Елена Фанайлова: Свобода в клубе "Март". Наша сегодняшняя тема - запах. Запах, как социальный феномен. Запах, как нечто, что провоцирует человеческие эмоции. Какова роль запаха в жизни современного человека, как она менялась с советских времен до нынешних и как она менялась с течением вообще человеческой цивилизации.
Надо сказать, что программа наша отчасти связана с переизданием замечательного двухтомника под названием "Ароматы и запахи в культуре". За нашим столом три автора этого собрания - это социолог Алексей Левинсон, руководитель отдела социокультурных исследований Левада-Центра, это историк культуры Оксана Гавришина, РГГУ, это филолог Ольга Асписова, которая переводила для этой книги известного парфюмера Стефана Елинека, и к нам любезно присоединилась Галина Анни, парфюмерный критик и коллекционер.
Я записала разговор с доктором, заведующей поликлиникой Федерального государственного центра отоларингологии Ириной Юрьевной Серебряковой. С некоторыми вопросами физиологического характера я к ней обратилась.
Начнем с простого вопроса. При помощи чего люди чувствуют запах?
Ирина Серебрякова: В носу на слизистой оболочке есть такие клетки, нейроспиральные рецепты, зрительно образные, это обонятельные клетки, которые как раз и реагируют на различные пахучие вещества. Располагаются они достаточно глубоко в полости носа, в области обонятельной щели. Для того чтобы более хорошо почувствовать запах, человек должен немножко форсированно подышать, чтобы завихрения воздуха с этим веществом происходили, то, что мы называем, принюхиваться, достаточно активно. И уже от этих клеток по нейронам в головной мозг поступает сигнал, и человек распознает тот или иной запах, то или иное пахучее вещество.
Елена Фанайлова: Многие люди отмечают, что для них запахи связаны с эмоциями, с воспоминаниями, часто с детскими воспоминаниями. Кроме того, мы говорим, приятные или неприятные запахи. Как это связано с деятельностью головного мозга?
Ирина Серебрякова: Бесспорно, такая закономерность существует, но ответить на этот вопрос не представляется возможным, потому что со стороны отоларингологии таких работ не проводилось, изучение, это больше физиологическая область и все-таки она больше эмоциональная и достаточно, в общем, эмпирическая. Мы об этом знаем, но как-то доказать на уровне материальном достаточно сложно этот процесс, его объяснить. Потому что существуют химические теории восприятия запахов, но тоже они оставляют достаточно много вопросов. Порог восприятия запаха у человека достаточно низкий, то есть где-то 2 на 10 минус седьмой степени на литр растворение этого пахучего вещества должно быть. Но эмоциональная сфера - это все-таки область более эмпирическая, чем материалистическая. Достаточно сложно ответить на этот вопрос с позиции материализма, так скажем.
Елена Фанайлова: Если ваши больные жалуются на нарушение обоняния, они это воспринимают в результате, вероятно, каких-то воспалительных процессов или в результате нарушения работы каких-то физиологических центров, которые руководят деятельностью обонятельной системы. Как больные это воспринимают? Это небольшая потеря, грубо говоря, потерять обоняние, или все-таки люди страдают от этого?
Ирина Серебрякова: Это удивительная вообще вещь, потому что если идет хронический воспалительный процесс, который нарастает достаточно медленно, больной потихоньку адаптируется: сначала идет снижение обоняния, а потом его отсутствие. Но если это происходит остро, как, например, при аллергическом рините, когда вдруг возникает вот этот отек, тогда больной полностью дезориентирован, при острой потере обоняния человек воспринимает это как полную катастрофу. Жалобы достаточно эмоциональные всегда возникают, человек говорит больше об этом, чем даже о том, что ему на фоне отека сложно дышать. А при хроническом, постепенном таком процессе люди более как-то спокойно относятся к этому явлению, то есть потихоньку они привыкают к потере обоняния, во всяком случае, к его снижению.
Елена Фанайлова: Для чего обоняние понадобилось человеку, человечеству в процессе эволюции?
Ирина Серебрякова: В процессе эволюции обоняние играло роль, как основные органы чувств, я так понимаю, для того, чтобы выжить просто: кто свой, кто чужой, годится в пищу или не годится. В какой-то степени даже для ориентации в пространстве. Постепенно, чем более цивилизованным становится общество, тем менее мы нуждаемся в обонянии. Конечно, таких работ нет, но это достаточно по источникам, по хроникам сложно проследить, но я думаю, что в процессе эволюции все-таки ослабление идет в сторону снижения обоняния. То есть мы не настолько чувствительны уже к запахам стали, как были, менее, наверное, их дифференцируем, чем это было ранее. Исключения, наверное, составляют так называемые нюхачи, которых используют парфюмеры, то есть люди с обостренным обонянием, но таких людей единицы, на 10 тысяч один. А среднестатистический человек, конечно, в процессе эволюции потихоньку обоняние у него становится менее острым, чем было на заре (?).
Елена Фанайлова: Это такая плата за развитие цивилизации?
Ирина Серебрякова: Я думаю, что да, потому что у нас более развиваются те органы, которые нам необходимы. Органы, которые уже меньшую нагрузку несут, менее нам нужны для жизнедеятельности, постепенно приходят в упадок, так сказать, уже становятся более рудиментарными. На сегодняшний день обоняние нам не настолько нужно, как оно нужно было, например, тысячу лет назад.
Елена Фанайлова: Ирина Юрьевна, если можно, последний, личный вопрос я вам задам. Какие запахи своего детства вы помните?
Ирина Серебрякова: Это запах Черного моря в первую очередь, это самый яркий. Как говорят многие, море воняет, это водоросли, которые есть только в Черном море, ни одно море мира такого запаха не имеет, как Черное море, во всяком случае, на Северном Кавказе нашем. Наверное, самые яркие воспоминания - это булочные, запах булочной, и запах Черного моря.
Елена Фанайлова: Доктор Ирина Юрьевна Серебрякова со своей версией истории запахов в развитии человеческой цивилизации. А теперь культуролог Ольга Вайнштейн, собственно говоря, главный редактор сборника "Ароматы и запахи в культуре".
Каковы гуманитарные основания для того, чтобы разговаривать о запахах? Мы же можем услышать упреки от ученых, физиологов и медиков, что рассуждения литераторов и культурологов и даже социологов на тему запахов является ничем иным, как некоторой гуманитарной спекуляцией, скажем так. Ведь гуманитарии не описывают молекулярный уровень запахов, физиологический и так далее, и так далее. Что скажете?
Ольга Вайнштейн: Я думаю, эти упреки будут повторяться всегда, потому что за ними стоит вечная оппозиция природы и культуры. Биологи и физиологи, разумеется, изучают запахи со своей стороны. А вот то, что делают культурологи, наверное, действительно стоит пояснить. С моей точки зрения, культурологи изучают исторический смысл запахов или, если можно сформулировать иначе, механизмы означивания, чувственных впечатлений, механизмы означивания запаха. С этой точки зрения, изучение запахов - это поле для семиотики, для культуры повседневности, для истории эмоций, социологии, истории, антропологии. То есть очень многих гуманитарных дисциплин. Запах представляет из себя совершенно идеальную модель культуры, потому что в нем произвольная связь между формой и содержанием. То есть то, что всплывает в нашем сознании, это может быть, когда мы ощущаем тот или иной запах или связано с нашей личной историей, это может быть продукт рекламы, это может быть работа наших культурных установок, продукт цивилизации, как мы воспитаны. И вот здесь, наверное, можно сформулировать первый принцип гуманитарного подхода к запахам, это принцип культурной относительности. То есть не существует запахов, которые заведомо имеют определенный культурный смысл. Этот смыл подвижен и зависит от нашего индивидуального восприятия и от контекста. И вот здесь культуролог может очень интересно проследить, как восприятие запаха возникает на точке пересечения разных сфер культуры.
Приведу один пример. Скажем, в 30-е годы 19 века животные запахи, то есть мускуса, амбры, цибетин выходят из моды и почему-то в эту же эпоху в мужском костюме исчезает цветная гамма, то есть воцаряется темный цвет, преимущественно черный, а в кулинарии проходит мода на специи. То есть эти все культурные изменения идут рука об руку. Добавлю к этим трем компонентам еще четвертый, что в эту же эпоху начинается четкое разделение парфюмов на мужские и женские. То есть женщинам остаются цветочные парфюмы, мужчинам запахи табака и кожи. Для культуролога интересно ответить на вопрос, почему все эти изменения происходят одновременно. То есть существует момент, я хочу это подчеркнуть, такой культурной относительно, принцип культурного релятивизма, что эмоциональная и смысловая аура запаха всегда исторически подвижна. Поэтому в том двухтомнике, который я составляла, есть статьи на тему географической вариативности запахов, такие обонятельные пейзажи, которые присутствуют в той или иной стране, в той или иной культуре, и исторические ольфакторные пейзажи, то есть запахи определенной эпохи. И дальше, следующий вопрос, который культуролог может задать, какими средствами разные сферы культуры могут воссоздать эти ольфакторные пейзажи. Например, есть статья о восприятии запаха в живописи, запах в литературе, каким образом Зюскинду удается воссоздать атмосферу Парижа 18 века, описывая литературными средствами запахи. Вот об этом, я думаю, будет очень интересно порассуждать.
Елена Фанайлова: Ольга, давайте сейчас попробуем провести маленький эксперимент. Я вас попрошу создать обонятельный пейзаж вашего детства, а потом сказать, чем, по-вашему, пахнут нулевые годы России. Давайте вспомним годы советского детства, нашего с вами общего, насколько я понимаю. Что вы помните из запахов той поры?
Ольга Вайнштейн: У меня есть достаточно яркое ароматическое воспоминание, связанное с детством, запах лыжной смолы, причем это той эпохи, потому что в то время люди катались на деревянных лыжах. Мой папа всегда брал меня в такие дальние лыжные походы. Перед этим походом полагалось лыжи смазывать лыжной смолой, и затем папа газовой горелкой проводил по лыжам, чтобы эту смолу расплавить. Вот этот запах плавящийся, пузырящейся смолы, он очень интенсивный и он для меня действительно служит символом моего детства. Сейчас лыжи синтетические и, конечно же, те смолы и те мази, которые мы использовали, сейчас уже совсем другой набор. Смолы, по-моему, вообще не существует, не знаю. По крайней мере, этот запах для меня действительно служит символом детства.
Елена Фанайлова: Мы закончили наш разговор с Ольгой Вайнштейн на ее воспоминаниях о запахах детства. Я бы хотела, чтобы мы наш с вами разговор, собственно, продолжили на эту тему. Я вас попрошу вспомнить, каков был, скажем так, обонятельный пейзаж вашего детства.
Алексей Левинсон: Я помню два пейзажа: запах московской зимы в центре Москвы, такой, с включением бензина, и запах подмосковного лета, там много компонентов, это, конечно, луговой воздух. Но так же это еще два очень острых воспоминания: как пахнет в маленьком сельском магазине, там острый запах кильки полупрокисшей из бочки и хлеба. Это тяжелые запахи. Это не тот запах хлеба, который описывают писатели-деревенщики, как замечательные. Еще один запах, который я не могу не вспомнить, это запах коробки из-под прадедовских сигар. Сигар в этой коробке не было уже к тому времени лет, наверное, десять, но я эту коробку храню, как одну из самых больших моих драгоценностей, и никто не знал, что она мне дорога именно поэтому. В ней лежали карандаши, я просил дать мне карандаши, родители думали, что я собираюсь что-нибудь пописать или порисовать, это их очень умиляло, а мне важно было, как пахнет коробка.
Галина Анни: Я помню шоколадную фабрику недалеко от дома. Когда ветер дул в нашу сторону, то было сумасшедшее совершенно облако сладко, шоколадно дурманящее. Потом я помню духи "Красная Москва" у бабушке в комоде, болгарское розовое масло в деревянном флакончике. Помню мамины духи на туалетном столике, это была очень важная часть моего факторного мира.
Оксана Гавришина: Продолжая тему духов или запахов, таких парфюмерных, я помню запах одеколона "Гвоздика", который полагалось брать с собой в пионерский лагерь. Не для того, чтобы создавать приятный аромат, а для того, чтобы спасаться от комаров. Для меня это очень сильное воспоминание. Другой запах - это запах южного овощного и фруктового рынка. Мы ездили обычно на юг, и там как-то это очень сильно отличалось от Москвы, магазинов. Это то, что я помню.
Ольга Асписова: У нас это запах большого путешествия. "Москвич-402", нагруженный так, что мы лежали, дети, под самым потолком, вот чем он пах. А потом запах возвращения домой: полы деревянные, букет где-то стоит и заготовки, варенье, варенье, варенье, и сад еще. Возвращаешься, прохладно и всем сразу пахнет.
Елена Фанайлова: Мандельштам писал о шуме времени, об информационном шуме, он, конечно, имел в виду информацию, которая для своего времени характера, актуальна и которая становится предметом искусства. Я думаю о запахах времени. Собственно говоря, и в сборнике "Ароматы и запахи в культуре" говорится о том, что каждому времени присущ свой, если можно так сказать, ароматический набор, свой способ употребления парфюмерии, свой способ как-то ароматизировать воздух в жилищах или не ароматизировать его и так далее, и так далее. Я бы вас спросила, как изменился этот обонятельный пейзаж с советского времени по время настоящее? Если уж совсем грубо ставить вопрос: чем для вас пахнут 2000-е годы?
Галина Анни: Я бы сказала, что обонятельный пейзаж очень сильно изменился, нормы гигиены изменились. Мы стали пахнуть лучше в среднем, в общество, если зайти в метро, если выйти на улицу. Поскольку в советские времена предписывалось совершенно иное. Голову не полагалось мыть чаще, чем раз в неделю, считалось, что очень вредно для волос. С дезодорантами, антиперспирантами были большие проблемы, поэтому в целом коллективы трудовые пахли гораздо хуже, чем сейчас.
Елена Фанайлова: Да и в транспорте.
Галина Анни: Да и в транспорте тоже. 2000-е годы вообще очень консьюмеристские годы, очень благополучные. Это годы искусственных ароматизаторов в помещениях, соблазнительно пахнущих ванильных ароматов в магазинах, в гостиницах, отдушка всякого помещения, которое должно привлечь клиентов. Всяческое почесывание приятное у потребителя. С кризисом это практически не изменилось и уже, наверное, назад дороги не будет.
Ольга Асписова: Мне кажется, что коммерциализация запахов в 2000-е зашла настолько далеко, что пейзажи обонятельные стали агрессивными и неприятными. У нас, когда начали мыть и чистить, как на западе, то сильно с этим переборщили. Собственно, и там этот был период, но он уже прошел. Везде пахнет, каждый участок по-своему, пахнет химически, навязчиво и достаточно агрессивно, на мой взгляд. Репресированны собственные, естественные, вкусные человеческие запахи, они ушли очень далеко и могут и не вернуться. Но тут у меня есть подозрение, что должны вернуться, что так не должно быть. Так много навязанных, искусственных, обязательных запахов для всех, это уже регламентируется законодательствами европейскими, это уже обсуждается в школах. В Германии нельзя, например, душиться в школьных помещениях. Еще несколько есть европейских норм относительно запахов. Это уже начинает восприниматься многими, как излишество.
Елена Фанайлова: В советские времена, например, было совершенно не принято душиться в больницах. Доктора, особенно доктора реанимации, совершенно не могли пользоваться духами. А в постсоветское время эта норма изменилась, и женщины-доктора начали пользоваться, да и мужчины начали пользоваться парфюмом вовсю.
Оксана Гавришина: Я, может быть, в несколько иное русло сейчас хотела бы перевести наш разговор. Ольга Вайнштейн говорила о том, что для культурологии, для истории культуры очень важный вопрос об относительности запаха. Но я сейчас хотела бы немножко поговорить о том, что... Я бы не вводила так просто, как константу, запах. Есть разные времена и разные запахи. Есть еще вот эта наша способность или желание, причем не просто как отдельных людей, а как некоторых коллективов, помнить запахи, обращать внимание на запахи, когда, при каких условиях мы на них обращаем. Поэтому, мне кажется, вот этот разговор о запахе, будь то 90-х, "нулевых", это такой, более сложный вопрос, это не просто то, что мы так наблюдаем и фиксируем. Я бы согласилась, конечно, с тем, о чем говорили сейчас коллеги, но в то же время, мне кажется, те, другие запахи, мы обращаем на них внимания или нет. Когда ты на "Кольцевой" ветке попадаешь зимой в последний вагон поезда, где спят или как-то перебывают свое время люди, от которых этот запах, очень четкий, исходит. Другие, хорошо одетые, люди входят в этот вагон, они инстинктивно удаляются на какое-то расстояние или, если нет такой возможности, они на самом деле находятся довольно близко, и при этом все ощущают этот запах и все делают вид, что они его не ощущают. Мне кажется, это очень интересная такая граница или такой вопрос, когда, при каких условиях мы ощущаем запахи.
Может быть (простите, если долго) совсем еще одна короткая ремарка. Уважаемый доктор Ирина Юрьевна говорила о том, что в истории цивилизации, по всей видимости, значение запахов как-то уменьшается, для выживания это более необходимо. С точки зрения культурной, мне кажется, очень интересно, что, наоборот, вообще вот это внимание к запахам и некоторая концептуализация запаха или работа с запахом, в том числе культурная, это довольно поздний факт такой. Когда я говорю, работа с запахом, я имею этот спектр различения сложных запахов, утонченных запахов, а не просто вот эта реакция опасности, отвращения и так далее. Когда мы говорим об этом спектре сложных запахов, здесь включается работа некоторой, в том числе социальной дифференциации. Мы отличаем себя от других, мы отличаем свою группу, которая способна понимать эти запахи, от других. И в этом смысле, конечно, в той мере, в какой в 2000-е появляются вот эти группы, будем их обозначать, не знаю, буржуазно ориентированные, ориентированные на потребление, будут выделяться эти запахи, связанные с дорогими винами, духами, сигарами, запахом кофе. Если подвести какой-то короткий итог, я бы сказала, в 2000-е для меня это будет запах кофеен. Потому что до 90-х, особенно в Москве, это было позднее советское, ранее постсоветское время, такая ощутимая разница. В Петербурге всегда было много кофеен, в Москве их почти не было. А вот в 2000-е появились, причем через шаг, на центральных улицах кофейни.
Алексей Левинсон: Я бы сказал, если сравнивать советскую и постсоветскую эпохи, то, конечно, советская эпоха - это эпоха отсутствия запахов, специально создаваемых в обществах, в пространствах и так далее. Я не хочу сказать, что были только естественные запахи, потому что там выхлопные газы или еще какие-то запахи, естественно, не отнесешь. Но именно в 2000-е годы мы, я имею в виду Россия, оказались рынком, притом огромным рынком, для мировой промышленности или, вернее, нескольких эшелонов мировой промышленности, которые, так или иначе, работают с запахами. И парфюмерные, и "Джонсон & Джонсон", и другие гиганты пришли сюда и принесли детергенты с запахами, дезодоранты такие, дезодоранты этакие. Как уже коллеги говорили, все начало неким образом пахнуть. Мы сейчас находимся на шаге, где это принято, как норма. Да, один человек должен пахнуть так, другой человек должен пахнуть так, и не должны пахнуть тем-то, тем-то, тем-то. Я совершенно согласен с вами, что есть возможность перейти к такому дезодорированному миру или миру естественных запахов, включая запах пота и так далее. Я уверен, что такая возможность будет использована, тем более что из того, что я знаю, скажем, в Соединенных Штатах уже лет десять тому мода на то, чтобы в офисе хорошо пахло, прошла, наоборот, пришла мода на то, что в офисе никак не должно пахнуть, что тоже достигается с помощью специальных процедур. Я думаю, что здесь это тоже будет.
Понятно, что просто такое натур-существование, оно будет в каких-то углах, там, где будет натур-питание, там, где будет культивация такой как бы естественности.
Галина Анни: По поводу культа натурального, я бы хотела вставить несколько слов про течение, называемое "натуральная парфюмерия". Оно вытекло из ароматерапии, и натуральные парфюмеры - это те маньяки своего дела, которые сидят у себя на кухнях, переливают пипеточкой из одной пробирочки в другую и работают при этом только с ботаническими ингредиентами, в небольшом количестве с животными. Они не используют синтезированных молекул. Это течение, близкое к экологическим течениям, родилось как раз в Америке, Мэнди Афтель самый известный парфюмер. Интересно по поводу этого: о некоей разницы предпочтений, навязанной уже вот этой промышленной дерологией. Например, американцы практически не делают натуральные духи с нотой лимона. Почему? Потому что нота лимона у них стойко увязана с моющими средствами, это уже не духи, это уже запах санитарии и гигиены.
Елена Фанайлова: Мы как раз, Алексей Георгиевич, начнем эту часть с прослушивания моего интервью с главным редактором журнала "Smoke Russia" Олегом Чечиловым, который пишет много о сигарах и в этом разбирается. Начинаем с того, почему он сам начал курить сигары.
Олег Чечилов: Человек берется за сигару, не ставя перед собой задачу дегустировать ее, по разным причинам берется, иногда из-за имиджа, иногда видит, как курят другие, и просто возникает интерес попробовать. Дегустация, это уже предполагает некоторую подготовленность и готовность вникать в оттенки вкуса, аромата. Сигара в этом плане отличается от сигарет, которые практически никакого удовольствия, это скорее привычка. Сигара в потенции предполагает богатство ароматов самых разных, но к их постижению, к их пониманию нужно быть готовым. С первой сигары обычно это не получается, человек может выкурить достаточно большое количество сигар, прежде чем начнет получать удовольствие именно от распознавания оттенков.
Для меня первая сигара была... Мне в тот момент нужно было нечто, что бы меня связывало с Кубой, на которой я когда-то побывал, достаточно много времени провел, и после этого скучал по Кубе. Сигара оказалась тем мостиком, той ниточкой, которая связывала меня со страной, которая полюбилась.
Елена Фанайлова: Что за аромат это был? Почему этот вкус и аромат связывал вас с Кубой, мы можем сейчас вспомнить?
Олег Чечилов: Сигара в данном случае была не собранием ароматов, это просто знаковая была для меня вещь, как раз ароматы тогда я понимал плохо. Я вам скажу, даже сегодня, если говорить о кубинских сигарах, существует такое понятие "гаванская сигара", которое предполагает однозначное понимание ее вкуса и аромата. На самом деле дегустации, которые мы из номера в номер проводим в нашем журнале "Smoke Russia", они показывают, что на самом деле здесь много стереотипов и люди, а у нас все акции проходят вслепую, наши дегустаторы, эксперты, они курят сигары без бантиков, без колечка, они не знают, где сигара сделана, из каких табаков сделана, и нередко бывает так, что кубинская сигара принимается за никарагуанскую, равно как и наоборот.
Елена Фанайлова: Как можно для человека несведущего, каковым, например, я являюсь, как можно объяснить, что это за запах или вкус, или аромат? На что это похоже?
Олег Чечилов: Когда люди начинают разборчиво курить сигару и анализировать свои ощущения, то мы увидим, вся палитра существующих ароматов. Какие угодно ассоциации находятся в аромате сигары, что угодно: почвенные тона, животные тона, пряности, кислинка, гудрон, спирт, уксусные. Есть гамма ароматов, которые как бы считаются классическими, те же самые землистые тона, животные тона, тона пряностей. Их можно разделять, сигару можно расчленить. То удовольствие, которое ты от нее получаешь, можно расчленить на эти и другие ароматы. Но часто бывает так - и это свидетельство хорошей сигары, признак хорошей сигары, они настолько перемешаны между собой, они создают такой сложный букет, что иногда хорошие, тренированные дегустаторы теряются и так пишут, докладывают: сигара фантастическая, великолепная, не разложимая на ароматы. Нечто такое цельное, комплексное, так тонко, каким-то загадочным образом соединенное, что называется, словами не описать. Если очень просто разграничивать эти табачные изделия по ароматам, это сигарета, запах которой человеку, который начинает курить сигару, становится невыносимым. Если он раньше даже, может быть, не обращал внимания на запахи сигарет, я имею в виду дым окружающих, дым человека, который курит рядом, после того, как он начинает понимать сигару, дым сигарет ему становится невыносимым. Он обращает внимания на этот дым на автобусной остановке, в кафе.
И совсем другое - аромат сигар, запахи сигары, которые чувствуют окружающие. Здесь можно поделить всех примерно на две категории: те, кому нравится запах сигары, которую курит кто-то другой, и те, кто этот запах не выносит. То есть одну и ту же вещь можно назвать вонючей, можно назвать обольстительно ароматной. Почему одним нравится, другим не нравится, вот это я объяснить не могу.
Может быть, больше найдется людей, которым нравится запах трубки. Когда курит кто-то трубку рядом, как правило, мало находится таких, кто бы сказал, "вы знаете, этот запах мне неприятен", на чем построена, кстати, популярность многих маленьких сигар с участием трубочных табаков. Люди воспринимают более благожелательно запах, аромат трубочного табака.
Елена Фанайлова: Трубочные табаки, насколько я понимаю, в них же существует некоторое количество добавок листьев растительного происхождения, каких-то фруктовых добавок или травы. Может быть, из-за этого люди так воспринимают их более благожелательно, чем сигарный дым?
Олег Чечилов: Там, может быть, скорее дело в структуре самого табачного листа, в типе тех листьев, которые используются для трубки. Потому что да, есть трубочные табаки ароматизированные, с добавлением разных отдушек, есть трубочные табаки, абсолютно без какой-либо принудительной, дополнительной ароматизации, они, по мнению знатоков, самые вкусные. То же самое, кстати, можно сказать про сигары. Сегодня это такая повсеместная тенденция - ароматизация сигар. Поначалу это делалось с машинными сигарами, сигарами машинной выделки, из резаного табака, это такая категория, ниже премиум, но в последнее время стали добавлять ароматизаторы, часто подчеркивают, натурального происхождения, в сигары самой высокой ценовой категории. Кому-то это нравится, кому-то это не нравится, но это есть.
Елена Фанайлова: У некоторого количества людей, которых опрашивали, нравится им или не нравится дым табака или дым трубки, запах трубки, у многих людей положительные ассоциации, положительные воспоминания, связанные с детством. Вы можете это как-то объяснить? С чем у вас были связаны первые табачные пристрастия?
Олег Чечилов: Объяснить я, пожалуй, наверное, не смогу, почему запах табака остается в воспоминаниях надолго. Знаю много свидетельств, в классике можно найти, Марина Цветаева вспоминала про новогодние праздники, ей вспоминался запах елки, мандаринов и чудесный запах дедушкиной сигары. Я думаю, что запах хорошего, хорошо, тонко выделанного табака... Почему, собственно говоря, и сигары нравятся, они непостижимым каким-то часто образом завораживают, они вызывают желание обращаться к этой сигаре, к любимой сигаре снова и снова. Я думаю, что хорошие запахи, которые человеку нравятся, естественно, они откладываются в памяти и они не случайные, они становятся частью ощущения мира. Где-то вот так, наверное.
Елена Фанайлова: Теперь еще одно интервью. Это директор экологической научно-производственной фирмы "Новатор", заслуженный работник жилищно-коммунального хозяйства Московской области, инженер-строитель по образованию Юрий Михайлович Уголев, а фирма его занимается ассенизацией. Если проще сказать, эти замечательные люди выезжают на какие-то аварии, на какие-то сложные производственные ситуации, причем, как это все происходит в промышленном масштабе, так и в частном. Он рассказывает нам о трудностях своей профессии и о борьбе с запахами.
Как часто вам и вашим коллегам приходиться иметь дело в силу специфики профессии и неприятными запахами.
Юрий Уголев: Последние 21 год мы имеем дело с неприятными запахами, причем повсеместно. Эти постоянные запахи существуют на каждом предприятии свои. Каждое предприятие пахнет по-своему. Хлебное предприятие пахнет хлебом, молочное предприятие пахнет молочной кислотой, металлургическое предприятие пахнет жженой землей, нефтезаводы пахнут нефтесодержащими, отходы жизнедеятельности человека, вы сами понимаете, пахнут по-своему, жир в столовых, ресторанах и ресторанных двориках пахнет по-своему. Поэтому каждое предприятие имеет свой специфический запах.
Елена Фанайлова: Юрий Михайлович, как и ваши коллеги, вы притерпелись к этому запаху или вы его не замечаете?
Юрий Уголев: В силу специфики нашей профессии мы реально понимаем, что наша профессия сопровождается именно, помимо тех проблем, которые существуют, так она еще и сопровождается запахом. Поэтому, наверное, все-таки мы уже к этому привыкли и, идя на предприятие, мы реально понимаем, что с этого предприятия будут определенные запахи.
Другой вопрос, что есть проблема - этот запах остается в носу некоторое время. Вот это угнетает и убивает. Поэтому, посетив, работая, допустим, несколько дней или месяцев на различных предприятиях, организм начинает уже просто этот запах слышать, и мы уже другие запахи просто не слышим. Это проблема. Поэтому, если разобраться в структуре носа, у нас там есть волоски, все остальные тонкие чувства, стоит где-то попасть, особенно мне... Если нашим рабочим, может быть, как-то по-другому, а так как я не принюхиваюсь, а бываю на разных предприятиях, то потом день, два, три этот запах просто упорно стоит в носу, ты его слышишь. Ты ничего другого не слышишь, кроме этого запаха. Причем они бывают такие въедливые, прямо въедаются в организм, ты чувствуешь, ничего другого ты не понимаешь, не слышишь, только этот один запах.
Но сразу вам хочу сказать, что есть предприятия, допустим... Как существует плохой парфюм, бывает такой, знаете, аромат прямо въедается. Допустим, плохой запах пота, например, вонючий, бывает в общественном транспорте такой запах, он въедливый до отвращения. Так вот не все запахи, они бывают просто запахи, которые специфические, но есть запахи, которые просто отвратительные. Например, мы с вами ходим в рестораны быстрого питания. Если бы вы знали, что на выходе этот жир, который используется, пальмовое масло, это очень вонючие отходы этого производства кулинарного. Вот этот жир, до такой степени отходы его так зловонно пахнут, что, допустим, выполним работу по откачке этих жировых отложений, в носу он стоит как минимум день-два. Поэтому, побывав на этих предприятиях, уверяю, лично я день, максимум два не слышу других запахов.
Елена Фанайлова: Вам приходилось с городской канализацией работать, какие-то крупные засоры устранять?
Юрий Уголев: Городская канализация пахнет "Коко Шанель", она пахнет совсем по-другому, не такой у нее отвратительный запах. Там большая скорость движения происходит воды, там очень много стоков, поэтому эти запахи очень легкие, они, знаете, такие воздушные. Они по канализации проходят, и остаточные действия не имеют. Когда быстро проходит вода, есть какие-то проблемы, она за счет свежего воздуха подтягивается, там избыток больше свежего воздуха, поэтому эти запахи не очень плохие. Они специфические, но они не отвратительные.
Елена Фанайлова: То есть самые тяжелые и самые неприятные запахи, это когда вы устраняете засоры на каких-то пищевых комбинатах.
Юрий Уголев: Да, пищевые производства, нефтесодержащие, это очень отвратительные запахи. А фекальная канализация, она не оставляет последствий. Как-то так, сбрызнулся и пошел, а оно ушло.
Елена Фанайлова: Это очень интересный рассказ, потому что в обывательском сознании, конечно же, фекалии главным образом связаны с неприятными запахами.
Юрий Уголев: Это потому что сравнивать не с чем.
Елена Фанайлова: Вы еще сказали, что нефтесодержащие или нефтеперерабатывающие производства.
Юрий Уголев: Да.
Елена Фанайлова: Можно поподробнее про это, что это за предприятия?
Юрий Уголев: У нас в Подмосковье, недалеко от Москвы, есть нефтеперерабатывающий завод на кольцевой дороге. Вот это предприятие, зайдя на это предприятие, вы сразу попадаете практически в зону запаха тяжелых таких запахов нефти, солярки, бензина, масла. Особенно сейчас, жаркое время, там стоит просто удручающе тяжелый, просто тяжелый запах. Этот запах, мы сейчас работаем на этом предприятии, можно так сказать, что люди просто не слышат другого ничего. То есть это такой въедливый, злой, тяжелый, очень тяжелый запах, который просто убивает все остальные запахи. Я не знаю, через сколько времени эти свойства у человека восстановятся, но мне кажется, это мое сугубо личное мнение, что люди, которые там работают по 30 и более лет, мне кажется, кроме этого запаха, они уже другие не знают.
Так же хочу сказать. Еще очень страшные запахи - это запахи предприятий птицеводческих, допустим, птицефермы, там, где кур разводят, уток и так далее. Эти запахи, их можно поставить на ряду самых, это просто убийственные запахи. Надо сказать, что народ к ним привыкает, работает. Эти запахи даже, мне кажется, разъедают глаза. Когда ты оттуда выходишь, ощущение, что ты с этим запахом, у тебя, вокруг тебя просто ареол этого запаха и, чтобы ты ни взял, этот отвратительный запах жженого пера, дохлых животных, это просто удручающий запах, отмыться от него очень тяжело, он в носу тоже несколько дней стоит.
Елена Фанайлова: Видимо, и одежду приходиться стирать.
Юрий Уголев: Это однозначно. Во-первых, работники уже привыкли все это делать. А вот линейный персонал, который туда приходит, однозначно. То, что вы туда пришли, в этот же день вы обязательно должны постирать, потому что этот запах просто остается, за вами идет этот шлейф, и вы просто обращаете внимание людей, которые за вами, просто оборачиваетесь и смотрите, что есть запах.
Елена Фанайлова: Юрий Михайлович, есть какая-то возможность защитить работников от этого запаха? Эти запахи, о которых вы рассказываете, может быть, существуют какие-то респираторы, марлевые повязки. Может быть, я какие-то наивные вещи сейчас говорю, конечно.
Юрий Уголев: Может быть, наверное, это и существует. Я думаю, что, наверное, да. Я думаю, что те же европейцы надевают какие-то респираторы, наверное, этим вопросом занимаются. Все-таки зависит от менталитета людей, от их образа мышления и от культуры производства. Я думаю, что, наверное, да. Все-таки нам свойственно оголтело бросаться в бой, размахивать шашкой, а то, что у тебя не покрыто лицо, нет какой-то защиты, это все уже как бы вторично. Мы просто с этим свыкаемся. Ну мы герои по жизни, понимаете. Это же боль не приносит, это не больно, а то, что запах есть, ну так он пройдет. В этом отношении мы специфическая страна и специфический народ. Не страшно.
Елена Фанайлова: Скажите, нет желания, допустим, когда этот запах так навязчиво преследует, перебить его, например, какими-нибудь духами? Как вы пытаетесь с этим бороться, уходить от этих неприятных запахов?
Юрий Уголев: Я бизнесом занимаюсь двадцать лет, и вся моя семья, все мои родные и близкие, друзья, они все прекрасно знают, чем я занимаюсь. Когда мы начинаем на эту тему разговаривать, ни у кого в голове и мысли не бывает, что это как-то непристойно, некрасиво. Это обыденно, это в порядке вещей, это профессия. Это профессия, тем более нужная профессия, сейчас она, как и стоматолог, гинеколог, она востребована. Потому что, когда у людей забивается, есть проблемы жизнедеятельности, иметь таких специалистов - это находка, потому что всегда можно решить, мы современный народ, до кустов бегать никто не хочет, эту проблему. Поэтому мазать себя какими-то (?), мы реально понимаем, что это в данном случае масло масляное, это плохо. Это однозначно, потому что это будет смертельный запах.
Но я вам хочу сказать другую вещь. У нас были некоторые сотрудники, которые к нам пытались устроиться на работу, у них получалась ситуация такая, что их вторые половинки, то ли жены, то ли девушки, категорически отказывались от того, что бы это происходило. Людей беспокоило именно то, что они приходят с работы с запахом. Именно не запахом перегара, допустим, а с запахом того предприятия, где они находились. У нас многие толковые ребята уходили с работы по причине того, что вторые половинки устраивали им скандал, они не могли терпеть того запаха, который люди приносили с собой. Потому что в большинстве случаев мы работаем оперативно, попали на предприятие, там нет никаких условий для мытья, мы возвращаемся назад, потом едем общественным транспортом или в машине, возвращаемся домой, и потом только люди моются. Запах, он все равно, рано или поздно, хоть даже на волосах, даже на руках, все равно мы его приносим. Поэтому спастись здесь невозможно, это надо только мыться.
Елена Фанайлова: Люди, которые занимаются ассенизацией, и трудности в их работе, связанные с запахами.
Алексей Левинсон: Мне кажется, что коллега, занятый поистине героическим, как он сам определяет, трудом, говорил нам о двух категориях запахов. Было очень интересно, что запахи, которые в публике считаются самыми неприятными, а именно запах человеческих испражнений, он к нему относится, так сказать, легко и считает, что беда не с ним связана. Ставит в ряд самых, так сказать, тяжелых для восприятия запахов отходы птицефабрик и запахи производств. Мне кажется, что между запахами производства, которым является птицефабрика, и нефтеперегонного предприятия есть радикальная разница. Она состоит в том, что запахи птицефабрики - это запахи, связанные с умерщвлением живых существ и с тем, как пахнет все то, что остается от этих живых существ. В этом смысле это запах смерти. Мы реагируем на него именно как на запах смерти. Я думаю, что вообще в семиотике запахов это один из самых сильных знаков. Можно, вообще говоря, делить вообще запахи на запахи смерти и запахи не смерти, но, скажем, жизни.
Что касается производственных запахов, дело в том, что их означить необычайно трудно. Мы можем сказать, что этот запах неприятен, но мы не можем сказать, что он значит. Приходит облако, люди, живущие в каких-то местах, знают, вот опять пахнет с этого завода. Я жил в той части Москвы, где иногда пах "Дорхимзавод", запах изоляционной ленты или еще чего-то такого. Он может быть даже и приятным, а может быть неприятным, он может быть, видимо, с включением токсических веществ, поэтому это связано еще и с плохим самочувствием людей, но, в общем, ему нельзя приписать значение культурное, значение социальное. Работники действительно претерпеваются к этому запаху, в том числе и потому, что он как бы семантически нулевой. Я думаю, что это существенно. Мы живем в мире индустриальных запахов, в том числе, и их очень трудно делить на плохие и хорошие. Хотя мы начинаем это делать и делим запахи, скажем, низкооктановых бензинов и высокооктановых, понимаем, советский старый грузовик пахнет плохо, а "Ауди", на которой ездит важный начальник, ее выхлоп пахнет хорошо. Это, я думаю, вмешивается наш социальный инстинкт.
Елена Фанайлова: Я бы все-таки внесла поправку в вашу классификацию. Запах смерти... Все-таки в химических запахах есть, как мне кажется, запах угрозы для жизни. Если вспоминать эту классическую триаду, известную нам из военной подготовки советских времен, зарин, зоман и V-газы, вот этот запах миндаля, что-нибудь в этом духе, есть какие-то, мне кажется все-таки, химические запахи, которые несут в себе угрозу для жизни.
Галина Анни: То, чем ароматизирован газ в газовой плите, который на самом деле не имеет запаха, бытовой газ.
Елена Фанайлова: Понятно, сигнал опасности.
Галина Анни: Я не знаю, как называется это вещество, его специально добавляют для того, чтобы обнаружить утечку газа.
Алексей Левинсон: Важно то, что он резкий, но это ведь нас научили, что он означает опасность. Точно так же нас научили, что миндаль, один из прекраснейших запахов, означает опасность. Тут такой парадокс.
Галина Анни: Учили, учили, цианистый калий.
Алексей Левинсон: Да.
Оксана Гавришина: В продолжение этой небольшой дискуссии и этой темы хотела обратить внимание, что те две рецензии, которые я делала для сборника, они имеют прямое отношение к этой теме. Одна из них довольно интересного и радикального французского историка, которого зовут Доминик Лапорт, и книга вызывающим образом так называется "История дерьма". А другая американского историка Джозефа Амато, которая называется "История мелкой и незаметной пыли". И одно, и другое имеет прямое отношение к тому, о чем мы сейчас говорим - о том, что можно выделить такие, очень сильные, крайние запахи, которые будут связаны с отвращением, с опасностью. Действительно, по всей видимости, запах, связанный со смертью, трупный запах был одним из самых сильных. Лапорт обращает внимание на то, что для раннего времени он был не такой редкостью, он был в непосредственной близости, и вот эта граница, переход от ощущения этого запаха, например, к разного рода медицинским практика, в которых использовались разные ингредиенты, которые как бы получались из человеческого тела, то есть вот эта граница не такой была очевидной. Но, разумеется, это один из очень сильных таких запахов.
Что касается пыли, мне кажется, один из самых интересных моментов, рассуждения Амато как раз связаны с тем, что индустриальная эпоха порождает другую пыль. Как бы это пыль доиндустриальной эпохи, такой сельскохозяйственной, это другая пыль. А вот это действительно опасная пыль, о которой мы говорим, это пыль индустриальной эпохи. И очень любопытно, у нас появлялся этот сюжет тоже в разговоре, такой ландшафт, мы сегодня говорим об обонятельном ландшафте современности, постиндустриальной эпохи, который как бы лишен запаха. Мы говорили сейчас об опасных запахах или запахах, которым приписано это значение опасности. Но есть другое - ощущение опасности, которое может таиться в отсутствии запаха, когда вы не ощущаете эту опасность, но она есть. Понятно, что, скажем, радиация - это такой род опасности, который тем и страшнее, потому что ее даже невозможно почувствовать, как запах.
Елена Фанайлова: Давайте поговорим о запахах, как о социальных маркерах, о тех запахах, которые люди сами на себя наносят для того, чтобы идентифицироваться... Вот с чем, мне интересно. С чем они хотят идентифицироваться?
Ольга Асписова: Я хочу напомнить коллегам о том, что философы этим много занимались, от Канта до Зиммеля, целая палитра представлена в вышедшем сборнике. Зиммель пишет о том, что представители правящих классов не пахнут, и это достижение и нового времени, и это стремление нового времени - убить запах естественный, добиться нейтрального, нулевого запаха. Но потом, после этого, начинается надевание запаха, как одежды, специально продуманного. Есть класс людей, обученных тонкостям, различению, длительное образование и обучение и целый класс надо создать и воспитать рекламой ли, литературой ли, чем угодно людей, которые будут в этом разбираться. Вот на этот ноль будет надет и даже многие языки одежды запаховые, потому что мы наносим, а они носят, как одежду, в других языках, запах создается, который будет понимать в том, что нужно и необходимо надеть, что престижно, что не престижно. Как специально обучают музыке, как специально обучают тонкостям и изыскам, обучают и пониманию запахов. Это не дается естественным путем, это длительная, долгая цивилизационная школа.
Елена Фанайлова: Любопытное замечание, что власть не пахнет, что самая высшая власть не должна пахнуть. Ваши наблюдения?
Галина Анни: По моим наблюдениям, последнее десятилетие склоняется в сторону истребления собственного запаха и приобретения некоей мифической свежести. Эта свежесть фигурирует, как одно из трех основных определений духов. Обычный человек в парфюмерном магазине может сказать три слова: тяжелый, сладкий и свежий. Первые два будут негативными характеристиками, как правило, свежий будет то, что человек ищет. Причем этим свежим может быть, что угодно, как ему это представляется, и это позитив. В Америке очень популярны духи, точнее, ароматы со всевозможными отдушками прачечной, свежего белья, то есть дополнительная псевдосвежесть, искусственная свежесть: я надела чистое белье и еще и от меня пахнет чистым бельем, от моего тела. Пахнет чуть-чуть, пахнет, практически приближенно к нулю, но все равно запах именно этот. Сверху мы, пожалуй, уже ничего не наносим, потому что это опасно: я не хочу беспокоить окружающих и вообще...
Елена Фанайлова: То есть в этом смысле я свой, потому что я соблюдаю дистанцию, я следую законам этого общества.
Галина Анни: Да.
Ольга Асписова: Помните правило нанесения духов? Ни дальше вытянутой руки твой запах должен достигать окружающих, только с этого расстояния должен ощущаться, дальше агрессия.
Елена Фанайлова: Любопытно.
Алексей Левинсон: Я хотел бы сказать, что это очень важное действительно соображение, какого размера пузырь запахов вокруг тебя. Хочется добавить, что их, вообще-то говоря, два, и в духах, в парфюмах об этом говорят: есть запахи, которые для ближней дистанции, это запахи телесного контакта, поскольку, в общем, запах в той или иной мере связан с эротической компонентой общения. В хорошем парфюме заложена еще возможность что-то сказать запахом партнеру, которому ты разрешил, разрешила находиться, так сказать, в телесной близости. Грамотность, о которой вы сказали, состоит в том, чтобы знать, какой запах ближней дистанции, а какой запах дальний. Если это путается, это создает иногда сложности.
Елена Фанайлова: Я бы вспомнила здесь благодаря Алексею Левинсону любовь советских женщин к тяжелым французским духам, типа "Опиум", которые, конечно же, были предназначены для каких-то интимных пати, для каких-то вечеринок, а наши женщины просто на работу, как боевой наряд, его носили.
Галина Анни: Духи "Опиум" были очень популярны, это гениальные духи Ив Сен-Лорана. В вашем случае, как пример, лучше бы подошел "Пуазон", наверное, нежели "Опиум", который очень гармоничен. Да, он вечерний, да, он восточный, но он очень интересен. А "Пуазон", это был удар. Ходили легенды о том, как на дверях ресторанов писали на входе, что, пожалуйста, без духов "Опиум" заходите сюда.
Оксана Гавришина: Я, может быть, хотела несколько в другое русло опять повернуть наш разговор и сказать о том, кто, какая группа отвечает за разработку такого словаря ароматов, тонких, сложных и так далее. В европейской культуре, по всей видимости, очень большая роль здесь принадлежит символистам. Ольга Борисовна Вайнштейн, наверное, могла бы более подробно эту тему продолжить. Это такой второй круг дендизма. Можно Бодлера вспоминать, но больше, конечно, на рубеже 19-20 века начинается очень интересная именно в символизме работа с запахами.
Приведу только один пример. Некогда очень популярный роман символистский писателя Гюисманса, который называется "Наоборот", где выстраивается очень много таких прекрасных поверхностей. Книги, которые читает главный герой, тактильные ощущения, которые он предпочитает. И среди них запахи. Там вот эта, если хотите, такая мифология человека, который различает запахи, прописана очень хорошо и очень аккуратно. В связи с этим я завершить хотела бы такой, очень важной темой. Мне кажется, действительно, об этом тоже говорила Ольга Борисовна Вайнштейн, очень интересно, когда запах становится некоторым потенциалом рассказывания историй, когда мы вокруг запаха можем выстроить историю, и что это означает. Действительно вот эта тема памяти и запаха здесь тоже появляется, но вот этот литературный потенциал или такой нарративный потенциал запаха, мне кажется, это очень интересно.
Алексей Левинсон: Я хотел бы добавить, что автор вроде бы как совершенно другого рода, Эрнест Хемингуэй, не далее, как сегодня мне моя коллега Светлана Королева напомнила о монологе Пилар из романа "По ком звонит колокол", который является виртуозным (это Хемингуэй же написал), виртуозным описанием запахов, а Хемингуэя я вслед за Эриком Соловьевым отношу к экзистенциалистам. Там, в общем, речь идет о запахах, в Пилар вложены слова, о запахах рождения, смерти и любви. Для экзистенциалиста, собственно, этим исчерпывается, пожалуй, существование.
Мне бы хотелось предложить коллегам высказаться, это я узурпирую вашу функцию, на вопрос, есть ли связь между кризисным состоянием общества, переживанием кризиса и ольфакторной ситуации в обществе? У меня нет ответа на этот вопрос.
Оксана Гавришина: Я хотела добавить просто к тому, о чем говорил Алексей. Я, конечно, не имела в виду некоторой исключительности символистов. Мне просто кажется, начиная с символистов и потом, конечно, у самых разных авторов. Может быть, один совсем короткий пример. В таком прологе, очень интересно написанном, романа Юрия Тынянова "Смерть Вазир-Мухтара", есть очень интересная. Может быть, это одновременно будет таким моим ответом на вопрос о кризисности общества.
Алексей Левинсон: Это источник моего вопроса.
Елена Фанайлова: Я была бы вам страшно признательна, если бы вы напомнили, о чем там идет речь, потому что я, к своему стыду, не помню.
Алексей Левинсон: Там речь идет о том, что запахи - это то, что помнится всегда. Это приписывается страннику. Об этом вспоминает путешественник, который запах чего-то несет в себе десятилетия.
Оксана Гавришина: Я имела в виду, может быть, почти тот же фрагмент.
Алексей Левинсон: Это я из Шкловского, извините.
Оксана Гавришина: Это другое. Тынянов описывает вот этот слом эпох 19 века, от 1820-х к 30-м годам, к николаевскому времени. Конечно, все авторы, которые пишут о Тынянове, отмечают, что это одновременно было таким описанием слома, который переживал сам Тынянов уже 20-м, 30-м годам 20 века. То, что там говорится, говорится: "Пушкин - это винное брожение, Грибоедов был уксусным. Запах самых тонких духов закрепляется на разложении, на отбросы и самый тонкий запах ближе всего к вони". Это такая связь как бы исторического ощущения времени и некоторого запаха, атмосферы. Вот эта как бы значимость запаха, сила запаха, мне кажется, здесь очень важный такой момент.
Ольга Асписова: Мне кажется, связано ощущение репрессированности, недопустимости, так сказать, несанкционированного запаха с кризисом. Люди боятся быть собой, боятся носить какой-то другой, несанкционированный запах, и отсюда много проблем. Все прячутся за огромным количеством отдушек, огромным, предписанным средним классом, поведением, кодексом поведения. Как далеко это заходит, это видно в метро, когда все пахнут резко, остро, по-разному, но слишком многим, невыносимо многим пахнут. И это ощущение боязни собственного самостояния, собственной натуры. Потому что есть внушенная культурой ощущение, запах недопустим никакой собственный. У меня здесь есть предположение, что это не совсем так. Потому что и физиологи, и те, кто занимаются специально изучением запахов с другой стороны, химики, много, есть службы, которые не публикуют свои результаты... Лет двадцать назад начали огромное изучение всего, что связано с запахам, громадная была литература, громадные публикации. Потом прекратилось. Куда это все делось? Это ушло в те сферы, которые не любят показывать, что они нашли. Потому что выяснилось много интересных вещей. Индивидуальность запаха человеческого, который лучше, чем опечаток пальцев, сохраняется и показывает неоспоримо, что это был вот этот человек. Криминология этим занялась, занялись спецслужбы. Все это сейчас очень мощно развивается, но нам с вами не показывают.
Галина Анни: Я бы хотела заметить, что можно купить литературу на эту тему. Я купила книгу "Запах или фактурные следы человека", которая посвящена как раз криминалистике, с удовольствием с ней познакомилась, хотя там все-таки нужно немножко другое базовое образование.
Елена Фанайлова: Галина, давайте теперь вашу версию: запахи и кризис. Может быть, личный, может быть, общественный.
Галина Анни: У меня совершенно с другой точки зрения. Я бы хотела привести одно наблюдение. Прекратилась гонка в области лакшери за создание самого дорогого флакона с духами. Финальная точка докризисная была - это 200 тысяч фунтов, это Клайв Кристиан, во флаконе "Баккарат" с бриллиантами. Последние 10 лет парфюмерные марки только и делали, что выпускали флаконы духов, один дороже другого. Кажется, в последние пару лет мы ничего такого больше не видели.
Елена Фанайлова: Все стало более демократичным.
Алексей Левинсон: Нельзя не вспомнить строчки Мандельштама про дни, когда воздух пахнет смертью. Говоря о среднем классе, говоря о людях, которые умащают себя парфюмерией, давайте не забудем, что за минувшее десятилетие очень большое, слишком большое количество наших соотечественников провело время в тех условиях, где пахнет не парфюм, а пахнет взрывчатка, немытые тела, бинты старые и так далее. Это запах не только окопов и войны, это запах милицейского отделения, это запах СИЗО, запах "обезьянников". Еще раз повторяю, очень много людей погружены в эту обонятельную атмосферу. Это ли не запах кризиса?
