Как иронично пишут кинокритики, конкурс фестиваля традиционно обходится без громких имен. Кинокритик и член отборочной комиссии кинофестиваля Петр Шепотинник считает, что творческий уровень программы тем не менее очень высок:
– Все-таки там есть имена. Это Марта Мессарош (с фильмом "Последний донос на Анну"), крупнейший венгерский режиссер, которая очень много работала в 1960-70-е годы. Она, кстати, сняла знаменитый фильм, когда-то объединив в кино первый и последний раз Марину Влади и Владимира Высоцкого. Картина называлась "Они вдвоем" и даже шла в нашем прокате. Марта Мессарош – режиссер с поразительным чувством реальности. Вообще венгерское кино именно своим "бэграундом реальности" многие даже романтические и лирические сюжеты превращало в очень точно приближенное к жизни зрелище. И вот у нее, у представителя такого взрослого поколения, этот дар, который вообще присущ многим венгерским режиссерам, до сих пор не растрачен. У Марты Мессарош очень сложная судьба, она вместе со своими родителями сидела в советском лагере, этому были посвящены несколько ее картин. Болезненные темы, отчасти связанные с этим прошлым, есть и в картине "Последний донос на Анну".
В программе есть фильм очень известного каталонского режиссера Вентуры Понса (фильм "Вниз по течению"). Он в прошлом году, кстати, приезжал в Москву и захотел приехать снова. Все без исключения его картины были хитами на многих фестивалях. Его называют иногда "каталонским Альмадоваром".
Ирена Павлазкова (фильм "Как рай земной") – тоже режиссер, чьи картины были неоднократно в Канне. В ее новой работе есть некое ощущение непрошедшего времени, которое всегда с нами. Я имею в виду все то, что связано с нашей общей историей, которая, между прочим, сейчас уже рисуется многими представителями бывшего социалистического лагеря далеко не черно-белыми красками, что очень интересно. Потому что отрицание смешивается с ностальгией по явным преимуществам соцлагеря. Очень интересный процесс. Это все началось еще с фильма "Гудбай, Ленин" и продолжается до сих пор.
Кстати, на Каннском фестивале было довольно много новых имен. Много их и на Московском фестивале. Приходят картины, скажем, из Венесуэлы, мы являемся первыми зрителями картины "Брат". Режиссер, Марсель Раскин еще даже не знает, что он снял, а мы ему говорим: вы знаете, мы вас берем в конкурс "Перспективы". Он в полном экстазе: как, вы меня берете на Московский фестиваль? Как ребенок, просто счастлив, чуть ли не прыгает от радости. Буквально через десять дней мы ему снова звоним, уже уточнить какие-то технические позиции, а он говорит, что его еще пригласили в Шанхай. То есть мы оказались правы: эта картина оказалась хорошей. Но он разговаривает с нами уже совершенно иначе – его же пригласили в Шанхай, в Монреаль, туда, сюда, но он все-таки нам, слава богу, эту картину отдал.
Режиссер Ли Айзек Чун (фильм "Жизнь удалась") – американский китаец, его предыдущая картина была в Канне. То есть это вроде бы, с одной стороны, второй эшелон, но, с другой стороны, эшелон, в котором есть то, что не так бросается в глаза большим фестивалям. Вообще вкусы современной фестивальной элиты очень странные. Меня поразил конкурс Каннского фестиваля, картины, которые были отобраны там. И меня ужасно удивило, что несколько картин таких серьезных режиссеров, как Майкл Ли, Никита Михалков, которые имели там колоссальный успех – они даже не были замечены. И все ушло людям, которых можно назвать маргиналами, можно назвать первооткрывателями, можно назвать "мевериками" по-английски. К режиссерам, которые сознательно вообще вроде бы не замечают того, что происходит в мейнстриме... Хорошо это или плохо? Не знаю. Это и хорошо, и плохо. Это интересно. Я ничего в этом плохого не вижу.
– Мирошниченко говорит, что в документалистике все больше речь идет о людях, которые пробуют (им даже удается, как я его понимаю) изменить мир. А в игровом конкурсе этого года мир хоть как-нибудь к лучшему изменится или опять это будет отчаянное или очень отчаянное?
– Это будет отчаянное и очень отчаянное. Не могу сказать, что в содержании этих картин много позитива. Можно же снимать даже самые горькие вещи с каким-то особым взглядом. Скажем, деревенщики наши – Распутин, Белов – они же такие страшные вещи описывали. Астафьев кровью писал свои книги. Но при этом там было какое-то внутреннее просветление, безумная любовь. Вот у Юрия Шиллера (фильм "Воробей"), как мне кажется, тоже это есть. Это очень простая, скромная картина, в ней столько неожиданного, но абсолютно незамыленного взгляда на, казалось, самые простые явления. Даже такие вещи, как обыкновенные русские перекаты, леса – все это дышит каким-то особым дыханием, какие-то легкие у этой картины совершенно иные. Поэтому, может, в этой картине найдется нечто такое, что сможет в нас вселить надежду. Это уже хорошо, когда есть талант рассказывать о трагических вещах так, что нас пробирает до костей.
– Все-таки там есть имена. Это Марта Мессарош (с фильмом "Последний донос на Анну"), крупнейший венгерский режиссер, которая очень много работала в 1960-70-е годы. Она, кстати, сняла знаменитый фильм, когда-то объединив в кино первый и последний раз Марину Влади и Владимира Высоцкого. Картина называлась "Они вдвоем" и даже шла в нашем прокате. Марта Мессарош – режиссер с поразительным чувством реальности. Вообще венгерское кино именно своим "бэграундом реальности" многие даже романтические и лирические сюжеты превращало в очень точно приближенное к жизни зрелище. И вот у нее, у представителя такого взрослого поколения, этот дар, который вообще присущ многим венгерским режиссерам, до сих пор не растрачен. У Марты Мессарош очень сложная судьба, она вместе со своими родителями сидела в советском лагере, этому были посвящены несколько ее картин. Болезненные темы, отчасти связанные с этим прошлым, есть и в картине "Последний донос на Анну".
В программе есть фильм очень известного каталонского режиссера Вентуры Понса (фильм "Вниз по течению"). Он в прошлом году, кстати, приезжал в Москву и захотел приехать снова. Все без исключения его картины были хитами на многих фестивалях. Его называют иногда "каталонским Альмадоваром".
Ирена Павлазкова (фильм "Как рай земной") – тоже режиссер, чьи картины были неоднократно в Канне. В ее новой работе есть некое ощущение непрошедшего времени, которое всегда с нами. Я имею в виду все то, что связано с нашей общей историей, которая, между прочим, сейчас уже рисуется многими представителями бывшего социалистического лагеря далеко не черно-белыми красками, что очень интересно. Потому что отрицание смешивается с ностальгией по явным преимуществам соцлагеря. Очень интересный процесс. Это все началось еще с фильма "Гудбай, Ленин" и продолжается до сих пор.
Кстати, на Каннском фестивале было довольно много новых имен. Много их и на Московском фестивале. Приходят картины, скажем, из Венесуэлы, мы являемся первыми зрителями картины "Брат". Режиссер, Марсель Раскин еще даже не знает, что он снял, а мы ему говорим: вы знаете, мы вас берем в конкурс "Перспективы". Он в полном экстазе: как, вы меня берете на Московский фестиваль? Как ребенок, просто счастлив, чуть ли не прыгает от радости. Буквально через десять дней мы ему снова звоним, уже уточнить какие-то технические позиции, а он говорит, что его еще пригласили в Шанхай. То есть мы оказались правы: эта картина оказалась хорошей. Но он разговаривает с нами уже совершенно иначе – его же пригласили в Шанхай, в Монреаль, туда, сюда, но он все-таки нам, слава богу, эту картину отдал.
Режиссер Ли Айзек Чун (фильм "Жизнь удалась") – американский китаец, его предыдущая картина была в Канне. То есть это вроде бы, с одной стороны, второй эшелон, но, с другой стороны, эшелон, в котором есть то, что не так бросается в глаза большим фестивалям. Вообще вкусы современной фестивальной элиты очень странные. Меня поразил конкурс Каннского фестиваля, картины, которые были отобраны там. И меня ужасно удивило, что несколько картин таких серьезных режиссеров, как Майкл Ли, Никита Михалков, которые имели там колоссальный успех – они даже не были замечены. И все ушло людям, которых можно назвать маргиналами, можно назвать первооткрывателями, можно назвать "мевериками" по-английски. К режиссерам, которые сознательно вообще вроде бы не замечают того, что происходит в мейнстриме... Хорошо это или плохо? Не знаю. Это и хорошо, и плохо. Это интересно. Я ничего в этом плохого не вижу.
– Мирошниченко говорит, что в документалистике все больше речь идет о людях, которые пробуют (им даже удается, как я его понимаю) изменить мир. А в игровом конкурсе этого года мир хоть как-нибудь к лучшему изменится или опять это будет отчаянное или очень отчаянное?
– Это будет отчаянное и очень отчаянное. Не могу сказать, что в содержании этих картин много позитива. Можно же снимать даже самые горькие вещи с каким-то особым взглядом. Скажем, деревенщики наши – Распутин, Белов – они же такие страшные вещи описывали. Астафьев кровью писал свои книги. Но при этом там было какое-то внутреннее просветление, безумная любовь. Вот у Юрия Шиллера (фильм "Воробей"), как мне кажется, тоже это есть. Это очень простая, скромная картина, в ней столько неожиданного, но абсолютно незамыленного взгляда на, казалось, самые простые явления. Даже такие вещи, как обыкновенные русские перекаты, леса – все это дышит каким-то особым дыханием, какие-то легкие у этой картины совершенно иные. Поэтому, может, в этой картине найдется нечто такое, что сможет в нас вселить надежду. Это уже хорошо, когда есть талант рассказывать о трагических вещах так, что нас пробирает до костей.
