Убийства расследуются вне зависимости от того, хотят ли расследования родственники убитого. Причинение смерти человеку – это не частное дело. Убийство касается всех. Следователи все равно придут и будут задавать вопросы, будут искать виновного. Но кроме одного случая: кроме того случая, когда смерть причинена по неосторожности чиновника, не подписавшего вовремя квоту на лечение тяжело больного ребенка.

Мать мальчика молчит. Пьет антидепрессанты, молчит и не хочет выяснять, кто виноват в смерти ее сына. Я не могу убедить ее в необходимости расследования. Она ничего не хочет говорить и ничего не хочет слушать. Ее можно понять, у нее сын погиб. Но без ее разрешения я даже не могу назвать мальчика по фамилии. А звали его Ромой. Против воли матери я не могу начать выяснять, глава какого департамента здравоохранения не отправил мальчика лечиться в Москву. В городе ли Троицке так решили? Или в Москве? Кто-то же так решил. Кто-то же должен ответить за смерть мальчика. Но никто не ответит.

Они там, в Троицке, не умеют лечить муковисцидоз. Во всяком случае, это следует из того непреложного факта, что ребенок умер. У них там, в Троицке, в ночь на Пасху даже скорая не приезжает к умирающему ребенку. И в реанимацию ребенка не кладут, потому что Пасха же. А человек, не подписавший квоту на лечение, стоит, небось, в церкви со свечкою и радуется пасхальной радостью. И батюшка кричит ему "Христос воскресе!" И он ответствует громко "Воистину воскресе!"

Позвольте мне верить, что на Страшном Суде кроткие ангелы крикнут этому человеку, не подписавшему квоту: "Из-за тебя мальчик погиб!" И он ответит тихо, потупившись: "Воистину погиб. Воистину из-за меня". Ангелам-то не соврешь. Ангелам плевать на стандарты лечения и директивы Минздрава. Ангелы знают: мог спасти ребенка и не спас.

Да, муковисцидоз – тяжелая болезнь. Это (как бы объяснить тем, кто не знает?) генетически обусловленное затвердение слизи в организме, окаменение слизистых поверхностей, прежде всего легких. Без лечения ребенок, больной муковисцидозом, обречен на раннюю и мучительную смерть. Но лечение существует. Да, дорогое. Да, кропотливое. Да, по преимуществу в Москве. Но я считаю, что если медицинский чиновник решил, будто ребенку лечение в Москве не показано, а ребенок умер, то это – убийство, и убийца, вовремя не подписавший соответствующего документа, должен предстать перед человеческим судом, а не ждать Высшего Суда.

Я считаю, что смерть ребенка, случившаяся по неосторожности, лени, бюрократической медлительности или коррумпированности медицинского чиновника, распределяющего квоты на лечение, должна считаться насильственной смертью и расследоваться уголовным розыском. Я считаю, что несвоевременное подписание квоты на лечение должно приравниваться к непреднамеренному убийству и что человек, с квотой помедливший, должен представать перед уголовным судом и должен быть судим как убийца.

Я надеюсь, что когда-нибудь мне удастся убедить подавляющее большинство моих сограждан в этой самоочевидной для меня вещи. Я надеюсь, когда-нибудь родители станут сражаться за своих детей, не только за живых, но и за мертвых.

И тогда мы назовем по именам, во-первых, тех, кто придумал, будто детей нужно лечить по квотам, а не по мере необходимости. А во-вторых, мы назовем по именам тех, кто даже и эти жалкие квоты не распределял вовремя.

Мы назовем их всех по именам, и я верю, что каждому из них председатель коллегии присяжных крикнет: "Виновен!"