Иван Толстой: 20-е годы для послереволюционной (или, как тогда говорили, пореволюционной) эмиграции – время преследующей беды, растерянности, полной смены политических и географических декораций и – в то же время – очень узнаваемого окружения, по существу, знакомого еще с мирных времен, только изрядно перетасованного.
Давний участник наших историко-культурных программ профессор Олег Будницкий много лет изучает эту тему. Недавно он вернулся из Соединенных Штатов, где занимался архивными разысканиями. Мы встретились для разговора о русско-еврейском Берлине. Олег Витальевич, давайте начнем с дефиниций.
Олег Будницкий: Чтобы дать какую-то дефиницию... Точнее так: дать дефиницию трудно, проще описать это явление в нескольких словах и в нескольких предложениях, и тогда станет понятно, что это было. Вообще понятие ''русский Берлин'' уже достаточно давно вошло в научный оборот, в словесный оборот тех людей, которые интересуются историей русской культуры и историей русской эмиграции. Даже несколько книг вышло под названием ''Русский Берлин': известный сборник Флейшмана, Ольги Раевской-Хьюз и Роберта Хьюза, где опубликованы материалы из архива Ященко, из архива журнала ''Новая русская книга'', несколько сборников вышло в Москве, по крайней мере, два мне известны. Один - собрание материалов и статей, другой - материалы научной конференции, которая была в Москве. Термин ''русский Берлин'' устоялся, и он означает, как правило, русскую эмигрантскую общину в Берлине в первой половине 20-х годов. До 1924 года Берлин был, пожалуй, интеллектуальной и культурной столицей русской эмиграции. В Германии насчитывалось в начале 20-х годов более полумиллиона русских эмигрантов, по разным оценкам, и больше половины из них жили в Берлине. И там были целые районы, в которых говорили по-русски, как утверждают современники. Чем это объяснялось? Это объяснялось не только некоторой географической близостью Германии к России, объяснялось это факторами, в числе прочего и, прежде всего, экономическими. В условиях немецкой гиперинфляции в Берлине было очень дешево жить, и те люди, которые имели какие-то деньги в других валютах или которые зарабатывали в других валютах, жили очень неплохо. Статья, опубликованная в Риге, за которую автор получал несколько долларов, обеспечивала ему существование на месяц и больше. Я не преувеличиваю, так оно и было на самом деле. И в силу некоторого относительно либерального, по сравнению с другими странами, германского законодательства по отношению к эмигрантам, и в силу некоторых экономических причин, в Берлине, что называется, расцвела и била фонтаном эта русская эмигрантская жизнь, а издательств русских в Берлине было какое-то время больше, чем в советской России.
Когда я говорю ''русская эмигрантская община'', то это очень условно, ибо не было никакой единой общины, а были различные сегменты этого общества. Были люди достаточно ''простые'' (в кавычках, потому что простых людей не бывает, каждый человек сам по себе достаточно сложное явление), я имею в виду тех людей, которые не имели особого образования и интеллектуальных претензий, которые добывали в поте лица хлеб свой насущный, и был довольно обширный слой людей, которые были связаны с политикой.
Выходили самые разные газеты и журналы, скажем, в Берлине выходил меньшевистский ''Социалистический вестник'' (это была такая столица меньшевизма), были различные издания более правого направления, была право-либеральная газета ''Руль'', одна из важнейших газет русского Зарубежья, выходили исторические издания, многочисленные книги, и так далее. Это я уже перешел к культурной жизни.
В каком ключе, в каком аспекте можно говорить о русско-еврейском Берлине, что сие означает? Означает сие вот что. Когда говорят о Первой волне русской эмиграции, то всегда справедливо подчеркивают, что это был первый случай, когда из России бежали, прежде всего, русские, точнее, православные (как мы знаем, в дореволюционной России не было разделения по национальностям, было разделение по вероисповеданию). Из России была довольно массивная эмиграция, особенно во второй половине 19-го века, эмиграция, в основном, экономическая, религиозная, национальная, уезжали евреи, духоборы, протестанты. Уезжали люди по разным мотивам. И число выезжавших из России до революции исчисляется миллионами. Одних евреев (это была самая обширная эмиграция) уехало около 2-х миллионов - 1 миллион 980 тысяч. Но, повторяю еще раз, после революции, в силу того, что произошел раскол в русском обществе, большая часть эмигрантов были те, кто принадлежал к ведущей, господствующей национальности, к господствующему вероисповеданию. И как-то на втором плане проходит то, что на самом деле эмиграция была многонациональной. И по некоторым оценкам (я думаю, что эти цифры вполне обоснованы) вторая по численности этноконфессиональная группа среди Первой волны русской эмиграции это были евреи - около 200 тысяч человек. Общая численность Первой волны, напомню, оценивается по-разному, цифры, которые называются в литературе, колеблются от миллиона до 2-х миллионов человек. Но, видимо, что-то между миллионом и полутора миллионами более или менее близко к реальности. Евреев было около 200 тысяч человек.
В Берлине в 1925 году была проведена перепись, и там оказалось около 250 тысяч русских эмигрантов, 63 тысячи из них были евреи. Это очень существенно. И поэтому говорить о русско-еврейской эмиграции, то есть еврейской эмиграции из России в русском Берлине вполне правомерно: это был целый и довольно специфический мир, иногда пересекавшийся с русской эмиграцией, иногда не отделявшийся от русской эмиграции, а иногда не имевший с русской эмиграцией ничего общего. И этот феномен, хотя о русско-еврейской эмиграции в Берлине есть статьи и публикации, в основном, касающиеся культурных аспектов этой эмиграции, но этот феномен, в целом, оставался и остается не изученным. И в то же время, это феномен, мимо которого пройти нельзя любому человеку, интересующемуся историей русской эмиграции и историей России вообще.
Иван Толстой: Олег Витальевич, в каком плане, в каком аспекте Вы изучаете русско-еврейский Берлин?
Олег Будницкий: В самых разных планах. И сразу скажу, что я здесь не некий одиночка-инициативник, хотя я неоднократно высказывал эту идею и стоял у истоков проекта, который, в итоге, сейчас близок к завершению. Это совместный российско-германский проект, который так и называется ''Русско-еврейский Берлин. Проблемы адаптации эмигрантской общины''. Моим партнером и со руководителем этого проекта является профессор Гертруда Пикхан, профессор Свободного университета в Берлине, она работает там в Институте Восточной Европы, а координатором проекта является доктор Верена Дорн. Германские коллеги назвали этот проект несколько более экзотически и с некоторым берлинским юмором - ''Шарлоттенград и Шонненфиртель''. Как вы понимаете, никакого Шарлоттенграда в Берлине не существует и не существовало. Есть Шарлоттенбург. Это названо по районам, где селились русские эмигранты. И для них эти районы как бы русифицировались, превращались в такой кусочек России. И вот мы с немецкими коллегами изучаем историю еврейской эмиграции из России в Германии в 1920-30-е годы.
Какие аспекты нас интересуют? Не только аспекты культуры, чему больше и чаще всего уделяется внимание, что вполне понятно и объяснимо. Нас интересует, как люди приспосабливались к новой жизни, чем они жили, в прямом смысле этого слова, какие организации они создавали, как эти организации функционировали, каково это было быть русским евреем в Германии, с одной стороны, а, с другой стороны, русским евреем среди русской эмиграции, которая, как мы знаем, относилась к евреям очень по-разному. И, надо сказать, что юдофилия отнюдь не преобладала, более того, многие были уверены, что это евреи погубили Россию, во всяком случае, об этом писали многие правые эмигрантские издания, и именно эмигранты из России завезли в Германию ''Протоколы сионских мудрецов'', которые были переведены на немецкий язык и получили там широкое хождение, особенно при поддержке различных нациствующих. Некоторые даже считают, что именно русские эмигранты, правые, научили Гитлера всяким гадостям. И даже Майкл Келлогг, американский независимый историк, написал об этом целую книгу. Ваш покорный слуга эту книгу довольно резко раскритиковал, поскольку он считает, что через общество ''Ауфбау'' (такое совместное было русско-германское общество) Гитлер получал всякие знания о России, и что деятелям этого общества он многим обязан в своем развитии. Ну, те, кого он считает русским эмигрантами, - это Альфред Розенберг, Дитрих Хэперт, и так далее, то есть, это прибалтийские немцы, которые, конечно, были людьми немецкой культуры, которые никак не ассоциируются с понятием русской эмиграции, тем паче, что он их называет белыми, а они никогда не были участниками белого движения. Даже генерал Василий Бискупский, который пытался прятать Гитлера после Мюнхенского путча, и тот не был участником белого движения, он, с точки зрения белых, был злейшим врагом, потому что он служил некоторое время украинским сепаратистам, то есть в войсках Гетмана Скоропадского.
Вот такой шаг в сторону. Просто это показывает, какой многослойной и многосложной была русская эмиграция в Германии и в Берлине, в том числе. Когда я говорю о Бискупском и прочей публике, то это, конечно, Мюнхен: там тоже была достаточно большая эмигрантская община из России, но мы сейчас об этом не говорим.
Итак, мы попытались посмотреть на русско-еврейский Берлин с самых различных сторон: и с той точки зрения, как люди приспосабливались к немецким реалиям, какие способы адаптации они избирали, особенно нас интересовали различные организации, которые оказывали поддержку соотечественникам.
Вообще, понятие ''русские евреи'' возникает в России во второй половине 19-го века. До этого ''русских евреев'' (конечно, термин надо брать в кавычках, он немножко экзотический, но он вполне историчен и вполне описывает некое явление, некоторую общность), до второй половины 19-го века в России были, в основном, польские евреи. Ведь Россия получила евреев вместе с частью Польши, после раздела Польши. И евреи, жившие в Польше, не сдвинулись с места, они там и остались жить, тем более, что была введена черта еврейской оседлости, и они остались жить на территории бывшего польского государства, в которое выходили раньше Украина и Белоруссия, и они не говорили по-русски в большинстве своем, они были очень далеки от русской культуры и от интересов русского общества. Если они говорили на других языках, нежели идиш (или ''жаргон'', как его назвали) то они говорили на украинском, белорусском, польском и очень редко на русском языке. А во второй половине 19-го века начинается постепенная интеграция вот этого польского еврейства в русскую цивилизацию, в русскую культуру. И стремительно возрастает число учеников в русских гимназиях, студентов в университетах, возникает еврейская печать на русском языке, специальные газеты, и евреи начинают интегрироваться в русское общество в самых разных качествах и ипостасях. В качестве предпринимателей (что особенно поощрялось русским государством) и в качестве специалистов.
Кто получил первое право жить за пределами черты оседлости? Купцы первой гильдии, еще в 1859 году, по указу императора Александра Второго, потом врачи, в ком нуждалась страна, потом постепенно выпускники тех или иных высших учебных заведений, потом все лица с высшим образованием, потом повивальные бабки, фельдшеры, некоторые ремесленники, отставные николаевские солдаты и так далее. То есть получалось так, что вот это право жить за пределами черты оседлости получили или люди предприимчивые и состоятельные, или люди, являвшиеся профессионалами, специалистами своего дела. И поскольку некоторые профессии для евреев были зарыты (так же, как закрыта для них была государственная служба), то и получилось, что России оказалось огромное количество, по отношению к общей численности людей этой категории, евреев-врачей, адвокатов, различных юрисконсультов, и так далее. В общем, получалось так, что те евреи, которые интегрировались в русское общество, как правило, принадлежали в той или иной степени к его интеллектуальной и бизнес элите, и получилось, что еврейский мир России оказался разделенным на эти две части: на тех, кто стал ''русскими евреями'', которые жили во внутренних губерниях России, для которых, если не родным языком, то языком рабочим стал русский, и подавляющее большинство российского еврейства (точнее, если говорить по месту обитания — украинского, белорусского, польского), которые жили в страшной скученности в пределах черты оседлости, среди которых господствовала нищета, и которые стремились каким-то образом выбраться или в Россию за пределы черты оседлости, или уехать из России. И львиная доля уехавших - как раз те местечковые евреи, люди воздуха, ''люфтменш'', как называл их Шалом Алейхем, те, кто стремился уехать за океан и как-то там зарабатывать на жизнь. Что, как мы знаем, они вполне успешно делали.
И вот те евреи, которые оказались за границей в результате русской революции, они тоже делились довольно четко на две категории: это те, кто бежал от погромов, нищеты и разорения, и это еврейская элита, которая была интегрирована в русское общество, которые, по существу, и были этими самыми ''русскими евреями''.
Особенность эмиграции послереволюционной заключалась в том, что уровень этой еврейской элиты среди эмигрантов был необычайно высок. Можно сказать, что вся еврейская элита, которая могла, уехала из советской России. Это адвокаты, врачи и, конечно, предприниматели. Назову некоторые цифры. В состав Русского Торгово-Промышленного и Финансового Союза за границей (центр, штаб-квартира была в Париже, но туда входили люди, жившие в других странах, в Германии, прежде всего) примерно пятая часть, 20 процентов, были евреи. Когда я стал изучать списки Союза Русской присяжной адвокатуры в Германии, то оказалось, что больше 90 процентов членов этого Союза - это были евреи. Евреи, которые рассматривали себя как русских граждан, которые были русскими патриотами и которые хотели вернуться в Россию, вернуться, естественно, в Россию другую, не большевистскую. И среди тех, кто оказался в этом русско-еврейском Берлине, было очень значительное количество издателей, писателей, художников еврейского происхождения. Некоторые из них просто никак не ассоциировали себя уже с еврейством и были просто людьми русского Берлина, русской культуры, русских интересов. Но некоторые, даже будучи русскими евреями, считали себя ответственными за то, как будут жить их единоверцы, их соплеменники. И они попытались создать или возродить какие-то организации в эмиграции, которые бы оказали помощь этим соотечественникам, которые оказались без работы, без средств к существованию или не могли прокормить свои семьи и нуждались в какой-то помощи, касалось ли это их юридического положения, материального содействия, обучения или еще чего-то. И они создали в Берлине, в 1920 году, Союз русских евреев Германии. И этот Союз, между прочим, стал самой крупной (не считая Земгора) благотворительной организацией из тех, которые существовали в русском Берлине.
Председателем этого Союза русских евреев в Германии стал человек совершенно исключительной популярности, энергии и, видимо, доброты - Яков Тейтель. Он знаменит был тем, что был единственным евреем, входившим в судейское сословие в царской России. Кстати говоря, был знаком с молодым Горьким и, если не ошибаюсь, в его доме Алексей Максимович познакомился со своей будущей женой Екатериной Пешковой. И Горький назвал Тейтеля ''веселым праведником''. Вот этот ''веселый праведник'' стал председателем Союза русских евреев в Германии и проявил колоссальную энергию в добывании средств и в организации помощи различного рода. Тейтель не ограничился только деятельностью в рамках этого Союза, он основал такое специальное общество помощи детям, особенно детям сиротам, ''Дети друзей'' это называлось, помогал детям неимущих и организовывал всякие благотворительные балы, мероприятия и прочую всевозможную поддержку тем детям, чьи родители просто не могли их достойно содержать и прокормить, и тем детям, которые остались сиротами по тем или иным причинам.
Еще одной видной фигурой этого Союза русских евреев Германии (не только этого Союза, но и ряда других организаций) был Алексей Гольденвейзер. Сразу у всех возникнет вопрос, какое он имеет отношение к композитору Гольденвейзеру, к пианисту Гольденвейзеру. Это был его родственник, хотя не прямой. Алексей Гольденвейзер был сыном знаменитого киевского адвоката Александра Гольденвейзера, того, который переписывался с Толстым и писал работы о взглядах Толстого на суд, и вот этот человек, относительно молодой, он стал юрисконсультом этого Союза русских евреев и оказывал бесплатную юридическую помощь, что было очень важно, вот этим самым бедным евреям-эмигрантам из России, которые просто не могли себе позволить оплатить услуги адвоката или юрисконсульта.
Союз организовывал различные лекции на самые разные темы. Это не обязательно касалось каких-то проблем еврейской истории, правового положения, перспектив переселения в Палестину или еще чего-то, были и темы общекультурные.
В Берлине было еще одно общество - Общество помощи русским. Возглавлял его врач и общественный деятель Вениамин Мандель. Вообще, очень забавно читать, что когда Союз русских евреев устраивал то ли чай в пользу кого-то (была такая форма: люди приходили пили чай, платили, а деньги шли в пользу благотворительных организаций, или балы были очень популярны), то Мандель приветствовал Союз русских евреев в Германии от имени Общества помощи русским. Звучит немножко юмористически, но это та удивительная история, когда люди, оказавшиеся в сложном положении, не делились на эллинов и иудеев, а они помогали друг другу и стремились как-то выжить, а при возможности еще и жить хорошо в тех обстоятельствах, в которых они оказались. Гольденвейзер - это человек, который почти неизвестен в России, что неудивительно: из России он уехал молодым человеком, ничего выдающегося там еще не сделал - а в эмиграции стал, с моей точки зрения, одной из центральных фигур, сначала в Берлине, а потом в Нью-Йорке, куда перебрался довольно поздно, в декабре 1937 года.
У нас как-то знают и ценят или деятелей культуры, или политиков (военных, разумеется), но понятие ''общественный деятель'' как-то не на слуху, и как-то мы не научились ценить тех людей, которые отдавали свою, можно сказать, жизнь, время тому, чтобы служить другим людям, помогать другим людям. Тейтель, хотя о нем выходили даже специальные книжки в эмиграции в 1920-30-е годы и вышли его воспоминания, но воспоминания немножко апологетические по отношению к самому себе, но о многих людях мы мало знаем или вообще ничего не знаем.
Вот тот же Гольденвейзер, который обладал поистине кипучей энергией и который был активен не только в качестве юрисконсульта Союза русских евреев в Германии, но и в качестве члена правления Союза русской присяжной адвокатуры в Германии. Председателем этого Союза был Борис Львович Гершуни, известный петербургский адвокат и владелец целой сети контор юридических. Вот эти самые юристы не только занимались помощью себе и своим коллегам, что тоже было немаловажно, потому что некоторые, в общем, довольно неплохо устроились в Германии, ведь немалое число людей, особенно евреев, училось в германских университетах. Некоторые - потому что просто считали, что там лучше образование, а некоторые - потому, что не могли получить образование в России, они не вписывались в эту процентную норму и вынуждены были получать образование за границей. Для многих это казалось благом.
Гольденвейзер, у которого все было нормально с процентной нормой, закончил Киевский Университет Святого Владимира, юридический факультет, но, кроме того, он еще учился в Гейдельберге и в Берлине. У него было все хорошо с немецким языком, и он успешно вел дела. Дела он вел, в основном, русских эмигрантов, но, свободно владея немецким языком и отлично зная германские законы, он был незаменим в решении каких-то проблем, которые у эмигрантов возникали с германскими властями или с какими-то германскими партнерами.
Кстати говоря, в 20-е годы рухнул миф, мнение о том, что немцы - это исключительно порядочная нация. Эмигрантские истории полны тем, что, например, люди одно говорят о своей квартире, которую сдают, а потом оказывается, что она совершенно другая. Как Семен Дубнов, великий еврейский историк, он сначала снял квартиру, про которую ему говорили, что она замечательная и теплая, а выяснилось, что там страшно холодно и что отопление не работает. Поэтому пришлось спасаться у каких-то знакомых. А деньги с него уже взяли. Или Набоковы, которые как-то сняли квартиру, а потом явился еще один человек: ''Как? Я за нее тоже заплатил''. То есть, эту квартиру сдали дважды. Вот такие были интересные моменты. И, вообще, перенаселение Берлина было таково, что квартирный вопрос там стал одним из самых главных, и он портил не только москвичей, по Булгакову, но и берлинцев тоже. А тут еще и эмигранты (''понаехали тут!''), и по отношению к ним эти квартирные хозяева были нередко весьма немилосердны.
Иван Толстой: Олег Витальевич, давайте поговорим о тех страстях, которые кипели внутри того сообщества, о котором у нас сегодня идет речь.
Олег Будницкий: Конечно, русско-еврейский Берлин сотрясали и политические страсти, общерусские и внутриеврейские. Ведь там оказались люди, совершенно по-разному смотрящие на будущее еврейского народа, например, социалисты, которые не отделяли судьбу евреев от того, что будет происходить в советской России, многие из них были бывшими или настоящими БУНДовцами и активно сотрудничали в ''Социалистическом вестнике'', то есть органе меньшевиков, который уделял большое внимание еврейскому вопросу (не большое, а определенное внимание, я так бы сказал), но который считал, что будущее евреев - вместе с русским рабочим классом, в конце концов, как-то убрать большевиков и, наконец, начать строить правильный интернациональный социализм. Другие считали, что будущее евреев в Палестине, и в Берлине выходил два года, с 1922 по 1924 год, сионистский еженедельник ''Рассвет'', который со временем стал редактировать Владимир Жаботинский - знаменитый поэт, писатель, публицист, полиглот, одессит и сторонник такого жесткого пути - только в Палестину. Причем, он отчетливо понимал, что будет конфликт с арабами и был готов идти на этот конфликт. И вот свои достаточно резкие статьи он публиковал на страницах ''Рассвета''. Другие считали, что сионизм - это утопия и что будущее евреев в России, но не социалистической, а обычной, нормальной России. Другое дело, что евреи, как это провозглашено было Временным правительством, будут и есть равноправными, и возможна какая-то форма национально-культурной автономии или, может быть, даже какая-то территориальная автономия, то, что потом в довольно карикатурной форме сделали большевики в Биробиджане.
А страсти разгорелись вокруг вопроса в отношении к большевизму и в отношении к белому движению. В 1923 году группа деятелей, они называли себя Отечественное объединение русских евреев - Иосиф Бикерман, Григорий Ландау (тот самый Ландау, который написал ''Сумерки Европы'' раньше, чем ''Закат Европы'' Шпенглера), Леонид Басманник и некоторые другие, выступили с серией докладов, в которых обвиняли еврейство в том, что оно недостаточно поддерживало белое движение. И что евреи, хотя мы не считаем этих большевиков своими, но они приняли участие в разрушении России, и, хотим мы этого или не хотим, но мы несем за них ответственность. И надо было активнее поддерживать Добровольческую армию, даже еврейские погромы, которые она осуществляла, ну, что ж, это был единый всероссийский погром, поэтому нечего пенять на эксцессы революционного времени. Впоследствии эти доклады вышли в виде сборника ''Россия и евреи'' в 1924 году в том же Берлине.
Это вызвало бурю негодования и возмущения, был целый ряд контрдокладов и статей в том же ''Рассвете'', в ''Руле'' и в некоторых других изданиях, в которых указывалось, что как же можно идти с белыми, мы же с белыми пыталась идти, но как можно было идти с ними после того, как они утроили кровавую резню на Украине и никакие попытки поддержать белое движение в этих условиях совершенно не срабатывали. И здесь дебатировался по сути дела вопрос о коллективной ответственности. И, с одной стороны, была позиция такая, что раз Троцкий, например, еврей (Троцкого, естественно, склоняли чаще других), то, следовательно, хотим мы этого или не хотим, мы за него ответственность несем.
Другая точка зрения формулировались примерно так: если у русских есть свои мерзавцы, например, Ленин, то почему у евреев не может быть своих мерзавцев, например, Троцкого.
У других людей, вероятно, были другие точки зрения на Ленина и Троцкого, я говорю о том, что говорилось в Берлине в каких-то клубах и кафе, где проходили эти доклады, или писалось на страницах газет. В общем, эта группа поддержки не получила и осталась изолированной.
И при всем при том, что в некоторых текстах, которые писали эти люди, была частица истины о том, что действительно очень многие люди воспользовались тем, что при становлении новой власти появились тысячи новых вакансий и пошли этой власти служить и наплевали и на свое еврейство, и на традицию, и на все, что угодно, и этому надо было дать какую-то оценку, но, с другой стороны, призывы к союзу с белым движением, которое запятнало себя кровью десятков тысяч ни в чем не повинных людей, это был, конечно, не просто глас вопиющего в пустыне, а голоса, которые ничего, кроме возмущения, вызвать не могли. Тем более, что в том же Берлине находился вывезенный из Киева Архив восточно-европейского еврейства, и группа историков - Илайа Чириковер, Илья Михайлович, как его называли по-русски, Иосиф Шехтман, Нахум Штиф и другие - выпустили целый ряд сборников или исследований, посвященных истории европейских погромов, преимущественно на Украине. Это были книги, вышедшие в начале 20-х годов: Штифа ''Погромы на Украине Первой Добровольческой армии'', книга Чириковера ''Погромное движение на Украине в 1917-18 годах'' и позднее, в начале 30-х, книга Шехтмана о погромах Добровольческой армии. И в этих книгах, особенно в документальных приложениях, были приведены совершенно страшные сведения на эту тему.
Иван Толстой: Олег Витальевич, а если отвлечься от этой грустной и кровавой темы и обратиться к культуре…
Олег Будницкий: Здесь мы видим тех людей еврейского происхождения, которые отдали - отчасти они делали на этом бизнес, но отчасти они служили этому, потому что это была их жизнь и душа, - я говорю об издателях, художниках, литературоведах русского Берлина. Известное издательство ''Геликон'' Абрама Вишняка, того самого Вишняка, у которого были некоторые отношения с Мариной Цветаевой, на материалах переписки с которым вышли позднее ее ''Флорентийские ночи'', я имею в виду и Зиновия Гржебина, крупнейшего издателя, разоренного, по сути, советской властью. Ведь многие издатели Берлина рассчитывали, что они будут ввозить книги в советскую Россию и там их продавать, и ''Госиздат'' вроде бы собирался закупать эти книги у них (конечно, нейтрального содержания). Но этого в итоге не произошло, и Гржебин, в частности, разорился. И многие другие издатели.
Были и весьма забавные эпизоды. Однажды ''Издательство Ладыжникова'', очень известное российское издательство, получило заказ от одного читателя, который просил выслать ему изданные ими сочинения Достоевского, Гоголя и других русских классиков и писал, что ''мне особенно приятно заказывать в вашем издательстве, потому что это одно из немногих не еврейских издательств в Берлине''. На что он получил ответ: спасибо за заказ, и мы рады, что вы цените нашу деятельность, но, вы знаете, ''Издательство Ладыжникова'' уже давно вышло из дела и принадлежит господину Рубинштейну.''
Кстати говоря, Бернард (немного онемеченное у него уже было имя) Рубинштен впоследствии был уничтожен нацистами во время Холокоста, он до последнего не уезжал из Германии и закончил свои дни в нацистом лагере смерти.
Крупнейшим издательством было ''Слово'', в котором первую скрипку играли Иосиф Гессен и Август Каминка и, конечно, важнейшей газетой русского Берлина была газета ''Руль'', издававшаяся Гессеном, Каминкой и Набоковым-старшим, который, увы, был убит во время покушения крайне правых на Милюкова. И, кстати говоря, сначала деньги вкладывало в газету немецкое издательство ''Ульштейн'', оно приносило прибыль, а потом, когда это издательство отказалось от финансирования, газету финансировал из своих средств Август Каминка. Так что вот такие были сложные пересечения и хитросплетения.
Достаточно сложным было положение. Говоря о взаимоотношениях внутри эмигрантской колонии, я могу сказать, что заграницу эта колония привезла с собой все те страсти, противоречия и нелюбви, которые были и в России. Отчасти я уже об этом упоминал и я не хочу, чтобы складывалось такое впечатление, что в эмиграции люди забыли все российские распри, а, напротив, объединились в едином порыве и в эмиграции господствовал интернационализм. Это было, увы, далеко не так.
Приведу один достаточно забавный пример. Однажды Иосиф Гессен получил от своего друга Николая Парамонова (мы, кстати, о нем делали передачу, это известный ростовский предприниматель и издатель) такое предложение. Гессен собрался говорить речь по случаю присуждения Ивану Алексеевичу Бунину Нобелевской премии. И Парамонов присылает ему такую записку, что ''я вам не советую там выступать, потому что правые собираются устроить демонстрацию по случаю того, что русского лауреата Нобелевской премии будут приветствовать полтора жида''. Что здесь имелось в виду? Естественно, Гессен. Гессен кстати, был крещеным и, с точки зрения российских законов, он не был евреем. А кто же эти ''пол-жида'', как вы думаете, Иван?
Иван Толстой: Не знаю... Какой-нибудь Набоков...
Олег Будницкий: Совершенно верно. ''Пол-жида'' - это был Владимир Набоков, который был женат на Вере Евсеевне Слоним и, с точки зрения правых, по этой части был совершенно неблагонадежен. Но выступление состоялось, с речами выступили и Гессен, и Набоков, никаких демонстраций не было, все кончилось благополучно, но вот эта такая характерная черточка этих самых правых сил.
И, увы, когда к власти в Германии пришли нацисты, эта пакость повылезала из всех щелей. В архиве Алексея Гольденвейзера, который в декабре 1937 года уехал из Берлина в Штаты (это был необычный путь, обычно люди из Германии, так как при нацистах существовать было очень сложно, уезжали в ближайшие страны - Францию, Бельгию, но не сразу за океан, а потом уже, во время Второй мировой войны, кто успевал, перебирался за океан, кто не успевал, в большинстве своем погибли), Гольденвейзер уехал сразу в Америку, потому что у него было два брата, уехавших туда еще в начале 20-го века: поехали учиться и там и остались. Один стал знаменитым ученым антропологом, профессором, это Александр, а другой, Эммануил, стал ни больше, ни меньше, как членом Совета федеральной резервной системы, то есть американского Центробанка и главой исследовательского отдела. Было кому поддержать на первых порах.
И Гольденвейзер, будучи в Америке, поддерживал связи с Европой и с Германией, в том числе, почта работала и в его колоссальном архиве, который хранится в Бахметевском архиве Колумбийского университета, есть переписка с людьми, которые были в Германии. Одно из последних писем, полученное из Германии, датировано маем 1941 года. И вот один человек по фамилии Мульман, он жил в Дрездене, видимо, они были родственниками, судя по обращению, он уже немолодой человек, ему за 70, он пишет о тех проблемах, которые он испытывает. С одной стороны, германские законы, еще те, старые, функционируют, он получает пособие по безработице, потом начинает получать пенсию по старости, с другой стороны, его заставляют съехать с арийской квартиры, искать себе другое жилье. Ему тяжело, 73 года, жена не очень хорошо себя чувствует, а самое прискорбное это то, как изменилось к нему отношение братьев по несчастью - русских эмигрантов. Одна из знакомых говорит ему, что она зачитывалась романами Алданова, но когда она узнала, что Алданов - еврей (настоящая фамилия Марка Алданова - Ландау), то она перестала читать его книги, как она заявила Мульману, у нее ''аппетит пропал''. Или правые запретили ему пользоваться библиотекой при церкви, и его это особенно возмущает, поскольку он же в эту библиотеку подарил немало книг. Вот такие стали нравы и такие возникли отношения у некоторых членов эмигрантской, но уже немногочисленной, колонии в Германии.
Кстати говоря, как ни удивительно, а вот то, что мы называем, условно, ''еврейской жизнью'', некоторое время еще теплилось в 30-е, после прихода Гитлера к власти в Германии. В 1935 году запрещен Союз русских евреев. Вышло специальное распоряжение гестапо, поскольку организация непонятная и, вероятно, вредная. Но она продолжала действовать нелегально или, точнее, полулегально, без всякой регистрации. Люди оказывали материальную помощь, Яков Тейтель, эмигрировавший во Францию, основал фонд своего имени и умудрялся собирать деньги от международных Благотворительных организаций и переправлять в Германию. Ведь там осталось много людей, которые не могли никуда уехать, они были или немолодыми, или очень бедными и они больше всего нуждались в помощи. Особенно тогда, когда в Германии был уже запрет на профессии и для евреев, и они подвергались дискриминации, и бежать было некуда или невозможно. Для них действовала благотворительная столовая, для них оказывались юридические услуги (бесплатно, конечно), и им какие-то денежные пособия выдавались. И это продолжалось до 1939 года включительно. Вот, что поразительно.
А потом, когда началась война, эти возможности уже были исчерпаны и судьба тех немногочисленных, относительно прежней еврейской колонии в Германии, евреев оказалась печальной. Большинство из них погибли так же, как те русские евреи, которые успели уехать из нацистской Германии, из нацистского Берлина во Францию, в большинстве своем, но не успели впоследствии из вишистской Франции перебраться за океан, то все они тоже были депортированы. Такой эвфемизм употреблялся во Франции по отношению к евреям, которые были вывезены на территорию Польши и там уничтожены в лагерях смерти.
Берлин был в начале 20-х годов центром такой, уж не знаю, как это назвать, рвущейся наружу интеллектуальной творческой энергии, что здесь создавалось новое искусство, здесь создавалась новая какая-то философия и историография, и это наследие, конечно, подлежит дальнейшему изучению. И замечательный штрих этого пограничного города в том плане, что некоторые оставались на Западе, некоторые возвращались в советскую Россию, некоторые были с советскими паспортами и размышляли, поехать ли им дальше на Запад или обратно на Восток. Это касалось не только евреев, это касалось всех. И вот замечательные зарисовочки этого русского Берлина и русско-еврейского Берлина даны и у Эренбурга в ''Люди, годы, жизнь'' и ''Виза времени'' - более ранняя вещь и более европейско-берлинская, и в замечательной книге Виктора Шкловского ''Zoo, или Письма не о любви'', где он дал портреты Ильи Эренбурга, который был уже поистине пограничный человек - у него был советский паспорт, он был еврей, не знающий еврейского языка, и он был еврей, исповедующий не иудаизм, а католицизм. Он вообще был непонятно кто - сидел в кафе, курил трубку и писал ''Хулио Хуренито''. Как Виктор Шкловский писал в ''Zoo'', у него три профессии: 1) курить трубку, 2) быть скептиком, сидеть в кафе и издавать ''Вещь'' и 3) писать ''Хулио Хуренито''. Последнее по времени ''Хулио Хуренито'' называется ''Трест Д.Е.'', писал Шкловский.
Кстати говоря, издавать ''Вещь'' - вот еще один потрясающий памятник и наследие русского Берлина, этот журнал недолговечный, журнал, посвященный новому искусству, журнал, который издавали Илья Эренбург и Эль Лисицкий, замечательный художник-конструктивист. И очень точно Шкловский об Эренбурге написал, что ''прежде я сердился на Эренбурга за то, что он, обратившись из еврейского католика или славянофила в европейского конструктивиста, не забыл прошлого. Из Савла он не стал Павлом. Он Павел Савлович и издает ''Звериное тепло'' (это его сборник стихов). Вот таких Павлов Савловичей было очень много в русско-еврейском Берлине, люди были переходные, время было переходное, запутанное, интересное, восхитительное, и одним из обитателей этого русско-еврейского Берлина был человек, который Шкловскому показался ''вылитым парикмахером из маленького местечка'':
''Перламутровые пуговицы на цветном жилете. Это человек до смешного плохого тона. Краски своего костюма и свой местечковый романтизм он переносит на картины. Он в картинах не европеец, а витебец. Он не принадлежит ''культурному миру''. Он родился в Витебске, маленьком провинциальном городишке''.
Я думаю, что все уже догадались, что Виктор Шкловский говорит о Марке Шагале. И заключает этот маленький фрагмент о Шагале Шкловский в своей книжке так: ''Так вот, витебские мальчишки все рисуют, как Шагал, и это ему в похвалу, он сумел быть в Париже и Питере витебцем''.
Он и в Берлине был витебцем, и в Берлине творил великое искусство, и уже этим оправдано существование русско-еврейского Берлина.
