Марина Тимашева: Очередная историческая книга: Константин Асмолов, “Корейская политическая культура, традиции и трансформация”, издание Института Дальнего Востока. Сразу отмечаю кое-что по своей специальности: оказывается, в корейской мелодраме “родители – инстанция высшая и последняя, некая сила природы, …решения которой сомнению не подвергаются” (88). Интересно было бы пересмотреть в этом направлении театральный репертуар. А к рецензенту Илье Смирнову у меня вопрос общего характера: о какой из двух Корей идет речь в книге, о Северной или о Южной, ведь они воспринимаются как общества-антиподы, ни в чём друг на друга не похожие?
Илья Смирнов: А Константин Валерианович Асмолов как раз и опровергает этот стереотипный взгляд. “За внешне диаметрально различным фасадом скрывались структуры, имеющие много общего” (41). Этот общий фундамент – прежде всего, конфуцианство в его специфическом корейском прочтении. Здесь “на первое место выдвигались не взаимоотношения государя и подданных, а отношения отца и детей, и сыновняя почтительность ценилась выше верности государю” (106). Парадоксальным образом из “слабой легитимности” высшей политической власти в средневековой Корее (вассальной по отношению к китайскому императору (13) в ХХ веке выросла наследственная монархия с уклоном в теократию. Это на Севере, где Ким Ир Сен наделялся “сверхъестественными способностями, отчасти похожими на способности буддийских монахов или даосских мудрецов…”, он “летает на облаках и превращает листок бумаги в мост” (62) см. 65, 70 и др.) Но порядки на Юге не так уж сильно отличались. Например, кто придумал такой закон, по которому: “школьникам запрещалось приносить с собой из дома на обед “дорогую” рисовую кашу… они должны были есть бобовую или ячменную, при этом ежедневно проводилась проверка принесенного” (100)? Нет, не Ким Ир Сен, а его южный коллега Пак Чжон Хи. Или “Азиатский антикоммунистический центр свободы как своего рода ответ на открытие в Москве университета … им. Патриса Лумумбы. Правда, в задачи Центра входили не только разработка антикоммунистических теорий или обучение кадров, но и подготовка диверсионных групп” (186) . В центре Сеула сносят историческое здание, чтобы не напоминало о японцах (221). Вообще на страницах книги происходит забавная перекличка. На севере: во время чемпионата мира по футболу “матчи с участием Республики Корея (южной) не транслировались, а в строке турнирной таблицы ее место было пустым” (371). На юге: “практика назначения чиновников на “виртуальные” должности губернаторов провинций “временно оккупированных Севером”, зарплата которых, заметим, не сильно отличалась от зарплаты действующих губернаторов …” (52) “До недавнего времени в Северной Корее нельзя было просто купить билет на поездку в другой населенный пункт. На это требовалось письменное разрешение ….” (291)Только “в 1997 – 98 гг. были отменены ограничения на поездки по всем регионам страны, кроме Пхеньяна” (306). Но “свободное перемещение … по стране было запрещено и на Юге вплоть до Ро Тхэ У… Комендантский час (как правило, с 22 до 4 ч. утра)… существовал в Южной Корее на протяжении длительного времени и был отменен только перед Олимпийскими играми 1988 г.” (291). Учение Ким Ир Сена называется – как? – у нас это знают, чучхэ а на Юге “идеология национального субъективизма” чучхэсон (267). На этом фоне забавная авторская оговорка, а может, и не оговорка: “на Юге отношение чекистов к своим политическим противникам было весьма похожим” (292).
В книге подробно рассматриваются такие сюжеты как правосудие и правосознание (275), националистические мифы в историографии (229 238) – ну, очень всё знакомо, “Корея родина слонов”, причем и Северная, и Южная, системы образования. Кстати, на Юге интересно сочетаются палочная (в прямом смысле) дисциплина в средней школе (326) с либеральными “болонскими” экзерсисами в высшей. Автор очень внимателен к терминологии, к тонкостям перевода (12, 18 -19,69). Например, по-корейски “республика – государство разделенной (или поделенной) гармонии” (20) “За светлую память товарища Ким Ир Сена” в действительности звучит “За вечную жизнь товарища Ким Ир Сена” (66), а “официальный северокорейский лозунг 60-х годов, который мы переводили как “усилиями прогрессивных народов мира уничтожить американский империализм» в оригинале призывал его “четвертовать” (190).
И очень важный момент. На конкретном примере показано, что вырождение левой идеи началось намного раньше ее очевидного краха в конце ХХ века. Северокорейскую экзотику всё время связывают с учением Маркса, дескать, вот до чего дошли коммунисты, но термином чучхэ обозначалась “самая суть корейского национализма” (260), и по мере развития это “творческое применение марксизма-ленинизма” “начинает приближаться к понятию “чучхэсон” в интерпретации Пак Чжон Хи”, включая в себя “утверждение о первородности корейской нации” и, извините, “постулат о первичности сознания и вторичности материи, о чем, как утверждается теперь, говорил и писал Ким Чен Ир еще в студенческие годы” (270).
Это напоминает нам творческое развитие марксизма Сталиным в конце 40-х. А вот Южная Корея похожа на современную Россию. Беседа президента с “бизнес – элитой”. “Из этого кабинета у вас есть два выхода – один из них в тюрьму…, Другой – назад, но с этого времени вы платите свои долги стране, а впредь будете действовать в смычке с государством и развивать те отрасли, какие вам скажут… Обе двери открыты” (67). Или парламент, где “рядовые депутаты играли роль “фишек”, которые нужно было набрать, чтобы получить необходимые две трети голосов… “живых машин для голосования” (146). Полиция: “спокойное отношение к побоям… сочетается с очень бурной реакцией на факт доказанного убийства… арестованного…, бить можно сильно и долго, но когда в результате наступает смерть, возникает громкий скандал” (289). Вузы: “большинство выпускников университета никогда не работают по специальности… никого не удивляет, когда молодой человек, окончивший отделение русского языка”, потом торгует удобрениями (330). “Перекос в сторону “престижных” специальностей …” А “электроника, роботостроение, биотехнологии испытывают дефицит трудовых ресурсов” (331). Автор объясняет это конфуцианскими традициями (330), но тогда придется признать конфуцианцами и москвичей, и западных европейцев.
Как видите, книга полезная. И автор достоин уважения не только как уникальный специалист, но и как человек, который не замыкается в своей пагоде из слоновой кости, а занимает четкую позицию, научную и нравственную http://actualhistory.ru/polemics-antirevizionizm-1, в борьбе с фальсификаторами http://www.kreml.org/opinions/90363194. Но я как рецензент вынужден печально повторять традиционные претензии. Порою создается впечатление, что рукопись книги разбросали по комнате, а потом сложили в произвольном порядке. Будь я редактором, наверное, в начале поставил бы краткий, в формате исторической энциклопедии, очерк корейской истории с акцентом на экономику и социальную структуру, из чего вырастает идеология, а потом излагал бы материал по ХХ столетию либо хронологически, либо, если уж тематически, то очень строго и тщательно разложив факты по полочкам. А сейчас то, что следовало четко сформулировать в начале, оно в книге есть, вот оно: “Поливное рисоводство – очень сложный технологический процесс, который требует не только координации усилий всех в масштабе государства” и “власти, способной поддерживать в порядке ирригационную систему, но и формирует групповую психологию” (107), но попробуй найди на 107 странице. Позицию автора порою просто трудно понять. Например, как лично он трактует так называемый “азиатский кризис”, после которого сбережения миллионов трудолюбивых корейцев… нет, не исчезли, а перешли в другие, не столь натруженные руки (43, 233). А ведь проблемы для обсуждения интереснейшие, и не узкоспециальные, а общечеловеческие. Вот, например, традиционный конфуцианский взгляд на экономику. “Когда экономика отделяется от человека, она становится не слугой человека, а его хозяином. От этого моральные принципы разрушаются, а человечность падает” (99). У вас против этого есть возражения? У меня нет. Противопоставляя корейскую политическую культуру европейской, автор пишет: “в сознании европейца политическая партия есть группировка людей, объединенных какой-то идеологией” (140). Да, так было в классической европейской культуре. Но сейчас политическая партия – это скорее акционерное общество плюс рекламное агентство. Или читаю, что в традиционной Корее и на Западе разные представления о свободе и правах личности (308 и др.), а по радио в этот самый момент рассказывают про знаменитого спортсмена, как он по требованию высокопоставленных “спонсоров” http://www.bbc.co.uk/russian/sport/2009/12/091214_tiger_loses_sponsor.shtml вынужден не только совершать обряд публичного покаяния за измену жене http://lenta.ru/news/2010/02/19/tiger/, но и проходить некое “лечение от сексуальной зависимости” http://www.newsru.com/sport/19feb2010/woods.html. “Лечение от сексуальной зависимости” - если бы сказали, что до такого бреда додумалась Трудовая Партия Кореи, все долго смеялись бы над гримасами “тоталитаризма”.
Может быть, не только внутрикорейские, но и глобальные альтернативы не так уж сильно разведены, и по мере того, как корейцы трансформировали свое общество, ориентируясь на более прогрессивную и свободную модель, ориентир тоже не стоял на месте. Вот такая теория относительности…
Илья Смирнов: А Константин Валерианович Асмолов как раз и опровергает этот стереотипный взгляд. “За внешне диаметрально различным фасадом скрывались структуры, имеющие много общего” (41). Этот общий фундамент – прежде всего, конфуцианство в его специфическом корейском прочтении. Здесь “на первое место выдвигались не взаимоотношения государя и подданных, а отношения отца и детей, и сыновняя почтительность ценилась выше верности государю” (106). Парадоксальным образом из “слабой легитимности” высшей политической власти в средневековой Корее (вассальной по отношению к китайскому императору (13) в ХХ веке выросла наследственная монархия с уклоном в теократию. Это на Севере, где Ким Ир Сен наделялся “сверхъестественными способностями, отчасти похожими на способности буддийских монахов или даосских мудрецов…”, он “летает на облаках и превращает листок бумаги в мост” (62) см. 65, 70 и др.) Но порядки на Юге не так уж сильно отличались. Например, кто придумал такой закон, по которому: “школьникам запрещалось приносить с собой из дома на обед “дорогую” рисовую кашу… они должны были есть бобовую или ячменную, при этом ежедневно проводилась проверка принесенного” (100)? Нет, не Ким Ир Сен, а его южный коллега Пак Чжон Хи. Или “Азиатский антикоммунистический центр свободы как своего рода ответ на открытие в Москве университета … им. Патриса Лумумбы. Правда, в задачи Центра входили не только разработка антикоммунистических теорий или обучение кадров, но и подготовка диверсионных групп” (186) . В центре Сеула сносят историческое здание, чтобы не напоминало о японцах (221). Вообще на страницах книги происходит забавная перекличка. На севере: во время чемпионата мира по футболу “матчи с участием Республики Корея (южной) не транслировались, а в строке турнирной таблицы ее место было пустым” (371). На юге: “практика назначения чиновников на “виртуальные” должности губернаторов провинций “временно оккупированных Севером”, зарплата которых, заметим, не сильно отличалась от зарплаты действующих губернаторов …” (52) “До недавнего времени в Северной Корее нельзя было просто купить билет на поездку в другой населенный пункт. На это требовалось письменное разрешение ….” (291)Только “в 1997 – 98 гг. были отменены ограничения на поездки по всем регионам страны, кроме Пхеньяна” (306). Но “свободное перемещение … по стране было запрещено и на Юге вплоть до Ро Тхэ У… Комендантский час (как правило, с 22 до 4 ч. утра)… существовал в Южной Корее на протяжении длительного времени и был отменен только перед Олимпийскими играми 1988 г.” (291). Учение Ким Ир Сена называется – как? – у нас это знают, чучхэ а на Юге “идеология национального субъективизма” чучхэсон (267). На этом фоне забавная авторская оговорка, а может, и не оговорка: “на Юге отношение чекистов к своим политическим противникам было весьма похожим” (292).
В книге подробно рассматриваются такие сюжеты как правосудие и правосознание (275), националистические мифы в историографии (229 238) – ну, очень всё знакомо, “Корея родина слонов”, причем и Северная, и Южная, системы образования. Кстати, на Юге интересно сочетаются палочная (в прямом смысле) дисциплина в средней школе (326) с либеральными “болонскими” экзерсисами в высшей. Автор очень внимателен к терминологии, к тонкостям перевода (12, 18 -19,69). Например, по-корейски “республика – государство разделенной (или поделенной) гармонии” (20) “За светлую память товарища Ким Ир Сена” в действительности звучит “За вечную жизнь товарища Ким Ир Сена” (66), а “официальный северокорейский лозунг 60-х годов, который мы переводили как “усилиями прогрессивных народов мира уничтожить американский империализм» в оригинале призывал его “четвертовать” (190).
И очень важный момент. На конкретном примере показано, что вырождение левой идеи началось намного раньше ее очевидного краха в конце ХХ века. Северокорейскую экзотику всё время связывают с учением Маркса, дескать, вот до чего дошли коммунисты, но термином чучхэ обозначалась “самая суть корейского национализма” (260), и по мере развития это “творческое применение марксизма-ленинизма” “начинает приближаться к понятию “чучхэсон” в интерпретации Пак Чжон Хи”, включая в себя “утверждение о первородности корейской нации” и, извините, “постулат о первичности сознания и вторичности материи, о чем, как утверждается теперь, говорил и писал Ким Чен Ир еще в студенческие годы” (270).
Это напоминает нам творческое развитие марксизма Сталиным в конце 40-х. А вот Южная Корея похожа на современную Россию. Беседа президента с “бизнес – элитой”. “Из этого кабинета у вас есть два выхода – один из них в тюрьму…, Другой – назад, но с этого времени вы платите свои долги стране, а впредь будете действовать в смычке с государством и развивать те отрасли, какие вам скажут… Обе двери открыты” (67). Или парламент, где “рядовые депутаты играли роль “фишек”, которые нужно было набрать, чтобы получить необходимые две трети голосов… “живых машин для голосования” (146). Полиция: “спокойное отношение к побоям… сочетается с очень бурной реакцией на факт доказанного убийства… арестованного…, бить можно сильно и долго, но когда в результате наступает смерть, возникает громкий скандал” (289). Вузы: “большинство выпускников университета никогда не работают по специальности… никого не удивляет, когда молодой человек, окончивший отделение русского языка”, потом торгует удобрениями (330). “Перекос в сторону “престижных” специальностей …” А “электроника, роботостроение, биотехнологии испытывают дефицит трудовых ресурсов” (331). Автор объясняет это конфуцианскими традициями (330), но тогда придется признать конфуцианцами и москвичей, и западных европейцев.
Как видите, книга полезная. И автор достоин уважения не только как уникальный специалист, но и как человек, который не замыкается в своей пагоде из слоновой кости, а занимает четкую позицию, научную и нравственную http://actualhistory.ru/polemics-antirevizionizm-1, в борьбе с фальсификаторами http://www.kreml.org/opinions/90363194. Но я как рецензент вынужден печально повторять традиционные претензии. Порою создается впечатление, что рукопись книги разбросали по комнате, а потом сложили в произвольном порядке. Будь я редактором, наверное, в начале поставил бы краткий, в формате исторической энциклопедии, очерк корейской истории с акцентом на экономику и социальную структуру, из чего вырастает идеология, а потом излагал бы материал по ХХ столетию либо хронологически, либо, если уж тематически, то очень строго и тщательно разложив факты по полочкам. А сейчас то, что следовало четко сформулировать в начале, оно в книге есть, вот оно: “Поливное рисоводство – очень сложный технологический процесс, который требует не только координации усилий всех в масштабе государства” и “власти, способной поддерживать в порядке ирригационную систему, но и формирует групповую психологию” (107), но попробуй найди на 107 странице. Позицию автора порою просто трудно понять. Например, как лично он трактует так называемый “азиатский кризис”, после которого сбережения миллионов трудолюбивых корейцев… нет, не исчезли, а перешли в другие, не столь натруженные руки (43, 233). А ведь проблемы для обсуждения интереснейшие, и не узкоспециальные, а общечеловеческие. Вот, например, традиционный конфуцианский взгляд на экономику. “Когда экономика отделяется от человека, она становится не слугой человека, а его хозяином. От этого моральные принципы разрушаются, а человечность падает” (99). У вас против этого есть возражения? У меня нет. Противопоставляя корейскую политическую культуру европейской, автор пишет: “в сознании европейца политическая партия есть группировка людей, объединенных какой-то идеологией” (140). Да, так было в классической европейской культуре. Но сейчас политическая партия – это скорее акционерное общество плюс рекламное агентство. Или читаю, что в традиционной Корее и на Западе разные представления о свободе и правах личности (308 и др.), а по радио в этот самый момент рассказывают про знаменитого спортсмена, как он по требованию высокопоставленных “спонсоров” http://www.bbc.co.uk/russian/sport/2009/12/091214_tiger_loses_sponsor.shtml вынужден не только совершать обряд публичного покаяния за измену жене http://lenta.ru/news/2010/02/19/tiger/, но и проходить некое “лечение от сексуальной зависимости” http://www.newsru.com/sport/19feb2010/woods.html. “Лечение от сексуальной зависимости” - если бы сказали, что до такого бреда додумалась Трудовая Партия Кореи, все долго смеялись бы над гримасами “тоталитаризма”.
Может быть, не только внутрикорейские, но и глобальные альтернативы не так уж сильно разведены, и по мере того, как корейцы трансформировали свое общество, ориентируясь на более прогрессивную и свободную модель, ориентир тоже не стоял на месте. Вот такая теория относительности…
