Дмитрий Волчек: Гость радиожурнала “Поверх барьеров” – чешский писатель Мартин Рышавы, автор романа „Путешествие в Сибирь“, книги, продолжившей традицию знаменитых путешественников Зикмунда и Ганзелки, режиссер и оператор этнографических фильмов об эвенках, якутах и вьетнамцах, заведующий кафедрой сценаристики Пражской киноакадемии. О Мартине Рышавы и его странствиях по России рассказывает Нелли Павласкова.

Нелли Павласкова: Студент естественнонаучного факультета Карлова университета, с увлечением ставящий опыты на крысах, стал одним из самых известных современных чешских писателей и оригинальным кинодокументалистом. Мартин Рышавы открыл для чехов белые места на карте бывшего Советского Союза, стал исследователем шаманской мистики народов Севера. Первое путешествие в Сибирь и на Крайний Север перевернуло его жизнь. Он написал оригинальный роман о самом себе – молодом человеке, который отказался от карьеры ученого и отправился в далекое путешествие в страну хаоса и загадок. Сам рассказчик постепенно формируется на страницах романа, как незаурядная личность, меняется стиль и жанр повествования – это и записки путешественника, и любовная история, и классический роман о стремлении человека достичь духовных высот.
Отличительная черта чешского мужчины – страсть к путешествиям. Чехия дала миру Зикмунда с Ганзелкой, а еще раньше - Йозефа Голуба, чешских легионеров, предков американских астронавтов и губернаторов, переселившихся из Чехии в Новый Свет и сжигаемых страстью к перемене мест. У Мартина Рышавы это семейное.

Диктор: “Торчать все время дома – это не для меня. В Чехии все очень близко, нежный пейзаж как на ладони, и что-то непрестанно гонит тебя от домашнего тепла: или в другие страны, или в мечты. Это чувство я унаследовал от папы. Тридцать лет лежали в ящиках его стола карты мира, он все годы ожидал, что вот-вот откроют границы. “В данный момент я путешествую в Австралию, а здесь я только проездом”, - тридцать лет отвечал он маме, когда она спрашивала, что он думает о ее плане перестановки мебели.
Мама хотела, чтобы я стал ученым, лучше всего доктором, с которым она могла бы обсуждать книгу “Домашний врач”. Наши фантазии она не разделяла, ее неблагодарной ролью в семье было возвращать нас на землю и обуздывать наше воображение. Это мне, естественно, не нравилось, а, так как мама была очень властной, я считал, что в будущем мне лучше увернуться от супружества и семейной жизни, ибо это ловушка, попасться в которую - невезение, позор и унижение. Это ощущение я унаследовал от папы”.

Нелли Павласкова: Роман Мартина Рышавы “Путешествия в Сибирь” - это не только захватывающий рассказ о людях, населяющих эту землю, но и путешествие по закоулкам души самого автора. Впервые о Сибири и шаманах он услышал от своего друга Носака осенью 89-го.

Диктор: “Осенью, когда мы с Носаком сидели с нашими крысами в лаборатории, он начал рассказывать о Сибири. Не о тамошних зверях, не о концлагерях и трескучих морозах, а о шаманах. Он прочел мне лекцию о трех условиях шаманского видения мира, о священном дереве, соединяющем небо, землю и подземный мир, о дуэлях белых и черных чародеев и ритуальном поедании мухоморов, о магическом лечении болезней и превращении человека в зверя, о тонком мире и о бессмертии. А также о красоте русских девчонок, с которыми познакомился во время прошлогодней зоологической экспедиции. Вот это последнее обстоятельство мне было понятно, все остальное приводило меня в смятение. Главным образом эти его таинственные намеки, всегда такие интересные и туманные, интересные именно тем, что туманные.
- Откуда ты, черт побери, все это знаешь? – спросил я его.
А он только усмехнулся:
- Есть такие книги. Да и все это было и раньше известно…
И он продолжал вещать. Оказывается, что в двадцатые годы прошлого века один сибирский шаман посетил Прагу и оказал большое влияние на тогдашних чешских герменевтов. Все эти документы теперь попали в досье госбезопасности. “Но все снова станет известным – говорил он. Через год, через два, когда этот социалистический режим развалится. Много людей поначалу обратят свои взоры на Запад, к Америке, но потом почувствуют духовный вакуум и начнут искать что-то другое. Они испугаются англосаксонских умников, которые заставят их строить капитализм. Не успеешь оглянуться, как наши чехи начнут поглядывать в другом направлении, Конечно, не все, а некоторые”, - говорил Носак.
В эту минуту опыты по исследованию температуры крыс показались мне жалкими и ничтожными”.

Нелли Павласкова: В этот момент за окнами факультета поднялся шум: началась студенческая демонстрация, и друзья присоединились к взбунтовавшимся студентам, совершили Бархатную революцию и накануне Рождества 1989 отправились в восставшую Румынию добивать коммунизм. Они поехали с благотворительной миссией - везли страждущим медикаменты. Ирония и легкий цинизм этого раздела книги напоминает раннюю прозу Милана Кундеры. Разочаровавшись в благотворительной деятельности, герой романа, он же писатель Мартин Рышавы, весь следующий год проводит на альтернативной военной службе в больнице для умирающих стариков, самоотверженно работая санитаром. После этого в бешеном темпе путешествует, вступает в странные любовные связи со странными женщинами, увлекающимися мистикой, и вот первая поездка в Сибирь – бегство от этих женщин, порождений Бархатной революции.

Диктор: “В ночь перед отъездом мне снились буйные сны, я вдруг испугался, что уеду так далеко. Страх разбудил меня, ехать никуда не хотелось.
Вся затея казалась мне глупой и нереальной. Я чувствовал, что теряю ощущение реальности и она сама приобретает очертания снов. Я лежал с открытыми глазами до рассвета, и левой рукой трогал холодную северную стенку родного дома, доказательство стабильности, которую вот-вот у меня отнимут…”

Нелли Павласкова: Автор романа уезжает в Сибирь со случайным попутчиком - чешским этнологом Эвой, обнаружившей в себе способность знать, что делала ее душа до рождения тела. Эва страстно желает снова встретиться со знакомым шаманом в Саянах. И они едут к нему. Разные попутчики спрашивали путешественников одно и то же: кто в Чехии президент, не идет ли там гражданская война и какая средняя зарплата в стране. В последнюю минуту герой раздумал ехать с Эвой к шаману и отправился к эвенкам.

Диктор: “Вертолет скакал по горбатому небу, а я, как голодный пес, упивался видом сплошного зеленого леса. Мне хотелось выпить всю эту бесконечность. Только вот утолять путешествиями мечту по далеким странам – то же самое, что гасить жажду морской водой. Мою жажду утолила посадка вертолета в Муторае. Нас сразу облепила туча комаров, сквозь которую я увидел кособокие деревянные хижины, несколько пьяных, валяющихся на земле, сопливых школьников с сигаретами, улицы, напоминающие одну длинную свалку, и собак – десятки лающих псов, хорошо разбирающихся, кто свой и кто чужой в этой деревне с сорока жителями. Пилот с презрительной усмешкой бросил: “Вот это и есть Муторай, город-герой”.

Нелли Павласкова: Я спросила автора книги “Путешествия в Сибирь” Мартина Рышавы, сколько раз за эти 20 лет он побывал в этих местах.

Мартин Рышавы: В первый раз я поехал в 1991 году, потом - через три или четыре года, и потом, с 2000-го года - практически ежегодно. В прошлом году я тоже был.

Нелли Павласкова: Менялся ли за эти годы облик этого края?

Мартин Рышавы: Мне кажется, что это наблюдается везде. Я лучше всего знаю город Якутск, который посещаю регулярно. Там очень много изменилось. Во-первых, архитектура, сам город меняется и, конечно, люди. Потому что старое поколение, такое запуганное, такое робкое, уже уходит, и молодые люди, мне кажется, это уже совсем нормальные молодые люди, которые ездят за границу, общаются через интернет. Так что действительно этот советский человек, которого мы наблюдали еще 20 лет назад, уже уходит.

Нелли Павласкова: Встречались ли вы с чем-то сверхъестественным?

Мартин Рышавы: О сверхъестественном не могу ничего такого сказать, потому что у меня таких мистических знаний нет просто. И что касается грибов, я с этим тоже не встречался. То, что напиваются регулярно люди - это видно, а с грибами... Что этот слой шаманской традиции имеет какое-то влияние на общество в этих краях, я бы не сказал.

Нелли Павласкова: В селе Муторай автор встречается с голубоглазым беспалым эвенком Владленом, поразившим его своим рассказом.

Диктор:
“-Кажется, что чехи играют в моей жизни особую роль. Знаете, кто мне больше всех помог, когда я сидел в тюряге? Один ваш выдающийся земляк. Угадайте, кто. Ваш один замечательный поэт.
Владлен улыбался, но, увидев, что я ни за что не угадаю, сжалился надо мной.
- Сватоплук Чех. Это же ваш поэт?
Я кивнул, а Владлен объяснил:
– Один парень, что со мной сидел, читал книгу его стихов в переводе Гончарова. Я переписал одно стихотворение в свой дневник. Оно называется “Кинжал”. Знаете его?
Я знал только название.
- Чудные стихи. Он пишет о том, как австрийцы притесняют его народ. Он писал о славянах, а мне казалось, что это о русских и эвенках. Как будто ваш поэт писал прямо обо мне”.

Нелли Павласкова: После осмотра одного из музеев с предметами старинного шаманского культа, у героя книги появилась страсть – он покинул Муторай и начал разыскивать новые музеи, посвященные старым обычаям и колдовству.
Новое увлечение снова привело его через четыре года в Сибирь. На этот раз он приехал с видеокамерой, ибо за эти годы окончил пражскую Киноакадемию. Он прибыл в захолустный городок Нюрбу, где познакомился с роковой женщиной Анжелой. У Мартина была еще одна мания – познакомиться с шаманами и их колдовством. Но здесь его ждало разочарование.

Диктор: “Я должен признаться, что и этот шаман был весьма далек от моих представлений. Прежде всего, он не был экспериментирующим индивидуалистом, а персоной насквозь общественной. Не был ни народным природным мудрецом, ни романтическим героем и пионером познания темных сфер, не был воином магической битвы за собственное бессмертие, но просто обыкновенным человеком настроения, неровным и нервным, ревнивым, сгибающимся под тяжестью страшной и странной силы, которая была ему дана. Шаман служил своему селу, служил духам, выбравшим его для этой службы, но он не был исследователем, готовым совать нос в запрещенные уголки космоса, он не был мастером, основывающим мистическое братство - и все это меня разочаровало”.

Нелли Павласкова: Такое же разочарование вызвал у Мартина таксидермист, возрождающий шаманские традиции.

Диктор: “Уходя, таксидермист чуть было не грохнулся с крутой лестницы, ведущей во двор. Он грязно выругался, да так, что залаяли соседские собаки. Оставшиеся собеседники принялись высмеивать таксидермиста: в прошлом он был секретарем парторганизации музея. Я размышлял о том, как в этом возродителе шаманских ритуалов и знатоке якутских лошадей большевистские идеи уживаются с традиционными, и понял, что они прекрасно соседствуют. Когда один теряет власть, другой приходит на его место, тот, кто пока сидел на запасной скамье. Главное – не вылететь из игры. Уметь снова вступить в игру – это все, что нужно для того, чтобы достойно прожить жизнь. В нюрбинском музее мне тоже поначалу казалось кощунственным соседство шаманских костюмов с бюстами Ленина, но потом я узрел в этом логику. Большевистские символы и образы должны были воздействовать на людей магически, как и традиционные символы. Разница была в том, что в связи с большевистскими символами нельзя было говорить о колдовстве. Шаманский образ мира создан из природных материалов, тогда как коммунистический родился при помощи сложной техники, приборов и инструментов, что придавало большевистской машине научный вид".

Нелли Павласкова: В романе встречается термин “шаманизм-ленинизм”. Я попросила Мартина разъяснить его.

Мартин Рышавы: То, что я назвал вот эту идеологию (которая там сейчас тоже, по-моему, уже уходит) “шаманизмом-ленинизмом”, это просто вытекает из этого, что весь ленинизм и образование этих кочевых этносов было основано на лозунгах и на больших картинах, где показывались вожди Коммунистической партии. И этот шаманизм тоже работает на картинах, на больших символах. У каждого шамана были свои идолы, свои представления. Их можно, конечно, сравнивать, у них есть похожие места, но, в принципе, каждый сам разрабатывает свой образ Вселенной. Сейчас уже такого шамана, который где-то сидит в лесу или в стаде оленей и там лечит, уже практически нет. Современные шаманы, “неошаманы”, как их тоже называют некоторые этнографы, уже сидят в городах, у них есть свои дома, у них образование высшее. Они по образованию иногда этнологи, иногда психологи, иногда актеры. Они занимаются своим ремеслом, ремеслом психолога или актера, но рядом с этим еще как-то действуют. В основном, они пытаются возродить старинные обряды и, в некоторых случаях, это поддерживается местной верхушкой. Они говорят, что это наше, это наша традиция, на этом основано наше самочувствие национальное. То есть они с этим работают и вносят некоторые принципы шаманизма в местную политику. Поэтому я считал, что, конечно, иронично, но можно это назвать “шаманизмом-ленинизмом”. Потому что ищутся какие-то подходы, через которые мог бы местный политик найти свой авторитет в народе. Шаманская религия есть, но тоже надо иметь в виду, что этнос от этноса тоже отличается. Допустим, якутский народ, у него была своя религия, там была очень разработанная мифология и представление о богах, и это можно считать полноценной религией. А есть народы кочевые, у которых говорить так просто о религии трудно, с нашей точки зрения - это просто то, что называется анимизм, это инстинктивная религия, в первую очередь. То есть это человек, который живет в лесу, очень долгое время он находится один в лесу, и у него как будто инстинктивно нарастет ощущение, что все вокруг него живое, что он может со всеми этими животными, с водой, с огнем, с небом разговаривать, и как будто он это обожествляет. Но на самом деле это инстинкт человека так работает. А когда выступает персонаж шамана, который уже как бы делает систему из этих инстинктивных движений человеческой души, тут уже начинается религия в нашем понимании этого слова. И потом уже, когда на этом основано что-то типа церкви или каких-то функционеров этой веры, там уже начинается действительно религия, как институт. А именно такая вера, как институт, она нужна политикам, потому что на этом можно основать чувство даже государственности, если захотим.

Нелли Павласкова: Вот вы по образованию - биолог. Вот вы, как биолог, могли судить о способностях шаманов лечить людей. Разбираются они в травах, лекарствах?

Мартин Рышавы: Некоторые разбираются в травах, но я, честно говоря, таких не встретил. То есть мне про таких рассказывали, что они были, что они умерли уже. Но я таких настоящих лекарей не встретил, я встретил городских шаманов, которые были, на мой взгляд, скорее близки китайской медицине, у которых уже хорошая библиотека по этим вопросам. Совсем городские люди.

Нелли Павласкова: А что такое ваши термины “магическая сила” и “демон музеев” ?

Мартин Рышавы: Я “магической силой” называю всякую силу символа. Если, допустим, взять крест, если я чувствую что-то перед этим крестом, чувствую, что я должен полониться или встать на колени, то я уже чувствую силу этого символа. Откуда она идет, как она возникает - это второй вопрос, но сила сама по себе - магическая. А что касается музеев, там есть такой парадокс. Когда эти этносы - сибирские или дальневосточные - стали в начале 90-х годов идти на путь поисков своего самосознания и своих утраченных традиций, у них начался такой музейный бум, стройка музеев. Практически во всех поселках, даже самых маленьких, стали строить музеи. И в эти музеи стали приносить разные предметы быта и даже шаманского культа. Но многие из этих местных этнографов знали, что шаманская традиция запрещает именно из-за этой магической силы помещать такие предметы в музей. Потому что с мистической, магической точки зрения они - живые. Предмет обряда где-то показывать на выставке нельзя, он должен храниться либо у живого шамана, который им пользуется, а если он уже им не может пользоваться, он ушел, то этот предмет тоже должен уйти вместе с шаманом, его не надо там показывать. Некоторые это говорят. И, с точки зрения некоторых местных жителей, казалось, что вот эти директора музеев, если они кладут эти предметы на выставку, то они как-то грешат, нарушается запрет. И они говорили, что в этих музеях ночью кто-то ходит, что-то гремит, что люди умирают, что у сотрудников музея появляется рак, что эти места становятся, в результате, проклятыми. Я стал просто коллекционером ужастиков. Одна история, которую я услышал в одном музее, мне показалась необычной, очень красивой, ужасной, конечно, но как жанр ужастика мне она показалось очень интересной. И я подумал, что, может, и в других музеях есть такие истории. И потом уже я стал коллекционером этих историй. Но, чтобы объехать все музеи в Якутии, ушло очень много времени. И с точки зрения многих это казалось странным. Многим людям казалось, что я чудак, что я ради одной маленькой ужасной истории путешествую трое суток на теплоходе.

Нелли Павласкова: И, наконец, любовная линия романа. Герой знакомится с местной молодой женщиной, которой суждено сыграть особую роль в его жизни.
У Анжелы был русский отец, которого она никогда не видела, и мать-якутка, отдавшая ее опекунам. В пятнадцать лет она родила сына и вышла замуж, стала воспитательницей в детском саду, потом родила дочь. В один год река Лена, которую все якуты называют “бабушкой”, отняла у нее опекуна и мужа - оба утонули в половодье. Герой книги познакомился с Анжелой во время народного гулянья в Жиганске, на берегу Лены. Потом она пригласила его в Дом культуры на дискотеку. Пока они танцевали, в Лене утонул вместе с шестью другими подростками пятнадцатилетний сын Анжелы. “Это месть реки за гулянье на ее берегу”, - говорили местные жители. Сразу после трагедии Анжела приезжает в Якутск, куда перебрался герой книги, и все время они проводят вместе, пока Мартин не уезжает в другие места снимать свой документальный фильм о возрождении шаманских традиций у якутов и эвенков.

Диктор: “Я страшно тосковал по Анжеле, тосковал по каждому, кто проявил ко мне в течение этого месяца хоть каплю искреннего интереса. Я понимал, что нельзя поддаваться этому чувству. В путешествиях стоит тебе встретить какое-то радушное существо, сразу к нему привыкаешь, как бродячая собака, идущая за первым встречным. Но разум тебе сразу подсказывает, что это только иллюзия, вызванная стрессом от блужданий в одиночку. И вот уж демон странствий гонит тебя все дальше и дальше, нашептывая, что соблазн тепла освещенных окон для того, кто ступил на стезю путешествий – это всего лишь пение Сирен. Но куда же ты все время бежишь? Осмотреть еще один музей? Встретить новых людей, к которым ты мог бы сразу прильнуть?
Почему я не позвонил Анжеле? Это мог быть страх навредить ей каким-то образом. Но, несомненно, меня предостерегало сделанное мной открытие, что я, одинокий путник, способен мгновенно полюбить кого угодно, кто благожелательно ко мне отнесется. Но главная причина была в другом: демон музеев, помутивший мой разум после посещения Нюрбы, стал аскетом. Мне полюбилось жить с представлениями о том, что духи общаются со мной и нашептывают, что идти за заколдованными душами можно только в одиночестве. В экспедиции - никаких женщин! И ни в коем случае не Анжела. Ведь все ее близкие мужчины утонули. Ее опекун, муж и сын - всех отняла река. Кто теперь на очереди? Магическое мышление несовместимо с летней любовью к аборигенке. Я понял это, но уже было поздно”.

Нелли Павласкова: Скажите, Мартин, все эти персонажи: эвенк, знающий стихи Сватоплука Чеха, Анжела – это реальные люди, или литературные образы?

Мартин Рышавы: Там очень мало придуманного. Глобальный сюжет придуман, а определения, персонажи, они практически все списаны с настоящих людей.

Нелли Павласкова: Роман с Анжелой прервался обычным для таких страстей образом: герой вернулся на родину, но связь не оборвалась.

Диктор: “Однажды зимой случилась смешная история. Незадолго до этого опять звонила Анжела, просила меня забыть ее, говорила, что у нас нет будущего и чтобы я нашел в Праге жену или хотя бы любовницу. Я всегда просил Анжелу не поднимать эту тему, но однажды я действительно нашел подругу, и мы как раз лежали в постели, как вдруг ночью позвонила Анжела. Я мог бы и не поднимать трубку, но я снял ее и обрадовался, что слышу ее голос. Я всегда был этому рад.
Анжела изрядно выпила, и ей было все равно: сколько стоит разговор и один ли я дома.
- Как дела? – спрашивает она.
- Я сплю, – лгу я.
- А который у вас час?
- Два ночи.
- Да? Тогда извини.
- Неважно. А как дела у вас в Жиганске?
- Нормально. Мороз, идет снег, белым-бело.
- Ты пьяная?
- Немножко. Подожди, я включу тебе музыку.
Я слышу хрип в трубке и одну из тех русских дискотечных песенок, которые мы слушали летом в Якутске. Под песню Анжела рассказывает мне, какое у нее плохое настроение от того, что подарила дочери красное платье, а оно ей не нравится и что, в конце концов, пришлось его продать, и как это ужасно, что счастье или печаль человека может зависеть от тряпок.
- А у меня ужасная зависимость от тряпок, – говорит она.
- Приезжай в Прагу, - говорю я. – Здесь столько тряпок, что-нибудь да выберешь.
А она вдруг начала вслух мечтать о том, как и в самом деле могла бы приехать и ходить со мной по пражским бульварам в блузке, узенькой юбочке и на высоких каблучищах, с линзами в глазах, модно причесанная, со вкусом подкрашенная, и как все прохожие оборачивались бы нам вслед и удивлялись, где нашел здешний парень такую прелестную японочку.
Я сразу же ухватился за эту идею и стал ее уговаривать и в самом деле приехать в Прагу. Что мол, здесь она научится жить, ведь это так просто, и что иностранцам у нас нравится…
Мы долго разговаривали, наконец, она сказала по-чешски “агой”, а за это время моя постель опустела, и я остался наедине с самим собой. Ну и пусть, - подумал я, - все равно с каждым годом все хуже и хуже переношу, когда кто-то проводит ночь в моей постели. Но Анжелу я перенес бы, она маленькая и узкая, много места не займет".

Нелли Павласкова: Мартин Ришавы снял сюрреалистический фильм “Сибирь – душа в музее”, а затем меланхолическую ленту “Афонька уже не хочет пасти оленей”. В 2006 году режиссер отправился во Вьетнам, где снял документальный фильм “Кто научит меня половине знака”, а в 2008 году фильм “Банановые дети” - смесь социологии с этнографией. Ныне Мартин Рышавы готовит к печати свой роман “Враль”, посвященный московскому театральному миру.