Пушкин искусство противопоставлял утилитарности, стремлению искать во всем – и уж тем более в самом искусстве – прямую и вещественную пользу. Мы же часто пытаемся извлечь "пользу" из творчества Пушкина, приспособить его к тем или иным сиюминутным нуждам. Но мы действительно ленивы и не любопытны. Для нас стала общим местом якобы пушкинская фраза: "Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман".
Нам лень раскрыть томик Пушкина. А у него, однако, в стихотворении "Герой" Поэт говорит:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман...
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран... (выделено мной – Ю.В.)
Замена одного слова меняет мысль на противоположную. Здесь речь вовсе не о констатации всеобщей слабости, в которой якобы признается и Пушкин. Речь о том, что позволяет поэту лично лучше думать о человеке вообще, о человечестве. О нас.
В 1983 году, работая в студии Марка Розовского, я пытался сочинять спектакль о последних днях Пушкина и обратился с вопросами к Юрию Михайловичу Лотману. Его письмо, я уверен, не потеряло за эти годы своей актуальности.
Уважаемый Юрий Борисович!
....Тема "Последние дни Пушкина" очень трудна, и я с некоторым беспокойством думаю о ее воплощении на сцене. Ведь даже у Булгакова не получилось... Правда, после того, как на эту тему поставили в Ленинграде балет, где Пушкин пляшет с Натальей Николаевной и еще одной плотненькой дамой, которая оказывается его музой, кажется все возможно. Ведь фигурируют же в пьесе Штейна "Версия", изображающей отношения Блока, Андрея Белого и Любови Дмитриевны, "Саша", "Андрюша" и "Люба", когда даже школьники знают, что Андрей Белый - это литературный псевдоним Бориса Николаевича Бугаева, которого Блок, конечно, называл Борей.
Не думайте, что я решил пошутить по поводу Вашего замысла или осудить его "в зерне" - мне просто хотелось бы, чтобы Вы почувствовали его серьезность и трудность.
Особенно трудны именно последние дни Пушкина для нашего понимания: по сути дела, мы очень мало о них знаем. Самое деликатное здесь - семейные дела Пушкина. Именно эта сфера, требующая особой тонкости и такта (разве то обстоятельство, что человек - великий поэт и, кроме того, умер и не может сам себя защитить, дает нам моральное право делать его жизнь в наиболее трагические минуты предметом домыслов и сплетен? А, ручаюсь Вам, что значительная часть написанного по этому поводу имеет достоверность сплетни).
Мы, которые считаем смерть высочайшим несчастьем ("самое дорогое, что дано человеку, это жизнь..."), а честь, хотя уже не именуем "феодальным предрассудком", но в сути ее разбираемся не больше, чем в обычаях какого-либо африканского племени, беремся понять, что испытывал человек перед дуэлью или у барьера. Приведу Вам один пример. Среди берестяных грамот Новгорода ХП в. есть такая: сестра пишет брату (раз пишет на бересте, то, вероятнее всего, простая новгородка из посада), что ее на улице обозвали коровой (вероятно, описка - "курвой", "корвой"), а защитить ее честь некому. Пусть брат приедет и разберется и накажет обидчика, а, если ее обругали с основанием, то ПУСТЬ УБЬЕТ ЕЕ.
Жить без чести нельзя - это уже не жизнь. А Ваши зрители убеждены, что "брань на вороту не виснет" – поговорочка последующих эпох – и что, если изматерили, а морду не набили, то и волноваться не из чего. Да и с битой мордой жить можно.
Другая трудность – сознание зрителей захламлено штампами: они знают, что "Пушкин - жертва самодержавия" или еще чего-либо, но обязательно "жертва". А как трудно дать Дантеса (антиштампы так же вредны, как и штампы)! Как показать его безупречным красавцем с благороднейшими манерами, обаятельным и даже великодушным, добрым малым – и только заурядным, совершенно не оригинальным, никогда не бывающим странным, всегда делающим только то и именно то, чего от него требуют приличия и ждут люди света. А сами эти люди света – не чудовища, не злодеи и не "жадною толпой стоящие у трона" (стоять-то стоят, но с каким искренним благородством, как красиво и даже с какой культурой жизни и общения!), только тоже заурядны и боятся человеческого достоинства, как колли и гончие боятся и сторонятся дворняжек (у дворняжек есть достоинство и уважение к себе, а у колли – уважение к своей породе). А уж как играть Пушкина? И кому? Очень трудно ... Но за смелого Бог. Если получится, я первый с Вами порадуюсь.
Желающий Вам удачи Ю.Лотман
Тарту 25.11.83
P.S. Самое трудное для воспроизведении в характере Пушкина – то, что он был ОЧЕНЬ УМЕН. Изобразить "гения" еще можно, но как изобразить умного человека? Старые друзья – Жуковский, Вяземский и пр. – видели в Пушкине то, что привыкли видеть в нем смолоду: талант, живость, восприимчивость и считали неглубоким. Но те, кто знакомились с ним в 1830-е гг. и были свободны от воспоминаний, воспринимали его, прежде всего, как необычайно умного человека, чья главная жизнь сосредоточена в мысли. А одна из главных особенностей ума - это то, что он имеет минимум внешних проявлений. Он проявляется негативно: в отсутствии банальности, в отсутствии эффектов и во многих отсутствиях того, из чего строится наше обычное поведение, наша неощущаемая нами глупость. Поэтому все "пушкины" на сцене, экране и в романах, которых я встречал до сих пор, были похожи на него, как провинциальные актеры на Гамлета нашего воображения.
Документальную драму о Пушкине я тогда все же сочинил, но поставлена она не была. Может быть, оно и к лучшему...
Нам лень раскрыть томик Пушкина. А у него, однако, в стихотворении "Герой" Поэт говорит:
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман...
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран... (выделено мной – Ю.В.)
Замена одного слова меняет мысль на противоположную. Здесь речь вовсе не о констатации всеобщей слабости, в которой якобы признается и Пушкин. Речь о том, что позволяет поэту лично лучше думать о человеке вообще, о человечестве. О нас.
В 1983 году, работая в студии Марка Розовского, я пытался сочинять спектакль о последних днях Пушкина и обратился с вопросами к Юрию Михайловичу Лотману. Его письмо, я уверен, не потеряло за эти годы своей актуальности.
Уважаемый Юрий Борисович!
....Тема "Последние дни Пушкина" очень трудна, и я с некоторым беспокойством думаю о ее воплощении на сцене. Ведь даже у Булгакова не получилось... Правда, после того, как на эту тему поставили в Ленинграде балет, где Пушкин пляшет с Натальей Николаевной и еще одной плотненькой дамой, которая оказывается его музой, кажется все возможно. Ведь фигурируют же в пьесе Штейна "Версия", изображающей отношения Блока, Андрея Белого и Любови Дмитриевны, "Саша", "Андрюша" и "Люба", когда даже школьники знают, что Андрей Белый - это литературный псевдоним Бориса Николаевича Бугаева, которого Блок, конечно, называл Борей.
Не думайте, что я решил пошутить по поводу Вашего замысла или осудить его "в зерне" - мне просто хотелось бы, чтобы Вы почувствовали его серьезность и трудность.
Особенно трудны именно последние дни Пушкина для нашего понимания: по сути дела, мы очень мало о них знаем. Самое деликатное здесь - семейные дела Пушкина. Именно эта сфера, требующая особой тонкости и такта (разве то обстоятельство, что человек - великий поэт и, кроме того, умер и не может сам себя защитить, дает нам моральное право делать его жизнь в наиболее трагические минуты предметом домыслов и сплетен? А, ручаюсь Вам, что значительная часть написанного по этому поводу имеет достоверность сплетни).
Мы, которые считаем смерть высочайшим несчастьем ("самое дорогое, что дано человеку, это жизнь..."), а честь, хотя уже не именуем "феодальным предрассудком", но в сути ее разбираемся не больше, чем в обычаях какого-либо африканского племени, беремся понять, что испытывал человек перед дуэлью или у барьера. Приведу Вам один пример. Среди берестяных грамот Новгорода ХП в. есть такая: сестра пишет брату (раз пишет на бересте, то, вероятнее всего, простая новгородка из посада), что ее на улице обозвали коровой (вероятно, описка - "курвой", "корвой"), а защитить ее честь некому. Пусть брат приедет и разберется и накажет обидчика, а, если ее обругали с основанием, то ПУСТЬ УБЬЕТ ЕЕ.
Жить без чести нельзя - это уже не жизнь. А Ваши зрители убеждены, что "брань на вороту не виснет" – поговорочка последующих эпох – и что, если изматерили, а морду не набили, то и волноваться не из чего. Да и с битой мордой жить можно.
Другая трудность – сознание зрителей захламлено штампами: они знают, что "Пушкин - жертва самодержавия" или еще чего-либо, но обязательно "жертва". А как трудно дать Дантеса (антиштампы так же вредны, как и штампы)! Как показать его безупречным красавцем с благороднейшими манерами, обаятельным и даже великодушным, добрым малым – и только заурядным, совершенно не оригинальным, никогда не бывающим странным, всегда делающим только то и именно то, чего от него требуют приличия и ждут люди света. А сами эти люди света – не чудовища, не злодеи и не "жадною толпой стоящие у трона" (стоять-то стоят, но с каким искренним благородством, как красиво и даже с какой культурой жизни и общения!), только тоже заурядны и боятся человеческого достоинства, как колли и гончие боятся и сторонятся дворняжек (у дворняжек есть достоинство и уважение к себе, а у колли – уважение к своей породе). А уж как играть Пушкина? И кому? Очень трудно ... Но за смелого Бог. Если получится, я первый с Вами порадуюсь.
Желающий Вам удачи Ю.Лотман
Тарту 25.11.83
P.S. Самое трудное для воспроизведении в характере Пушкина – то, что он был ОЧЕНЬ УМЕН. Изобразить "гения" еще можно, но как изобразить умного человека? Старые друзья – Жуковский, Вяземский и пр. – видели в Пушкине то, что привыкли видеть в нем смолоду: талант, живость, восприимчивость и считали неглубоким. Но те, кто знакомились с ним в 1830-е гг. и были свободны от воспоминаний, воспринимали его, прежде всего, как необычайно умного человека, чья главная жизнь сосредоточена в мысли. А одна из главных особенностей ума - это то, что он имеет минимум внешних проявлений. Он проявляется негативно: в отсутствии банальности, в отсутствии эффектов и во многих отсутствиях того, из чего строится наше обычное поведение, наша неощущаемая нами глупость. Поэтому все "пушкины" на сцене, экране и в романах, которых я встречал до сих пор, были похожи на него, как провинциальные актеры на Гамлета нашего воображения.
Документальную драму о Пушкине я тогда все же сочинил, но поставлена она не была. Может быть, оно и к лучшему...
