Творческий человек в наше время стремится привлечь к себе не только пастернаковскую "любовь пространства", но и любовь медиа-пространства. Боязно выйти из-под теплого света софитов. Недаром существует специальное слово "светиться". Вот и идет писатель вести передачу или судить сомнительное шоу народных талантов, или выпускать кулинарные книги...

В молчании творца потребители художественного продукта слышат что-то вроде вызова, попытки утвердить собственное превосходство: над толпой, достатком, модой. Кому хочется быть покинутым? А именно покинутой и ощущает себя публика, когда успешная прежде "культовая фигура" вдруг уходит в затвор, запирается на засов, отвечает отказом на посулы и обещания прессы, телевидения, издательств. Общественное мнение порицает молчание людей, которым по статусу молчать не положено — писателей, артистов, режиссеров. Их молчание трактуется социумом как признак тяжелого кризиса, творческой немощи, слабости, невостребованности. Кому сдался Тютчев с его "Молчи, скрывайся и таи..."? Кто сейчас вспомнит мандельштамовский ответ: "Да обретут мои уста / Первоначальную немоту"?

На прошлой неделе громовое молчание Сэлинджера стало гробовым: самый известный молчальник современной литературы умер в почтенном возрасте 91 года, последние 45 из которых он молчал, прекратив печататься в далеком 1965-м. Он также наложил запрет на перепечатку своих ранних произведений, пресекал попытки опубликовать свои письма. Последние годы он практически никак не общался с внешним миром, живя за высокой оградой в особняке в городке Корниш, штат Нью-Гэмпшир. Его молчание было не только красноречивей многих интервью, но и слышней. Его уход трактовали по-разному, но всем чудился в этом жесте справедливый укор, недовольство не только собой, но и стремительно обесценивающимся литературным процессом — ареной, где "мильон меняют по рублю". Сидя за высоким забором, невидимый толпе, он стал примером беспримерного поступка – отказа от того, от чего обычно не отказываются: согревающего внимания публики, почитания и почестей. Молчание Сэлинджера говорило людям об иной ценностной шкале, о запросах неизмеримо более высоких, чем жажда славы и денег.

Иногда, впрочем, творческие люди, добровольно взявшие паузу, так же добровольно прерывают ее. И это тоже своего рода вызов. Недавно Маленькая Вера, она же — Большая Надежда ранне-перестроечного кинематографа, — Наталия Негода вернулась триумфатором на большой экран. Звезда одного фильма, таинственно исчезнувшая, едва успев прогреметь на весь мир, она много лет отвергала однотипные роли многочисленных "маленьких вер". Впрочем, об этом мы тоже могли лишь догадываться – интервью она не раздавала, в желтой прессе не появлялась. Доподлинно про нее было известно одно – она жива. Все остальное – домыслы.

И вот после двадцати лет молчания она появилась в фильме "Бубен, барабан" — серьезная главная роль, трагическая героиня, о которой можно говорить всерьез. Роль одинокой библиотекарши из провинциального города принесла ей 30 января помпезного "Золотого Орла". Эту победу никто не смог оспорить: все были рады тому, что она, наконец, прервала молчание. Вернулась в настоящее кино — не в мыльную поделку, не в глянцевитую рекламу…

Не зря все же про молчание говорят "хранить". Вопрос только в том, есть что хранить или нет.