В Москве в "Новом издательстве" при поддержке Латвийского культурного центра вышла книга переводов латышских поэтов ХХ века под названием "Берега дождя". В книге – восемь авторов ХХ века. О том, как лучше читать сборник, рассказал составитель и переводчик книги Сергей Морейно:
– Авторы, с которых надо начинать русскому читателю, – это, конечно, Александрс Чакс и Оярс Вациетис, их много переводили на русский еще при советской власти, при старой хорошей школе перевода с подстрочника, уже наработана некая традиция перевода этих поэтов и их прочтения. Устарели они или не устарели – это другой вопрос, но поколение от сорока и старше уж точно их читало, и контакт будет. А если говорить о том, что для меня самого наиболее важно в книге, то это совершенно удивительная тройка поэтов: Улдис Берзиньш, Янис Рокпелнис и Юрис Куннос. Они родились с 1944 по 1948 год, они абсолютно разные, они влияли друг на друга, отталкивались друг от друга, писали вместе, ненавидели друг друга и любили друг друга. Из-за этих страстных отношений и влияний их можно сравнивать с немецкими романтиками или русскими поэтами пушкинской поры.
– С кого начнем?
– Наверное, с Берзиньша. Улдис Берзиньш – это такой столп-полиглот, поэт-шаман, заклинатель. В каком-то смысле он – наследник Велимира Хлебникова, в таком же, как, скажем, великолепный московский режиссер Юрий Погребничко наследник Ежи Гротовского. То есть, он значительно проще, значительно понятнее, поэтому сделал то, что маэстро только намечал. А кроме того, все, кто хоть что-то понимает на латышском языке, на котором говорят всего полтора миллиона человек, действительно убеждены, что есть язык до Берзиньша и язык после Берзиньша.
Стихотворение Улдиса Берзиньша "Как искать" в переводе Сергея Морейно.
Как мне искать цветок папоротника (как тебе искать) как.
Искать в песочнице, искать под елкой пригожей.
Искать под подушкой утром.
В школе искать под партой.
На карте мира искать (на дне моря и на вершине горы).
Искать в книгах (листать за страницей страницу)
разглаживать бережно, что там цвело сто лет назад.
(Ах, Библия черная, пальцы дедов моих ты знаешь
сколько лет и зим помнишь хозяек старых и молодых
крестины свадьбы и похороны голоса журавлей и коров в закутах расскажи может было может пришла как-то утром с луга
ноги в росе с головы до пят в росе - небо в росе -
держит в руке растерянная куда спрятать в Библию полистала вложила один-единственный раз могло же случиться) искать.
Искать где старики пьют спытать може кто вспомнит може кто мимо шел.
У детей спросить говорят знают всякие вещи.
Пристать к учителю пусть угадывает а вдруг угадает.
В горячей печи искать во рту смеющемся искать в сказках Латвии. По-немецки учиться в истории древней искать "в таком-то таком-то году в лесах цвели невиданные цветы слезы Иисуса той осенью началась чума"
Искать где солдаты шагают за ротой рота, колеса и гусеницы
кто знает может как раз из принципа там растет не вытоптан и зацветет.
Искать где зарыт повешенный где расстрелянный брошен кто знает вдруг пламенеет вдруг там царапает землю вдруг там зацветет. Искать у себя на родине (у тебя на родине) у них на родине.
Искать в небе (искать на земле) под землей искать.
Как мне искать траву Яна (как тебе искать) как найти.
Искать в январе на льду под снегом в апреле в грязи искать жарким днем на рынке среди помидоров рыбы и птицы в летнюю ночь искать в лесу среди запахов.
Найти как найти не знаю.
– Вы сказали, что Берзиньш, Куннос и Рокпелнис рождены в 40-е, и, соответственно, их творческий расцвет приходится на 70-е годы?
– На конец 60-х. В принципе, всех их сделала советская власть, точно так же, как русскую школу филологии. То есть, закрутив все гайки, она оставила дырочку, куда спускался интеллектуальный пар нации. Именно со второй "оттепелью" это и было связано. Юрис Куннос – фамилия ливская, то есть угро-финских корней (по-фински "kaikki on kunnossa" значит – "все в порядке"). В отличие от прекрасно полоориентированных Улдиса Берзиньша и Яниса Рокпелниса, любовь Кунноса была скорее любовью той самой воздушной, небесной, поэтому его творчество было круто замешано на алкогольных парах, оно расцвечено ими. Несмотря на то, что он пил, писал он абсолютно трезвым, и чем больше он спивался, тем лучше он писал. Для меня это было всегда парадоксально, я знал многих художников, уходивших в мир иной не в лучшем виде, а Куннос до последнего, чем хуже ему было, тем яснее и четче он писал.
Мне кажется, что это самый крупный поэт Латвии, единственный ее экспортный товар, кроме селедки, его значение с каждым годом возрастает и будет возрастать. Он заговорил о вещах, которые все более и более становятся некими ключами к неким тайнам. Когда Иисус произносил Нагорную проповедь (никаких сравнений, простые параллели), кем Он был? Он был представителем крайне маленького народа, к которому никто не относился серьезно, но который обладал определенными музыкальными способностями. Если бы Нагорная проповедь Иисуса была сказана, скажем, устами римского всадника, я думаю, Хиросима и Третья мировая были бы гораздо раньше. А так это было то зерно, которое упало, умерло, потом проросло и только-только начинает колоситься и созревать. Вот выбрали маленький народ, в нем Куннос был самым маленьким по росту, почти гномиком (относительным), с очень красивым скульптурным лицом русского богатыря, и он заговорил на этом новом языке.
я вернулся в свой город исхудавший как гончий пес
что пропал и вновь объявился принюхиваясь к родному столбу
адреса полустертые перемигиваются как лампочки над тем перекрестком
и с усищами монстра нажравшийся электричества везет меня трамвайбус
по местам где счастливы были где каждая вещь считает владельцами нас одних
где до сих пор скрип в парадном как гамма как додекафонический джаз
будто в состоянии невесомости выплывает из дымки черепичная крыша или лепной карниз
и я ощущаю их как слова "тогда" и "сейчас"
словно мода капризны так же изменчивы все с той же тягой к власти в крови
фиолетовые сирени тигриные полосы облачное оперенье дракона
и раскраска домов веселей год от года и напоминает бисквит
так что взял бы и надкусил хоть один да я уж не тот сластена
мне хлеб-соли достаточно как при коммуне а пью я воду
однако законы еще не отменены и гульфик на шее не всем по вкусу
точь-в-точь как в тот раз по Парижу брожу с Бедекером 1912 года
без су в кармане в Латинском квартале живу собирая мусор
здесь не легче но все-таки Рига обволакивает мантией нежно
когда дождь моросит прикалывает к груди золотую булавочку ибо
нужно чтобы сменилась мода и чтобы прошло время прежде чем
сине-стальные молча зайдут за мной и вспыхнет словечко "выбыл"
А следующий поэт, Янис Рокпелнис, средний меж ними по возрасту, начинал с русских стихов, потом перевел их на латышский. Я однажды, когда только осваивал перевод, перевел обратно, с латышского на русский, две его строчки: "Первый снег, липы переодеваются, как девушки – не смотри…". На что Янис мне сказал: "Ну какой "не смотри"? Конечно же, "отвернись!" Круто замешанный на русском языке, русский по матери, абсолютно западный, сухой, искрящийся, желчный поэт - как кошка: погладить, так от него искры посыплются. Никакого неподцензурного вымороченного минимализма, никакого хамоватого надрыва, строчки, которые просто распадаются на собственном электростатическом отталкивании и потом точно так же на притягивании собираются. В определенном смысле он сделал латышский литературный язык певучим, как когда-то русский сделал певучим Пушкин. Опять – никаких сравнений, только параллели.
все труднее зябликов нести
для продажи на птичий рынок
эти зяблики тяжелеют
год от года
словно что-то у них на сердце
эта тяжесть ломает весы
эта тяжесть ломает весы
даже те что стоят на бойнях
– Авторы, с которых надо начинать русскому читателю, – это, конечно, Александрс Чакс и Оярс Вациетис, их много переводили на русский еще при советской власти, при старой хорошей школе перевода с подстрочника, уже наработана некая традиция перевода этих поэтов и их прочтения. Устарели они или не устарели – это другой вопрос, но поколение от сорока и старше уж точно их читало, и контакт будет. А если говорить о том, что для меня самого наиболее важно в книге, то это совершенно удивительная тройка поэтов: Улдис Берзиньш, Янис Рокпелнис и Юрис Куннос. Они родились с 1944 по 1948 год, они абсолютно разные, они влияли друг на друга, отталкивались друг от друга, писали вместе, ненавидели друг друга и любили друг друга. Из-за этих страстных отношений и влияний их можно сравнивать с немецкими романтиками или русскими поэтами пушкинской поры.
– С кого начнем?
– Наверное, с Берзиньша. Улдис Берзиньш – это такой столп-полиглот, поэт-шаман, заклинатель. В каком-то смысле он – наследник Велимира Хлебникова, в таком же, как, скажем, великолепный московский режиссер Юрий Погребничко наследник Ежи Гротовского. То есть, он значительно проще, значительно понятнее, поэтому сделал то, что маэстро только намечал. А кроме того, все, кто хоть что-то понимает на латышском языке, на котором говорят всего полтора миллиона человек, действительно убеждены, что есть язык до Берзиньша и язык после Берзиньша.
Стихотворение Улдиса Берзиньша "Как искать" в переводе Сергея Морейно.
Как мне искать цветок папоротника (как тебе искать) как.
Искать в песочнице, искать под елкой пригожей.
Искать под подушкой утром.
В школе искать под партой.
На карте мира искать (на дне моря и на вершине горы).
Искать в книгах (листать за страницей страницу)
разглаживать бережно, что там цвело сто лет назад.
(Ах, Библия черная, пальцы дедов моих ты знаешь
сколько лет и зим помнишь хозяек старых и молодых
крестины свадьбы и похороны голоса журавлей и коров в закутах расскажи может было может пришла как-то утром с луга
ноги в росе с головы до пят в росе - небо в росе -
держит в руке растерянная куда спрятать в Библию полистала вложила один-единственный раз могло же случиться) искать.
Искать где старики пьют спытать може кто вспомнит може кто мимо шел.
У детей спросить говорят знают всякие вещи.
Пристать к учителю пусть угадывает а вдруг угадает.
В горячей печи искать во рту смеющемся искать в сказках Латвии. По-немецки учиться в истории древней искать "в таком-то таком-то году в лесах цвели невиданные цветы слезы Иисуса той осенью началась чума"
Искать где солдаты шагают за ротой рота, колеса и гусеницы
кто знает может как раз из принципа там растет не вытоптан и зацветет.
Искать где зарыт повешенный где расстрелянный брошен кто знает вдруг пламенеет вдруг там царапает землю вдруг там зацветет. Искать у себя на родине (у тебя на родине) у них на родине.
Искать в небе (искать на земле) под землей искать.
Как мне искать траву Яна (как тебе искать) как найти.
Искать в январе на льду под снегом в апреле в грязи искать жарким днем на рынке среди помидоров рыбы и птицы в летнюю ночь искать в лесу среди запахов.
Найти как найти не знаю.
– Вы сказали, что Берзиньш, Куннос и Рокпелнис рождены в 40-е, и, соответственно, их творческий расцвет приходится на 70-е годы?
– На конец 60-х. В принципе, всех их сделала советская власть, точно так же, как русскую школу филологии. То есть, закрутив все гайки, она оставила дырочку, куда спускался интеллектуальный пар нации. Именно со второй "оттепелью" это и было связано. Юрис Куннос – фамилия ливская, то есть угро-финских корней (по-фински "kaikki on kunnossa" значит – "все в порядке"). В отличие от прекрасно полоориентированных Улдиса Берзиньша и Яниса Рокпелниса, любовь Кунноса была скорее любовью той самой воздушной, небесной, поэтому его творчество было круто замешано на алкогольных парах, оно расцвечено ими. Несмотря на то, что он пил, писал он абсолютно трезвым, и чем больше он спивался, тем лучше он писал. Для меня это было всегда парадоксально, я знал многих художников, уходивших в мир иной не в лучшем виде, а Куннос до последнего, чем хуже ему было, тем яснее и четче он писал.
Мне кажется, что это самый крупный поэт Латвии, единственный ее экспортный товар, кроме селедки, его значение с каждым годом возрастает и будет возрастать. Он заговорил о вещах, которые все более и более становятся некими ключами к неким тайнам. Когда Иисус произносил Нагорную проповедь (никаких сравнений, простые параллели), кем Он был? Он был представителем крайне маленького народа, к которому никто не относился серьезно, но который обладал определенными музыкальными способностями. Если бы Нагорная проповедь Иисуса была сказана, скажем, устами римского всадника, я думаю, Хиросима и Третья мировая были бы гораздо раньше. А так это было то зерно, которое упало, умерло, потом проросло и только-только начинает колоситься и созревать. Вот выбрали маленький народ, в нем Куннос был самым маленьким по росту, почти гномиком (относительным), с очень красивым скульптурным лицом русского богатыря, и он заговорил на этом новом языке.
я вернулся в свой город исхудавший как гончий пес
что пропал и вновь объявился принюхиваясь к родному столбу
адреса полустертые перемигиваются как лампочки над тем перекрестком
и с усищами монстра нажравшийся электричества везет меня трамвайбус
по местам где счастливы были где каждая вещь считает владельцами нас одних
где до сих пор скрип в парадном как гамма как додекафонический джаз
будто в состоянии невесомости выплывает из дымки черепичная крыша или лепной карниз
и я ощущаю их как слова "тогда" и "сейчас"
словно мода капризны так же изменчивы все с той же тягой к власти в крови
фиолетовые сирени тигриные полосы облачное оперенье дракона
и раскраска домов веселей год от года и напоминает бисквит
так что взял бы и надкусил хоть один да я уж не тот сластена
мне хлеб-соли достаточно как при коммуне а пью я воду
однако законы еще не отменены и гульфик на шее не всем по вкусу
точь-в-точь как в тот раз по Парижу брожу с Бедекером 1912 года
без су в кармане в Латинском квартале живу собирая мусор
здесь не легче но все-таки Рига обволакивает мантией нежно
когда дождь моросит прикалывает к груди золотую булавочку ибо
нужно чтобы сменилась мода и чтобы прошло время прежде чем
сине-стальные молча зайдут за мной и вспыхнет словечко "выбыл"
А следующий поэт, Янис Рокпелнис, средний меж ними по возрасту, начинал с русских стихов, потом перевел их на латышский. Я однажды, когда только осваивал перевод, перевел обратно, с латышского на русский, две его строчки: "Первый снег, липы переодеваются, как девушки – не смотри…". На что Янис мне сказал: "Ну какой "не смотри"? Конечно же, "отвернись!" Круто замешанный на русском языке, русский по матери, абсолютно западный, сухой, искрящийся, желчный поэт - как кошка: погладить, так от него искры посыплются. Никакого неподцензурного вымороченного минимализма, никакого хамоватого надрыва, строчки, которые просто распадаются на собственном электростатическом отталкивании и потом точно так же на притягивании собираются. В определенном смысле он сделал латышский литературный язык певучим, как когда-то русский сделал певучим Пушкин. Опять – никаких сравнений, только параллели.
все труднее зябликов нести
для продажи на птичий рынок
эти зяблики тяжелеют
год от года
словно что-то у них на сердце
эта тяжесть ломает весы
эта тяжесть ломает весы
даже те что стоят на бойнях
