Тамара Ляленкова: Сегодня мы продолжим научную тему, уже затронутую в одной из прошлых программ. На этот раз мы поговорим об аспирантуре, которая призвана, следуя замыслу создателей национально-исследовательских и федеральных университетов, пополнить ряды талантливых российских ученых. Напомню, что до недавних пор учеба в очной бюджетной аспирантуре помогала продлить отсрочку от армии, получить бесплатное жилье в общежитии, остаться жить в крупном городе, а также заниматься научной работой и преподавать. Правда, стипендия аспиранта теперь составляет полторы тысячи рублей. Зачем и кому нужна современная аспирантура, мы обсудим с ректором Национального Научно-исследовательского университета «МИСиС» Дмитрием Ливановым, ректором ГУ «Высшая школа экономики» Ярославом Кузьминовым, проректорами – РГГУ Дмитрием Баком, Тульского педагогического университета – Светланой Краюшкиной, доцентом кафедры народонаселения МГУ Ириной Калабихиной и аспиранткой РГГУ Жанной Галлиевой сразу после региональных новостей образования.
Диктор: В Чечне каждый десятый выпускник школы остался без аттестата. Однако министр образования республики Анзор Музаев на встрече с Рамзаном Кадыровым заявил, что результаты ЕГЭ значительно улучшились по сравнению с прошлым годом. Напомним, в 2009 году в Чечне около 2000 тысяч выпускников не получили аттестаты, не сдав один или два обязательных предмета. В текущем году из 10 тысяч выпускников итоговую аттестацию смогли пройти 9 тысяч. Согласно данным Рособрнадзора, всего в России без аттестата остались 1,7% одиннадцатиклассников.
Демографический спад сделал более доступным Московский государственный университет. Конкурс среди абитуриентов, поступающих в МГУ, снизился до рекордных 5 человек на место. Тогда как в прошлом году на одно бюджетное место претендовали в среднем 7 человек.
Заведующий кафедрой философии и культурологи института переподготовки и повышения квалификации при Южном федеральном университете оценил защиту кандидатской диссертации в 500 тысяч рублей. Профессор, доктор философских наук был задержан в момент получения взятки от аспиранта в размере 90 тысяч рублей. Остальная сумма, по данным следствия, была передана подозреваемому ранее. После проведения следственных мероприятий преподаватель был отпущен под подписку о невыезде.
Тамара Ляленкова: Это были региональные новости образования, которые специально для «Классного часа» Свободы подготовили мои коллеги из интернет-портала «Пять баллов.Ру».
И мы обсуждаем не только перспективы российских аспирантов, но и будущее науки. Так, по крайней мере, считает ректор Государственного университета Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов.
Ярослав Кузьминов: Одним из элементов широко обсуждаемого провала российской науки является практически прекращение действия аспирантуры. Если кто-то помнит, в советское время аспирант получал 85, потом 100 рублей в месяц, он жил на эти деньги, он мог что-то подзарабатывать обычно на своей же кафедре. Но в принципе человек, который поступал в аспирантуру, очную аспирантуру, он имел три года для занятий научной работы, но государство его содержало это время. Сегодня аспирант имеет порядка полторы тысячи рублей. Предполагать, что люди могут где-либо, не только в Москве, но и в отдаленных городах, на эти деньги прожить, наверное, никто из нас не будет. Следовательно, если называть вещи своими именами, очная аспирантура фактически государством уничтожена. У нас просто ее нет. В результате мы имеем ситуацию, когда в аспирантуру идут люди, которые и не планируют заниматься научной работой или планируют заниматься научной работой вечерами, как получится. Но самое главное, они в общем должны зарабатывать. Они идут и работают. У нас пропала разница между очной и заочной аспирантурой. Она всегда была, она останется. Есть люди работающие, которые хотят защититься, ничего плохого в этом нет. Вопрос в том, что всегда такого рода аспирантура была наряду с очной аспирантурой. Аспирант-заочник, к нему предъявлялись те же претензии, к диссертации те же критерии, те же требования, которые к диссертации очного характера предъявляются. А сейчас мы опустились фактически на один уровень гораздо ниже всего, что может быть. Мне кажется, что нынешняя аспирантура очная де-факто есть аспирантура заочная. Даже не заочная, это прикрепление к аспирантуре. И результат этого достаточно очевиден. Уровень защит там, где академические коллективы сохраняют высокую требовательность, очень низкий, а там, где научные коллективы дали слабину и считают, что бог с ним, пусть защищают что угодно, он достаточно приличный, но качество этих диссертаций в свою очередь очень низкое. Фактически этот важнейший элемент формирования пополнения научного сообщества в России разрушен. Мы видим это на себе, мы имеем достаточно большую аспирантуру. Мы имеем традиционно достаточно низкий уровень защит в этой аспирантуре и очень высокий уровень отчислений. Мы достаточно давно, порядка лет 10 назад сделали первый шаг – мы отказались от зарабатывания на аспирантуре. Вся аспирантура Высшей школы экономики только бюджетная. И предполагается, что если уж человек пришел в аспирантуру платить деньги, то возникают, несмотря на качество его работ, возникают некие обязательства, и создается атмосфера, что он должен обязательно что-то защитить, давайте мы ему поможем, давайте мы ему что-нибудь напишем и как-то его протащим. Чтобы такого рода соблазнов не было, мы достаточно давно приняли решение отказаться от платной аспирантуры, и сейчас мы ее уже порядка десяти лет не имеем.
Тамара Ляленкова: С актуальностью проблем, о которых рассказал Ярослав Кузьминов, согласен и проректор по научной работе Российского гуманитарного университета Дмитрий Бак.
Дмитрий Бак: Аспирантура – это предмет, о котором очень много спорят, и, может быть, после ЕГЭ и двухуровневой системы подготовки – бакалавриата и магистратуры – это следующая тема для дискуссий, которая выдвигается на первый план буквально в последние годы. И это имеет под собой реальную почву, потому что много случаев вокруг, когда молодые люди пишут диссертации, защищают их и получают знания, степени, им в дальнейшей жизни не нужные ни для карьеры, ни для их конкретных исследований, потому что формат диссертационного исследования зачастую отстает от поля информатора, работы современного профессионала. С этим мало что можно сделать. С другой стороны, в Российском государственном гуманитарном университете в последние годы, да собственно и всегда, огромное желание людей поступить в аспирантуру. И всякие побочные факторы, связанные с призывом в армию, здесь не играют определяющей роли, я уверен, потому что существует мощный авторитет человека с ученой степенью, человека образованного в России. Иногда это приводит к каким-то парадоксальным издержкам. Например, известен интерес ряда чиновников к ученым степеням, которые им, в общем, казалось бы, и не нужны. Но ведь и это в конце концов – косвенное свидетельство, что вопреки всем деструктивным процессам, которые в высшей школе России и Советского Союза в последние годы его существования имели место, все-таки авторитет человека образованного очень высок.
Хотя облик аспиранта изменился кардинальным образом, ведь аспирант того времени, которое сейчас уже не все помнят, аспирант советского времени или раннего постсоветского это был человек, который добровольно соглашается на очень маленькую стипендию, он больше нигде не работает, такой возможности нет. Это, мало того ,что запрещено, это еще и невозможно совмещать. И он ставит перед собой стакан с водой, кладет черствую краюшку хлеба и читает толстые и умные книги, в течение трех лет он пишет некий трактат, некий продукт, который для него очень важен. Я сам был среди таких аспирантов. Я не скажу про хлеб и воду, но на самом деле в аспирантские годы это меня поглощало целиком. И я думать не мог о том, чтобы что-то делать параллельно.
Сейчас совсем другие времена, и аспиранты, и студенты работают. Для них это уже, может быть, не самое основное занятие, а занятие, идущее параллельно каким-то другим жизненным курсам, другим жизненным замыслам. Следовательно, у них остается меньше времени на собственно научные исследования, на сидение в библиотеке. С другой стороны, современный аспирант – это человек, который по-другому ориентирован в мире технологий. Мы это прекрасно понимаем. И если эти два фактора принять во внимание, практическую работу параллельно с написанием диссертации и влиянием технологий, преимущественно компьютерных, сетевых, то, конечно, мы поймем, что современный аспирант – это другой биологический вид, нежели аспирант, который имел место и был, существовал как биологический вид 20 или тем более 30-40 лет назад.
Тамара Ляленкова: С какими проблемами сталкивается сегодняшний аспирант, мы поговорим сразу после главных новостей образования.
Диктор: Рособрнадзор отчитался о результатах ЕГЭ. Экзамены проводились по 14 предметам школьной программы в 83 регионах Российской Федерации. Общее количество участников составило чуть более 877 тысяч человек. А общее количество проведенных экзаменов – почти 3 миллиона. Максимальное количество баллов набрали 2834 участника ЕГЭ, не смогли сдать один или два обязательных предмета – русский язык и математику – 12845 человек, то есть 1,7% от общего числа выпускников в этом году не получили аттестата. Самым популярным экзаменом по выбору стало обществознание, его сдавали 52% выпускников, за ним следует физика, история и биология.
Резкий демографический спад отразился на приемной кампании 2010 года. Многие вузы вынуждены принимать абитуриентов с более низким по сравнению с прошлым годом баллом по ЕГЭ, - заявил проректор Высшей школы экономики Григорий Канторович. Ранее министр образования Андрей Фурсенко предупреждал, что к 2015 году число абитуриентов может сократиться на 3-4 миллиона, что приведет к резкой конкуренции среди вузов за абитуриентов. В первую очередь, проблемы с набором студентов возникнут у средних и небольших вузов, а также на платных отделениях.
Самым действенным способом борьбы с коррупцией в сфере образования глава МВД Рашид Нургалиев назвал отказ от дачи взяток абитуриентами при поступлении в вузы и студентами при сдаче экзаменов. «По фактам получения взяток возбуждаются уголовные дела, однако проблемы это не решает. Не нужно давать взяток, и тем самым мы лишим опоры тех, кто на этих взятках наживается», - заявил Нургалиев.
Тамара Ляленкова: Это были главные новости образования. Мы говорим о будущем российской науки, точнее о ее кадрах. Моя собеседница Жанна Галлиева поступила в аспирантуру на историко-филологический факультет Российского гуманитарного университета.
Жанна Галлиева: Для меня стало довольно серьезным испытанием понять, что между состоянием студента и состоянием человека науки и преподавателем лежит не меньшая пропасть, чем между школьником и студентом. При том, что я была очень усердным студентом и мне казалось, что не возникнет никаких проблем с адаптацией, но оказалось, что и объем знаний, которые должен знать преподаватель, существенно выше, и все-таки студент в силу учебного плана изучает одновременно все, несмотря на то, что происходит специализация. У нас на факультете историко-филологическом студент с третьего курса выбирает себе научного руководителя и занимается на научном спецсеминаре, пишет диплом. Это считается его узкой темой, над которой он работает, но на практике большая часть его времени занимают общеобразовательные предметы разного профиля, разной направленности. На пятом курсе студент-филолог сталкивается, например, с Основами безопасности и жизнедеятельности и так далее. А в аспирантуре всего этого нет. В аспирантуре человек предоставлен сам себе в том плане, что он должен сам решать, как он будет себя образовывать, самообразовывать, как он будет работать над темой и никуда не отвлекаться.
Тамара Ляленкова: Жанна, а для вас не было вопросов, пойдете вы в аспирантуру или нет? И вот все-таки заочная форма сложнее, то есть вы себя обрекаете на достаточно трудную жизнь.
Жанна Галлиева: Все-таки будем реалистами и поймем, что и те, кто учатся в очной аспирантуре, они от всех этих выборов не застрахованы. В основном, конечно, аспирант сталкивается с тем, что он вынужден находить очень хрупкий баланс между необходимостью работать, зарабатывать деньги, строить карьеру на каком-то поприще, которое он не всегда, может быть, уже и выбрал, как-то определяться, много сомнений. И наука становится часто лишь одной из составляющих того выбора, который должен сделать человек после окончания университета. У меня так получилось, что у меня было несколько вариантов выбора карьерного пути, которые все меня настигли непосредственно в первый год аспирантуры. Я преподавала немецкий язык в хорошей гимназии, мне очень нравилось, так как я германист в том числе, я активно занималась литературной критикой и печаталась в литературных изданиях, и одновременно у меня было очень много педагогической работы со студентами уже в качестве преподавателя. И вот это все немножко научную составляющую на второй план отодвинули. У меня аспирантура ушла в основном на вхождение в процессы университетские, литературные процессы современные, на преподавание. И я могу сказать, что это сильно меняет картину, к науке начинаешь относиться не как к личному своему делу, как, наверное, должно быть у человека, который идет в аспирантуру, а как к чему-то очень большому, за что ты несешь ответственность не только перед собой и своим научным руководителем, но и перед теми, кто будет потреблять результаты твоего труда. В частности, я преподаю несколько курсов у бакалавров по специальности «Новейшая русская литература и творческое письмо», и я понимаю, что я должна отвечать за каждое свое слово, что нет никакого простора для придумывания, которое было у студентов на экзамене, ничего подобного не может быть, естественно. И поэтому я думаю, когда моя диссертация, наконец, состоится, это будет действительно некая финальная точка какого-то серьезного этапа.
Тамара Ляленкова: О трудностях, с которыми сегодня сталкиваются аспиранты, рассказала филолог Жанна Галлиева. Мой следующий вопрос Дмитрию Баку, проректору по научной работе РГГУ.
На ваш взгляд, цели поменялись? Это желание заниматься наукой или желание преуспеть в науке?
Дмитрий Бак: Вы знаете, даже не всегда я бы здесь применил слово «наука». Ведь сами функции диссертационного исследования, то есть работы, которая дает право называться кандидатом физико-математических, медицинских или филологических, допустим, наук, сами функции этого труда очень сильно изменились, потому что возьмем, например, американскую степень PHD, это вовсе не кандидат наук каких-то конкретных, а это расшифровывается как доктор философии. Следовательно, кандидатская, мы говорим преимущественно о ней, работа – это некий квалификационный рубеж. Вот только в каком направлении идет эта квалификация, надо еще выяснить. И здесь, на мой взгляд, есть три варианта. В каких-то случаях это действительно работа, посвященная тем предметам, которым и будем посвящена вся жизнь человека. Это может быть исследование системы русского глагола прошедшего времени в разных столетиях или социологическая категория сословия в разных странах, или какая-нибудь историческая реалия. Человек, написавший такую диссертацию, об этом будет говорить студентам, об этом будет писать дальнейшие статьи. И это только одна треть случаев.
Другая треть случаев касается того варианта развития событий, когда человек не преподает, не занимается исследованием больше, а работает на практике. То есть он доказал способность на основании самостоятельных исследований, условно говоря, придумать особую технику обработки каких-то сложных деталей, и это просто свидетельствует о том, что, попадая на какое-то современное предприятие, он может действовать самостоятельно и в других сферах. А это работа является квалификационной, больше никому не будет преподавать, это и не будет дальше развивать новые технологии, он будет выполнять технологии, которые есть.
И третий вариант – это квалификация человека как менеджера, организатора науки, как управленца, как руководителя, как автора проекта, как главы авторского коллектива. И это совершенно другой случай. Простите за нескромность, взять меня, например, я занимаюсь организацией научных исследований в университете, не маленьком, но и не самом большом, - Российском государственном гуманитарном университете. Но это не имеет никакого отношения к моей диссертации по истории русской литературы. Но моя включенность в научный язык, в научные конвенции, в корпорацию ученых людей, включенность и понимание проблем ученого, а я же тоже в параллельной жизни есть или уж точно был ученый, позволяет мне ими компетентно руководить. Иначе не бывает. Когда в шахту приходит человека, который до этого работал в области мебельной промышленности, мы знаем, что из этого получается. Вот это три разных случая. Они очень сложным образом сочетаются, иногда два случая бывают вместе, а иногда все три, а иногда только один. И формат диссертации, повторюсь, академический формат диссертации с источниками, с гипотезой, с целями, задачами, внедрением не поспевает за новой реальностью. Поэтому степень PHD, с одной стороны, очень странная и парадоксальная, почему вдруг философ и доктор – компьютерщик, а в Америке именно так, доктор философии может заниматься компьютерами, медициной, причем тут философия? А с другой стороны, все это очень обусловлено плотно и четко, поскольку предмет исследований очень опосредованно может относиться к сфере деятельности.
Тамара Ляленкова: Как правило, из числа таких людей потом складывается как раз преподавательский состав.
Дмитрий Бак: Ну, возьмем советское время. Аспирантура и ученая степень, особенно гуманитарная, я, конечно, гуманитарий и оговариваюсь, что говорю больше о том, что знаю, она ассоциировалась с научно-педагогической идентичностью. Кандидат наук, конечно, преподавал и занимался исследованиями, все это так. Вопрос – кто руководил, где эти навыки приобретались? Если какой-нибудь руководитель городского или губернского масштаба защищает диссертацию, то это и смешно, и несмешно. Это смешно, если он имитирует защиту в такой академической сфере, которая ему никогда не пригодится. Это абсолютно несмешно, если защищается реальный проект, связанный с управлением. Это прекрасно, это должно быть, но для этого природа ученой степени должна быть очень хорошо продумана.
Тамара Ляленкова: Это еще одна из проблем, с которой сталкиваются современные вузы, нужна ли ученая степень преподавателю, предпринимателю или менеджеру?
Мы продолжаем говорить об аспирантуре как части научной, педагогической и личной жизни. Рассказывает проректор Тульского педагогического университета имени Толстого, кандидат политических наук Светлана Краюшкина.
Светлана Краюшкина: Я закончила вуз, у меня был ребенок маленький, ей был год. Я попыталась устроиться в школу, но в этот момент я с ребенком была сложна, мне нужно было расписание. У меня не получилось, мне сказали: «Ну, сиди пока с ребенком». А потом я пришла на свой факультет на кафедру и сказали, что нужен лаборант, и я пошла работать лаборантом, а кафедра была истории и права. Я – историк, я обожаю историю, я всегда хотела этим заниматься, но не было правоведов тогда, на тот момент правоведов не было. И замечательный преподаватель Нина Григорьевна Ковалевская все время меня толкала в эту сторону, говорила: «Иди, почитай детям лекцию по праву». Ну, лекция, надо готовиться, пошла, почитала. И раз, два, три, и я поняла, что ты начинаешь любить то, что ты знаешь. Я люблю историю, но в результате я теперь занимаюсь правом уже много лет. А работать в вузе без кандидатской степени не нужно. А мне действительно нравится, я очень люблю преподавать, это у меня есть такой грех – я люблю рассказывать, я люблю из сложного делать простое, я не могу из простого сделать сложное, у меня другая проблема, я не могу говорить непонятно, и вообще люблю преподавать, учить, это мое любимое занятие. И я пошла в аспирантуру, мне очень повезло, у меня был хороший научный руководитель, защищалась я в Москве, блестящий был совет, профессор Утенков его возглавлял в Московском государственном имени Шолохова открытом институте. У меня одни положительные эмоции от защиты, потому что общение с выдающимися профессорами старой школы это было большое счастье для меня, защита была праздником.
Тамара Ляленкова: Интересно, что среди наиболее мотивированной части аспирантов преобладают женщины. Они наиболее перспективные с точки зрения успешного обучения, защиты диссертации в срок и дальнейшей научно-педагогической карьеры. Это важно, потому что примерно треть аспирантов так и не доходит до логического конца – защиты кандидатского минимума. Моя следующая собеседница – Жанна Галлиева. Срок ее обучения в аспирантуре РГГУ закончился, однако кандидатскую она пока не защитила.
Жанна Галлиева: Что касается мотивации, у меня сомнений не было ни малейших. Я из педагогической династии, у меня и мама, и папа – преподаватели, и в семье были такие традиции, что университет, университетская идентичность – это считалось хорошо, престижно, важно. Я надеюсь, что я достойно эту традицию продолжу, ну, и просто на старших курсах университета я с этим сталкивалась. У своих однокурсников некоторый страх перед тем, как начать профессиональную, рабочую деятельность, и люди стараются подольше задержаться в университете, кто-то ездит на стажировки по разным странам, кто-то приходит к преподаванию. Такая попытка немножко законсервировать состояние учащегося, которое оказывается очень сладким после того, как ты его закончишь. Но для меня основная мотивация была именно, наверное, педагогическая деятельность. Я понимала, что без научного статуса это все малореально. И мне действительно было интересно заниматься современной литературой. Там все-таки огромное количество того, что еще даже не начали осваивать в научном плане. Можно чувствовать себя археологом, который первым пришел на место, где будут проводиться раскопки, и будут найдены новые цивилизации.
Тамара Ляленкова: Жанна Галлиева указала на два побудительных мотива для поступления в аспирантуру – искренний интерес к изучаемому предмету и нежелание покидать стены университета. Доцент кафедры народонаселения экономического факультета МГУ, кандидат экономических наук Ирина Калабихина продолжила эту мысль.
Ирина Калабихина: Что касается меня лично, в аспирантуру я пошла именно потому, что для меня это интересно. Если у меня есть в жизни возможности материальные и возможности времени заниматься этим, я с удовольствием это буду делать. Я люблю университет, мне не хотелось отсюда уходить, мне нравится здесь работать. Про храмы говорят – намоленное место, в академической среде крупные университеты всего мира – это тоже в определенной степени намоленное в науке место. Такой очень хороший термин емкий, он очень многое передает. Я эту атмосферу чувствую. Я очень люблю ездить по университетам всего мира с разными программами, потому что вот этот дух, вот это общение, которое в рамках университетов происходит, ни с чем не сравнимое удовольствие.
И имея в свое время возможность остаться, хотя вы понимаете, это был 1991 год, с нашего курса хлынули ребята в бизнес, в другие сферы именно потому, что изменилось время. И те, кому было не столько за интерес, а те, кому было важны другие параметры, связанные с карьерой, с зарплатой, конечно, сразу ушли, пошли строить новый мир. И у нас очень много ребят с курса прекрасно устроились, хорошую карьеру сделали. Действительно, в определенной степени можно сказать, что они участвуют в управлении современной экономикой, даже страной. И я все мечтаю чуть позже написать книгу о нашем курсе, потому что я считаю, что эти годы выпуска уникальны. Мы – первые, кому отказали в распределении, у кого был изменен государственный экзамен и так далее. У нас этот опыт, конечно, несопоставим, вот эта смелость молодых 20-летних ребят и девчонок, которые шли и возглавляли банки, входили в состав совета директоров, принимали серьезные решения – это, конечно, уникальный опыт.
Я думала, я не скажу, что это было только так и все, я даже ездила на разные собеседования в иностранные компании и уже в постсоветские компании, и все-таки я приняла решение остаться.
Тамара Ляленкова: Вас поддерживала семья?
Ирина Калабихина: Да, конечно. Мы вместе с мужем заканчивали в один год, но он почти на семь лет меня старше, он – не человек науки, не испытывал к этому никогда симпатий, он с удовольствием ушел в бизнес и взял на себя всю ту заботу. У меня к тому же был ребенок, в то время уже родился, мама помогла очень сильно с дочкой. И ни материальных проблем, ни проблем времени у меня не возникало, я продолжала заниматься любимым делом.
Тамара Ляленкова: Тот уровень научно-исследовательской работы, которую ведет ваша кафедра, есть заказы со стороны, то есть реальный какой-то интерес, практический интерес?
Ирина Калабихина: Я буду говорить о двух направлениях сотрудничества с заказчиками. Есть индивидуальные проекты. Продвинутые сотрудники кафедры и лаборатории, у нас структура немножко нестандартная, центр по изучению проблем народонаселения состоит из лаборатории и кафедры в составе центра, вот скажем так, активные и продвинутые сотрудники имеют индивидуальные проекты в целом ряде государственных структур, международных организаций, фондов, включаются какие-то другие коллективы. Когда мы готовим отчеты годовые по участию наших сотрудников во всех этих проектах, мы иногда очень сильно удивляемся, что люди настолько активно проявляют себя в жизни в этом отношении, что стоит только порадоваться. И, конечно, существует линия заказов коллективных, чтобы работала большая часть нашего коллектива или даже весь коллектив. В этом отношении я могу тоже вспомнить очень много проектов, большинство из них посвящены демографической политике, и идут заказы в отношении экспертных оценок. Наш коллектив работал практически над программами всех регионов. После того, как было дано указание сделать региональную демографическую политику, помимо общей федеральной, экспертиза шла практически во всех регионах.
Тамара Ляленкова: Напомню, совсем недавно ректор МГУ Виктор Садовничий рассказал, что 90% выпускников МГУ из тех, кто получил красный диплом, подали заявление на поступление в аспирантуру. По приблизительному подсчету, это примерно полторы тысячи человек. Кстати, вузы, как правило, при приеме в аспирантуру предпочитают брать собственных выпускников. Высшая школа экономики в этом смысле исключение. Политика университета, во всяком случае с этого года, позволяет привлекать лучших и даже платить им приличную стипендию. Об этом рассказал ректор Ярослав Кузьминов.
Ярослав Кузьминов: Мы на ученом совете приняли решение об организации целевой аспирантуры. Мы будем отбирать 25 человек среди нашего приема 200-300 человек аспирантов, это мы начнем с 10% наиболее сильных, имеющих уже какие-то научные работы, те, кого научные руководители рекомендуют после магистратуры как людей талантливых, мы будем им предлагать модель – так называемая аспирантура полного дня, то есть мы платим им стипендию 25 тысяч рублей в месяц, и мы предполагаем, что они еще от 15 до 25 тысяч будут получать как научные работники и преподаватели в нашем же университете, работая в рамках своей научной темы. То есть люди смогут жить на эти деньги. В следующем году мы увеличим в два раза такого рода прием и еще в полтора раза увеличиваем его в 2012 году с тем, чтобы иметь достаточно большой отряд людей, которые, мы уверены, могут сосредоточиться на научной работе. Другое дело, что нельзя просто взять и повысить стипендию аспиранту. Нужно аспиранта загрузить работой научной, образовательной работой – то, как делают наши коллеги за рубежом.
Потому что в американских вузах аспирантура – это очень тяжелое образовательная программа. В течение минимум двух лет люди проходят очень серьезный семинар, очень серьезный курс повышенного уровня. Там в основном надо учиться, кроме всего прочего. И у нас концепция аспирантуры такая германская – это концепция подмастерий, когда ты минимум курсов проходишь. Считается, что ты всему уже выучился, и ты должен вести научную работу. Я не буду обсуждать, какая концепция лучше. Я скажу только, что в условия, в которые наша аспирантура попала сегодня и в тех плохих традициях, которые сложились, восстановление качества российской аспирантуры возможно только по американской, а не по германской модели. В противном случае, в каких-то университетах люди будут просто использовать эти повышенные деньги и по-прежнему не вести серьезную научную работу.
Тамара Ляленкова: Как эту проблему решают в другом университете в МИСИС, мы поговорим после зарубежных новостей образования.
Диктор: В Сирии введен запрет на ношение никаба в государственных и частных университетах. Запрет распространяется только на женский мусульманский головной убор, скрывающий лицо и оставляющий лишь узкую прорезь для глаз. Не закрывающих лица платков, гораздо более распространенных среди сирийских женщин, запрет не коснется. Ношение никаба запрещено не только студенткам, но и сотрудницам вузов.
В Казахстане ученик второго класса Алихан Жуманов подал в суд на Министерство образования. Поводом для судебного иска стали многочисленные ошибки в пособии по правилам дорожного движения для младших школьников. Истец потребовал от ведомства извинений за причиненный моральный ущерб и выплаты компенсаций в 100 млн. тенге (680 тысяч долларов). Представитель Министерства образования заявил, что данное пособие не прошло экспертизы ведомства, а издательство самовольно поставило гриф «одобрено Министерством науки», и посоветовал школьнику переадресовать свой иск к издательству.
Изучение мультсериала «Симпсоны» стало частью школьной программы в одной из школ Великобритании. Такое решение руководство школы вызвало резкую критику со стороны родителей, заявивших, что использование сериала в качестве разового инструмента для привлечения детского внимания допустимо, но его скрупулезный анализ – это перебор. Свое решение школьная администрация объяснила тем, что мультсериал – прекрасный пример для изучения медиа-языка аудитории, визуального повествования, презентаций и стереотипов, а также литературных приемов сатиры, иронии и пародии.
Тамара Ляленкова: Это были зарубежные новости образования. Сегодня мы говорим о проблемах, связанных с российской аспирантурой. Некоторую ее часть, как уже говорилось выше, составляют люди, которые предпочитают кафедру родного института конкурентной борьбе на рынке труда, а кто-то спасается от армии, кто-то просто не хочет возвращаться на родину. Понятно, что эти люди для науки практически бесполезны. Другая часть -активные и, что называется, высокоресурсные аспиранты, те, которые обладают широким спектром возможностей, в вузах, как правило, не задерживаются. Прикладная деятельность дает более ощутимый для кармана результат, чем фундаментальные исследования. Как эти проблемы решили в Национальном научно-исследовательском университете МИСИС, рассказал его ректор Дмитрий Ливанов.
Дмитрий Ливанов: В целом у нас в России институт аспирантуры дискредитирован предельно, потому что 120 тысяч аспирантов – это не соответствует потребностям научного сектора, который собственно и должны пополнять выпускники аспирантуры. При этом значительная часть этих людей – это аспиранты в области социальных, гуманитарных наук, в которых, как известно, у нас существенных высокого уровня научных исследований вообще не ведется. Поэтому это просто беда такая очень большая. Но мы в меру своих сил решаем эту проблему как можем. У нас уже два года действует система, когда научный руководитель, который берет аспиранта, обязуется платить ему зарплату из своих научных проектов минимум 10 тысяч рублей, это минимум. Но есть люди, которые 15-20 тысяч получают и так далее. Во всяком случае, это создает систему ответственности научного руководителя. Он в этой ситуации берет аспиранта действительно только в том случае, во-первых, если у него есть реальные научные исследования, он их ведет, и они финансируются, а во-вторых, если он уверен, что этот человек будет полезен. И это как раз и является гарантией относительной того, что этот человек мотивирован, что он защитит через 3-4 года диссертацию и все-таки станет профессиональным исследователем. Так мы отвечаем на этот вызов.
Тамара Ляленкова: Насколько важна именно эта категория участников процесса для педагогического состава? Очень часто аспирант остается потом в университете, он становится преподавателем. В принципе есть такая связка, но она абсолютно российская, может быть, с советских еще времен, или это так и должно быть?
Дмитрий Ливанов: Мы знаем, что в ведущих мировых университетах аспиранты или, как они там называются, учащиеся на PHD-программах, это рабочие руки основные, основная часть тех людей, силами которых проводятся научные исследования. Есть профессор, руководитель научной группы, у него есть 2-3 сотрудника, которые имеют постоянные позиции, а все остальные – это аспиранты и магистранты, которые получают зарплаты, которые участвуют в реальных проектах и так далее. Вот в той степени, в которой нам удастся приблизиться хотя бы к этой системе, в той степени у нас и будет конкурентоспособная аспирантура. На сегодняшний день мы, конечно, крайне от этого далеки. Действительно, у нас аспирантура – это некий такой отстойник, для многих – способ избежать призыва в вооруженные силы, для многих способ просто действительно остаться в Москве или в каком-то другом центре, либо для многих просто средство получить диссертацию. Но очень часто за этим не стоит никаких научных результатов. Диссертация является просто определенным сертификатом, документом, мы все это прекрасно знаем.
Тамара Ляленкова: Можно ли говорить сейчас о каких-то наиболее востребованных направлениях конкретно в вашем университете?
Дмитрий Ливанов: Ну, у нас университет технический. Мы готовим людей для работы в реальной экономике, в области новых технологий, в области инжиниринга, в области научных исследований, в области управления производством. Именно по этим направлениям мы осуществляем подготовку в аспирантуре. В целом, когда мы ввели достаточно жесткую систему, у нас количество аспирантов сократилось, конечно – было 600, стало 400. Но мы только рады, потому что мы не занимаемся профанацией, не держим просто людей, ничего не делающих, появляющихся раз в месяц. Действительно, наши аспиранты работают.
Тамара Ляленкова: Ну, это то, что касается очной аспирантуры. Есть еще и заочная. Есть ли у вас заочная, и есть ли в ней смысл, на ваш взгляд?
Дмитрий Ливанов: Я считаю, это полностью бессмысленное дело. У нас этого нет, как и заочного образования. Опять-таки если рассматривать аспирантуру в том виде, в котором она должна существовать, как способ подготовки ученых, людей, ведущих исследования профессионально, то я думаю, что у нас не больше 5-7, максимум 10% всех наших аспирантов реально занимаются именно этим. Все остальные нацелены на совершенно другие задачи. И вузы, которые способствуют вот этой профанации, они просто опускают свой собственный бренд, свою собственную марку, свой собственный имидж.
Тамара Ляленкова: Как вам кажется, может быть, со времен вашей учебы, со времен вашей аспирантуры изменилась мотивация людей, которые идут в аспирантуру?
Дмитрий Ливанов: Как раз если говорить обо мне, то я поступил в аспирантуру именно потому, что хотел делать научную карьеру, я помню, по 12-14 часов в день действительно занимался наукой, я был вовлечен в научную работу, которая была на моей кафедре, а возглавлял ее академик Абрикосов, который получил Нобелевскую премию потом в 2001 году, поэтому там это все было организовано очень на высоком уровне, но мы все помним, что аспиранты получали, во-первых, неплохую стипендию, по-моему, 105 или 110 рублей, а это для 1990-1991 года, когда я был в аспирантуре, было очень неплохо.
Тамара Ляленкова: Да, практически младший научный сотрудник.
Дмитрий Ливанов: Конечно. Кроме того, мы все были оформлены на полставки в качестве инженеров или научных сотрудников, мы работали, мы занимались какой-то реальной деятельностью, что-то делали с приборами, с установками. Но этих денег вполне хватало на то, чтобы не отвлекаться на какие-то посторонние заработки. Конечно, проблема сегодняшней аспирантуры упирается именно в это – нужно создать экономический механизм, который бы обеспечивал то, что аспиранты занимаются наукой, а не чем-то еще.
Тамара Ляленкова: Именно научная сторона вопроса, а не только пополнение преподавательского состава волнует также ректора Высшей школы экономики Ярослава Кузьминова.
Ярослав Кузьминов: Мы считаем, что финалом такого рода работы должно быть введение собственной степени Высшей школы экономики. Мы как руководители других ведущих университетов обсуждали это с министром Фурсенко. И я думаю, что как только мы покажем результаты, как только мы покажем, что действительно наша аспирантура работает на уровне, конкурентоспособна с ведущими мировыми научно-аналитическими центрами, Министерству будет легче сделать этот шаг применительно к Высшей школе экономики, Московскому университету, Санкт-Петербургскому университету, Бауманке и другим ведущим вузам страны. И это будет сильным сигналом на академическом рынке труда.
Мне кажется, что нормальное состояние системы подготовки ученых – это состояние, при котором степень не покупается, и ученая степень не может в принципе являться покупаемым сигналом. Ведь у нас, не секрет, кандидаты и доктора экономических наук, социологических, политологических, педагогических -это степень, которую часто просто покупают, как новый пиджак. Никто не знает такого ученого, но у него на визитке написано «Петров Петр Петрович, кандидат, доктор экономических наук», ну, солидно… Видно, что не браток какой-нибудь в тренировочных штанах, а вот человек интеллигентный. Никто не думает, что он ученый, ведь обратите внимание. Такого рода процессы должны быть прекращены, остановлены. Остановить их может только нормальное научное сообщество, которому будет, извините, западло давать такого рода степени. А дают их каким образом? Платят, членам совета платят, платят тем, кто готовит диссертации. Все все понимают. Разложение такого рода – это моральное разложение. Готовность на такого рода акты согласия или равнодушие… Когда сообщество состоит из ученых, которые признают в друг друге таковых, это ведь не только проблема финансирования, верно? Это еще и проблема единой конвенции, единого понимания того, что должен человек, который является кандидатом химических наук, знать. В общественных науках в этом отношении самая тяжелая ситуация. Там до сих пор нет единого научного сообщества, члены которого могут терпеть друг друга. Они знают, что у них есть некоторое общее ядро знания, благодаря которому они друг друга идентифицируют.
У представителей естественных, технических наук ситуация немножко другая. Там нет такого разрыва времен и распада научного сообщества, как в социальных науках. Но есть то, что называется провинциализмом. Что это такое? Люди не читают по-английски, они соответственно, не знают пяти шестых статей новых теорий, которые предлагаются на академическом рынке мировом. Люди защищаются, вообще не читая ничего, кроме того, что опубликовано на их кафедре, в их вузе или в 5-6 вузах рядом. Вот такого рода языковое ограничение знаний – это тоже смерть для науки. Можно чем угодно оправдываться, но если ты воспроизводишь позавчерашние результаты и не брезгуешь за это ученую степень получить, то это тоже болезнь. И я не вполне уверен, что нам такие доктора технических наук нужны. И беда в том, что мы не можем пока отделить овец от козлищ. Мы не имеем инструментов в академическом сообществе отделения одной степени доктора физматнаук от другой степени. Надо создавать заново такие аспирантуры, которые включены заведомо в глобальное научное сообщество, не только в Высшей школе экономики, не только у экономистов. Там меньше нужно делать, они более включены в принципе в нормальное сообщество – естественные науки. У нас есть факультет математики, который замечательно включен в глобальное сообщество. Половина профессоров преподает то у нас, то в зарубежных университетах. То есть у них затрат то нужно меньше, чем у социологов и экономистов. Вот когда мы это сделаем, когда мы будем гарантированы от подмены понятий, от покупки степени, от научного провинциализма, тогда у нас будет нормальное состояние. Как к этому придти? Ну, мне кажется, что к этому придти можно, если просто называть верблюда верблюдом, а не говорить, что это орел.
Тамара Ляленкова: Ярослав Кузьминов прав: коль скоро принято решение стимулировать науку именно в стенах университетов, федеральных, научно-исследовательских и с особым статусом, а таких теперь насчитывается около 50, то прежде всего следует создать условия для молодых ученых. Иначе вся затея лишается смысла.
Об этом в «Классном часе» Свободы сегодня рассказывали доцент кафедры народонаселения МГУ Ирина Калабихина, аспирантка РГГУ Жанна Галлиева, проректоры – РГГУ Дмитрий Бак, Тульского педагогического университета – Светлана Краюшкина, а также ректор МИСиС Дмитрий Ливанов и ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов.
Диктор: В Чечне каждый десятый выпускник школы остался без аттестата. Однако министр образования республики Анзор Музаев на встрече с Рамзаном Кадыровым заявил, что результаты ЕГЭ значительно улучшились по сравнению с прошлым годом. Напомним, в 2009 году в Чечне около 2000 тысяч выпускников не получили аттестаты, не сдав один или два обязательных предмета. В текущем году из 10 тысяч выпускников итоговую аттестацию смогли пройти 9 тысяч. Согласно данным Рособрнадзора, всего в России без аттестата остались 1,7% одиннадцатиклассников.
Демографический спад сделал более доступным Московский государственный университет. Конкурс среди абитуриентов, поступающих в МГУ, снизился до рекордных 5 человек на место. Тогда как в прошлом году на одно бюджетное место претендовали в среднем 7 человек.
Заведующий кафедрой философии и культурологи института переподготовки и повышения квалификации при Южном федеральном университете оценил защиту кандидатской диссертации в 500 тысяч рублей. Профессор, доктор философских наук был задержан в момент получения взятки от аспиранта в размере 90 тысяч рублей. Остальная сумма, по данным следствия, была передана подозреваемому ранее. После проведения следственных мероприятий преподаватель был отпущен под подписку о невыезде.
Тамара Ляленкова: Это были региональные новости образования, которые специально для «Классного часа» Свободы подготовили мои коллеги из интернет-портала «Пять баллов.Ру».
И мы обсуждаем не только перспективы российских аспирантов, но и будущее науки. Так, по крайней мере, считает ректор Государственного университета Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов.
Ярослав Кузьминов: Одним из элементов широко обсуждаемого провала российской науки является практически прекращение действия аспирантуры. Если кто-то помнит, в советское время аспирант получал 85, потом 100 рублей в месяц, он жил на эти деньги, он мог что-то подзарабатывать обычно на своей же кафедре. Но в принципе человек, который поступал в аспирантуру, очную аспирантуру, он имел три года для занятий научной работы, но государство его содержало это время. Сегодня аспирант имеет порядка полторы тысячи рублей. Предполагать, что люди могут где-либо, не только в Москве, но и в отдаленных городах, на эти деньги прожить, наверное, никто из нас не будет. Следовательно, если называть вещи своими именами, очная аспирантура фактически государством уничтожена. У нас просто ее нет. В результате мы имеем ситуацию, когда в аспирантуру идут люди, которые и не планируют заниматься научной работой или планируют заниматься научной работой вечерами, как получится. Но самое главное, они в общем должны зарабатывать. Они идут и работают. У нас пропала разница между очной и заочной аспирантурой. Она всегда была, она останется. Есть люди работающие, которые хотят защититься, ничего плохого в этом нет. Вопрос в том, что всегда такого рода аспирантура была наряду с очной аспирантурой. Аспирант-заочник, к нему предъявлялись те же претензии, к диссертации те же критерии, те же требования, которые к диссертации очного характера предъявляются. А сейчас мы опустились фактически на один уровень гораздо ниже всего, что может быть. Мне кажется, что нынешняя аспирантура очная де-факто есть аспирантура заочная. Даже не заочная, это прикрепление к аспирантуре. И результат этого достаточно очевиден. Уровень защит там, где академические коллективы сохраняют высокую требовательность, очень низкий, а там, где научные коллективы дали слабину и считают, что бог с ним, пусть защищают что угодно, он достаточно приличный, но качество этих диссертаций в свою очередь очень низкое. Фактически этот важнейший элемент формирования пополнения научного сообщества в России разрушен. Мы видим это на себе, мы имеем достаточно большую аспирантуру. Мы имеем традиционно достаточно низкий уровень защит в этой аспирантуре и очень высокий уровень отчислений. Мы достаточно давно, порядка лет 10 назад сделали первый шаг – мы отказались от зарабатывания на аспирантуре. Вся аспирантура Высшей школы экономики только бюджетная. И предполагается, что если уж человек пришел в аспирантуру платить деньги, то возникают, несмотря на качество его работ, возникают некие обязательства, и создается атмосфера, что он должен обязательно что-то защитить, давайте мы ему поможем, давайте мы ему что-нибудь напишем и как-то его протащим. Чтобы такого рода соблазнов не было, мы достаточно давно приняли решение отказаться от платной аспирантуры, и сейчас мы ее уже порядка десяти лет не имеем.
Тамара Ляленкова: С актуальностью проблем, о которых рассказал Ярослав Кузьминов, согласен и проректор по научной работе Российского гуманитарного университета Дмитрий Бак.
Дмитрий Бак: Аспирантура – это предмет, о котором очень много спорят, и, может быть, после ЕГЭ и двухуровневой системы подготовки – бакалавриата и магистратуры – это следующая тема для дискуссий, которая выдвигается на первый план буквально в последние годы. И это имеет под собой реальную почву, потому что много случаев вокруг, когда молодые люди пишут диссертации, защищают их и получают знания, степени, им в дальнейшей жизни не нужные ни для карьеры, ни для их конкретных исследований, потому что формат диссертационного исследования зачастую отстает от поля информатора, работы современного профессионала. С этим мало что можно сделать. С другой стороны, в Российском государственном гуманитарном университете в последние годы, да собственно и всегда, огромное желание людей поступить в аспирантуру. И всякие побочные факторы, связанные с призывом в армию, здесь не играют определяющей роли, я уверен, потому что существует мощный авторитет человека с ученой степенью, человека образованного в России. Иногда это приводит к каким-то парадоксальным издержкам. Например, известен интерес ряда чиновников к ученым степеням, которые им, в общем, казалось бы, и не нужны. Но ведь и это в конце концов – косвенное свидетельство, что вопреки всем деструктивным процессам, которые в высшей школе России и Советского Союза в последние годы его существования имели место, все-таки авторитет человека образованного очень высок.
Хотя облик аспиранта изменился кардинальным образом, ведь аспирант того времени, которое сейчас уже не все помнят, аспирант советского времени или раннего постсоветского это был человек, который добровольно соглашается на очень маленькую стипендию, он больше нигде не работает, такой возможности нет. Это, мало того ,что запрещено, это еще и невозможно совмещать. И он ставит перед собой стакан с водой, кладет черствую краюшку хлеба и читает толстые и умные книги, в течение трех лет он пишет некий трактат, некий продукт, который для него очень важен. Я сам был среди таких аспирантов. Я не скажу про хлеб и воду, но на самом деле в аспирантские годы это меня поглощало целиком. И я думать не мог о том, чтобы что-то делать параллельно.
Сейчас совсем другие времена, и аспиранты, и студенты работают. Для них это уже, может быть, не самое основное занятие, а занятие, идущее параллельно каким-то другим жизненным курсам, другим жизненным замыслам. Следовательно, у них остается меньше времени на собственно научные исследования, на сидение в библиотеке. С другой стороны, современный аспирант – это человек, который по-другому ориентирован в мире технологий. Мы это прекрасно понимаем. И если эти два фактора принять во внимание, практическую работу параллельно с написанием диссертации и влиянием технологий, преимущественно компьютерных, сетевых, то, конечно, мы поймем, что современный аспирант – это другой биологический вид, нежели аспирант, который имел место и был, существовал как биологический вид 20 или тем более 30-40 лет назад.
Тамара Ляленкова: С какими проблемами сталкивается сегодняшний аспирант, мы поговорим сразу после главных новостей образования.
Диктор: Рособрнадзор отчитался о результатах ЕГЭ. Экзамены проводились по 14 предметам школьной программы в 83 регионах Российской Федерации. Общее количество участников составило чуть более 877 тысяч человек. А общее количество проведенных экзаменов – почти 3 миллиона. Максимальное количество баллов набрали 2834 участника ЕГЭ, не смогли сдать один или два обязательных предмета – русский язык и математику – 12845 человек, то есть 1,7% от общего числа выпускников в этом году не получили аттестата. Самым популярным экзаменом по выбору стало обществознание, его сдавали 52% выпускников, за ним следует физика, история и биология.
Резкий демографический спад отразился на приемной кампании 2010 года. Многие вузы вынуждены принимать абитуриентов с более низким по сравнению с прошлым годом баллом по ЕГЭ, - заявил проректор Высшей школы экономики Григорий Канторович. Ранее министр образования Андрей Фурсенко предупреждал, что к 2015 году число абитуриентов может сократиться на 3-4 миллиона, что приведет к резкой конкуренции среди вузов за абитуриентов. В первую очередь, проблемы с набором студентов возникнут у средних и небольших вузов, а также на платных отделениях.
Самым действенным способом борьбы с коррупцией в сфере образования глава МВД Рашид Нургалиев назвал отказ от дачи взяток абитуриентами при поступлении в вузы и студентами при сдаче экзаменов. «По фактам получения взяток возбуждаются уголовные дела, однако проблемы это не решает. Не нужно давать взяток, и тем самым мы лишим опоры тех, кто на этих взятках наживается», - заявил Нургалиев.
Тамара Ляленкова: Это были главные новости образования. Мы говорим о будущем российской науки, точнее о ее кадрах. Моя собеседница Жанна Галлиева поступила в аспирантуру на историко-филологический факультет Российского гуманитарного университета.
Жанна Галлиева: Для меня стало довольно серьезным испытанием понять, что между состоянием студента и состоянием человека науки и преподавателем лежит не меньшая пропасть, чем между школьником и студентом. При том, что я была очень усердным студентом и мне казалось, что не возникнет никаких проблем с адаптацией, но оказалось, что и объем знаний, которые должен знать преподаватель, существенно выше, и все-таки студент в силу учебного плана изучает одновременно все, несмотря на то, что происходит специализация. У нас на факультете историко-филологическом студент с третьего курса выбирает себе научного руководителя и занимается на научном спецсеминаре, пишет диплом. Это считается его узкой темой, над которой он работает, но на практике большая часть его времени занимают общеобразовательные предметы разного профиля, разной направленности. На пятом курсе студент-филолог сталкивается, например, с Основами безопасности и жизнедеятельности и так далее. А в аспирантуре всего этого нет. В аспирантуре человек предоставлен сам себе в том плане, что он должен сам решать, как он будет себя образовывать, самообразовывать, как он будет работать над темой и никуда не отвлекаться.
Тамара Ляленкова: Жанна, а для вас не было вопросов, пойдете вы в аспирантуру или нет? И вот все-таки заочная форма сложнее, то есть вы себя обрекаете на достаточно трудную жизнь.
Жанна Галлиева: Все-таки будем реалистами и поймем, что и те, кто учатся в очной аспирантуре, они от всех этих выборов не застрахованы. В основном, конечно, аспирант сталкивается с тем, что он вынужден находить очень хрупкий баланс между необходимостью работать, зарабатывать деньги, строить карьеру на каком-то поприще, которое он не всегда, может быть, уже и выбрал, как-то определяться, много сомнений. И наука становится часто лишь одной из составляющих того выбора, который должен сделать человек после окончания университета. У меня так получилось, что у меня было несколько вариантов выбора карьерного пути, которые все меня настигли непосредственно в первый год аспирантуры. Я преподавала немецкий язык в хорошей гимназии, мне очень нравилось, так как я германист в том числе, я активно занималась литературной критикой и печаталась в литературных изданиях, и одновременно у меня было очень много педагогической работы со студентами уже в качестве преподавателя. И вот это все немножко научную составляющую на второй план отодвинули. У меня аспирантура ушла в основном на вхождение в процессы университетские, литературные процессы современные, на преподавание. И я могу сказать, что это сильно меняет картину, к науке начинаешь относиться не как к личному своему делу, как, наверное, должно быть у человека, который идет в аспирантуру, а как к чему-то очень большому, за что ты несешь ответственность не только перед собой и своим научным руководителем, но и перед теми, кто будет потреблять результаты твоего труда. В частности, я преподаю несколько курсов у бакалавров по специальности «Новейшая русская литература и творческое письмо», и я понимаю, что я должна отвечать за каждое свое слово, что нет никакого простора для придумывания, которое было у студентов на экзамене, ничего подобного не может быть, естественно. И поэтому я думаю, когда моя диссертация, наконец, состоится, это будет действительно некая финальная точка какого-то серьезного этапа.
Тамара Ляленкова: О трудностях, с которыми сегодня сталкиваются аспиранты, рассказала филолог Жанна Галлиева. Мой следующий вопрос Дмитрию Баку, проректору по научной работе РГГУ.
На ваш взгляд, цели поменялись? Это желание заниматься наукой или желание преуспеть в науке?
Дмитрий Бак: Вы знаете, даже не всегда я бы здесь применил слово «наука». Ведь сами функции диссертационного исследования, то есть работы, которая дает право называться кандидатом физико-математических, медицинских или филологических, допустим, наук, сами функции этого труда очень сильно изменились, потому что возьмем, например, американскую степень PHD, это вовсе не кандидат наук каких-то конкретных, а это расшифровывается как доктор философии. Следовательно, кандидатская, мы говорим преимущественно о ней, работа – это некий квалификационный рубеж. Вот только в каком направлении идет эта квалификация, надо еще выяснить. И здесь, на мой взгляд, есть три варианта. В каких-то случаях это действительно работа, посвященная тем предметам, которым и будем посвящена вся жизнь человека. Это может быть исследование системы русского глагола прошедшего времени в разных столетиях или социологическая категория сословия в разных странах, или какая-нибудь историческая реалия. Человек, написавший такую диссертацию, об этом будет говорить студентам, об этом будет писать дальнейшие статьи. И это только одна треть случаев.
Другая треть случаев касается того варианта развития событий, когда человек не преподает, не занимается исследованием больше, а работает на практике. То есть он доказал способность на основании самостоятельных исследований, условно говоря, придумать особую технику обработки каких-то сложных деталей, и это просто свидетельствует о том, что, попадая на какое-то современное предприятие, он может действовать самостоятельно и в других сферах. А это работа является квалификационной, больше никому не будет преподавать, это и не будет дальше развивать новые технологии, он будет выполнять технологии, которые есть.
И третий вариант – это квалификация человека как менеджера, организатора науки, как управленца, как руководителя, как автора проекта, как главы авторского коллектива. И это совершенно другой случай. Простите за нескромность, взять меня, например, я занимаюсь организацией научных исследований в университете, не маленьком, но и не самом большом, - Российском государственном гуманитарном университете. Но это не имеет никакого отношения к моей диссертации по истории русской литературы. Но моя включенность в научный язык, в научные конвенции, в корпорацию ученых людей, включенность и понимание проблем ученого, а я же тоже в параллельной жизни есть или уж точно был ученый, позволяет мне ими компетентно руководить. Иначе не бывает. Когда в шахту приходит человека, который до этого работал в области мебельной промышленности, мы знаем, что из этого получается. Вот это три разных случая. Они очень сложным образом сочетаются, иногда два случая бывают вместе, а иногда все три, а иногда только один. И формат диссертации, повторюсь, академический формат диссертации с источниками, с гипотезой, с целями, задачами, внедрением не поспевает за новой реальностью. Поэтому степень PHD, с одной стороны, очень странная и парадоксальная, почему вдруг философ и доктор – компьютерщик, а в Америке именно так, доктор философии может заниматься компьютерами, медициной, причем тут философия? А с другой стороны, все это очень обусловлено плотно и четко, поскольку предмет исследований очень опосредованно может относиться к сфере деятельности.
Тамара Ляленкова: Как правило, из числа таких людей потом складывается как раз преподавательский состав.
Дмитрий Бак: Ну, возьмем советское время. Аспирантура и ученая степень, особенно гуманитарная, я, конечно, гуманитарий и оговариваюсь, что говорю больше о том, что знаю, она ассоциировалась с научно-педагогической идентичностью. Кандидат наук, конечно, преподавал и занимался исследованиями, все это так. Вопрос – кто руководил, где эти навыки приобретались? Если какой-нибудь руководитель городского или губернского масштаба защищает диссертацию, то это и смешно, и несмешно. Это смешно, если он имитирует защиту в такой академической сфере, которая ему никогда не пригодится. Это абсолютно несмешно, если защищается реальный проект, связанный с управлением. Это прекрасно, это должно быть, но для этого природа ученой степени должна быть очень хорошо продумана.
Тамара Ляленкова: Это еще одна из проблем, с которой сталкиваются современные вузы, нужна ли ученая степень преподавателю, предпринимателю или менеджеру?
Мы продолжаем говорить об аспирантуре как части научной, педагогической и личной жизни. Рассказывает проректор Тульского педагогического университета имени Толстого, кандидат политических наук Светлана Краюшкина.
Светлана Краюшкина: Я закончила вуз, у меня был ребенок маленький, ей был год. Я попыталась устроиться в школу, но в этот момент я с ребенком была сложна, мне нужно было расписание. У меня не получилось, мне сказали: «Ну, сиди пока с ребенком». А потом я пришла на свой факультет на кафедру и сказали, что нужен лаборант, и я пошла работать лаборантом, а кафедра была истории и права. Я – историк, я обожаю историю, я всегда хотела этим заниматься, но не было правоведов тогда, на тот момент правоведов не было. И замечательный преподаватель Нина Григорьевна Ковалевская все время меня толкала в эту сторону, говорила: «Иди, почитай детям лекцию по праву». Ну, лекция, надо готовиться, пошла, почитала. И раз, два, три, и я поняла, что ты начинаешь любить то, что ты знаешь. Я люблю историю, но в результате я теперь занимаюсь правом уже много лет. А работать в вузе без кандидатской степени не нужно. А мне действительно нравится, я очень люблю преподавать, это у меня есть такой грех – я люблю рассказывать, я люблю из сложного делать простое, я не могу из простого сделать сложное, у меня другая проблема, я не могу говорить непонятно, и вообще люблю преподавать, учить, это мое любимое занятие. И я пошла в аспирантуру, мне очень повезло, у меня был хороший научный руководитель, защищалась я в Москве, блестящий был совет, профессор Утенков его возглавлял в Московском государственном имени Шолохова открытом институте. У меня одни положительные эмоции от защиты, потому что общение с выдающимися профессорами старой школы это было большое счастье для меня, защита была праздником.
Тамара Ляленкова: Интересно, что среди наиболее мотивированной части аспирантов преобладают женщины. Они наиболее перспективные с точки зрения успешного обучения, защиты диссертации в срок и дальнейшей научно-педагогической карьеры. Это важно, потому что примерно треть аспирантов так и не доходит до логического конца – защиты кандидатского минимума. Моя следующая собеседница – Жанна Галлиева. Срок ее обучения в аспирантуре РГГУ закончился, однако кандидатскую она пока не защитила.
Жанна Галлиева: Что касается мотивации, у меня сомнений не было ни малейших. Я из педагогической династии, у меня и мама, и папа – преподаватели, и в семье были такие традиции, что университет, университетская идентичность – это считалось хорошо, престижно, важно. Я надеюсь, что я достойно эту традицию продолжу, ну, и просто на старших курсах университета я с этим сталкивалась. У своих однокурсников некоторый страх перед тем, как начать профессиональную, рабочую деятельность, и люди стараются подольше задержаться в университете, кто-то ездит на стажировки по разным странам, кто-то приходит к преподаванию. Такая попытка немножко законсервировать состояние учащегося, которое оказывается очень сладким после того, как ты его закончишь. Но для меня основная мотивация была именно, наверное, педагогическая деятельность. Я понимала, что без научного статуса это все малореально. И мне действительно было интересно заниматься современной литературой. Там все-таки огромное количество того, что еще даже не начали осваивать в научном плане. Можно чувствовать себя археологом, который первым пришел на место, где будут проводиться раскопки, и будут найдены новые цивилизации.
Тамара Ляленкова: Жанна Галлиева указала на два побудительных мотива для поступления в аспирантуру – искренний интерес к изучаемому предмету и нежелание покидать стены университета. Доцент кафедры народонаселения экономического факультета МГУ, кандидат экономических наук Ирина Калабихина продолжила эту мысль.
Ирина Калабихина: Что касается меня лично, в аспирантуру я пошла именно потому, что для меня это интересно. Если у меня есть в жизни возможности материальные и возможности времени заниматься этим, я с удовольствием это буду делать. Я люблю университет, мне не хотелось отсюда уходить, мне нравится здесь работать. Про храмы говорят – намоленное место, в академической среде крупные университеты всего мира – это тоже в определенной степени намоленное в науке место. Такой очень хороший термин емкий, он очень многое передает. Я эту атмосферу чувствую. Я очень люблю ездить по университетам всего мира с разными программами, потому что вот этот дух, вот это общение, которое в рамках университетов происходит, ни с чем не сравнимое удовольствие.
И имея в свое время возможность остаться, хотя вы понимаете, это был 1991 год, с нашего курса хлынули ребята в бизнес, в другие сферы именно потому, что изменилось время. И те, кому было не столько за интерес, а те, кому было важны другие параметры, связанные с карьерой, с зарплатой, конечно, сразу ушли, пошли строить новый мир. И у нас очень много ребят с курса прекрасно устроились, хорошую карьеру сделали. Действительно, в определенной степени можно сказать, что они участвуют в управлении современной экономикой, даже страной. И я все мечтаю чуть позже написать книгу о нашем курсе, потому что я считаю, что эти годы выпуска уникальны. Мы – первые, кому отказали в распределении, у кого был изменен государственный экзамен и так далее. У нас этот опыт, конечно, несопоставим, вот эта смелость молодых 20-летних ребят и девчонок, которые шли и возглавляли банки, входили в состав совета директоров, принимали серьезные решения – это, конечно, уникальный опыт.
Я думала, я не скажу, что это было только так и все, я даже ездила на разные собеседования в иностранные компании и уже в постсоветские компании, и все-таки я приняла решение остаться.
Тамара Ляленкова: Вас поддерживала семья?
Ирина Калабихина: Да, конечно. Мы вместе с мужем заканчивали в один год, но он почти на семь лет меня старше, он – не человек науки, не испытывал к этому никогда симпатий, он с удовольствием ушел в бизнес и взял на себя всю ту заботу. У меня к тому же был ребенок, в то время уже родился, мама помогла очень сильно с дочкой. И ни материальных проблем, ни проблем времени у меня не возникало, я продолжала заниматься любимым делом.
Тамара Ляленкова: Тот уровень научно-исследовательской работы, которую ведет ваша кафедра, есть заказы со стороны, то есть реальный какой-то интерес, практический интерес?
Ирина Калабихина: Я буду говорить о двух направлениях сотрудничества с заказчиками. Есть индивидуальные проекты. Продвинутые сотрудники кафедры и лаборатории, у нас структура немножко нестандартная, центр по изучению проблем народонаселения состоит из лаборатории и кафедры в составе центра, вот скажем так, активные и продвинутые сотрудники имеют индивидуальные проекты в целом ряде государственных структур, международных организаций, фондов, включаются какие-то другие коллективы. Когда мы готовим отчеты годовые по участию наших сотрудников во всех этих проектах, мы иногда очень сильно удивляемся, что люди настолько активно проявляют себя в жизни в этом отношении, что стоит только порадоваться. И, конечно, существует линия заказов коллективных, чтобы работала большая часть нашего коллектива или даже весь коллектив. В этом отношении я могу тоже вспомнить очень много проектов, большинство из них посвящены демографической политике, и идут заказы в отношении экспертных оценок. Наш коллектив работал практически над программами всех регионов. После того, как было дано указание сделать региональную демографическую политику, помимо общей федеральной, экспертиза шла практически во всех регионах.
Тамара Ляленкова: Напомню, совсем недавно ректор МГУ Виктор Садовничий рассказал, что 90% выпускников МГУ из тех, кто получил красный диплом, подали заявление на поступление в аспирантуру. По приблизительному подсчету, это примерно полторы тысячи человек. Кстати, вузы, как правило, при приеме в аспирантуру предпочитают брать собственных выпускников. Высшая школа экономики в этом смысле исключение. Политика университета, во всяком случае с этого года, позволяет привлекать лучших и даже платить им приличную стипендию. Об этом рассказал ректор Ярослав Кузьминов.
Ярослав Кузьминов: Мы на ученом совете приняли решение об организации целевой аспирантуры. Мы будем отбирать 25 человек среди нашего приема 200-300 человек аспирантов, это мы начнем с 10% наиболее сильных, имеющих уже какие-то научные работы, те, кого научные руководители рекомендуют после магистратуры как людей талантливых, мы будем им предлагать модель – так называемая аспирантура полного дня, то есть мы платим им стипендию 25 тысяч рублей в месяц, и мы предполагаем, что они еще от 15 до 25 тысяч будут получать как научные работники и преподаватели в нашем же университете, работая в рамках своей научной темы. То есть люди смогут жить на эти деньги. В следующем году мы увеличим в два раза такого рода прием и еще в полтора раза увеличиваем его в 2012 году с тем, чтобы иметь достаточно большой отряд людей, которые, мы уверены, могут сосредоточиться на научной работе. Другое дело, что нельзя просто взять и повысить стипендию аспиранту. Нужно аспиранта загрузить работой научной, образовательной работой – то, как делают наши коллеги за рубежом.
Потому что в американских вузах аспирантура – это очень тяжелое образовательная программа. В течение минимум двух лет люди проходят очень серьезный семинар, очень серьезный курс повышенного уровня. Там в основном надо учиться, кроме всего прочего. И у нас концепция аспирантуры такая германская – это концепция подмастерий, когда ты минимум курсов проходишь. Считается, что ты всему уже выучился, и ты должен вести научную работу. Я не буду обсуждать, какая концепция лучше. Я скажу только, что в условия, в которые наша аспирантура попала сегодня и в тех плохих традициях, которые сложились, восстановление качества российской аспирантуры возможно только по американской, а не по германской модели. В противном случае, в каких-то университетах люди будут просто использовать эти повышенные деньги и по-прежнему не вести серьезную научную работу.
Тамара Ляленкова: Как эту проблему решают в другом университете в МИСИС, мы поговорим после зарубежных новостей образования.
Диктор: В Сирии введен запрет на ношение никаба в государственных и частных университетах. Запрет распространяется только на женский мусульманский головной убор, скрывающий лицо и оставляющий лишь узкую прорезь для глаз. Не закрывающих лица платков, гораздо более распространенных среди сирийских женщин, запрет не коснется. Ношение никаба запрещено не только студенткам, но и сотрудницам вузов.
В Казахстане ученик второго класса Алихан Жуманов подал в суд на Министерство образования. Поводом для судебного иска стали многочисленные ошибки в пособии по правилам дорожного движения для младших школьников. Истец потребовал от ведомства извинений за причиненный моральный ущерб и выплаты компенсаций в 100 млн. тенге (680 тысяч долларов). Представитель Министерства образования заявил, что данное пособие не прошло экспертизы ведомства, а издательство самовольно поставило гриф «одобрено Министерством науки», и посоветовал школьнику переадресовать свой иск к издательству.
Изучение мультсериала «Симпсоны» стало частью школьной программы в одной из школ Великобритании. Такое решение руководство школы вызвало резкую критику со стороны родителей, заявивших, что использование сериала в качестве разового инструмента для привлечения детского внимания допустимо, но его скрупулезный анализ – это перебор. Свое решение школьная администрация объяснила тем, что мультсериал – прекрасный пример для изучения медиа-языка аудитории, визуального повествования, презентаций и стереотипов, а также литературных приемов сатиры, иронии и пародии.
Тамара Ляленкова: Это были зарубежные новости образования. Сегодня мы говорим о проблемах, связанных с российской аспирантурой. Некоторую ее часть, как уже говорилось выше, составляют люди, которые предпочитают кафедру родного института конкурентной борьбе на рынке труда, а кто-то спасается от армии, кто-то просто не хочет возвращаться на родину. Понятно, что эти люди для науки практически бесполезны. Другая часть -активные и, что называется, высокоресурсные аспиранты, те, которые обладают широким спектром возможностей, в вузах, как правило, не задерживаются. Прикладная деятельность дает более ощутимый для кармана результат, чем фундаментальные исследования. Как эти проблемы решили в Национальном научно-исследовательском университете МИСИС, рассказал его ректор Дмитрий Ливанов.
Дмитрий Ливанов: В целом у нас в России институт аспирантуры дискредитирован предельно, потому что 120 тысяч аспирантов – это не соответствует потребностям научного сектора, который собственно и должны пополнять выпускники аспирантуры. При этом значительная часть этих людей – это аспиранты в области социальных, гуманитарных наук, в которых, как известно, у нас существенных высокого уровня научных исследований вообще не ведется. Поэтому это просто беда такая очень большая. Но мы в меру своих сил решаем эту проблему как можем. У нас уже два года действует система, когда научный руководитель, который берет аспиранта, обязуется платить ему зарплату из своих научных проектов минимум 10 тысяч рублей, это минимум. Но есть люди, которые 15-20 тысяч получают и так далее. Во всяком случае, это создает систему ответственности научного руководителя. Он в этой ситуации берет аспиранта действительно только в том случае, во-первых, если у него есть реальные научные исследования, он их ведет, и они финансируются, а во-вторых, если он уверен, что этот человек будет полезен. И это как раз и является гарантией относительной того, что этот человек мотивирован, что он защитит через 3-4 года диссертацию и все-таки станет профессиональным исследователем. Так мы отвечаем на этот вызов.
Тамара Ляленкова: Насколько важна именно эта категория участников процесса для педагогического состава? Очень часто аспирант остается потом в университете, он становится преподавателем. В принципе есть такая связка, но она абсолютно российская, может быть, с советских еще времен, или это так и должно быть?
Дмитрий Ливанов: Мы знаем, что в ведущих мировых университетах аспиранты или, как они там называются, учащиеся на PHD-программах, это рабочие руки основные, основная часть тех людей, силами которых проводятся научные исследования. Есть профессор, руководитель научной группы, у него есть 2-3 сотрудника, которые имеют постоянные позиции, а все остальные – это аспиранты и магистранты, которые получают зарплаты, которые участвуют в реальных проектах и так далее. Вот в той степени, в которой нам удастся приблизиться хотя бы к этой системе, в той степени у нас и будет конкурентоспособная аспирантура. На сегодняшний день мы, конечно, крайне от этого далеки. Действительно, у нас аспирантура – это некий такой отстойник, для многих – способ избежать призыва в вооруженные силы, для многих способ просто действительно остаться в Москве или в каком-то другом центре, либо для многих просто средство получить диссертацию. Но очень часто за этим не стоит никаких научных результатов. Диссертация является просто определенным сертификатом, документом, мы все это прекрасно знаем.
Тамара Ляленкова: Можно ли говорить сейчас о каких-то наиболее востребованных направлениях конкретно в вашем университете?
Дмитрий Ливанов: Ну, у нас университет технический. Мы готовим людей для работы в реальной экономике, в области новых технологий, в области инжиниринга, в области научных исследований, в области управления производством. Именно по этим направлениям мы осуществляем подготовку в аспирантуре. В целом, когда мы ввели достаточно жесткую систему, у нас количество аспирантов сократилось, конечно – было 600, стало 400. Но мы только рады, потому что мы не занимаемся профанацией, не держим просто людей, ничего не делающих, появляющихся раз в месяц. Действительно, наши аспиранты работают.
Тамара Ляленкова: Ну, это то, что касается очной аспирантуры. Есть еще и заочная. Есть ли у вас заочная, и есть ли в ней смысл, на ваш взгляд?
Дмитрий Ливанов: Я считаю, это полностью бессмысленное дело. У нас этого нет, как и заочного образования. Опять-таки если рассматривать аспирантуру в том виде, в котором она должна существовать, как способ подготовки ученых, людей, ведущих исследования профессионально, то я думаю, что у нас не больше 5-7, максимум 10% всех наших аспирантов реально занимаются именно этим. Все остальные нацелены на совершенно другие задачи. И вузы, которые способствуют вот этой профанации, они просто опускают свой собственный бренд, свою собственную марку, свой собственный имидж.
Тамара Ляленкова: Как вам кажется, может быть, со времен вашей учебы, со времен вашей аспирантуры изменилась мотивация людей, которые идут в аспирантуру?
Дмитрий Ливанов: Как раз если говорить обо мне, то я поступил в аспирантуру именно потому, что хотел делать научную карьеру, я помню, по 12-14 часов в день действительно занимался наукой, я был вовлечен в научную работу, которая была на моей кафедре, а возглавлял ее академик Абрикосов, который получил Нобелевскую премию потом в 2001 году, поэтому там это все было организовано очень на высоком уровне, но мы все помним, что аспиранты получали, во-первых, неплохую стипендию, по-моему, 105 или 110 рублей, а это для 1990-1991 года, когда я был в аспирантуре, было очень неплохо.
Тамара Ляленкова: Да, практически младший научный сотрудник.
Дмитрий Ливанов: Конечно. Кроме того, мы все были оформлены на полставки в качестве инженеров или научных сотрудников, мы работали, мы занимались какой-то реальной деятельностью, что-то делали с приборами, с установками. Но этих денег вполне хватало на то, чтобы не отвлекаться на какие-то посторонние заработки. Конечно, проблема сегодняшней аспирантуры упирается именно в это – нужно создать экономический механизм, который бы обеспечивал то, что аспиранты занимаются наукой, а не чем-то еще.
Тамара Ляленкова: Именно научная сторона вопроса, а не только пополнение преподавательского состава волнует также ректора Высшей школы экономики Ярослава Кузьминова.
Ярослав Кузьминов: Мы считаем, что финалом такого рода работы должно быть введение собственной степени Высшей школы экономики. Мы как руководители других ведущих университетов обсуждали это с министром Фурсенко. И я думаю, что как только мы покажем результаты, как только мы покажем, что действительно наша аспирантура работает на уровне, конкурентоспособна с ведущими мировыми научно-аналитическими центрами, Министерству будет легче сделать этот шаг применительно к Высшей школе экономики, Московскому университету, Санкт-Петербургскому университету, Бауманке и другим ведущим вузам страны. И это будет сильным сигналом на академическом рынке труда.
Мне кажется, что нормальное состояние системы подготовки ученых – это состояние, при котором степень не покупается, и ученая степень не может в принципе являться покупаемым сигналом. Ведь у нас, не секрет, кандидаты и доктора экономических наук, социологических, политологических, педагогических -это степень, которую часто просто покупают, как новый пиджак. Никто не знает такого ученого, но у него на визитке написано «Петров Петр Петрович, кандидат, доктор экономических наук», ну, солидно… Видно, что не браток какой-нибудь в тренировочных штанах, а вот человек интеллигентный. Никто не думает, что он ученый, ведь обратите внимание. Такого рода процессы должны быть прекращены, остановлены. Остановить их может только нормальное научное сообщество, которому будет, извините, западло давать такого рода степени. А дают их каким образом? Платят, членам совета платят, платят тем, кто готовит диссертации. Все все понимают. Разложение такого рода – это моральное разложение. Готовность на такого рода акты согласия или равнодушие… Когда сообщество состоит из ученых, которые признают в друг друге таковых, это ведь не только проблема финансирования, верно? Это еще и проблема единой конвенции, единого понимания того, что должен человек, который является кандидатом химических наук, знать. В общественных науках в этом отношении самая тяжелая ситуация. Там до сих пор нет единого научного сообщества, члены которого могут терпеть друг друга. Они знают, что у них есть некоторое общее ядро знания, благодаря которому они друг друга идентифицируют.
У представителей естественных, технических наук ситуация немножко другая. Там нет такого разрыва времен и распада научного сообщества, как в социальных науках. Но есть то, что называется провинциализмом. Что это такое? Люди не читают по-английски, они соответственно, не знают пяти шестых статей новых теорий, которые предлагаются на академическом рынке мировом. Люди защищаются, вообще не читая ничего, кроме того, что опубликовано на их кафедре, в их вузе или в 5-6 вузах рядом. Вот такого рода языковое ограничение знаний – это тоже смерть для науки. Можно чем угодно оправдываться, но если ты воспроизводишь позавчерашние результаты и не брезгуешь за это ученую степень получить, то это тоже болезнь. И я не вполне уверен, что нам такие доктора технических наук нужны. И беда в том, что мы не можем пока отделить овец от козлищ. Мы не имеем инструментов в академическом сообществе отделения одной степени доктора физматнаук от другой степени. Надо создавать заново такие аспирантуры, которые включены заведомо в глобальное научное сообщество, не только в Высшей школе экономики, не только у экономистов. Там меньше нужно делать, они более включены в принципе в нормальное сообщество – естественные науки. У нас есть факультет математики, который замечательно включен в глобальное сообщество. Половина профессоров преподает то у нас, то в зарубежных университетах. То есть у них затрат то нужно меньше, чем у социологов и экономистов. Вот когда мы это сделаем, когда мы будем гарантированы от подмены понятий, от покупки степени, от научного провинциализма, тогда у нас будет нормальное состояние. Как к этому придти? Ну, мне кажется, что к этому придти можно, если просто называть верблюда верблюдом, а не говорить, что это орел.
Тамара Ляленкова: Ярослав Кузьминов прав: коль скоро принято решение стимулировать науку именно в стенах университетов, федеральных, научно-исследовательских и с особым статусом, а таких теперь насчитывается около 50, то прежде всего следует создать условия для молодых ученых. Иначе вся затея лишается смысла.
Об этом в «Классном часе» Свободы сегодня рассказывали доцент кафедры народонаселения МГУ Ирина Калабихина, аспирантка РГГУ Жанна Галлиева, проректоры – РГГУ Дмитрий Бак, Тульского педагогического университета – Светлана Краюшкина, а также ректор МИСиС Дмитрий Ливанов и ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов.
