Ирина Лагунина: Художники - народ особый. И семьи у них особые, и привычки иногда заметно отличаются от привычек других людей. И дети в этих семьях довольно часто наследуют профессию родителей, образуя то, что
называется династией. На прошлой неделе мы рассказывали о семье художницы Гели Писаревой. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Петербург - город большой и активно строящийся. На месте меланхолических пригородных деревень растут многоэтажные кварталы, чаще всего не содержащие никакой романтики и тайны. Одно из таких мест - Коломяги, бывшая финская деревушка, а теперь - так называемый элитный район. И там, в тени очередного бетонно-стеклянного монстра притулился некрашенный деревянный забор - именно возле него меня встречал скульптор Александр Позин, и когда он раскрыл ворота, я поняла, что очутилась на чудом уцелевшем островке. Пыльный асфальт сменился травой, землей и множеством гранитных скульптур, рассыпанных по довольно большому саду вокруг старого деревянного домика. Здесь живет семья скульпторов: Марина Спивак, Александр Позин и их взрослая дочь Инна. С Инной понятно - она выросла в художественной семье – а как начинали родители? Прямо в саду мы и об этом и говорим - под гул большого города, обступившего островок скульпторов со всех сторон.
Александр Позин: У меня отец был летчик, мама была портниха, потом стала адвокатом. У меня тетка занималась живописью, лепила кувшинчики, тарелочки. Мне было три года, страшно нравился запах пластилина. Я залезал к ней в тайнички, когда ее не было, как Кинг-Конг среди этих маленьких тарелочек. Что интересно, я брал, нюхал, держал в руках, удивлялся, какие они маленькие и хрупкие, потом прибегала моя тетка и говорила: уберите Сашку. Он поломает мою посуду. Первое прикосновение к прекрасному вот так началось. А потом я стал лепить каких-то мужичков, застолье. Почему-то мужички всегда пили водку. Много было, все почему-то страшно смеялись. Потом мы с мальчишками играли. Жили с дедушкой и бабушкой, там было много глиняных отвалов, мы из глины лепили коней, называли их Орликами, еще какими-то. Вечером ходили в клуб, смотрели кино про пограничников, днем играли в пограничников. По кучам глиняным и навозным мы с этими коняшками бегали. А следующая стадия, когда с дедом ушел во двор и увидел, как мальчики играют в какие-то машинки. Я спросил у деда: ты не спросишь, где они купили? Я был страшно стеснительный. Он подошел, спросил. Говорит: они их не купили, они их вылепили из пластилина. Я тогда понял: да вот же где богатство, вот кладезь. С этого, наверное, началось все. Потому что мне не нужны были игрушки, нужен пластилин. И баталии в основном были только с мамой, потому что все ковры были заляпаны пластилином и все было заляпано пластилином.
Я говорил, что никогда этого делать не буду. Пластилин мне старались не покупать. Тогда я украл у тетки из "Подарка первоклассника". Поняли, что биться со мной бесполезно. Еще большая любовь была – Ихтиандр. Я смотрел фильм "Человек-амфибия", его все время лепил и бегал на улицу, как будто он плавает. В школе на физике, учительница физики была очень строгая, я был круглый единичник, законы Ома не лезли совсем. Было приятно посидеть дома, под "Битлз" что-нибудь полепить. Но один случай меня сделал по физике хорошистом. Попросила физичка на конкурс всех что-нибудь сделать. Было много открытий. Один двоечник принес осциллограф, который люди делают только в институте. Второгодник, двоечник, очень симпатичный, тихий был парень, он говорит: "Ты его сам собрал?". "Сам". "По физике ничего не знаешь, как это может быть?". "Не знаю. Как-то собираю". Было открытие, такой человек собирает осциллографы. И наверное, я тоже был открытие, я вылепил Циолковского с ракетой сзади, очень монументально. На конкурсе победа была, мне подарили электромеханический конструктор. Выяснилось потом, что вдруг поселилась в мой дом, после контрольной приходит: "Так, Позин", пойдем со мной". Оторвала меня от работы, я лепил. "Вот мой муж сейчас тебе объяснит". Он со мной бился, бился – бесполезно. Тогда она говорит: "Знаешь, физиком ты не станешь. Вроде понятно, чем ты занимаешься. Я тебе сделаю за четверть четверку".
Татьяна Вольтская: А вы учиться пошли живописи, скульптуре, художеству?
Александр Позин: Я сначала пошел в уфимское училище искусств. До этого я ходил во Дворец пионеров, там лепил, там мне очень нравилось, но всего лишь год это счастье продолжилось. Потом художественная школа, пытался кистью мазать – очень плохо получалось. Я туда пришел, думал, что там лепка будет. Педагог смотрит: Позин, тебя, наверное, родители заставляют ходить в художественную школу? Я же был хитрый, говорю: "Нет, что вы, я сам". В общем отходил школу, потом в училище пошел, там отмучился один год. И когда был пленэр, вдруг я записал. Вдруг пошло. И потом через год мама меня привезла в Питер и поступил я в "серовку". На удивление меня взяли. Так и пошло.
Татьяна Вольтская: А вот жена Александра Позина, Марина Спивак, - из художественной семьи, и путь у нее был. Естественно, совсем другой.
Марина Спивак: У меня отец скульптор, а мама искусствовед. И когда я за скульптора замуж вышла, мы все собирались за столом. О чем скульпторы обычно за столом говорят? В лучшем случае, худший я просто не упоминаю: что к чему привинтить, как чем обо что отколотить, какой сварщик лучше приварит и так далее. Мама слушала, слушала и говорит: скульпторы, может мы лучше об искусстве поговорим? Когда-нибудь, хоть как-нибудь. Так что отец меня учил с нуля.
Татьяна Вольтская: Они хотели, чтобы вы были художницей, скульптором, занимались искусством?
Марина Спивак: Мне кажется, что обо мне никто по-другому и не мыслил, разговоров не было. Когда я в 16 лет должна была выбрать национальность, а у меня мама украинка, отец еврей, естественно, русская половина моей семьи настаивала на нормальной, удобной национальности, а отец посмотрел на меня: представь, придешь ты в союз поступать художников. Ну и чего? Морда моя, нос мой, а в анкете русская? Засмеют ведь. Там другие были причины, в общем я записала отцовскую национальность. То есть он когда думал, у него в мыслях не было, что я не буду поступать в союз художников.
Татьяна Вольтская: В детстве вы к этому подавали какие-то знаки?
Марина Спивак: Я все думала, как мне свинтить в сторону. Работа тяжелая. В 14 лет все идут тусоваться, интересными вещами занимаются, на дачу, летом на лодке, мальчики приехали, а я кайло в руки и пошел гранит долбить. Причем истинная правда, без преувеличений.
Татьяна Вольтская: Вас заставляли?
Марина Спивак: И да, и нет. Я не знаю, как ответить. Я помню, что я шла понуро на эту очень тяжелую работу.
Татьяна Вольтская: Это похоже на женщину в песках.
Марина Спивак: Понимаете, в чем дело, если бы женщину из песков выпустили, она бы задрала свое кимоно и подрала далеко и надолго. Меня же никто не держит, я тем же самым занимаюсь.
Татьяна Вольтская: Это невидимые стены семьи, среды?
Марина Спивак: У нас все в семье такие, и шьют, и стихи пишут, и живописью заниматься, преподавательская деятельность. Свинтить можно в любой момент. Однако – нет. Когда возьмешь то самое кайло, поколотишь, что у отца, что у него, что у меня. Я не знаю, как это назвать. В 14 лет было трудно, в 20 легче, совсем стало легко где-то около 40.
Татьяна Вольтская: Это уже стало органично?
Марина Спивак: Абсолютно. Я с ужасом думаю, сейчас организм начинает сопротивляться, как я без этого жить буду.
Татьяна Вольтская: Вообще никогда не приходила в голову мысль такая: женщина-скульптор.
Марина Спивак: Полно женщин-скульпторов.
Татьяна Вольтская: Так и хирургов полно, но это же неподъемно.
Марина Спивак: Нет, труд доярки на порядок тяжелее. И никто не возмущается: женщина – и доярка, ай-ай-ай.
Татьяна Вольтская: Кстати, на Кавказе доят мужики.
Марина Спивак: Никому в голову не придет тетку посадить, если по-нормальному. А вот эти с отбойным молотком, которые весят килограмм 17, тетки стоят. У скульптора легкий инструмент относительно, по сравнению с этим. Профессий тяжелых много, потяжелее, чем скульптор.
Татьяна Вольтская: Младшей дочери Александра и Марины Инне 30 лет, и детство ее, естественно, проходило в сугубо художественной обстановке (дедушка-то тоже скульптор!).
Инна: Было три художника, три разных мнения. Нарисуешь картинку, подойдешь к одному: о, как ты хорошо нарисовала. Другой скажет: что это такое? А третий вообще внимания не обратит. Я ходила, думала: все понятно, самому надо решать, что хорошо, что плохо. Основной навык, пожалуй, был. Потому что действительно три разных направления. В детстве было непонятно, что вообще может быть, не одно мнение, а несколько.
Татьяна Вольтская: Мама говорит, что у нее не было мысли свинтить, сбежать, а у вас?
Инна: Я никогда не была столь серьезна, потому что мне в голову не приходило, что это такое. Я просто делала и делала. У меня не было планов на жизнь, я никогда не думала, что я буду взрослая, что мне надо как-то отвечать за свои поступки. Не было такого, что мне надо было выбирать профессию. Название "скульптор" для меня было просто не профессия. Первый раз я задумалась о профессии лет в 25. Профессия, оказывается то, что люди задумывают, планируют. А до этого время была скульптором и все.
Татьяна Вольтская: Сейчас это продолжается?
Инна: Нет, сейчас это не продолжается. Сейчас я занимаюсь всем и сразу, это не так просто с одной стороны, а с другой стороны начало соединяться. Когда я задумалась о профессии, задумалась именно потому, что стала увлекаться кино, меня потянуло совсем в другую сторону. Надо было выбирать и начинать все с нуля. А сейчас мясо наросло и уже можно соединять и то, и другое.
Татьяна Вольтская: А каким образом?
Инна: Можно объемом заниматься, потом это снимать, переводить в объем, примерно вырисовывается, как можно объединить. Дальше пойдет в разные стороны, разрывало просто пополам.
Татьяна Вольтская: Как бы все-таки определили себя, кто вы есть?
Инна: Художник.
Татьяна Вольтская: Художник в широком смысле. То есть вы занимаетесь и режиссерской деятельностью, скульптурой?
Инна: Да, скульптурой сейчас меньше всего. Я стараюсь все-таки вернуться.
Татьяна Вольтская: Насколько непросто бывает в этой семье - поясняет Марина Спивак.
Марина Спивак: У нас существует старая база – отец, у которого своя очень жесткая граница, что такое искусство, что такое не искусство, для него, естественно. Он ограничивает, что такое хорошо, что такое плохо. Как надо для него, он точно знает. Я, например, Саша посвободнее, добрая половина от него, а вот Инна у нас отвязанная совсем. И когда она что-то такое решает, скорее я за ней тянусь, чем она за мной, особенно в последнее время. То есть не она в лоне, а я лапами загребаю поскорее, чтобы понять, о чем речь идет. Я не совсем динозавр, хоть немножко башку из озера вынула, немножко что-то понимаю, но не очень, у них побыстрее и много непонятного.
Татьяна Вольтская: А у них – это у кого?
Марина Спивак: У Инны.
Инна: Когда девушка, всегда обрастаешь разными профессионалами вокруг, которые меняются.
Татьяна Вольтская: А ваша сестра?
Инна: Она педагог по живописи, преподает детям маленьким, теперь уже постарше, в детском саду, теперь начальные классы. У нее своя программа по живописи, сейчас с ними занимается. Сейчас она стала заниматься с девочками, дети с ограниченными возможностями.
Татьяна Вольтская: Своя семья есть?
Инна: Да, у нее два ребенка и муж.
Татьяна Вольтская: Семья художников - это трудно, но есть и явные преимущества, - считает Александр Позин.
Александр Позин: По крайней мере, Марина понимает, чем я занимаюсь, понимает, что если я занимаюсь скульптурой, допустим, деньги будут не сразу. А другая бы, наверное, не поняла. Она бы сказала: мне плевать, чем ты занимаешься, есть надо сегодня. Мы как-то справляемся, хотя бы есть понимание. Марина не просто жена, она же компаньон, какие-то работы делаются, она рядом, мы можем решать какие-то вещи. Она оппонент, она и помощник, скорее и соавторство получается и содружество. Но при желании, я знаю многие художественные семьи, где можно войны устраивать, вплоть до развода. Мы же разные.
называется династией. На прошлой неделе мы рассказывали о семье художницы Гели Писаревой. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Петербург - город большой и активно строящийся. На месте меланхолических пригородных деревень растут многоэтажные кварталы, чаще всего не содержащие никакой романтики и тайны. Одно из таких мест - Коломяги, бывшая финская деревушка, а теперь - так называемый элитный район. И там, в тени очередного бетонно-стеклянного монстра притулился некрашенный деревянный забор - именно возле него меня встречал скульптор Александр Позин, и когда он раскрыл ворота, я поняла, что очутилась на чудом уцелевшем островке. Пыльный асфальт сменился травой, землей и множеством гранитных скульптур, рассыпанных по довольно большому саду вокруг старого деревянного домика. Здесь живет семья скульпторов: Марина Спивак, Александр Позин и их взрослая дочь Инна. С Инной понятно - она выросла в художественной семье – а как начинали родители? Прямо в саду мы и об этом и говорим - под гул большого города, обступившего островок скульпторов со всех сторон.
Александр Позин: У меня отец был летчик, мама была портниха, потом стала адвокатом. У меня тетка занималась живописью, лепила кувшинчики, тарелочки. Мне было три года, страшно нравился запах пластилина. Я залезал к ней в тайнички, когда ее не было, как Кинг-Конг среди этих маленьких тарелочек. Что интересно, я брал, нюхал, держал в руках, удивлялся, какие они маленькие и хрупкие, потом прибегала моя тетка и говорила: уберите Сашку. Он поломает мою посуду. Первое прикосновение к прекрасному вот так началось. А потом я стал лепить каких-то мужичков, застолье. Почему-то мужички всегда пили водку. Много было, все почему-то страшно смеялись. Потом мы с мальчишками играли. Жили с дедушкой и бабушкой, там было много глиняных отвалов, мы из глины лепили коней, называли их Орликами, еще какими-то. Вечером ходили в клуб, смотрели кино про пограничников, днем играли в пограничников. По кучам глиняным и навозным мы с этими коняшками бегали. А следующая стадия, когда с дедом ушел во двор и увидел, как мальчики играют в какие-то машинки. Я спросил у деда: ты не спросишь, где они купили? Я был страшно стеснительный. Он подошел, спросил. Говорит: они их не купили, они их вылепили из пластилина. Я тогда понял: да вот же где богатство, вот кладезь. С этого, наверное, началось все. Потому что мне не нужны были игрушки, нужен пластилин. И баталии в основном были только с мамой, потому что все ковры были заляпаны пластилином и все было заляпано пластилином.
Я говорил, что никогда этого делать не буду. Пластилин мне старались не покупать. Тогда я украл у тетки из "Подарка первоклассника". Поняли, что биться со мной бесполезно. Еще большая любовь была – Ихтиандр. Я смотрел фильм "Человек-амфибия", его все время лепил и бегал на улицу, как будто он плавает. В школе на физике, учительница физики была очень строгая, я был круглый единичник, законы Ома не лезли совсем. Было приятно посидеть дома, под "Битлз" что-нибудь полепить. Но один случай меня сделал по физике хорошистом. Попросила физичка на конкурс всех что-нибудь сделать. Было много открытий. Один двоечник принес осциллограф, который люди делают только в институте. Второгодник, двоечник, очень симпатичный, тихий был парень, он говорит: "Ты его сам собрал?". "Сам". "По физике ничего не знаешь, как это может быть?". "Не знаю. Как-то собираю". Было открытие, такой человек собирает осциллографы. И наверное, я тоже был открытие, я вылепил Циолковского с ракетой сзади, очень монументально. На конкурсе победа была, мне подарили электромеханический конструктор. Выяснилось потом, что вдруг поселилась в мой дом, после контрольной приходит: "Так, Позин", пойдем со мной". Оторвала меня от работы, я лепил. "Вот мой муж сейчас тебе объяснит". Он со мной бился, бился – бесполезно. Тогда она говорит: "Знаешь, физиком ты не станешь. Вроде понятно, чем ты занимаешься. Я тебе сделаю за четверть четверку".
Татьяна Вольтская: А вы учиться пошли живописи, скульптуре, художеству?
Александр Позин: Я сначала пошел в уфимское училище искусств. До этого я ходил во Дворец пионеров, там лепил, там мне очень нравилось, но всего лишь год это счастье продолжилось. Потом художественная школа, пытался кистью мазать – очень плохо получалось. Я туда пришел, думал, что там лепка будет. Педагог смотрит: Позин, тебя, наверное, родители заставляют ходить в художественную школу? Я же был хитрый, говорю: "Нет, что вы, я сам". В общем отходил школу, потом в училище пошел, там отмучился один год. И когда был пленэр, вдруг я записал. Вдруг пошло. И потом через год мама меня привезла в Питер и поступил я в "серовку". На удивление меня взяли. Так и пошло.
Татьяна Вольтская: А вот жена Александра Позина, Марина Спивак, - из художественной семьи, и путь у нее был. Естественно, совсем другой.
Марина Спивак: У меня отец скульптор, а мама искусствовед. И когда я за скульптора замуж вышла, мы все собирались за столом. О чем скульпторы обычно за столом говорят? В лучшем случае, худший я просто не упоминаю: что к чему привинтить, как чем обо что отколотить, какой сварщик лучше приварит и так далее. Мама слушала, слушала и говорит: скульпторы, может мы лучше об искусстве поговорим? Когда-нибудь, хоть как-нибудь. Так что отец меня учил с нуля.
Татьяна Вольтская: Они хотели, чтобы вы были художницей, скульптором, занимались искусством?
Марина Спивак: Мне кажется, что обо мне никто по-другому и не мыслил, разговоров не было. Когда я в 16 лет должна была выбрать национальность, а у меня мама украинка, отец еврей, естественно, русская половина моей семьи настаивала на нормальной, удобной национальности, а отец посмотрел на меня: представь, придешь ты в союз поступать художников. Ну и чего? Морда моя, нос мой, а в анкете русская? Засмеют ведь. Там другие были причины, в общем я записала отцовскую национальность. То есть он когда думал, у него в мыслях не было, что я не буду поступать в союз художников.
Татьяна Вольтская: В детстве вы к этому подавали какие-то знаки?
Марина Спивак: Я все думала, как мне свинтить в сторону. Работа тяжелая. В 14 лет все идут тусоваться, интересными вещами занимаются, на дачу, летом на лодке, мальчики приехали, а я кайло в руки и пошел гранит долбить. Причем истинная правда, без преувеличений.
Татьяна Вольтская: Вас заставляли?
Марина Спивак: И да, и нет. Я не знаю, как ответить. Я помню, что я шла понуро на эту очень тяжелую работу.
Татьяна Вольтская: Это похоже на женщину в песках.
Марина Спивак: Понимаете, в чем дело, если бы женщину из песков выпустили, она бы задрала свое кимоно и подрала далеко и надолго. Меня же никто не держит, я тем же самым занимаюсь.
Татьяна Вольтская: Это невидимые стены семьи, среды?
Марина Спивак: У нас все в семье такие, и шьют, и стихи пишут, и живописью заниматься, преподавательская деятельность. Свинтить можно в любой момент. Однако – нет. Когда возьмешь то самое кайло, поколотишь, что у отца, что у него, что у меня. Я не знаю, как это назвать. В 14 лет было трудно, в 20 легче, совсем стало легко где-то около 40.
Татьяна Вольтская: Это уже стало органично?
Марина Спивак: Абсолютно. Я с ужасом думаю, сейчас организм начинает сопротивляться, как я без этого жить буду.
Татьяна Вольтская: Вообще никогда не приходила в голову мысль такая: женщина-скульптор.
Марина Спивак: Полно женщин-скульпторов.
Татьяна Вольтская: Так и хирургов полно, но это же неподъемно.
Марина Спивак: Нет, труд доярки на порядок тяжелее. И никто не возмущается: женщина – и доярка, ай-ай-ай.
Татьяна Вольтская: Кстати, на Кавказе доят мужики.
Марина Спивак: Никому в голову не придет тетку посадить, если по-нормальному. А вот эти с отбойным молотком, которые весят килограмм 17, тетки стоят. У скульптора легкий инструмент относительно, по сравнению с этим. Профессий тяжелых много, потяжелее, чем скульптор.
Татьяна Вольтская: Младшей дочери Александра и Марины Инне 30 лет, и детство ее, естественно, проходило в сугубо художественной обстановке (дедушка-то тоже скульптор!).
Инна: Было три художника, три разных мнения. Нарисуешь картинку, подойдешь к одному: о, как ты хорошо нарисовала. Другой скажет: что это такое? А третий вообще внимания не обратит. Я ходила, думала: все понятно, самому надо решать, что хорошо, что плохо. Основной навык, пожалуй, был. Потому что действительно три разных направления. В детстве было непонятно, что вообще может быть, не одно мнение, а несколько.
Татьяна Вольтская: Мама говорит, что у нее не было мысли свинтить, сбежать, а у вас?
Инна: Я никогда не была столь серьезна, потому что мне в голову не приходило, что это такое. Я просто делала и делала. У меня не было планов на жизнь, я никогда не думала, что я буду взрослая, что мне надо как-то отвечать за свои поступки. Не было такого, что мне надо было выбирать профессию. Название "скульптор" для меня было просто не профессия. Первый раз я задумалась о профессии лет в 25. Профессия, оказывается то, что люди задумывают, планируют. А до этого время была скульптором и все.
Татьяна Вольтская: Сейчас это продолжается?
Инна: Нет, сейчас это не продолжается. Сейчас я занимаюсь всем и сразу, это не так просто с одной стороны, а с другой стороны начало соединяться. Когда я задумалась о профессии, задумалась именно потому, что стала увлекаться кино, меня потянуло совсем в другую сторону. Надо было выбирать и начинать все с нуля. А сейчас мясо наросло и уже можно соединять и то, и другое.
Татьяна Вольтская: А каким образом?
Инна: Можно объемом заниматься, потом это снимать, переводить в объем, примерно вырисовывается, как можно объединить. Дальше пойдет в разные стороны, разрывало просто пополам.
Татьяна Вольтская: Как бы все-таки определили себя, кто вы есть?
Инна: Художник.
Татьяна Вольтская: Художник в широком смысле. То есть вы занимаетесь и режиссерской деятельностью, скульптурой?
Инна: Да, скульптурой сейчас меньше всего. Я стараюсь все-таки вернуться.
Татьяна Вольтская: Насколько непросто бывает в этой семье - поясняет Марина Спивак.
Марина Спивак: У нас существует старая база – отец, у которого своя очень жесткая граница, что такое искусство, что такое не искусство, для него, естественно. Он ограничивает, что такое хорошо, что такое плохо. Как надо для него, он точно знает. Я, например, Саша посвободнее, добрая половина от него, а вот Инна у нас отвязанная совсем. И когда она что-то такое решает, скорее я за ней тянусь, чем она за мной, особенно в последнее время. То есть не она в лоне, а я лапами загребаю поскорее, чтобы понять, о чем речь идет. Я не совсем динозавр, хоть немножко башку из озера вынула, немножко что-то понимаю, но не очень, у них побыстрее и много непонятного.
Татьяна Вольтская: А у них – это у кого?
Марина Спивак: У Инны.
Инна: Когда девушка, всегда обрастаешь разными профессионалами вокруг, которые меняются.
Татьяна Вольтская: А ваша сестра?
Инна: Она педагог по живописи, преподает детям маленьким, теперь уже постарше, в детском саду, теперь начальные классы. У нее своя программа по живописи, сейчас с ними занимается. Сейчас она стала заниматься с девочками, дети с ограниченными возможностями.
Татьяна Вольтская: Своя семья есть?
Инна: Да, у нее два ребенка и муж.
Татьяна Вольтская: Семья художников - это трудно, но есть и явные преимущества, - считает Александр Позин.
Александр Позин: По крайней мере, Марина понимает, чем я занимаюсь, понимает, что если я занимаюсь скульптурой, допустим, деньги будут не сразу. А другая бы, наверное, не поняла. Она бы сказала: мне плевать, чем ты занимаешься, есть надо сегодня. Мы как-то справляемся, хотя бы есть понимание. Марина не просто жена, она же компаньон, какие-то работы делаются, она рядом, мы можем решать какие-то вещи. Она оппонент, она и помощник, скорее и соавторство получается и содружество. Но при желании, я знаю многие художественные семьи, где можно войны устраивать, вплоть до развода. Мы же разные.
