"Непростое время", "сложная ситуация", "неоднозначный вопрос", "противоречивая личность" – такими клише пользуются в тех случаях, когда надо утопить ясный ответ в мутных рассуждениях о трудностях земного бытия. Как только слышу такие рассуждения, сомнений не остается - правда на стороне оппонента.
Примерно в таком ключе развивается дискуссия о реституции церковных ценностей. Впрочем, это Церковь считает подлежащие возврату ценности церковными, а музеи считают их музейными.
Толчком к дискуссии стали сообщения о подготовленном Министерством культуры законопроекте "О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности". Музейные работники уверены, что таким образом музейному фонду России может быть нанесен значительный ущерб.
В начале марта работники искусства и науки России обратились с открытым письмом к патриарху Московскому и всея Руси Кириллу с просьбой добиться приостановки разработки законопроекта о передаче государственных объектов культурного наследия РПЦ. Авторы письма настаивают на том, что принятие законопроекта нанесет непоправимый вред культурному наследию страны.
В минувший вторник в Паломническом центре Московского патриархата состоялась встреча представителей Русской православной церкви с директорами музеев и деятелями культуры. Директор Центрального музея древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева Геннадий Попов подверг критике законопроект, заявив, что он "носит диверсионный характер". Попов подчеркнул необходимость "музеефикации" церковных ценностей. Геннадия Попова поддержала директор Третьяковской галереи Ирина Лебедева. Она заявила, что не хотела бы стать свидетелем "разорения музеев".
В ответ на это глава синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин подчеркнул необходимость не только охраны культурного наследия России совместными усилиями Церкви и государства, но и уважения чувств верующих людей.
"Наше музейное дело в известном смысле основано на кровопролитии", - заявила юрисконсульт Московской патриархии инокиня Ксения (Чернега), напомнив об изъятиях ценностей после революции, сопровождавшихся расстрелами священнослужителей и верующих.
Именно в этот момент в дискуссии наступил момент истины. Какой кровью было оплачено пополнение государственных музейных фондов церковными ценностями? Кто был их подлинный владелец, а кто вор? Кто теперь законный наследник национализированного имущества, а кто распорядитель краденого?
В оправдание советского опыта национализации церковных святынь заместитель министра культуры А.Е. Бусыгин привел документы, подтверждающие, что дискуссия между Церковью и музейным сообществом шла и до 1917 года, когда в Российской империи ради сохранения наиболее ценных памятников древнерусского искусства специалисты ходатайствовали об их изъятии из церковного ведения. Неоднозначным, по словам заместителя министра, был и период после революции.
Что уж тут неоднозначного? По данным Георга Зайде ("К состоянию Российской Православной Церкви со времен Октябрьской революции"), с 1917 по 1922 годы большевиками были убиты 2691 священник, 1962 монаха и 3 447 монахинь; из 1200 монастырей 700 было закрыто, их обитатели изгнаны или убиты. Сотни мощей были осквернены, а иконы массово сожжены. От прежних 79 тысяч храмов и часовен к 1939 году сохранились около ста. Духовные академии, семинарии, приходские школы, как и благотворительные и образовательные учреждения были закрыты уже в 20-х годах. Все монастыри были уже к 1929 году закрыты, большинство из них были также разрушены. После разгрома Церкви государство приступило к мародерству и пополнило свои музеи тем, что уцелело от огня и вандализма революционных матросов и чекистов.
Что тут неоднозначного?
Директор Третьяковки Лебедева напомнила, что "Сикстинская мадонна" была написана Рафаэлем по заказу монастыря и 200 лет была в монастыре, а сейчас находится в музее. "Что важнее для человечества - чтобы она осталась в монастыре или чтобы ее могли видеть в музее?" - задала вопрос присутствующим директор галереи. Тут бы директору Третьяковской галереи и вспомнить, что "Сикстинскую мадонну" для Дрезденской галереи в 1754 году купил курфюрст Саксонии. Купил, а не национализировал!
Ответить на вопрос Ирины Лебедевой просто. Важнее, чтобы восторжествовала справедливость. Украл – верни. Хочешь повесить в музее – купи. Понятно, что музейные работники беспокоятся о музейных фондах и культурном наследии. Это их работа, а может быть, даже и призвание. Но кроме их благородных намерений на будущее, есть еще и люди в настоящем, для которых иные музейные экспонаты – не достояние культуры, а религиозные святыни, похищенные государством у Церкви. И что самое важное, помимо оскорбленных чувств и благих намерений есть право собственности, которое уравнивает интересы музейных работников и священнослужителей, экскурсантов и прихожан. Перед правом равны все, независимо от того, думают они о вечном или сиюминутном.
Вполне можно понять митрополита Иллариона, утверждающего, что "храм должен быть храмом, а не музеем. Место иконе ― не в музее, а в действующем храме". Для того, собственно, иконы и пишутся. Можно понять и музейщиков, переживающих за сохранность ценностей культуры, в том числе и церковной. Правда, однако, состоит в том, что церковные ценности были созданы для церкви и находились в ее законном распоряжении, пока не были отобраны силой оружия. Поэтому и должны быть возвращены по первому требованию.
Оправдывать интересами национальной культуры государственный грабеж – это, кажется, не очень культурное занятие. Для музейщиков могла бы стать идеальным примером "Сикстинская мадонна" Рафаэля Санти, которую Дрезденский музей в XVIII веке купил, а Советская Армия в 1945-м увезла в СССР, где она и находилась до 1955 года. После чего ее мирно вернули Дрезденской галерее. В этом случае справедливость восторжествовала. Так же должно быть и во всех остальных случаях, когда право собственности не подлежит сомнению.
Примерно в таком ключе развивается дискуссия о реституции церковных ценностей. Впрочем, это Церковь считает подлежащие возврату ценности церковными, а музеи считают их музейными.
Толчком к дискуссии стали сообщения о подготовленном Министерством культуры законопроекте "О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности". Музейные работники уверены, что таким образом музейному фонду России может быть нанесен значительный ущерб.
В начале марта работники искусства и науки России обратились с открытым письмом к патриарху Московскому и всея Руси Кириллу с просьбой добиться приостановки разработки законопроекта о передаче государственных объектов культурного наследия РПЦ. Авторы письма настаивают на том, что принятие законопроекта нанесет непоправимый вред культурному наследию страны.
В минувший вторник в Паломническом центре Московского патриархата состоялась встреча представителей Русской православной церкви с директорами музеев и деятелями культуры. Директор Центрального музея древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева Геннадий Попов подверг критике законопроект, заявив, что он "носит диверсионный характер". Попов подчеркнул необходимость "музеефикации" церковных ценностей. Геннадия Попова поддержала директор Третьяковской галереи Ирина Лебедева. Она заявила, что не хотела бы стать свидетелем "разорения музеев".
В ответ на это глава синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин подчеркнул необходимость не только охраны культурного наследия России совместными усилиями Церкви и государства, но и уважения чувств верующих людей.
"Наше музейное дело в известном смысле основано на кровопролитии", - заявила юрисконсульт Московской патриархии инокиня Ксения (Чернега), напомнив об изъятиях ценностей после революции, сопровождавшихся расстрелами священнослужителей и верующих.
Именно в этот момент в дискуссии наступил момент истины. Какой кровью было оплачено пополнение государственных музейных фондов церковными ценностями? Кто был их подлинный владелец, а кто вор? Кто теперь законный наследник национализированного имущества, а кто распорядитель краденого?
В оправдание советского опыта национализации церковных святынь заместитель министра культуры А.Е. Бусыгин привел документы, подтверждающие, что дискуссия между Церковью и музейным сообществом шла и до 1917 года, когда в Российской империи ради сохранения наиболее ценных памятников древнерусского искусства специалисты ходатайствовали об их изъятии из церковного ведения. Неоднозначным, по словам заместителя министра, был и период после революции.
Что уж тут неоднозначного? По данным Георга Зайде ("К состоянию Российской Православной Церкви со времен Октябрьской революции"), с 1917 по 1922 годы большевиками были убиты 2691 священник, 1962 монаха и 3 447 монахинь; из 1200 монастырей 700 было закрыто, их обитатели изгнаны или убиты. Сотни мощей были осквернены, а иконы массово сожжены. От прежних 79 тысяч храмов и часовен к 1939 году сохранились около ста. Духовные академии, семинарии, приходские школы, как и благотворительные и образовательные учреждения были закрыты уже в 20-х годах. Все монастыри были уже к 1929 году закрыты, большинство из них были также разрушены. После разгрома Церкви государство приступило к мародерству и пополнило свои музеи тем, что уцелело от огня и вандализма революционных матросов и чекистов.
Что тут неоднозначного?
Директор Третьяковки Лебедева напомнила, что "Сикстинская мадонна" была написана Рафаэлем по заказу монастыря и 200 лет была в монастыре, а сейчас находится в музее. "Что важнее для человечества - чтобы она осталась в монастыре или чтобы ее могли видеть в музее?" - задала вопрос присутствующим директор галереи. Тут бы директору Третьяковской галереи и вспомнить, что "Сикстинскую мадонну" для Дрезденской галереи в 1754 году купил курфюрст Саксонии. Купил, а не национализировал!
Ответить на вопрос Ирины Лебедевой просто. Важнее, чтобы восторжествовала справедливость. Украл – верни. Хочешь повесить в музее – купи. Понятно, что музейные работники беспокоятся о музейных фондах и культурном наследии. Это их работа, а может быть, даже и призвание. Но кроме их благородных намерений на будущее, есть еще и люди в настоящем, для которых иные музейные экспонаты – не достояние культуры, а религиозные святыни, похищенные государством у Церкви. И что самое важное, помимо оскорбленных чувств и благих намерений есть право собственности, которое уравнивает интересы музейных работников и священнослужителей, экскурсантов и прихожан. Перед правом равны все, независимо от того, думают они о вечном или сиюминутном.
Вполне можно понять митрополита Иллариона, утверждающего, что "храм должен быть храмом, а не музеем. Место иконе ― не в музее, а в действующем храме". Для того, собственно, иконы и пишутся. Можно понять и музейщиков, переживающих за сохранность ценностей культуры, в том числе и церковной. Правда, однако, состоит в том, что церковные ценности были созданы для церкви и находились в ее законном распоряжении, пока не были отобраны силой оружия. Поэтому и должны быть возвращены по первому требованию.
Оправдывать интересами национальной культуры государственный грабеж – это, кажется, не очень культурное занятие. Для музейщиков могла бы стать идеальным примером "Сикстинская мадонна" Рафаэля Санти, которую Дрезденский музей в XVIII веке купил, а Советская Армия в 1945-м увезла в СССР, где она и находилась до 1955 года. После чего ее мирно вернули Дрезденской галерее. В этом случае справедливость восторжествовала. Так же должно быть и во всех остальных случаях, когда право собственности не подлежит сомнению.
