Владимир Тольц: Покуда в России еще только готовят спецпропагандистские мероприятия, связанные с 65-летним юбилеем победного конца Второй мировой и примериваются, как с наибольшей выгодой распилить выделенные на это средства, поговорим о событиях, имевших место 60 лет тому назад, через пять лет после окончания войны, и с ней непосредственно связанных. Речь пойдет сегодня о растянувшемся на годы и в 1950-м подходившем к завершению возвращении на родину военнопленных той далекой уже войны.
Ольга Эдельман: Военнопленные, содержавшиеся в Советском Союзе, находились в ведении Министерства внутренних дел. Весной 1950 года министр Сергей Круглов составил весьма торжественный доклад, адресованный советской верхушке во главе со Сталиным, один экземпляр этой бумаги хранится в "Особой папке Сталина" (напомню, это дело, куда в Секретариате МВД СССР подшивали копии всех докладов "в Инстанцию" - этим бюрократическим эвфемизмом пользовались, говоря о Сталине).
"Круглов - Сталину, Молотову, Берии, Маленкову, Булганину, Микояну, Кагановичу, 16 апреля 1950 года.
В процессе политической работы и особенно в период репатриации от военнопленных, содержавшихся в лагерях МВД, поступило большое количество коллективных писем, в которых военнопленные осуждают свое прошлое и обращаются к Генералиссимусу И.В. Сталину и советскому правительству с выражением чувства глубокой благодарности за гуманное отношение к ним, одобряют внешнюю политику СССР, социально-экономические преобразования в странах народной демократии и в Германской демократической республике и обещают по возвращении на родину вести борьбу против поджигателей новой войны, за дружественное отношение к Советскому Союзу, за укрепление лагеря мира, демократии и социализма.
Обсуждение писем происходило на массовых митингах и собраниях военнопленных, превращавшихся в демонстрацию дружественного отношения к Советскому Союзу.
Оформление писем производилось военнопленными - лучшими мастерами живописи, резьбы по дереву, художественной вышивки".
Владимир Тольц: То, что мы, историки, знаем о биографии и жизненном пути кавалера британского Ордена Бани (это за охрану Ялтинской конференции), одного из организаторов депортации чеченцев и ингушей, борьбы с ОУН на Украине и прочих спецмероприятий, включая создание знаменитой Сухановской тюрьмы, все, что мы знаем о нем – о первом министре внутренних дел Сергее Никифоровиче Круглове, – позволяет нам понять его и его подчиненных желание выслужиться перед Инстанцией, которая в любой момент могла превратить и всех их в зека и покойников, которыми они ведали. Но я сейчас о другом. И с этим вопросом я хочу обратиться к давнему участнику наших передач, историку советских карательных органов и заместителю председателя Научно-просветительского общества "Мемориал" Никите Петрову.
Никита, почему именно в апреле 1950 года появляется этот документ – не к юбилею Сталина, который с помпой отмечали только что, в декабре 1949-го, и не к 5-летию победы в мае? И зачем рапортовать об особой любви и благодарности вчерашних солдат противника к Коммунистической партии и лично товарищу Сталину?
Никита Петров: Пятилетний юбилей победы как раз никто отмечать не собирался, и сталинский день рождения тоже, в принципе, здесь не при чем. К этому времени было принято политическое решение рапортовать об окончании этой проблемы – пребывании военнопленных в СССР. Дело в том, что западные страны решили эту проблему гораздо раньше и, естественно, не удерживали такие массы военнопленных, а Советский Союз как раз не мог отказаться от искушения использовать дармовой труд военнопленных, и они в народном хозяйстве, на самом деле, играли огромную роль. И по уверению некоторых исследователей, именно за счет военнопленных было выполнено чуть ли не 10 процентов послевоенного пятилетнего плана.
Военнопленные постепенно отпускались – в 1948 году, в 1949 году. И вот в конце 1949 года было принято политическое решение всех военнопленных, не осужденных, из СССР репатриировать, а осужденных оставить, но для этого были проведены закрытые процессы по массовому осуждению военнопленных. И как раз вот к весне 1950-го нужно было осудить и немцев, и остающихся японцев и уже рапортовать, что у нас военнопленных нет, а остаются только осужденные военные преступники. И их действительно осталось вот после весны 1950 года около 20 тысяч человек. И вот завершая эту проблему в рамках советских традиций, нужно было писать реляции из МВД. И были подготовлены итоговые отчеты, они составляю целые тома, о работе с военнопленными, куда входила и агентурная работа, и работа, связанная с распропагандированием этих военнопленных, она включала описание верноподданнических заявлений, благодарственных писем, сбор подписей за то, как им хорошо сиделось, ну, и так далее.
Ольга Эдельман: Я опять же по-человечески понимаю и военнопленных: хотелось им домой, ради этого много чего можно сделать. Но все же, на ваш взгляд, это они отбывали повинность, или от души писали и украшали свои писания живописью, резьбой по дереву и художественной вышивкой?
Никита Петров: Тут два разных жанра. Первый – это то, что мы называем подарки военнопленных либо лагерному начальству, либо более высокому начальству. Ну, выше Сталина начальства в стране не было. Это своего рода, во-первых, возможность убить время, и не на тяжелых работах работать, а, например, заинтересовать начальника лагеря выпиливанием по дереву или собиранием из спичек каких-нибудь самурайских дворцов. И действительно, в условиях тяжелого содержания и труда это своего рода отдохновение для души и для рук. Что касается индивидуальных писем, может быть, кто-то писал искренне, что он раскаивается. Ведь действительно многие немцы, которые служили в армии, они ведь не были членами НСДП, вполне знакомы были им христианские чувства раскаяния. Они же прекрасно понимали, что принесла война, и все эти разрушения они видели. Так что какие-то письма могли были быть искренне написаны. Но в целом надо понимать: у нас ведь все делается как кампанейщина. Но это – жанр, верноподданнические заявления писали и вольные люди советских республик товарищу Сталину по самым разным поводам.
"Так, текст письма военнопленных японцев, обращенного к Генералиссимусу И.В. Сталину, вышит на шелковом полотне длиною в 26 метров и имеет 14.000 иероглифов. Постамент для письма изображает скульптурную группу знаменосцев, исполненную резьбой по дереву. Письмо подписано 66.434 японскими военнопленными.
В этом письме военнопленные японцы пишут:
"В Советском Союзе мы впервые стали духовно свободными людьми и познали правду.
Покидая великую страну победившего социализма, мы торжественно клянемся народу великого социалистического государства и вам, любимый отец и гениальный учитель трудящихся всего мира, что мы будем самоотверженно бороться за нерушимую дружбу между японским народом и народами Советского Союза потому, что только она может принести нашему народу счастье, национальную независимость и мир, свободу и демократию. Мы знаем, что коренные интересы японского народа и народов Советского Союза полностью совпадают.
Мы расскажем японским трудящимся правду о социалистической стране, чтобы разбить вдребезги антисоветскую и антикоммунистическую демагогию, распространяемую американскими империалистами и продажными японскими реакционерами.
Мы клянемся, что ни американским империалистам, ни японским милитаристам не превратить нас вновь в своих послушных солдат, выполняющих их преступные замыслы. Пусть перевернется вся земля, но мы не нарушим нашей клятвы - никогда и ни при каких обстоятельствах не поднимать оружия против государства рабочих и крестьян, против Советской Армии - освободительницы…"
Владимир Тольц: Это письмо, как и то, что мы прочтем чуть позже - от военнопленных немцев, должно было выглядеть как инициатива самих военнопленных. Но понятно, конечно, - нам понятно, да и престарелому Сталину, думаю, тоже, - что организовать сбор 66 с лишним тысяч подписей в условиях лагерной изоляции и разобщенности пленных могло только лагерное начальство. Сами-то пленники и вряд ли бы решились, да и в голову им такое, скорее всего не пришло бы. Тем более что примерно в то же время сходные послания Сталину написали и тысячи других военнопленных, содержавшихся в разных концах Советского Союза.
"Всего поступило более 4000 благодарственных писем и положительных отзывов о Советском Союзе и о жизни в лагерях, подписанных 834.562 военнопленными. Письма подписали 661.322 немецких военнопленных, 109.832 японских, 34.070 венгерских, 11.335 румынских и 18.003 австрийских военнопленных".
Ольга Эдельман: Меня в письме японцев впечатлили 26 метров шелка - его же надо было где-то добыть, причем среди тотального послевоенного дефицита.
Владимир Тольц: Ну, трофейные тряпки для такого "великого дела" – это вполне решаемая для чекистов задача. А как вам нравятся вышитые 14 тысяч иероглифов, притом что военнопленным полагалось трудиться на восстановлении разрушенного войной советского хозяйства? В общем, понятно, что послания их Сталину были организованы по линии МВД.
"Военнопленные немцы, содержавшиеся в лагерях МВД в Латвийской и Эстонской ССР, прислали письмо на имя Генералиссимуса И.В. Сталина, вложенное в художественно оформленный деревянный футляр.
Обращаясь к И.В. Сталину со словами благодарности, они в своем письме пишут:
"Во всех мероприятиях, проводившихся советской администрацией лагерей, мы видим продолжение вашей твердой и ясной политики, выражением которой являются ваши слова: "Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское - остается".
Эту политику мы видели и видим в действии по отношению к нашей родине. Вы и правительство Советского Союза не только справедливо отнеслись к нашему народу, но и помогли ему вступить на путь демократии. Вы деятельно поддерживаете борьбу нашего народа за национальное единство. Советская зона оккупации обязана вам быстрым преодолением нужды и начинающимся подъемом. Вы протянули руку прогрессивным силам нашего народа и возвратили его в круг миролюбивых народов.
Стоя во главе борьбы против империалистических поджигателей войны, вы и ваша страна являетесь решительными защитниками мира и тем самым оплотом и опорой всех борющихся за мир. Ваш пример, пример и помощь советского народа помогли нам, обманутым солдатам фашистской армии, встать на путь антиимпериалистического демократического лагеря мира, возглавляемого Великим Советским Союзом…"
Ольга Эдельман: В апреле 1950 года тысячи иностранных военнопленных, которым предстояло возвращение на родину из советского плена, написали благодарственные послания товарищу Сталину. Мне все же как-то сложно представить себе, что эти люди были искренне благодарны Сталину за хорошее отношение к себе и за советскую миролюбивую политику.
Владимир Тольц: Ну, вы же и сами понимаете, Оля, что эти письма должны были служить завершающим штрихом, или, если угодно, выпускным экзаменом, венчающим труды по агитации и пропаганде среди военнопленных. И чины МВД СССР понимали, что экзамен сдают не столько едущие домой военнопленные (их-то все равно пришлось бы репатриировать), сколько они сами. И нам, уже посвятившим несколько выпусков этой программы истории спецпропаганды, впору, думаю, задаться здесь вопросом о целях этой пропагандистской обработки военнопленных? Понятно, что тут действуют сразу несколько факторов: и старая привычка советских властей пропагандировать преимущества социализма, и текущие политические задачи, причем, конечно же, когда речь идет о немцах и японцах, то эти политические цели разнятся. В советской зоне оккупации к тому времени была создана ГДР, а Япония – это совсем другое дело.
Ольга Эдельман: Знаете, меня в этих текстах - письмах военнопленных - удивляет содержательная часть пропаганды. Ну, допустим, в той части, где военнопленные "отрекаются от своего прошлого" и клянутся больше не воевать против СССР и вообще примкнуть к "антиимпериалистическому лагерю мира" – это для той ситуации ожидаемое содержание пропаганды. Но в остальном, похоже, военнопленным преподносили ровно тот же идеологический материал, что и своим, советским гражданам. А все-таки имелась ощутимая разница, немцы и японцы – люди совершенно других культур. Для них, наверное, как-то надо было адаптировать что ли...
Мне интересно мнение наших собеседников. Я обращаюсь к историку, научному сотруднику института Макса Планка Яну Пламперу (мы связались с ним по телефону, он в Берлине).
Ян Плампер: Знаете, может, вопрос надо поставить несколько иначе. Сам по себе документ, сам по себе контексте не очень интересен. Он интересен именно своим местонахождением, то что он попал в особую папку Сталина. Это крайне необычно, я бы сказал. Потому что, как мы знаем, в особую папку откладывались агентурные сведения и действительно информацию, которой руководствовались высшие органы правительства при управлении страной. И что касается военнопленных, туда попадали агентурные сведения о настроениях военнопленных в лагерях, которые были собраны сексотами, то есть "стукачами". И очень необычно, что туда попадает документ – письма, которые напоминают обычные штампы. Язык – это сплошные штампы. Да и практика очень расхожая, обычная, любой колхоз, любой класс мог писать подобные коллективные письма. Так что спрашивается: каким образом попал такой документ в особую папку Сталина?
Это чистая саморепрезентация власти, то есть в буквальном смысле. Понимаете, это как будто бы вы член правительства какой-то банановой республики и только что успешно подтасовывали выборы, и эти выборы сфальсифицированные объявили в средствах массовой информации великой победой, а потом получаете, чтобы на самом деле выяснить, как думает народа, получаете агентурные сведения от своей спецслужбы, и там пишут то же самое, что вы только что выдали народу как правду.
Ольга Эдельман: И тот же вопрос задаю гостю нашей московской студии Никите Петрову.
Никита Петров: Я думаю, что это была бы слишком сложная для антифашистских отделов лагерей задача – разработать какой-то особый, отличный от общего алгоритм пропагандистской работы, учитывая именно специфичность контингента. Дело в том, что, конечно, они старались, скажем, адаптировать такие типичные разработки к тому факту, что перед ними все-таки военнопленные и все-таки не наши граждане. Не думаю, что впрямую с ними прорабатывали краткий курс истории ВКП(б), хотя желающие военнопленные могли его получить на немецком языке и читать. Он читали советские газеты.
Порой доходило до анекдотичных случаев. Когда в лагерях шла кампания по разоблачению всевозможных врагов, шпионов, диверсантов или тех, кто работал из немцев в спецслужбах с подобными людьми из числа наших бывших граждан, оперативные отделы радовались, когда что-то удавалось вытянуть или получить от военнопленных. И вот один написал большие списки фамилий советских граждан, которые были завербованы им в сеть, использовались во враждебной работе против СССР, а до этого он был, я уж не помню, в СД или в СС, где он служил. Радостно написал министр, по-моему, Киргизии Пчелкин в Москву. Этого военнопленного тут же привезли в Москву, да, вот он дает показания. И вдруг выяснилось, что все фамилии своих агентов он выписывал из газеты "Пионерская правда", и в их число, естественно, включал и пионеров-героев, и прочих патриотов советских, честных, о чьих подвигах "Пионерская правда" щедро рассказывала на страницах. Скандал был неимоверный! Был специальный гневный циркуляр о том, что начальники оперативных отделов должны хотя бы понимать, что они пишут, какие сообщения в Москву. А этот военнопленных несчастный был, конечно, жестоко избит самим начальником оперативного управления ГУПВИ Амаяком Кабуловым. Конечно, срок ему не прибавили, он и так, по-моему, сидел, но, в общем, конфуз вышел.
Это лишний раз говорит о том, что никакой адаптации, никакого специального приспособления, пропаганды, методов работы, конечно же, не было, это все было на уровне таком, я бы сказал, штукарства, вот кто как умеет, кто во что горазд из числа оперсостава, антифашистских отделов.
Ольга Эдельман: В одной из прошлых передач мы рассуждали о сходном явлении пропагандистском, но тогда речь шла о пропаганде ведомства доктора Геббельса на оккупированных советских территориях. Говорили мы о том, что фашистские пропагандисты совершали ошибку, слишком поверив в собственную пропаганду. В результате гитлеровцы навязывали совсем не то, что могло бы сработать, и вместо чем пытаться использовать то реальное недовольство большевиками, которое у загнанных в колхозы людей конечно же было, вместо этого добились прямо противоположного – яростного сопротивления. А что можно сказать о советских пропагандистах, служивших в МВД СССР и оказавшихся в сходном положении – необходимости вести пропаганду среди вчерашних солдат противника? Пожалуйста, Ян, как вы думаете?
Ян Плампер: Вы знаете, я однажды с "Мемориалом" питерским, в начале 90-х, работал в архивах МВД Новгородской области, где был дислоцирован один из самых больших лагерей военнопленных для немцев, для поляков и других, в Боровичах. И там мы нашли очень любопытный документ. Я помню, речь шла о вербовке, о том, каким образом завербовать секретных сотрудников, которые бы как раз добыли информацию для составления подобных спецсводок о настроениях военнопленных. И они сознательно делали ставку на эсесовцев, на тех, кто совершал зверства против человечества. Почему? Наверное, по старому принципу, – потому что тот, что наиболее скомпрометирован, является наилучшим кандидатом для секретного сотрудника.
Ольга Эдельман: А мнение Никиты Петрова?
Никита Петров: Я думаю, что неуспех гитлеровской пропагандистской машины на оккупированных территориях заключался не в том, что они говорили что-то не то или не адаптировали это к вкусам и возможному восприятию местного населения. Местное население, может быть, было бы и восприимчиво к пропаганде, если бы не практика. Местное население все-таки делает вывод, что называется, не только ушами, но и глазами, а видели они, в общем, много несправедливости со стороны немцев, я уже не говорю о преступлениях. И это как раз могло нивелировать, ну, любую, даже самую изощренную пропаганду, даже если она опиралась на какие-то реальные факты. А советскому народу не надо было рассказывать, какой Сталин негодяй, многие, оказавшись в немецкой оккупации, как раз без всякой пропаганды встали на сторону немцев. И не надо забывать, что война на нашей территории носила, в общем, во многом и характер гражданской войны. Ведь неслучайно миллионы наших граждан оказались на стороне немцев. Только в Вермахте в виде помощников и в виде вспомогательных частей было около миллиона, а уже не говорю про администрацию оккупированных территорий. Одним словом, здесь вопрос, конечно же, не в искусности или неискусности пропаганды.
То же самое могу сказать, конечно, и о советских усилиях по попыткам распропагандирования военнопленных. Они продолжали некую линию, которая была еще в годы войны, когда Вермахт воевал, а на его позиции выбрасывалось огромное количество листовок. И ведь удивительно, что тогда пропаганда была не за Советский Союз, а она была, скорее, против Гитлера. Она была даже более-менее деполитизирована. Что мог сталинский пропагандистский аппарат рассказывать немецким военнопленным, сидящим здесь? О каких-то мирных усилиях Советского Союза, стокгольмских воззваниях или о прочей ерунде? Конечно, это абсолютно не работало и не было эффективно, и никак приспособить это ни с помощью каких острых умов невозможно было.
Владимир Тольц: Как, по вашему мнению, принесли ли реальные плоды эти агитационно-пропагандистские усилия? Вот военнопленные, подписав, нарисовав, вышив и выпилив все, чего от них ждали, вернулись домой – и что творится в их головах далее?
Ян Плампер: Была комиссия в Германии, она выпустила замечательный многотомник, комиссия под руководством Никола Машке. И этот многотомник является одним из лучших и ранних источников о ГУЛАГе. Потому что все-таки быт в лагерях военнопленных во многом был похож в других лагерях в Советском Союзе. Там речь идет в первую очередь не о том, что у них происходит в головах, а о голоде, о бытовых проблемах, об элементарных проблемах, об эпидемиях, о болезнях и так далее.
Никита Петров: По большому счету, военнопленные, которые возвратились из Советского Союза, они, конечно, не были распропагандированы. Много было из них завербовано, что называется, "на вырост", на всякий случай, пригодятся. Кого-то на компрометирующих материалах, раз он служил когда-то в СС. На всякий случай завербуем, а там видно будет, вернется – может, нам когда-нибудь пригодится. Таких было много и среди немцев-военнопленных, и среди японцев. Эффективность, безусловно, была ноль, потому что потом ни найти их никого не смогли в соответствующих странах, ни контактов, по-моему, никто из них не собирался поддерживать. Может быть, известны единичные случаи, когда человек потом сотрудничал с Советским Союзом.
Но, скорее, они вынесли впечатление, что они попали в страну, где и сами граждане, окружение лагеря, которое они видели, мирное население жило порой ничуть не лучше, чем они, военнопленные. Так же страдали, были на таком же полурабском положении, как и они. И отсюда как раз проистекало гораздо больше симпатии и сочувствия к населению нашему, которому пострадало довольно серьезно в результате войны. Я беседовал с бывшими военнопленными, многие из них, на самом деле, вспоминают простое население и с чувством теплоты, и с некой горечью, потому что они потом вернулись в благополучные страны, а то население так и осталось здесь.
Владимир Тольц: Значительная часть давших подписки о сотрудничестве с советскими органами своих обязательств не выполнила. Некоторые – еще хуже – стали вести двойную игру. Нашлись, правда, как мы теперь знаем, и такие кто долго и довольно плодотворно шпионил и выполнял иные задания советской разведки. Ну, вот общий результат? Ни гордящаяся своими реальными и мнимыми успехами советская разведка, ни советская пропаганда и контрпропаганда советской власти спасти, в конечном итоге, не сумели да и не могли. И читая сегодня давние победные реляции об успехах идеологической обработки пленных, об этой ограниченности возможностей названных институций стоит не забывать.
Вы слушали "Документы прошлого". В передаче участвовали историки Ян Плампер и Никита Петров. Мы знакомили вас с документами, хранящимися в Госархиве Российской Федерации.
