Владимир Тольц: Мой гость в московской студии Свободы – давняя участница наших программ, доктор исторических наук Елена Юрьевна Зубкова, известный в России и за рубежом исследователь истории послевоенного советского общества.
В эфире вторая передача цикла "Испытание Победой".
Я начну ее, пожалуй, со строчки воспоминаний журналиста, фронтовика Бориса Галина:
"В армии мы часто говорили о том, что будет после войны, как мы будем жить на другой день после победы, - и чем ближе было окончание войны, тем больше мы об этом думали, и многое нам рисовалось в радужном свете. Мы ни всегда представляли себе размер разрушений, масштабы работ, которые при¬дется провести, чтобы залечить, нанесенные немцами раны".
Звучит песня:
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Владимир Тольц: Пора надежд, связанных с окончанием войны, началась задолго до Победы, и превратилась, как сказано было в немедля и на долгие годы запрещенную после ее радиопремьеры песни, в "пору несбывшихся надежд" не сразу. Вот об этом "испытании Победой" и пойдет наш разговор сегодня. Прошу, Лена!
Елена Зубкова: Многие страны пережили то, что можно назвать испытанием войной. Через это прошли очень многие. Но, наверное, только одна страна и только один народ пережил то, что можно назвать "испытание Победой". Все-таки это не просто немножко другое, а это совсем другое. Если сравнивать, допустим, ситуацию, вот простого человека, не будем брать политиков. Вот, допустим, очень много говорят о победителя и побежденных. Советский гражданин и немцы, допустим. В Германии май 1945 года получил название "час ноль" – ничейное время, ничейная страна – вот так говорили немцы о себе. И потом Германия, немцы, понятно, что при помощи союзников, которые очень скоро перестали быть союзниками, начали подниматься. Все это было очень непросто, но, тем не менее, поднялись. И вот Эрик Хобсбаум в своей знаменитой книжке "Эпоха крайности" написал о том, что в 50-е годы очень многие страны, которые принимали участие в войне и были разрушены войной, испытали что-то, что он назвал "золотым веком". Вот когда жизнь стала налаживаться, когда можно было повернуть к потреблению, когда, наконец, люди стали более-менее сыто есть, он назвал это "золотым веком, золотым временем". А вот в России, в Советском Союзе этого "золотого века" пришлось ждать очень долго. В конце концов, ведь реформы Хрущева и перестройка Горбачева – это ведь ответы на послевоенные вызовы, на послевоенные ожидания. И вот у меня всегда возникает вопрос: а почему в Советском Союзе был самый длинный послевоенный период?
Владимир Тольц: Лена, такие вопросы возникают не только у вас. От вас мы ждем ответа – вы у нас специалист по послевоенному периоду…
Елена Зубкова: Думаю, что здесь ответа однозначного, как на любой другой вопрос, быть не может. Но очень многое, наверное, кроется вот в том самом феномене испытания Победой, с которого мы начали. После мая 1945 года, после этой эйфории, после этой огромной, колоссальной радости, которой действительно были охвачены все, это была победа одна на всех. Это потом ее стали пилить и очень быстро распилили, и распределили, кто главный, а кто второстепенный, а вот тогда это была общая победа. И тогда действительно казалось, что раз мы победили - все, самое тяжелое позади, и теперь очень быстро начнется новая, хорошая жизнь. Представления об этой жизни, о том, какой она будет после войны, конечно, у разных людей были разными, но почему-то все ждали, что жизнь быстро будет меняться к лучшему. И психологически это был очень сложный переход – от высшей точки победы в падение в эту повседневность.
Владимир Тольц: Ну, тут надо, конечно, иметь в виду еще, что советские солдаты, оказавшись на территории противника, оказавшись вообще в Европе, увидели другую жизнь, другой, пусть разрушенный, но другой уровень повседневности, другие обычаи, другие вещи обихода. Часть из них они, конечно, привозили с собой в качестве трофеев, но главное, что, может быть, они привезли, - это вот представление о другой жизни. Некоторые полагали, что эта жизнь недосягаем, но, вообще-то, были люди, которые верили, что после войны так и будет, как у всех там, в этой неизвестной жизни, где оказалось просто страшно много обиходных вещей, про которые советские люди не подозревали, - какие-нибудь ручные будильники, например, или…
Елена Зубкова: Велосипеды.
Владимир Тольц: …велосипеды, да, немыслимые велосипеды. Были советские велосипеды и до войны, но то, что они увидели, совершенно другое! Я уже не говорю о мотоциклах, я уж не говорю об автомобилях, но обо всем!
Елена Зубкова: И то, что это велосипед был именно предметом обихода, что он был в каждом доме. Ведь велосипед – это был предмет роскоши, мальчишки мечтали, но не могли купить. Часы! Вот сейчас иногда посмеиваются над русскими солдатами, которые одевали себе на руку по пять, по шесть часов. Но ведь можно понять этого парня из деревенской глубинки, который увидел это все, и это можно было взять, это можно было увезти, это можно было потом подарить, продать либо еще как-то. Соблазн был велик.
Владимир Тольц: Да конечно. И это создавало совершенно иной настрой в обществе. По-своему отмечали это и власти. Вот к примеру, июньское 1945 года сообщение секретаря Брянского обкома ВКП(б) по пропаганде Черняховского:
"Следует иметь в виду, что многие из демобилизованных были на территории буржуазных государств, видели капиталистическое хозяйство, буржуазную культуру и демократию и что отдельные из них, особенно политически слабо подготовленные, за время пребывания на территории буржуазных государств поддались буржуазному и мелкобуржуазному влиянию и будут проводить враждебную нам агитацию, восхвалять капиталистическую систему хозяйства, культуру и демократию".
Владимир Тольц: Да, возвращающиеся из Европы воинские контингенты победителей везли с собой не только материальные трофеи. В их багаже оказывались и новые впечатления, и совершенно немыслимые раньше для многих идеи.
Елена Зубкова: Армия тоже была очень у нас разная, она состояла из людей разного жизненного опыта, разных представлений, разных убеждений. И во время этого западного похода рождались и другие надежды – на то, что после этого западного похода, возможно, будет меняться жизнь, строй жизни в Советском Союзе. Назовем это поворотом в сторону демократии или, более аккуратно, либерализации, но действительно на это надеялись. И в этом смысле даже по-другому, наверное, виделась роль Сталина. Я все время вспоминаю в этой связи слова Виктора Некрасова, который от имени своих единомышленников написал: "Мы простили Сталину все – коллективизацию, 37-е годы, расправу с соратниками". И он, конечно, имеет в виду, что Сталин понял теперь всю силу народную, понял, что к потокам крови прошлого возврата нет, "и мы, интеллигентные мальчики с чистой душой, с открытым сердцем вступили в партию Ленина-Сталина". Вот это - "мы простили Сталину все", но он должен тоже что-то понять - я думаю, что… и знаю по мемуарам, по воспоминаниям, что вот эти настроения тогда тоже владели многими, они будоражили умы. И эти настроения тоже ждали какого-то ответа.
Владимир Тольц: Вот документ – написанное в конце декабря 1945 года старым большевиком Александром Аладжаловым письмо "наверх" (письмо большое, прочтем хотя бы выдержки):
"Товарищ Сталин, у нас в стране нет другого пути, чтобы выразить то, что жжет душу, чего никак в себе удержать нельзя, - кроме одного пути – написать тебе. […]
Вопрос о демократии определяет, в конечном счете, все международное положение, мало того, и внутри нашей страны от его разрешения зависит преуспеяние, развитие и все будущее нашей страны.
И как раз в этом вопросе, я уже не говорю о нашей печати, но даже Молотов обнаруживает полное непонимание. Нет, не допускаю мысли, чтобы было непонимание, – здесь лицемерие. И даже ты, товарищ Сталин, поддерживаешь это лицемерие. […]
Ты спокойно можешь сказать, что у нас из-за капиталистического окружения произошла задержка, что демократия у нас осуществлена еще далеко не полно, но что наш народ будет в недалеком будущем иметь демократию, что культура нашего народа растет так быстро, что демократическое переустройство его государственности в ближайшее время неизбежно.
В самом деле, есть у нас демократия или нет? Или, надо правильнее поставить вопрос, в какой мере она есть? […]
В нашей стране два процесса идут один навстречу другому. С одной стороны всепоглощающий бюрократизм, бюрократизм в советской и профсоюзной системе и, в еще большей степени, бюрократизм в партии. А с ним подчинение авторитетам и трафаретам. Отвратительное, схоластическое пережевывание ученья Ленина и Сталина. Ученье о генеральной линии партии столь тонкое и узкое, что надо молчать, чтобы не свалиться с него вправо или налево. […]
Все сгибается перед этой бюрократической машиной, огонь любви к партии тухнет и бюрократизм все дальше и больше чудовищно разрастается.
Но застращенный наш гражданин заслуживает лучшего обращения. […]
И горько, и смешно, и стыдно, и обидно смотреть на наши выборы. […] Выборы предполагают, что есть из кого выбирать. А когда одна партия, то и выбирать не из кого. Нет партнера. В крайности на выборах можно показать кукиш в кармане. Но кто же усомнится в выборе между кукишем и коммунистической партией?
Дорогой товарищ Сталин, […] надо, чтобы с высоты твоего авторитета был осужден теперешний непорядок. Необходимо, чтобы ты успокоил, хотя бы на будущее время признал неизбежный путь демократического развития нашей страны.
Александр Аладжалов. 27 декабря 1945 года".
Владимир Тольц: Знаете, говоря о надеждах, порожденных войной и победой, следует помнить, что к их возникновению и власть руку приложила. В прошлой передаче из этого цикла мы говорили уже, к примеру, об изменении ее политики в отношении Церкви и религии вообще…
Елена Зубкова: Не только Церкви, там были и другие жесты, которые могли быть прочтены именно так. А дружба с союзниками? А то, что в Советском Союзе стала распространяться западная пресса, "Британский союзник" можно было купить, можно было прочитать. А ученые, которые начали, пока еще не так активно, но сотрудничать друг с другом, и уже вот-вот были готовы ездить друг к другу в гости. Это тоже были какие-то сигналы, которые можно было понять так, что и после войны это будет продолжаться. То, что не вышло, это уже другой разговор.
Владимир Тольц: Да, это другой разговор. В общем, возникло то, что было констатировано в песне, где были слова "пора несбывшихся надежд", но возникла вначале "пора надежд", просто пора надежд. Когда возникают эти надежды и когда они ломаются после войны?
Елена Зубкова: Это смотря какие надежды. Вот давайте посмотрим на деревню, которая вытащила на себе многое, если не сказать, что все. Так вот, где-то примерно в 1943 года, по крайней мере, именно этот момент зафиксирован в сводках, в деревне начинают в массовом таком масштабе циркулировать настроения о роспуске колхозов. Почему? Сверху никаких сигналов на этот счет не поступало. Казалось бы, не было почвы у этих надежд, однако эти надежды опять-таки объяснить очень просто. Колхозная система находилась в таком состоянии, в таком кризисе, что нормальная крестьянская логика понимала: дальше так быть не может. Значит, колхозы будут распущены. Почему-то вместе с такими вот антиколхозными слухами, как сопутствующими, проходил еще один, что вместе с колхозами будет распущена и партия большевиков. То ли для кучи, то ли казалось это опять-таки вполне логично. Даже ходили такие слухи, это уже весна 1945 года, что вот, мол, союзники потребовали от Молотова отказаться от колхозов и от большевиков, от колхозов Молотов отказался, а вот от большевиков не захотел, и поэтому теперь такие сложные взаимоотношения с союзниками.
Владимир Тольц: Давайте подкрепим эти ваши наблюдения хотя бы несколькими краткими выдержками из совершенно секретной информации, предоставленной летом 1945 года секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову Оргинструкторским отделом ЦК. Там, в частности, приводятся выдержки из высказываний колхозников, с указанием места их фиксации. Такие, например:
"Молотову предложили на конференции в Сан-Франциско распустить колхозы, открыть церкви и разрешить вольную торговлю. Если это требование не будет выполнено, то Россию разобьют по нациям". (Деревня Плоха, Славковского района)
"На конференции в Сан-Франциско товарищу Молотову предложили отказаться от большевиков и колхозов. От колхозов товарищ Молотов отказался, а от большевиков не хотел отказаться, поэтому Америка объявила России войну". (Колхоз Перелазово, Псковского района)
В одном из колхозов Новокузнецовского сельсовета, Ашевского района широкое распространение получили разговоры о том, что "по требованию Америки распущена партия большевиков, у всех коммунистов отобраны партбилеты, но они продолжают работать без партийных билетов".
В ряде колхозов Сошихинского района колхозники говорят: "В Москве уже создана специальная комиссия по роспуску колхозов".
Члены колхоза "Искра" (Псковский район) Морозов, Силин и Шацкая спросили одного районного работника: "Скоро ли распустят колхозы? Если бы не было колхозов, мы жили бы лучше и государству приносили бы больше пользы".
Антиколхозные настроения имеются и среди некоторых руководителей колхозов. Председатель колхоза "Верный путь" (Ашевский район) Петрова в беседе с одним из районных работников высказала такую мысль: "Теперь, когда мы победили и война окончилась, по-видимому, колхозы будут распущены, так как они свою роль сыграли".
Владимир Тольц: Документ отмечает, что кое-где от разговоров стали переходить к делу:
"Под влиянием враждебной пропаганды некоторые колхозники стали требовать возврата обобществленного в колхозе имущества. Так, колхозница сельхозартели "Рассвет" (Островский район) Кириллова потребовала у правления колхоза вернуть ей телегу и упряжь, заявив при этом: "Колхозы скоро распустят, будут делить колхозное добро, и мне ничего не достанется".
Обращает на себя внимание, что такие же настроения распространяются враждебными людьми и в других областях. Приводим отдельные высказывания, характеризующие эти настроения.
Пензенская область: "Победа будет тогда, когда распустят колхозы, а то там гиблое дело: люди получают не более 100 граммов хлеба на трудодень. Союзники заставят распустить колхозы". "Все ждут, что, как распустят армию по домам, колхозы отменят. Я думаю, что колхозная система была введена по указанию немцев для того, чтобы развалить хозяйство и ослабить Россию с целью легкого завоевания". "Мне один знакомый говорил, что в Москве уже подписан закон о ликвидации колхозов, но еще не обнародован".
Воронежская область: "В Америке, говорят, уже решили распустить все колхозы в СССР. Молотов поэтому и покинул конференцию в Сан-Франциско". "Война закончилась, а председатель все болтает о займе. Ну, теперь уж он, дружок, ошибается, платить все равно не будем, довольно с нас лямку тянуть, и так ходим голодные".
Ростовская область: По сообщению секретаря обкома ВКП(б) т. Пастушенко, в ряде колхозов Целинского района распространены слухи о предстоящем якобы роспуске колхозов, о том, что это будет проведено в соответствии с требованиями Черчилля и Трумэна и что последние, кроме того, потребовали "обязать все советское население, в том числе и коммунистов, признавать Бога и совершать религиозные обряды".
Владимир Тольц: А вот еще одно секретное сообщение, это уже январь 1946 года, оно адресовано начальнику агитпропа Александрову:
"Имеют место среди населения и нездоровые настроения, выражающиеся в хождении вредных слухов, в недовольстве отдельных лиц политикой партии и советской власти. Так в Крестецком районном центре, в промкомбинает демобилизованный кузнец Михайлов заявил: "И так четыре года воевал, больше не желаю переживать трудностей. С меня довольно! У нас в стране нет никакой свободы слова. Если я сегодня что-нибудь скажу о недостатках в работе советских органов, то меня завтра же посадят в тюрьму".
В Советском районе в одно время был распространен слух о том, что товарищ Сталин из отпуска не вернется, и страной нашей будет управлять Америка. В этом же районе был распространен слух также и о том, что колхозы скоро будут распущены".
Владимир Тольц: Лена, - я вновь обращаюсь к моей коллеге, историку Елене Зубковой, - мы-то с вами знаем такие сообщения давно и прекрасно понимаем, что все эти слухи, разговоры, надежды – и про роспуск колхозов и партии, и про Америку – ни на чем реальном основаны не были. И меня давно уже занимает вопрос: как же возникали все эти сюжеты и разговоры в самых разных, никак не связанных друг с другом местах "одной шестой части суши"?
Елена Зубкова: Да, это действительно очень интересный феномен, вы абсолютно правы. Одинаковые слухи одинакового содержания циркулировали, что в Тульской области, что, допустим, под Новосибирском, куда вообще война и не дошла вот так напрямую. Я думаю, что этому тоже есть свое объяснение. Прежде всего, конечно, психологическое объяснение. Я уже говорила об этом, что колхозная система находилась в таком кризисе, что понятно было нормальному крестьянину, что дальше так продолжаться не может, но еще была война, именно 1943 год, когда в 1943 году уже почувствовалось, что, возможно, мы победим в этой войне, уже не было такой безнадеги 1941-42 года. И тогда уже вот начинают прорастать мысли о возможной награде за победу. Вот что ты хочешь за то, что мы победили? Крестьянин говорит: хочу, чтобы не было колхозов. То есть то, что самое сокровенное, оно и прорывается наружу, это совершенно понятно и логично.
И неслучайно как бы конец этим слухам о роспуске колхозов тоже фиксируется довольно-таки четко – это где-то примерно рубеж 1947-48 года. Вот когда уже становится понятно, это вообще такая кризисная черта, которую можно обозначить вообще как полосу разочарования, когда становится понятно, что и другим послевоенным надеждам не суждено сбыться. Два года после окончания войны – это такой еще психологический порог ожиданий, когда закончились и временные трудности, и когда люди просто устали ждать.
Ну, и много чего еще было, потому что 1948 год – это новый этап закручивания гаек. Вот вы упомянули политику в отношении Церкви, с 1947 году уже ни один новый храм не открывается, это понятно, диспозиция Карпова, главного начальника над церковью, становится совершенно четкой, и понятно, что Карпов действовал не от своего имени. Начинают создаваться особые лагеря и тюрьмы, понятно, для политических заключенных. И в мире не все в порядке, Сталин сдает одну позицию за другой. Понятно, 1948 год – это поворот. Но до 1947-48 года народ еще мечтал. Даже не мечтал, а просто надеялся.
И что еще любопытно во всех этих надеждах, что в любом случае вот эти подарки, да, они воспринимались именно как подарки, то есть исполнение желаний виделось только как ответный шаг со стороны власти: народ хочет – и вот власть это ему, так сказать, предоставляет. В худшем случае люди надеялись на то, что к этому решению Сталина подтолкнут союзники.
Владимир Тольц: Историк Елена Зубкова о "поре несбывшихся надежд". Наш разговор мы продолжим через неделю, в следующей передаче из цикла "Испытание Победой".
В эфире вторая передача цикла "Испытание Победой".
Я начну ее, пожалуй, со строчки воспоминаний журналиста, фронтовика Бориса Галина:
"В армии мы часто говорили о том, что будет после войны, как мы будем жить на другой день после победы, - и чем ближе было окончание войны, тем больше мы об этом думали, и многое нам рисовалось в радужном свете. Мы ни всегда представляли себе размер разрушений, масштабы работ, которые при¬дется провести, чтобы залечить, нанесенные немцами раны".
Звучит песня:
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Владимир Тольц: Пора надежд, связанных с окончанием войны, началась задолго до Победы, и превратилась, как сказано было в немедля и на долгие годы запрещенную после ее радиопремьеры песни, в "пору несбывшихся надежд" не сразу. Вот об этом "испытании Победой" и пойдет наш разговор сегодня. Прошу, Лена!
Елена Зубкова: Многие страны пережили то, что можно назвать испытанием войной. Через это прошли очень многие. Но, наверное, только одна страна и только один народ пережил то, что можно назвать "испытание Победой". Все-таки это не просто немножко другое, а это совсем другое. Если сравнивать, допустим, ситуацию, вот простого человека, не будем брать политиков. Вот, допустим, очень много говорят о победителя и побежденных. Советский гражданин и немцы, допустим. В Германии май 1945 года получил название "час ноль" – ничейное время, ничейная страна – вот так говорили немцы о себе. И потом Германия, немцы, понятно, что при помощи союзников, которые очень скоро перестали быть союзниками, начали подниматься. Все это было очень непросто, но, тем не менее, поднялись. И вот Эрик Хобсбаум в своей знаменитой книжке "Эпоха крайности" написал о том, что в 50-е годы очень многие страны, которые принимали участие в войне и были разрушены войной, испытали что-то, что он назвал "золотым веком". Вот когда жизнь стала налаживаться, когда можно было повернуть к потреблению, когда, наконец, люди стали более-менее сыто есть, он назвал это "золотым веком, золотым временем". А вот в России, в Советском Союзе этого "золотого века" пришлось ждать очень долго. В конце концов, ведь реформы Хрущева и перестройка Горбачева – это ведь ответы на послевоенные вызовы, на послевоенные ожидания. И вот у меня всегда возникает вопрос: а почему в Советском Союзе был самый длинный послевоенный период?
Владимир Тольц: Лена, такие вопросы возникают не только у вас. От вас мы ждем ответа – вы у нас специалист по послевоенному периоду…
Елена Зубкова: Думаю, что здесь ответа однозначного, как на любой другой вопрос, быть не может. Но очень многое, наверное, кроется вот в том самом феномене испытания Победой, с которого мы начали. После мая 1945 года, после этой эйфории, после этой огромной, колоссальной радости, которой действительно были охвачены все, это была победа одна на всех. Это потом ее стали пилить и очень быстро распилили, и распределили, кто главный, а кто второстепенный, а вот тогда это была общая победа. И тогда действительно казалось, что раз мы победили - все, самое тяжелое позади, и теперь очень быстро начнется новая, хорошая жизнь. Представления об этой жизни, о том, какой она будет после войны, конечно, у разных людей были разными, но почему-то все ждали, что жизнь быстро будет меняться к лучшему. И психологически это был очень сложный переход – от высшей точки победы в падение в эту повседневность.
Владимир Тольц: Ну, тут надо, конечно, иметь в виду еще, что советские солдаты, оказавшись на территории противника, оказавшись вообще в Европе, увидели другую жизнь, другой, пусть разрушенный, но другой уровень повседневности, другие обычаи, другие вещи обихода. Часть из них они, конечно, привозили с собой в качестве трофеев, но главное, что, может быть, они привезли, - это вот представление о другой жизни. Некоторые полагали, что эта жизнь недосягаем, но, вообще-то, были люди, которые верили, что после войны так и будет, как у всех там, в этой неизвестной жизни, где оказалось просто страшно много обиходных вещей, про которые советские люди не подозревали, - какие-нибудь ручные будильники, например, или…
Елена Зубкова: Велосипеды.
Владимир Тольц: …велосипеды, да, немыслимые велосипеды. Были советские велосипеды и до войны, но то, что они увидели, совершенно другое! Я уже не говорю о мотоциклах, я уж не говорю об автомобилях, но обо всем!
Елена Зубкова: И то, что это велосипед был именно предметом обихода, что он был в каждом доме. Ведь велосипед – это был предмет роскоши, мальчишки мечтали, но не могли купить. Часы! Вот сейчас иногда посмеиваются над русскими солдатами, которые одевали себе на руку по пять, по шесть часов. Но ведь можно понять этого парня из деревенской глубинки, который увидел это все, и это можно было взять, это можно было увезти, это можно было потом подарить, продать либо еще как-то. Соблазн был велик.
Владимир Тольц: Да конечно. И это создавало совершенно иной настрой в обществе. По-своему отмечали это и власти. Вот к примеру, июньское 1945 года сообщение секретаря Брянского обкома ВКП(б) по пропаганде Черняховского:
"Следует иметь в виду, что многие из демобилизованных были на территории буржуазных государств, видели капиталистическое хозяйство, буржуазную культуру и демократию и что отдельные из них, особенно политически слабо подготовленные, за время пребывания на территории буржуазных государств поддались буржуазному и мелкобуржуазному влиянию и будут проводить враждебную нам агитацию, восхвалять капиталистическую систему хозяйства, культуру и демократию".
Владимир Тольц: Да, возвращающиеся из Европы воинские контингенты победителей везли с собой не только материальные трофеи. В их багаже оказывались и новые впечатления, и совершенно немыслимые раньше для многих идеи.
Елена Зубкова: Армия тоже была очень у нас разная, она состояла из людей разного жизненного опыта, разных представлений, разных убеждений. И во время этого западного похода рождались и другие надежды – на то, что после этого западного похода, возможно, будет меняться жизнь, строй жизни в Советском Союзе. Назовем это поворотом в сторону демократии или, более аккуратно, либерализации, но действительно на это надеялись. И в этом смысле даже по-другому, наверное, виделась роль Сталина. Я все время вспоминаю в этой связи слова Виктора Некрасова, который от имени своих единомышленников написал: "Мы простили Сталину все – коллективизацию, 37-е годы, расправу с соратниками". И он, конечно, имеет в виду, что Сталин понял теперь всю силу народную, понял, что к потокам крови прошлого возврата нет, "и мы, интеллигентные мальчики с чистой душой, с открытым сердцем вступили в партию Ленина-Сталина". Вот это - "мы простили Сталину все", но он должен тоже что-то понять - я думаю, что… и знаю по мемуарам, по воспоминаниям, что вот эти настроения тогда тоже владели многими, они будоражили умы. И эти настроения тоже ждали какого-то ответа.
Владимир Тольц: Вот документ – написанное в конце декабря 1945 года старым большевиком Александром Аладжаловым письмо "наверх" (письмо большое, прочтем хотя бы выдержки):
"Товарищ Сталин, у нас в стране нет другого пути, чтобы выразить то, что жжет душу, чего никак в себе удержать нельзя, - кроме одного пути – написать тебе. […]
Вопрос о демократии определяет, в конечном счете, все международное положение, мало того, и внутри нашей страны от его разрешения зависит преуспеяние, развитие и все будущее нашей страны.
И как раз в этом вопросе, я уже не говорю о нашей печати, но даже Молотов обнаруживает полное непонимание. Нет, не допускаю мысли, чтобы было непонимание, – здесь лицемерие. И даже ты, товарищ Сталин, поддерживаешь это лицемерие. […]
Ты спокойно можешь сказать, что у нас из-за капиталистического окружения произошла задержка, что демократия у нас осуществлена еще далеко не полно, но что наш народ будет в недалеком будущем иметь демократию, что культура нашего народа растет так быстро, что демократическое переустройство его государственности в ближайшее время неизбежно.
В самом деле, есть у нас демократия или нет? Или, надо правильнее поставить вопрос, в какой мере она есть? […]
В нашей стране два процесса идут один навстречу другому. С одной стороны всепоглощающий бюрократизм, бюрократизм в советской и профсоюзной системе и, в еще большей степени, бюрократизм в партии. А с ним подчинение авторитетам и трафаретам. Отвратительное, схоластическое пережевывание ученья Ленина и Сталина. Ученье о генеральной линии партии столь тонкое и узкое, что надо молчать, чтобы не свалиться с него вправо или налево. […]
Все сгибается перед этой бюрократической машиной, огонь любви к партии тухнет и бюрократизм все дальше и больше чудовищно разрастается.
Но застращенный наш гражданин заслуживает лучшего обращения. […]
И горько, и смешно, и стыдно, и обидно смотреть на наши выборы. […] Выборы предполагают, что есть из кого выбирать. А когда одна партия, то и выбирать не из кого. Нет партнера. В крайности на выборах можно показать кукиш в кармане. Но кто же усомнится в выборе между кукишем и коммунистической партией?
Дорогой товарищ Сталин, […] надо, чтобы с высоты твоего авторитета был осужден теперешний непорядок. Необходимо, чтобы ты успокоил, хотя бы на будущее время признал неизбежный путь демократического развития нашей страны.
Александр Аладжалов. 27 декабря 1945 года".
Владимир Тольц: Знаете, говоря о надеждах, порожденных войной и победой, следует помнить, что к их возникновению и власть руку приложила. В прошлой передаче из этого цикла мы говорили уже, к примеру, об изменении ее политики в отношении Церкви и религии вообще…
Елена Зубкова: Не только Церкви, там были и другие жесты, которые могли быть прочтены именно так. А дружба с союзниками? А то, что в Советском Союзе стала распространяться западная пресса, "Британский союзник" можно было купить, можно было прочитать. А ученые, которые начали, пока еще не так активно, но сотрудничать друг с другом, и уже вот-вот были готовы ездить друг к другу в гости. Это тоже были какие-то сигналы, которые можно было понять так, что и после войны это будет продолжаться. То, что не вышло, это уже другой разговор.
Владимир Тольц: Да, это другой разговор. В общем, возникло то, что было констатировано в песне, где были слова "пора несбывшихся надежд", но возникла вначале "пора надежд", просто пора надежд. Когда возникают эти надежды и когда они ломаются после войны?
Елена Зубкова: Это смотря какие надежды. Вот давайте посмотрим на деревню, которая вытащила на себе многое, если не сказать, что все. Так вот, где-то примерно в 1943 года, по крайней мере, именно этот момент зафиксирован в сводках, в деревне начинают в массовом таком масштабе циркулировать настроения о роспуске колхозов. Почему? Сверху никаких сигналов на этот счет не поступало. Казалось бы, не было почвы у этих надежд, однако эти надежды опять-таки объяснить очень просто. Колхозная система находилась в таком состоянии, в таком кризисе, что нормальная крестьянская логика понимала: дальше так быть не может. Значит, колхозы будут распущены. Почему-то вместе с такими вот антиколхозными слухами, как сопутствующими, проходил еще один, что вместе с колхозами будет распущена и партия большевиков. То ли для кучи, то ли казалось это опять-таки вполне логично. Даже ходили такие слухи, это уже весна 1945 года, что вот, мол, союзники потребовали от Молотова отказаться от колхозов и от большевиков, от колхозов Молотов отказался, а вот от большевиков не захотел, и поэтому теперь такие сложные взаимоотношения с союзниками.
Владимир Тольц: Давайте подкрепим эти ваши наблюдения хотя бы несколькими краткими выдержками из совершенно секретной информации, предоставленной летом 1945 года секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову Оргинструкторским отделом ЦК. Там, в частности, приводятся выдержки из высказываний колхозников, с указанием места их фиксации. Такие, например:
"Молотову предложили на конференции в Сан-Франциско распустить колхозы, открыть церкви и разрешить вольную торговлю. Если это требование не будет выполнено, то Россию разобьют по нациям". (Деревня Плоха, Славковского района)
"На конференции в Сан-Франциско товарищу Молотову предложили отказаться от большевиков и колхозов. От колхозов товарищ Молотов отказался, а от большевиков не хотел отказаться, поэтому Америка объявила России войну". (Колхоз Перелазово, Псковского района)
В одном из колхозов Новокузнецовского сельсовета, Ашевского района широкое распространение получили разговоры о том, что "по требованию Америки распущена партия большевиков, у всех коммунистов отобраны партбилеты, но они продолжают работать без партийных билетов".
В ряде колхозов Сошихинского района колхозники говорят: "В Москве уже создана специальная комиссия по роспуску колхозов".
Члены колхоза "Искра" (Псковский район) Морозов, Силин и Шацкая спросили одного районного работника: "Скоро ли распустят колхозы? Если бы не было колхозов, мы жили бы лучше и государству приносили бы больше пользы".
Антиколхозные настроения имеются и среди некоторых руководителей колхозов. Председатель колхоза "Верный путь" (Ашевский район) Петрова в беседе с одним из районных работников высказала такую мысль: "Теперь, когда мы победили и война окончилась, по-видимому, колхозы будут распущены, так как они свою роль сыграли".
Владимир Тольц: Документ отмечает, что кое-где от разговоров стали переходить к делу:
"Под влиянием враждебной пропаганды некоторые колхозники стали требовать возврата обобществленного в колхозе имущества. Так, колхозница сельхозартели "Рассвет" (Островский район) Кириллова потребовала у правления колхоза вернуть ей телегу и упряжь, заявив при этом: "Колхозы скоро распустят, будут делить колхозное добро, и мне ничего не достанется".
Обращает на себя внимание, что такие же настроения распространяются враждебными людьми и в других областях. Приводим отдельные высказывания, характеризующие эти настроения.
Пензенская область: "Победа будет тогда, когда распустят колхозы, а то там гиблое дело: люди получают не более 100 граммов хлеба на трудодень. Союзники заставят распустить колхозы". "Все ждут, что, как распустят армию по домам, колхозы отменят. Я думаю, что колхозная система была введена по указанию немцев для того, чтобы развалить хозяйство и ослабить Россию с целью легкого завоевания". "Мне один знакомый говорил, что в Москве уже подписан закон о ликвидации колхозов, но еще не обнародован".
Воронежская область: "В Америке, говорят, уже решили распустить все колхозы в СССР. Молотов поэтому и покинул конференцию в Сан-Франциско". "Война закончилась, а председатель все болтает о займе. Ну, теперь уж он, дружок, ошибается, платить все равно не будем, довольно с нас лямку тянуть, и так ходим голодные".
Ростовская область: По сообщению секретаря обкома ВКП(б) т. Пастушенко, в ряде колхозов Целинского района распространены слухи о предстоящем якобы роспуске колхозов, о том, что это будет проведено в соответствии с требованиями Черчилля и Трумэна и что последние, кроме того, потребовали "обязать все советское население, в том числе и коммунистов, признавать Бога и совершать религиозные обряды".
Владимир Тольц: А вот еще одно секретное сообщение, это уже январь 1946 года, оно адресовано начальнику агитпропа Александрову:
"Имеют место среди населения и нездоровые настроения, выражающиеся в хождении вредных слухов, в недовольстве отдельных лиц политикой партии и советской власти. Так в Крестецком районном центре, в промкомбинает демобилизованный кузнец Михайлов заявил: "И так четыре года воевал, больше не желаю переживать трудностей. С меня довольно! У нас в стране нет никакой свободы слова. Если я сегодня что-нибудь скажу о недостатках в работе советских органов, то меня завтра же посадят в тюрьму".
В Советском районе в одно время был распространен слух о том, что товарищ Сталин из отпуска не вернется, и страной нашей будет управлять Америка. В этом же районе был распространен слух также и о том, что колхозы скоро будут распущены".
Владимир Тольц: Лена, - я вновь обращаюсь к моей коллеге, историку Елене Зубковой, - мы-то с вами знаем такие сообщения давно и прекрасно понимаем, что все эти слухи, разговоры, надежды – и про роспуск колхозов и партии, и про Америку – ни на чем реальном основаны не были. И меня давно уже занимает вопрос: как же возникали все эти сюжеты и разговоры в самых разных, никак не связанных друг с другом местах "одной шестой части суши"?
Елена Зубкова: Да, это действительно очень интересный феномен, вы абсолютно правы. Одинаковые слухи одинакового содержания циркулировали, что в Тульской области, что, допустим, под Новосибирском, куда вообще война и не дошла вот так напрямую. Я думаю, что этому тоже есть свое объяснение. Прежде всего, конечно, психологическое объяснение. Я уже говорила об этом, что колхозная система находилась в таком кризисе, что понятно было нормальному крестьянину, что дальше так продолжаться не может, но еще была война, именно 1943 год, когда в 1943 году уже почувствовалось, что, возможно, мы победим в этой войне, уже не было такой безнадеги 1941-42 года. И тогда уже вот начинают прорастать мысли о возможной награде за победу. Вот что ты хочешь за то, что мы победили? Крестьянин говорит: хочу, чтобы не было колхозов. То есть то, что самое сокровенное, оно и прорывается наружу, это совершенно понятно и логично.
И неслучайно как бы конец этим слухам о роспуске колхозов тоже фиксируется довольно-таки четко – это где-то примерно рубеж 1947-48 года. Вот когда уже становится понятно, это вообще такая кризисная черта, которую можно обозначить вообще как полосу разочарования, когда становится понятно, что и другим послевоенным надеждам не суждено сбыться. Два года после окончания войны – это такой еще психологический порог ожиданий, когда закончились и временные трудности, и когда люди просто устали ждать.
Ну, и много чего еще было, потому что 1948 год – это новый этап закручивания гаек. Вот вы упомянули политику в отношении Церкви, с 1947 году уже ни один новый храм не открывается, это понятно, диспозиция Карпова, главного начальника над церковью, становится совершенно четкой, и понятно, что Карпов действовал не от своего имени. Начинают создаваться особые лагеря и тюрьмы, понятно, для политических заключенных. И в мире не все в порядке, Сталин сдает одну позицию за другой. Понятно, 1948 год – это поворот. Но до 1947-48 года народ еще мечтал. Даже не мечтал, а просто надеялся.
И что еще любопытно во всех этих надеждах, что в любом случае вот эти подарки, да, они воспринимались именно как подарки, то есть исполнение желаний виделось только как ответный шаг со стороны власти: народ хочет – и вот власть это ему, так сказать, предоставляет. В худшем случае люди надеялись на то, что к этому решению Сталина подтолкнут союзники.
Владимир Тольц: Историк Елена Зубкова о "поре несбывшихся надежд". Наш разговор мы продолжим через неделю, в следующей передаче из цикла "Испытание Победой".
