Владимир Тольц: Опираясь на нечитанные историками документы, мы продолжим сегодня разговор, начатый в одной из прошлых передач. Речь снова пойдет о крепостном праве. Что мы о нем, собственно, знаем? Какой закон регламентировал права и обязанности сторон, им описываемых и регулируемых? И какими на самом деле были отношения помещиков и их крепостных, что могли себе позволить те и другие, где пролегала граница дозволенного? Что тогда было нормой, а что – недопустимым отклонением от нее? Наконец, насколько верно представление, что самодержавие всецело стояло на охране крепостничества и видело в этом первейшую свою задачу? В прошлой передаче о крепостном праве мы как раз читали документы, демонстрирующие, что этот тезис, по крайней мере, не вполне адекватен и не является исчерпывающим описанием куда более многослойной реальности. Давайте сегодня по документам обсудим еще одну историю.
Ольга Эдельман: Снова из архивов III Отделения, снова Николай I и шеф жандармов, глава III Отделения, генерал Александр Христофорович Бенкендорф. Но на этот раз дело совершенно криминальное – убийство. Называется дело "О застреленном ораниенбаумском помещике Толубееве". Начинается так же, как и дела, о которых мы говорили в предыдущий раз: Николай I прилежно читал недельные ведомости о происшествиях и реагировал.
"В ведомости о происшествиях по Санкт-Петербургской губернии между прочим было показано, что ораниенбаумский помещик поручик Толубеев застрелен 6 сентября около 10-го часа вечера сквозь окно, и что об открытии убийц производится следствие. Против статьи сей, помещенной в таблице с 19 по 26 сентября 1831 года, его величество изволил написать: "Послать на место жандармского офицера подробно узнать"…"
Владимир Тольц: Заметьте, послали сразу жандармского офицера - хотя дело-то, вообще, уголовное. Почему же так? Можно конечно сделать смелое предположение, что полиции и местным властям Николай совсем не доверял. А возможно, даже существовало некое правило, что любые истории, где можно ожидать конфликта между барином и крестьянами, подведомственны были жандармам. К сожалению, все эти материи до сих пор не изучены. Но вернемся к нашей истории.
Ольга Эдельман: Через несколько дней – благо Ораниенбаум недалеко от Петербурга – Бенкендорф получил рапорт от командированного жандармского полковника. Уже из заглавия его видно, как это дело трактовалось: речь шла об убийстве Толубеева " и о поступках его противу своих крестьян". Виновными в убийстве, стало быть, полагали крестьян.
Владимир Тольц: Надо бы сразу оговорить вот что: легко можно сделать вывод, в духе детективных романов Акунина, что жандармский офицер придал делу политическую окраску. Мол, такие уж они, жандармы. Однако тут следовало бы еще доказать, что в ту эпоху конфликт помещика и крестьян понимался именно как дело политическое. А это, повторю, еще не изучено.
"Полковник Корпуса жандармов Панов - Бенкендорфу, 4 октября 1831 года.
Сведение о происшедшем убийстве на мызе Шпанкове владельца оной подпоручика Толубеева и о поступках его противу своих крестьян.
По прибытии моем 3 числа сего октября на мызу Шпанкова получил я от дворовых крепостных людей покойного и вдовы его (которая ныне имеет жительство в Санкт-Петербурге) бывших при самом происшествии нижеследующие сведения. Минувшего 6 числа сентября около 10-го часу вечера покойный господин Толубеев занимался подле камина починкою замка, в сей же самой комнате близ растворенных дверей сидели за работою две горничные девки, госпожа Толубеева легла уже спать... как вдруг услышан был звук выстрела (оный произведен был из окна, отстоящего не более 5 шагов от камина), а с оным вместе бывшие в комнате две девки увидели, что господин их упал, и полилась из него кровь. В то же самое время госпожа Толубеева и все находящиеся люди не только в доме, но и в кухне повар, старости и три девки вбежали в комнаты, начали подавать пораженному уже без всяких чувств помощь, которая соделалась тщетною, ибо чрез полтора часа времени Толубеев помер.
Оружие, коим был застрелен Толубеев, было заряжено не одной только пулею, но и крупной дробью, ибо одна из дверей (как я заметил) противу камина находящаяся, не только пробита насквозь пулею, но и видны следы дроби".
Ольга Эдельман: Для той эпохи это предел возможностей криминалистики. И больше сугубо криминалистические сюжеты в этом деле не появятся.
Владимир Тольц: Мы, кстати, как-то уже с вами говорили, что в ту эпоху публика еще не открыла для себя прелести чтения детектива и, в отличие от нынешней, не считала самым увлекательным описание числа дырочек от дроби, положения трупа и тому подобное.
"Касательно поведения покойного противу крестьян своих, то, по дошедшим до меня слухам как собственных его людей, так и сторонних соседей, поступал он с ними не только весьма строго, но даже и жестоко, что, полагать надобно, и побудило к побегу перевезенных им из Орловской губернии крестьян более 30 душ. Некоторые из них бросили жен и детей и другой год как находятся в бегах. Жены их приносили мне, между прочим, жалобу, что покойным помещиком было им строго воспрещено, когда они выходили на барщину, брать с собою грудных их младенцев, чтобы оными не отвлекаться им от работы. Вследствии чего (как уверяют сами матери) по возвращении своем домой с работ находили оне нередко своих детей, бывших в продолжении целого дня без надлежащего призрения, умирающими, по словам их, большая часть из младенцев померло. Сверх того известился я, что два года тому назад дворовый человек Василий Абрамов, имевший от роду 60 лет, в продолжение одной недели был сечен покойным четыре раза, после чего он на другие сутки помер. Жена его, Абрамова, вдова Настасья Иванова, удостоверяла меня, что о сем поступке помещика ее якобы нижний земский суд был известен, ибо прислан был член оного с лекарем и тело мужа ее было вскрыто, и что после того покойный г-н их, хотя и не переставал наказывать людей у себя дома, но однакоже никоторых отсылал для наказания в суд, чего прежде не делал.
Нынешним еще летом крестьяне, собравшись с женами и детьми, ходили в город Ораниенбаум приносить суду жалобу на притеснения своего помещика и помещицы, но были высланы без всякого со стороны суда удовлетворения, и по возвращении некоторые из крестьян были помещиком наказаны. Покойные, изыскивая средства останавливать побеги своих крепостных людей, нередко собственными руками остригал им донага иногда половину, а иногда и все волосы на голове. Я не мог не заметить таким образом остриженного повара Константина Васильева.
Отзывы насчет вдовы, госпожи Толубеевой, во многих случаях почти равняются тем, которые получал я и о покойном ее муже.
Хотя не имею я всех основательных причин выдавать сведения, мною полученные относительно поступков покойного господина Толубеева и вдовы его, за совершенную истину, но однакоже изнуренный вид крестьян и бедное их состояние, в котором они находятся (и в чем лично я удостоверился) подают весь повод мыслить, что помещики их ежели не совсем, то по крайней мере весьма мало заботились об их благосостоянии".
Ольга Эдельман: На рапорте Панова есть резолюция Бенкендорфа: он распорядился сделать записку для государя. Николай прочел записку быстро, это видно из того, что через четыре дня за подписью Бенкендорфа ушло отношение к петербургскому военному генерал-губернатору Петру Эссену. Бенкендорф излагал содержание записки Панова, а затем сообщал Эссену высочайшую резолюцию, непосредственно относившуюся до ведения генерал-губернатора.
"Бенкендорф - Эссену, 9 октября.
По доведении о сем до высочайшего сведения, государь император на докладной моей записке изволил написать: "Поставить сие на вид губернскому предводителю дворянства, а уездному сделать выговор за то, что вопреки неоднократных подтверждений, не исполнил своей обязанности. Узнать, кто наследники, и ежели имение достанется жене, то взять в опеку"…"
Ольга Эдельман: Через месяц, 7 ноября 1831 года, Эссен сообщил Бенкендорфу, что имение наследуется вдовой Толубеева, и оно уже взято в опеку "с устранением Толубеевой от всякого управления".
Владимир Тольц: Ну, вот смотрите, реакция "первого лица" - императора Николая I, транслируемая через шефа жандармов, - такая же, как и в тех делах, о которых мы говорили в прошлый раз. Реакция очень жесткая, и к порядку призывают в первую очередь помещика. Тут важно, что в основе – представление о том, что помещик имеет определенные обязанности, он должен заботиться о благополучии крестьян. Конечно, Николаем и Бенкендорфом двигали не только гуманитарные сантименты, но и понимание, что помещичий произвол чреват серьезными социальными взрывами, расхлебывать которые придется правительству, если конечно оно уцелеет.
Ольга Эдельман: Очевидно, что произвол помещика мог заходить весьма далеко. Что власть пыталась выстроить какую-то систему его обуздания - ну, хотя бы, как вы уже сказали, чтобы избежать социальных катаклизмов. В этом деле, смотрите, первым делом влепили выговоры предводителям дворянства, уездному и губернскому, - это они должны были отслеживать народившуюся проблему и как-то ее регулировать.
Владимир Тольц: Полковник Панов еще упомянул коллективную жалобу крестьян в местный суд. Однако не написал, к чему она привела. Скорее всего, - так, как мы знаем, бывало многократно, - дело погрязло в волоките. Впрочем, если жаловались они летом, а убит Толубеев был в начале сентября, то не такая уж и волокита. Суд, скорее всего, еще просто и не успел ничего решить.
Ольга Эдельман: А вот получивший нагоняй уездный предводитель дворянства прислал Бенкендорфу целую пачку документов, доказывающих его, предводителя, в этом деле невиновность.
"По вступлении отставного гвардии штаб-ротмистра барона Икскуля в должность ораниенбаумского уездного предводителя дворянства, 1830 года в июле месяце, отправился он в мызы Шпанково, владения господ Толубеевых, и, удостоверясь о расстроенном и беспомощном положении крестьян сих владельцев, донес о сем обстоятельно санкт-петербургскому господину военному генерал-губернатору [...] с присовокуплением заключения, что помещик Толубеев и жена его не умеют обходиться и управлять своими крестьянами ... Если имение господ Толубеевых отдано будет в хозяйственное и отеческое управление избранным благонадежным и сострадательным лицам, которые приложили бы об них попечение с возможным в нуждах их пособием, то уездный предводитель полагал, что и находящиеся из вотчины в отлучке впоследствии времени обратятся на настоящее их место водворения. При чем он, предводитель, изъяснил, что он лично убеждал самого помещика Толубеева принять нужные меры к устройству состояния крестьян своих, но едва ли желание сие может когда исполниться, ибо отзывы Толубеева вовсе к тому не клонились, а относились только к обвинению и наказанию крестьян, от чего последствия могли быть еще вреднее".
Ольга Эдельман: В сентябре 1831 года помещик Ораниенбаумского уезда Толубеев был убит в собственном доме выстрелом из ружья через окно. Жандармский офицер, присланный по приказу Николая I расследовать дело, констатировал, что помещик скверно обращался со своими крестьянами, а местные власти, в первую очередь предводитель дворянства, вовремя не вмешались. Получивший выговор уездный предводитель - барон Икскюль - в оправдание себе сообщал, что он, напротив, был в курсе и пытался принять меры. Еще в начале 1831 года доносил об этом губернскому предводителю дворянства, петербургскому гражданскому губернатору и представил копии своих донесений. По данным Икскюля, разбежалось подавляющее большинство крестьян мызы Шпанково.
"Состоит ныне в имении налицо принадлежащих подпоручику Толубееву крестьян 3 и малолетних 6 душ, женского пола совершеннолетних 8 и малолетних 7 и дворовых 6 душ. Жены его крестьян 7, малолетних 3, и женского пола 8 душ. В бегах же находятся собственных помещика Толубеева крестьян мужеского 29 и женского пола 6 душ. Жены его крестьян же мужеского 9 и женского пола 6 душ".
Владимир Тольц: Н-да, впечатляющее соотношение. Действительно, мужики-то все разбежались. А некоторые и с бабами…
Ольга Эдельман: Толубеев, естественно, жаловался властям. И их головной болью стал поиск этих беглых.
Владимир Тольц: Здесь, думаю, важно дать нашему слушателю представление, куда они убегали и как и где прятались? Каковы тогда были шансы крепостного существовать в бегах?
Ольга Эдельман: Это отдельное детективное ответвление дела о Толубеевых. Беглых нашли неподалеку, вовсе не в родной Орловской губернии, а в окрестностях Царского Села. Видимо, был тогда своеобразный промысел – укрывательство беглых.
Владимир Тольц: Как нынче незаконных мигрантов. Я подозреваю, что общие правила этого бизнеса могут оказаться для наших слушателей вполне понятными и узнаваемыми, если вникнуть.
Ольга Эдельман: Во всяком случае, укрывателем в данном случае был тоже крестьянин (я видела дела, где этим занимались помещики). Он делал для беглых фальшивые документы - якобы паспорта от помещика, помогал найти работу. Что получал взамен - документы умалчивают. Но расследовавший это дело чиновник сообщил военному генерал-губернатору Эссену, что один из беглых вроде бы намеревался купить ружье.
Владимир Тольц: А это непосредственно ведет к обстоятельствам убийства Толубеева. Что там с расследованием-то? Вот, из документов явствует, что через год, в 1832-м, убийцу еще не нашли.
Ольга Эдельман: Вы знаете, у меня от этого дела такое впечатление, что и не особенно искали. Во всяком случае, в жандармском деле об этом ровно ничего. Они увлеклись отношениями Толубеева с крепостными. Хотя, вообще-то, - убийство ведь!..
Владимир Тольц: В сущности, это не их работа - убийство расследовать должны были местные полиция и суд. Это должно быть в их архивах. Хотя, -это, мне кажется, для историков методологически очень важно, - нельзя предполагать, что чиновники исследуемого нами сейчас XIX века были менее изощрены чем их "коллеги" – наши современники, нельзя было предполагать, что они, тогдашние люди, были глупее нас… А потому не следует исключать, что, увидав, в каком направлении движется мысль жандармов и местной администрации, судебные следователи "расслабились" и с поиском убийцы особенно не усердствовали. Зато выяснилась сложная предыстория конфликта Толубеева с крестьянами.
Ольга Эдельман: Да, ее подробно описал Эссен Бенкендорфу летом 1832 года. Крестьяне Толубеевых в 1827 году были переселены из Орловской губернии и вскоре принесли жалобу лично государю, что по переселении их (50 душ мужеского и 30 душ женского пола) на мызу Шпанкову они не обнаружили ни обещанных им домов, ни пригодной пахотной земли и пришли в разорение. Тогда жалоба была сочтена неосновательной. Николай счел, что крестьянами движет привычка к прежнему месту, что они просто не хотят обустраиваться на новом. Толубеев уверял, что переселил он их из-за крайнего малоземелья в Орловской губернии. Крестьянам было сделано внушение о послушании владельцу и велено построить себе дома, "не упуская приготовить между тем для озимого засеву поля, к чему и время уже наступало". А Толубееву приказано дать им материалы для постройки и стараться до нового урожая снабдить крестьян всем необходимым. Предводителям губернскому и уездному – наблюдать за ситуацией. После этого Толубеев письменно сообщил, что у него все в порядке, крестьяне повинуются, строят дома, пашут землю "и оказывают ему полное повиновение". О смерти крестьянина Абрамова после побоев (этот эпизод фигурировал в донесении полковника Панова) было следствие, оно заключило, что смерть последовала не от наказания, а от простуды, воспаления легких и прочего.
Владимир Тольц: Вообще-то, если человека с воспалением легких четырежды в неделю сечь розгами, он действительно может помереть. Строго говоря - от воспаления легких. Здесь, конечно, мы еще не знаем, какова была степень коррупции местных чиновников и насколько они врали в бумагах.
Ольга Эдельман: Во всяком случае, есть донесение местных властей, что уже после смерти Толубеева его жена прислала для наказания пожилую крестьянку, которую в суде сочли слабой и больной и сечь отказались.
Владимир Тольц: Кстати, об этом Панов тоже писал - что после дела Абрамова Толубеев, хотя и не прекратил бить крестьян дома, но начал также отсылать их для наказания в суд – там тех пороли по просьбе барина, а его это как бы освобождало от обвинения в произволе. Но понятно, какие были привычки у господ Толубеевых.
Ольга Эдельман: В феврале 1830-го Толубеев подал прошение в Сенат, что "крестьяне его, не исправив своего поведения, пребывают ослушными и обращаются в бегах из мест своего поселения". При исследовании дела запросили уездного предводителя дворянства, тот отписал, что виноват сам Толубеев. Военный генерал-губернатор Эссен в представлении в Сенат предлагал учредить опеку над имением. Но пока дело тянулось, летом 1831 года крестьяне опять жаловались властям на помещика. А потом кто-то из них не утерпел и просто застрелил его. Вдова Толубеева, кстати, заявляла, что имеет на подозрении, кто стрелял, но, похоже, власти к ней не прислушались.
Владимир Тольц: Что неудивительно. Мадам Толубеева демонстрировала нежелание адекватно оценивать положение, и это, конечно, вызывало раздражение у властей. Ведь это они вынуждены были расхлебывать дело.
Ольга Эдельман: Уже после смерти мужа, 12 декабря 1831 года Толубеева подала жалобу в Сенат. Жаловалась она на "неукротимое буйство крепостных" и бездействие местных властей в течение многих лет, отчего и погиб ее муж, а также и на полковника Панова, который-де прислушался к клевете крестьянских баб. В Сенате поначалу ее жалоба произвела впечатление, но Бенкендорф ответил довольно резко, вступился за Панова и разъяснил, что к чему. Пока тянулось дело в Сенате, Толубеева в октябре 1932 года, через год после начала расследования убийства, написала и самому Бенкендорфу.
"Ваше высокопревосходительство, милостивый государь!
Злополучнейшая вдова и нещастнейшая мать неожиданным, ужаснейшим событием ввергнутая с малолетнею дочерью своею в убожество и нищету, приняла я смелость прибегнуть к благодетельному покровительства вашего высокопревосходительства. Бедственное положение мое таково, что со времени учреждения благоустроенного правления в отечестве нашем едва ли когда-либо встречалось подобное происшествие. Муж мой, мирный и кроткий владелец небольшого недвижимого имения обще им со мною благоприобретенного, 6 сентября 1831 года среди неусыпных попечений его о благосостоянии крестьян наших, убит из ружья неоткрытым еще доселе злодеем, а что всего ужаснее, как-либо, как несомненно полагать должно, из собственных людей наших. Но и сего еще недовольно к усугублению злополучия моего. По затеянным и злоумышленным рассказам нескольких крестьянских женок наших взведено на мужа моего, что будто бы он жестоко обращался с крестьянами, отчего возникнуть могло на жизнь его покушение. Таковое заключение доведено было до сведения его императорского величества, вследствие чего высочайше повелено имение мужа моего взять в опеку. Светлая и непорочная душа мужа моего бестрепетно предстанет пред Судию Всевышнего и примет мученический венец в награду невинно претерпенной им смерти. Но кто возвратит честь неправильно отнятую у него на земли. [...]"
Ольга Эдельман: Ну и так далее. Дальше следовали патетические призывы ко всем известному доброму и благородному сердцу Александра Христофоровича. Надо сказать, прошение Толубеевой у Бенкендорфа вызвало откровенное раздражение.
Владимир Тольц: Из чего это видно?
Ольга Эдельман: Там несколько мест подчеркнуто карандашом. Черкать мог, конечно, только сам Бенкендорф. Подчеркнуты слова о Толубееве как "кротком" владельце, о его "неусыпных попечениях о благосостоянии крестьян", "светлой и непорочной душе".
Владимир Тольц: Да, это, конечно, явная ирония человека, хорошо вникшего в истинное положение вещей. Надо – в который уже раз – отдать нам должное Александру Христофоровичу. Важно еще, как он отозвался на это прошение – откровенной и даже грубой по тону, сугубо официальной отпиской.
"Бенкендорф - Толубеевой, 17 ноября 1832 года.
Генерал-адъютант граф Бенкендорф на поданную ему от вдовы помещицы Толубеевой просьбу, в коей она жалуется на несправедливое будто бы произведение чиновником Министерства внутренних дел 4 класса Дмитриевым следствие по делу о умертвлении мужа ее и о жестоком его обращении с крестьянами, объявляет ей, что как она приносила уже о сем жалобу господину Министру внутренних дел, который, признав оную неуважительной, представил произведенное следствие в Правительствующий Сенат, то и должна она обратиться туда с своею жалобою".
Владимир Тольц: В общем, убийц помещика не нашли и особенно и искать-то не старались; вдову отстранили от управления имением и даже выслушивать и жалеть не захотели. А с уездного предводителя дворянства Икскюля, кстати, разобравшись, выговор сняли. Такое вот самодержавие в исполнении Николая I и шефа жандармов Бенкендорфа. И вот такое крепостное право. Конечно же, особенно в восприятии людей свободных, оно было дефектным и скверным. Но нормы его все же не предусматривали прав помещиков на душегубство.
Как, к примеру, современные законы, регламентирующие деятельность органов внутренних дел, не предусматривают ни коррупции, ни зверств, ни самоуправства. Однако и то, и другое существуют. И дело тут не только в уровне общественной морали субъектов этого права, но и в его, мягко выражаясь, несовершенстве. В XIX веке власть вполне это осознавала, стремилась изменить положение вещей и, в конце концов, отменила крепостничество. На это ушло без малого полвека. Теперь, говорят, правовые трансформации проходят скорее…
Вы слушали "Документы прошлого". Как обычно, мы знакомили вас с документами, хранящимися в Госархиве Российской Федерации.
