Ирина Лагунина: "Полковнику никто не верит" - это продолжение серии репортажей под общим названием "Зачем России Кавказ? Зачем Кавказу Россия"?
В поисках ответов на эти вопросы корреспонденты Радио Свобода Вадим Дубнов и Юрий Тимофеев проехали весь Северный Кавказ, от азербайджанской границы до Ессентуков. Спецпроект Радио Свобода – семь репортажей, которые публикуются на сайте РС и звучат в программе "Время и мир". В четвертой главе рассказа корреспонденты РС исследовали Ингушетию. Я передаю микрофон Вадиму Дубнову.
Вадим Дубнов: Где в этих местах заканчивается Чечня и начинается Ингушетия, можно догадаться только по руинам, которые когда-то были селом Бамут, – это Чечня. Пять километров по разбитой дороге без единого намека на административную границу – и уже Ингушетия, село Аршты. И никто не возьмется сказать точно, за какими, ингушскими или чеченскими, боевиками здесь охотились в феврале, когда под огонь спецоперации попали мирные жители – то ли опять же ингуши, то ли чеченцы. Глава администрации Аршты Бейали Акиев проводит для нас экскурсию по селу и показывает в разные стороны света: там – чеченский Ачхой-Мартан, там – Грузия, там была стоянка для автобусов, которые привезли в тот день охотников за лесной черемшой, вайнахским лакомством и одним из немногих способов заработать. "Мы предупреждали – за две недели: будет спецоперация, не ходите. Но вы же знаете наших людей…"
Спецоперация, о которой предупреждают за две недели, повергает в некоторое удивление даже видавших виды милиционеров. Для Резвана Бакашева здесь границ тоже нет – он и помощник Адама Делимханова, чеченского депутата и близкого сподвижника президента Кадырова, и охотник на боевиков в ингушских горах: "Силовикам виднее. Но за 18-ю трупами так ведь никто и не пришел".
Как официально принято считать, 18 боевиков в той спецоперации были убиты. По тем же официальным данным, погибли и четверо мирных жителей. Правозащитник Тимур Акиев, руководитель ингушского отделения "Мемориала", тоже склонен полагать, что боевиков тогда в лесу накрыли, правда, более или менее уверен он в 14-ти. Почему вся эта февральская история вызвала такой резонанс? Да потому что все было организовано так, что погибших могло быть гораздо больше. И еще, добавляет Акиев, те четверо погибших селян погибли не от минометного обстрела: "Мы – не эксперты, но уж ножевое ранение от огнестрельного мы все-таки отличим…"
То, что произошло в феврале в Аршты, подняло на ноги всю Чечню и Ингушетию не только из-за того, что погибли четыре человека, – такая арифметика здесь давно воображения не поражает. Дело, возможно, еще и в том, что это случилось почти одновременно с разрушением иллюзии, которой ингуши к этому времени жили уже почти два года.
Имя иллюзии – Юнус-Бек Евкуров. И будто бы и не плясала, как в честь всенародной победы, Ингушетия в день избавления от Мурата Зязикова. И будто бы все разом прозрели, догадавшись, что даже знаменитый полковой разведчик роль президента Ингушетии обречен исполнять в той же зязиковской манере.
Популярную гипотезу о том, что Евкурова будто бы подменили после покушения, в Ингушетии считают мифом. "Я не вижу, что изменилось, – недоумевает Тимур Акиев. – Позиция Евкурова относительно боевиков та же: он никогда не собирался вести себя с ними, как Кадыров. Если кто хочет вернуться – пожалуйста. Но сначала каждый должен получить по заслугам".
– А вы как думаете – зачем его вообще ставили? – спрашивает меня Магомед, молодой и удачливый бизнесмен, с весьма редкой для сегодняшней Ингушетии внешностью недавнего выпускника Гарварда. Он некоторое время вместе со всей Ингушетией питал надежды, а теперь знает ответ на свой вопрос, и мы, будто играя в слова, начинаем по очереди перечислять свои версии. К игре подключается его друг, вчера тоже бизнесмен, сегодня высокопоставленный госслужащий, то есть знающий ответы еще лучше, но – анонимно.
"Снять то нервное напряжение, которое создавала фигура Зязикова?" Правильно. Зязиков стал олицетворением всех московских мечтаний, которые казались несбыточными при Руслане Аушеве. Там, где раньше московских людей в погонах встречали холодно и с полным пониманием их намерений, теперь царила приветливость готового исполнить любую прихоть официанта. Однако в конце концов выяснилось, что параллельно этой утешительной трансформации происходит стремительный переход от предчувствия гражданской войны к ее полномасштабному старту, к чему Москва была явно не готова. "Проблема Зязикова была в том, что он при полном беспределе силовиков не подавал голоса. Евкуров по крайней мере реагирует. В Ингушетии нельзя не реагировать", – объясняет ингушский омбудсмен Джамбулат Оздоев.
В общем, следующий ход в нашей игре ходом почти и не считается, являясь продолжением первого: на место Зязикова должен был придти человек, который, помимо прочего, должен вызывать аллюзии с Аушевым. Полковой разведчик – это уж никак не вчерашний замначальника астраханского ФСБ.
Дальше. "Закрыть на продолжительное время полемику на тему Пригородного района?" Правильно. Едва ли не первым значимым действием Евкурова были съезд ингушского народа, на котором эта московская задача была провозглашена, и местные выборы, без которых Ингушетия жила довольно долго в ожидании возвращения Пригородного района. Выборы, проведенные без "исконных территорий", изрядной частью ингушей были сочтены предательством. Правда, тут трудно спорить с омбудсменом Оздоевым: "Я не понимаю, что это значит: отдал Пригородный район. Чтобы отдать, надо обладать". Тот же Оздоев, кстати, еще в те времена, когда и не помышлял о государственной должности, пытался донести до соотечественников простую мысль о том, что неплохо бы хоть как-то устроить жизнь на тех скромных просторах, которые у ингушей имеются и без Пригородного района. "Ну, скажем, отдали нам его. Что мы с ним будем делать?" Соотечественников эта мысль не увлекала. Теперь все могут хоть на время перевести дух.
Но и это, кажется, не главное. Следующий ход. Может быть, самый главный. "И все, ради чего Евкуров сюда приехал, он должен сделать так, чтобы тем, кому было хорошо вчера, не стало хуже и сегодня…"
Руслан Точиев, помыкавшись по якутским холодам, вернулся в родной Малгобек, где в ожидании обещанной работы промышлял частным извозом. Первый раз его задержали еще при Зязикове, но тогда он принял это за недоразумение. В ноябре 2008 года на заправке к его машине подъехали две белых "семерки" без номеров, и Руслан исчез. Обычная история, за исключением одного: как говорит отец Руслана Магомет Точиев, это было первое похищение эпохи Евкурова. Прошло почти два года, уголовное дело по факту похищения человека пылится где-то на полке без движения. "Люди, которые так пропадают, как правило, уже не возвращаются?" – уточнил я у Тимура Акиева в "Мемориале". – "Как правило, не возвращаются".
Таксист посадил в машину человека, подозревавшегося в связях с боевиками. По дороге увидел знакомого студента. Расстреляли всех троих. Во время спецоперации по задержанию двоих подозреваемых расстреляли их, а заодно и молодых ребят, живших в доме. Их мать прибежала на шум из больницы, в которой работала медсестрой. Ее пропустили через оцепление в дом. И тоже расстреляли – как пособницу, что и было торжественно отмечено в рапорте о спецоперации. У Тимура Акиева – толстые папки таких историй.
По официальной статистике их тоже становится меньше. Но так называемый дворовой эфир объявляет статистику ложью. И дело не в том, что официоз, может быть, и резонно призывает не верить досужим сплетникам. Дело в том, что эти сплетники уже не видят никакой разницы между временами Зязикова и временами Евкурова. А особенно запальчивые – и между ними вообще.
То, что в 2009-м году боевики в Ингушетии значительно активизировались, официальная пропаганда объясняет двумя причинами. Первая – откуда-то у подполья появилось дополнительное финансирование. В общем, неинтересно. Вторая: с приходом Евкурова с боевиками стали бороться, в связи с чем произошла и ответная реакция, включая знаменитое покушение.
Есть, впрочем и третья версия. При Зязикове, что бы ни говорилось об ингушском подполье, отлаженной структурой оно отнюдь не являлось. То есть на территории Ингушетии имелись группы, приходившие из Чечни, но если речь не шла о каких-то масштабных операциях вроде атаки на Назрань в 2004 году, эти боевики в Ингушетии больше отсиживались и залечивали раны. Активность же местных боевиков сводилась больше к отчаянным акциям мщения, которые не требовали ни выучки, ни опыта и у каждой из которых, соответственно, имелась своя банальная предыстория с участием силовиков. Может быть, поэтому, кстати, ингушское подполье, в отличие от чеченского и дагестанского, не выдвинуло из своих рядов мало-мальски знаменитого лидера. Собственно, одним лишь Магасом их список и ограничивается, да и тот, прежде чем в июне быть задержанным, в Ингушетии, по мнению местных силовиков, не появлялся.
Но границы между Чечней и Ингушетией как не было, так и нет. И чеченские командиры по мере своего ухода на периферию чеченской жизни, не замечая разницы в ландшафте, продолжили свое расширение за счет соседней республики. Тем более что чеченские силовики это сделали намного раньше. Глава администрации Аршты Бейали Акиев обыденно, как сводку погоды, рассказывает, как чеченские милиционеры спокойно заезжают в село и забирают тех, кто им подозрителен. Впрочем, про такие истории рассказывают и в Назрани. Тимур Акиев однако вспоминает и случаи проявления ингушским руководством политической воли, чувствуя которую ингушские милиционеры иногда даже вступают в бой с чеченскими: "И несколько чеченцев как-то были убиты. Был приказ не пропускать – и их не пропустили". Бывает такое нечасто, но натянутые отношения между Кадыровым и Евкуровым от этого лучше не становятся.
И Евкуров, зажатый между Москвой, Кадыровым и боевиками, продолжает галерею образов северокавказской власти. Если в Дагестане в соответствии с ежечасно подводимым балансом вычисляется доминирующая на данный момент коалиция, если в Чечне вокруг этого сильного лидера выжженная земля и небоскребы, то единственным ресурсом Евкурова было то, что он не Зязиков. И не он виноват в том, что этого ресурса не хватило и на два года. Среди задач, сформулированных в ходе нашей игры в слова, не значилось ни одной из тех, которая могла сделать этот ресурс хоть сколь-нибудь самовоспроизводящимся.
А силовики как стреляли на поражение, так и продолжает стрелять, причем поражение становится все более массовым. "Почему?" – спросил я у правозащитника Акиева. "Потому что они сюда прикомандированы, и всем хочется вернуться домой живыми. Значит – стрелять по всему живому".
Но противоборство республики с подпольем отнюдь не является основным сюжетом ингушской жизни, будучи, как и везде на Северном Кавказе, лишь одним из вторичных ее проявлений. "Ингушетия, кажется, единственный субъект федерации, у которого в графе "промышленное производство" гордо значится ноль", – объясняет бизнесмен Магомет. Даже то, что еще вчера могло бы дать хоть пару сотых, умерло – включая промышленные достижения времен знаменитой "особой экономической зоны". Например, типография, которая должна была зачем-то стать едва ли не крупнейшей в регионе. "Оборудование износилось окончательно", – печально произносит омбудсмен Оздоев, и только статус государственного человека не позволяет ему улыбнуться. Кажется, из того, что было построено на доходы от зоны, функционируют из последних сил только гостиница да новый аэропорт, из которого как летал один рейс в Москву, так и летает.
И дело, конечно, не в Евкурове, который, как гласит современный ингушский эпос, ушел однажды из родного Тарского, обещав никогда больше в эти края не возвращаться. У него была славная биография, и ингуши его если и винят, то совсем не запальчиво и как-то обреченно. Мне объясняют то, что объясняли и в Дагестане, и в Чечне: Москве нужна от нас только лояльность и бюджетные откаты, и неужели никто там, в Кремле, не боится, что все рухнет и в лес начнут подаваться целыми селами, или вместо леса все хлынут однажды на площадь? "А если не боятся, – печально подводит итог собеседник, вчерашний бизнесмен, сегодняшний госслужащий, – значит все будет еще больше загибаться, и зря кто-то думает, что загибаться дальше некуда. И никаких Киргизий".
А человек, который однажды ушел из Тарского, в отличие от своего предшественника не боится полемики, он реагирует и выступает, по его мобильному телефону могут звонить правозащитники. Но сами правозащитники признают: если об одном и том же ему расскажем мы и расскажут военные, он поверит последним. И никто из военных не наказывается. "И это позиция человека, который считает себя хозяином: говорите, пожалуйста, никто не мешает, но решение буду принимать я", – объясняет Акиев. Это, говорит он, позиция хозяина. Все так. Но это решение будет таким, что обязательно понравится Москве.
Но перед Евкуровым был Зязиков, и когда Зязиков ушел, на улицах танцевали счастливые люди. Эти люди из последних сил заставляют себя верить, что тогда было еще хуже, значит, надо из этих последних сил держаться хотя бы за Евкурова. И без того не слишком убедительная ингушская оппозиция теперь может регулярно общаться с президентом. И ей тоже только и остается вяло его защищать неизвестно от кого, обвиняя во всем его окружение, разогнать которое ему не позволяет, конечно, Москва...
И никто лично, получается, не виноват в том, что, как и прежде, здание в Назрани, которое не могли продать за 22 миллиона, вдруг покупается для республиканского Минздрава за 70 миллионов. Впрочем, власть может и не называть это коррупцией. Знакомый, вхожий в самые высокие кабинеты ингушской власти, со смехом рассказывает: "Там очень удивляются: если я дал бизнес своему брату, а он потом меня отблагодарил – разве это коррупция?"
Евкуров действительно ни в чем не виноват. Он просто выполняет совсем другое задание.
В поисках ответов на эти вопросы корреспонденты Радио Свобода Вадим Дубнов и Юрий Тимофеев проехали весь Северный Кавказ, от азербайджанской границы до Ессентуков. Спецпроект Радио Свобода – семь репортажей, которые публикуются на сайте РС и звучат в программе "Время и мир". В четвертой главе рассказа корреспонденты РС исследовали Ингушетию. Я передаю микрофон Вадиму Дубнову.
Вадим Дубнов: Где в этих местах заканчивается Чечня и начинается Ингушетия, можно догадаться только по руинам, которые когда-то были селом Бамут, – это Чечня. Пять километров по разбитой дороге без единого намека на административную границу – и уже Ингушетия, село Аршты. И никто не возьмется сказать точно, за какими, ингушскими или чеченскими, боевиками здесь охотились в феврале, когда под огонь спецоперации попали мирные жители – то ли опять же ингуши, то ли чеченцы. Глава администрации Аршты Бейали Акиев проводит для нас экскурсию по селу и показывает в разные стороны света: там – чеченский Ачхой-Мартан, там – Грузия, там была стоянка для автобусов, которые привезли в тот день охотников за лесной черемшой, вайнахским лакомством и одним из немногих способов заработать. "Мы предупреждали – за две недели: будет спецоперация, не ходите. Но вы же знаете наших людей…"
Спецоперация, о которой предупреждают за две недели, повергает в некоторое удивление даже видавших виды милиционеров. Для Резвана Бакашева здесь границ тоже нет – он и помощник Адама Делимханова, чеченского депутата и близкого сподвижника президента Кадырова, и охотник на боевиков в ингушских горах: "Силовикам виднее. Но за 18-ю трупами так ведь никто и не пришел".
Как официально принято считать, 18 боевиков в той спецоперации были убиты. По тем же официальным данным, погибли и четверо мирных жителей. Правозащитник Тимур Акиев, руководитель ингушского отделения "Мемориала", тоже склонен полагать, что боевиков тогда в лесу накрыли, правда, более или менее уверен он в 14-ти. Почему вся эта февральская история вызвала такой резонанс? Да потому что все было организовано так, что погибших могло быть гораздо больше. И еще, добавляет Акиев, те четверо погибших селян погибли не от минометного обстрела: "Мы – не эксперты, но уж ножевое ранение от огнестрельного мы все-таки отличим…"
То, что произошло в феврале в Аршты, подняло на ноги всю Чечню и Ингушетию не только из-за того, что погибли четыре человека, – такая арифметика здесь давно воображения не поражает. Дело, возможно, еще и в том, что это случилось почти одновременно с разрушением иллюзии, которой ингуши к этому времени жили уже почти два года.
Имя иллюзии – Юнус-Бек Евкуров. И будто бы и не плясала, как в честь всенародной победы, Ингушетия в день избавления от Мурата Зязикова. И будто бы все разом прозрели, догадавшись, что даже знаменитый полковой разведчик роль президента Ингушетии обречен исполнять в той же зязиковской манере.
Популярную гипотезу о том, что Евкурова будто бы подменили после покушения, в Ингушетии считают мифом. "Я не вижу, что изменилось, – недоумевает Тимур Акиев. – Позиция Евкурова относительно боевиков та же: он никогда не собирался вести себя с ними, как Кадыров. Если кто хочет вернуться – пожалуйста. Но сначала каждый должен получить по заслугам".
– А вы как думаете – зачем его вообще ставили? – спрашивает меня Магомед, молодой и удачливый бизнесмен, с весьма редкой для сегодняшней Ингушетии внешностью недавнего выпускника Гарварда. Он некоторое время вместе со всей Ингушетией питал надежды, а теперь знает ответ на свой вопрос, и мы, будто играя в слова, начинаем по очереди перечислять свои версии. К игре подключается его друг, вчера тоже бизнесмен, сегодня высокопоставленный госслужащий, то есть знающий ответы еще лучше, но – анонимно.
"Снять то нервное напряжение, которое создавала фигура Зязикова?" Правильно. Зязиков стал олицетворением всех московских мечтаний, которые казались несбыточными при Руслане Аушеве. Там, где раньше московских людей в погонах встречали холодно и с полным пониманием их намерений, теперь царила приветливость готового исполнить любую прихоть официанта. Однако в конце концов выяснилось, что параллельно этой утешительной трансформации происходит стремительный переход от предчувствия гражданской войны к ее полномасштабному старту, к чему Москва была явно не готова. "Проблема Зязикова была в том, что он при полном беспределе силовиков не подавал голоса. Евкуров по крайней мере реагирует. В Ингушетии нельзя не реагировать", – объясняет ингушский омбудсмен Джамбулат Оздоев.
В общем, следующий ход в нашей игре ходом почти и не считается, являясь продолжением первого: на место Зязикова должен был придти человек, который, помимо прочего, должен вызывать аллюзии с Аушевым. Полковой разведчик – это уж никак не вчерашний замначальника астраханского ФСБ.
Дальше. "Закрыть на продолжительное время полемику на тему Пригородного района?" Правильно. Едва ли не первым значимым действием Евкурова были съезд ингушского народа, на котором эта московская задача была провозглашена, и местные выборы, без которых Ингушетия жила довольно долго в ожидании возвращения Пригородного района. Выборы, проведенные без "исконных территорий", изрядной частью ингушей были сочтены предательством. Правда, тут трудно спорить с омбудсменом Оздоевым: "Я не понимаю, что это значит: отдал Пригородный район. Чтобы отдать, надо обладать". Тот же Оздоев, кстати, еще в те времена, когда и не помышлял о государственной должности, пытался донести до соотечественников простую мысль о том, что неплохо бы хоть как-то устроить жизнь на тех скромных просторах, которые у ингушей имеются и без Пригородного района. "Ну, скажем, отдали нам его. Что мы с ним будем делать?" Соотечественников эта мысль не увлекала. Теперь все могут хоть на время перевести дух.
Но и это, кажется, не главное. Следующий ход. Может быть, самый главный. "И все, ради чего Евкуров сюда приехал, он должен сделать так, чтобы тем, кому было хорошо вчера, не стало хуже и сегодня…"
Руслан Точиев, помыкавшись по якутским холодам, вернулся в родной Малгобек, где в ожидании обещанной работы промышлял частным извозом. Первый раз его задержали еще при Зязикове, но тогда он принял это за недоразумение. В ноябре 2008 года на заправке к его машине подъехали две белых "семерки" без номеров, и Руслан исчез. Обычная история, за исключением одного: как говорит отец Руслана Магомет Точиев, это было первое похищение эпохи Евкурова. Прошло почти два года, уголовное дело по факту похищения человека пылится где-то на полке без движения. "Люди, которые так пропадают, как правило, уже не возвращаются?" – уточнил я у Тимура Акиева в "Мемориале". – "Как правило, не возвращаются".
Таксист посадил в машину человека, подозревавшегося в связях с боевиками. По дороге увидел знакомого студента. Расстреляли всех троих. Во время спецоперации по задержанию двоих подозреваемых расстреляли их, а заодно и молодых ребят, живших в доме. Их мать прибежала на шум из больницы, в которой работала медсестрой. Ее пропустили через оцепление в дом. И тоже расстреляли – как пособницу, что и было торжественно отмечено в рапорте о спецоперации. У Тимура Акиева – толстые папки таких историй.
По официальной статистике их тоже становится меньше. Но так называемый дворовой эфир объявляет статистику ложью. И дело не в том, что официоз, может быть, и резонно призывает не верить досужим сплетникам. Дело в том, что эти сплетники уже не видят никакой разницы между временами Зязикова и временами Евкурова. А особенно запальчивые – и между ними вообще.
То, что в 2009-м году боевики в Ингушетии значительно активизировались, официальная пропаганда объясняет двумя причинами. Первая – откуда-то у подполья появилось дополнительное финансирование. В общем, неинтересно. Вторая: с приходом Евкурова с боевиками стали бороться, в связи с чем произошла и ответная реакция, включая знаменитое покушение.
Есть, впрочем и третья версия. При Зязикове, что бы ни говорилось об ингушском подполье, отлаженной структурой оно отнюдь не являлось. То есть на территории Ингушетии имелись группы, приходившие из Чечни, но если речь не шла о каких-то масштабных операциях вроде атаки на Назрань в 2004 году, эти боевики в Ингушетии больше отсиживались и залечивали раны. Активность же местных боевиков сводилась больше к отчаянным акциям мщения, которые не требовали ни выучки, ни опыта и у каждой из которых, соответственно, имелась своя банальная предыстория с участием силовиков. Может быть, поэтому, кстати, ингушское подполье, в отличие от чеченского и дагестанского, не выдвинуло из своих рядов мало-мальски знаменитого лидера. Собственно, одним лишь Магасом их список и ограничивается, да и тот, прежде чем в июне быть задержанным, в Ингушетии, по мнению местных силовиков, не появлялся.
Но границы между Чечней и Ингушетией как не было, так и нет. И чеченские командиры по мере своего ухода на периферию чеченской жизни, не замечая разницы в ландшафте, продолжили свое расширение за счет соседней республики. Тем более что чеченские силовики это сделали намного раньше. Глава администрации Аршты Бейали Акиев обыденно, как сводку погоды, рассказывает, как чеченские милиционеры спокойно заезжают в село и забирают тех, кто им подозрителен. Впрочем, про такие истории рассказывают и в Назрани. Тимур Акиев однако вспоминает и случаи проявления ингушским руководством политической воли, чувствуя которую ингушские милиционеры иногда даже вступают в бой с чеченскими: "И несколько чеченцев как-то были убиты. Был приказ не пропускать – и их не пропустили". Бывает такое нечасто, но натянутые отношения между Кадыровым и Евкуровым от этого лучше не становятся.
И Евкуров, зажатый между Москвой, Кадыровым и боевиками, продолжает галерею образов северокавказской власти. Если в Дагестане в соответствии с ежечасно подводимым балансом вычисляется доминирующая на данный момент коалиция, если в Чечне вокруг этого сильного лидера выжженная земля и небоскребы, то единственным ресурсом Евкурова было то, что он не Зязиков. И не он виноват в том, что этого ресурса не хватило и на два года. Среди задач, сформулированных в ходе нашей игры в слова, не значилось ни одной из тех, которая могла сделать этот ресурс хоть сколь-нибудь самовоспроизводящимся.
А силовики как стреляли на поражение, так и продолжает стрелять, причем поражение становится все более массовым. "Почему?" – спросил я у правозащитника Акиева. "Потому что они сюда прикомандированы, и всем хочется вернуться домой живыми. Значит – стрелять по всему живому".
Но противоборство республики с подпольем отнюдь не является основным сюжетом ингушской жизни, будучи, как и везде на Северном Кавказе, лишь одним из вторичных ее проявлений. "Ингушетия, кажется, единственный субъект федерации, у которого в графе "промышленное производство" гордо значится ноль", – объясняет бизнесмен Магомет. Даже то, что еще вчера могло бы дать хоть пару сотых, умерло – включая промышленные достижения времен знаменитой "особой экономической зоны". Например, типография, которая должна была зачем-то стать едва ли не крупнейшей в регионе. "Оборудование износилось окончательно", – печально произносит омбудсмен Оздоев, и только статус государственного человека не позволяет ему улыбнуться. Кажется, из того, что было построено на доходы от зоны, функционируют из последних сил только гостиница да новый аэропорт, из которого как летал один рейс в Москву, так и летает.
И дело, конечно, не в Евкурове, который, как гласит современный ингушский эпос, ушел однажды из родного Тарского, обещав никогда больше в эти края не возвращаться. У него была славная биография, и ингуши его если и винят, то совсем не запальчиво и как-то обреченно. Мне объясняют то, что объясняли и в Дагестане, и в Чечне: Москве нужна от нас только лояльность и бюджетные откаты, и неужели никто там, в Кремле, не боится, что все рухнет и в лес начнут подаваться целыми селами, или вместо леса все хлынут однажды на площадь? "А если не боятся, – печально подводит итог собеседник, вчерашний бизнесмен, сегодняшний госслужащий, – значит все будет еще больше загибаться, и зря кто-то думает, что загибаться дальше некуда. И никаких Киргизий".
А человек, который однажды ушел из Тарского, в отличие от своего предшественника не боится полемики, он реагирует и выступает, по его мобильному телефону могут звонить правозащитники. Но сами правозащитники признают: если об одном и том же ему расскажем мы и расскажут военные, он поверит последним. И никто из военных не наказывается. "И это позиция человека, который считает себя хозяином: говорите, пожалуйста, никто не мешает, но решение буду принимать я", – объясняет Акиев. Это, говорит он, позиция хозяина. Все так. Но это решение будет таким, что обязательно понравится Москве.
Но перед Евкуровым был Зязиков, и когда Зязиков ушел, на улицах танцевали счастливые люди. Эти люди из последних сил заставляют себя верить, что тогда было еще хуже, значит, надо из этих последних сил держаться хотя бы за Евкурова. И без того не слишком убедительная ингушская оппозиция теперь может регулярно общаться с президентом. И ей тоже только и остается вяло его защищать неизвестно от кого, обвиняя во всем его окружение, разогнать которое ему не позволяет, конечно, Москва...
И никто лично, получается, не виноват в том, что, как и прежде, здание в Назрани, которое не могли продать за 22 миллиона, вдруг покупается для республиканского Минздрава за 70 миллионов. Впрочем, власть может и не называть это коррупцией. Знакомый, вхожий в самые высокие кабинеты ингушской власти, со смехом рассказывает: "Там очень удивляются: если я дал бизнес своему брату, а он потом меня отблагодарил – разве это коррупция?"
Евкуров действительно ни в чем не виноват. Он просто выполняет совсем другое задание.
