, объяснению этого феномена – как и почему длительное отставание сменяется внезапным рывком вперед, к государству фараонов – и посвящено небольшое исследование доктора исторических наук Дмитрия Борисовича Прусакова, в котором как раз и используются очень активно источники нового типа и новые методы, заимствованные из естественных наук. То есть подход стопроцентно материалистический, безо всяких культурологической мистики. Палеоэкология. Палеоклиматология. “А решающее значение, по-видимому, имел процесс почвообразования…” (31), то есть “почва” в подзаголовке книги – не в метафорическом, а в самом прямом смысле слова. Здесь разрушается еще одна “очевидная” иллюзия – что всегда было так, как сейчас. Помните, когда-то художники рисовали ветхозаветных пророков в костюмах, которые видели на своих современниках, а в театре представляли древних греков как королей и дворян? Они не задумывались над тем, что общество меняется. Но также меняется и природная среда. Мы видим могучую реку, которая не только поит Египет, но и удобряет плодородным илом. Река – это жизнь. В отдалении от реки начинается пустыня. И при Халифате, и при римлянах было так, и древнеегипетские письменные источники рисуют примерно такую же картину. Значит, так было всегда. Нет. Автор показывает пейзажи Египта и окружающих стран, совершенно непохожие на нынешние. Всё это на памяти человечества. И не только во время Великого оледенения… нет, ледников там не было, просто на их образование понадобилось довольно много воды, в результате уровень Мирового океана понизился на 121 метр со всеми вытекающими (13), но смотрите, намного позже, как раз в эпоху неолитической революции: “озеро Чад… заняло гигантскую площадь 350 тыс. кв. км. (т.н. “Мега – Чад”)… Пустыни Нижней Нубии и Египта… отличались богатым животным миром, существование которого было бы невозможно без обильной растительности, в том числе древесной… Избыток пищи, образовавшийся в пустынях Северо-Восточной Африки с превращением их в начале голоцена в цветущие саванны обусловил устойчивое предпочтение обитателями раннеголоценового Египта охоты и собирательства в Сахаре трудоемкому освоению неприветливой малоплодородной нильской поймы” (24 -25). Почему же неплодородной? Да потому что, по подсчетам автора, “аллювиальные почвы начали формироваться в Дельте не ранее У11- У1 тыс. до н.э. В Долине… их отложение могло стать интенсивным лишь в У тыс. до н.э.” (9) И только после того, как образовалась “плодородная илистая почва” (69), стал возможен хозяйственный, а вслед за ним и социальный прогресс. Что касается “цветущей саванны” – “где стол был яств”, там сами знаете, что.
Книга о Древнем Египте побуждает с исключительной осторожностью относиться к современным изменениям климата. Вот я сейчас пишу эту статью, а по радио сообщают об очередном температурном рекорде декабря. Ну, не намного же превышен предыдущий! Стоит ли волноваться. Стоит ли ради двух-трех градусов ограничивать “свободу”, как рассуждал недавно один европейский политик http://mypoliticstyle.blogspot.com/2009/10/prezident-chekhii-prezentoval-v-mgu.html. Но те процессы, которые реконструирует Д.Б. Прусаков, тоже происходили не вдруг, но имели очень серьезные последствия. И тут уж было не до свободы.
Еще в книге представлена полемика (51) с другой работой о древнейшем Египте, которую мы представляли уважаемым слушателя несколько лет назад http://archive.svoboda.org/programs/OTB/2005/OBT.042705.asp Вообще должен сказать, что отношения между некоторыми нашими египтологами, к сожалению, ненамного лучше, чем между Верхним и Нижним Египтом в раннединастический период. Судить, кто прав в сугубо специальных вопросах я, естественно, не могу. Могу только в очередной раз посетовать, в каком виде выходят книги. В данном случае трудно даже назвать издательство, потому что в одном месте значится “Книжный дом “Либроком”, в другом “URSS”. Иноязычные цитаты почему-то без перевода (хорошо хоть не древнеегипетские). Книга совсем небольшая, но при этом еще и обрывается на полуслове с таким авторским комментарием: “такая постановка вопроса, не предполагавшаяся в начале настоящего исследования, может в корне изменить подход ко всему комплексу проблем генезиса нильской протоцивилизации, поэтому я прерву рассмотрение верхнеегипетской додинастики, планируя вернуться к нему в специальной работе” (104). Конечно, хозяин барин, и автора можно даже поблагодарить за честность, но если бы над книгой работал, кроме честного автора, еще и прилежный редактор, он должен был бы как-то на автора воздействовать. И обеспечить книге более традиционную структуру. Но редакторы, как мы знаем, пережиток тоталитарного прошлого. Поэтому будем благодарны за то, что есть. Кроме шуток. Я узнал много нового и получил ответы на вопросы, которые меня давно занимали. Чего искренне желаю и всем уважаемым радиослушателям, если они собираются в книжный магазин.
